За углом начинается рай

Поспать мне все же удается — едва я вывожу последний штрих в свитке, как усталость побеждает. Мне приходилось спать в самых разных условиях, и сейчас даже прохладный стеклянный столик кажется подушкой, а до диванчика доплестись просто нет сил. Спится неспокойно — обрывки сновидений тревожны и реалистичны, будто гендзюцу: во сне я вижу, что на Коноху нападают, что ранено много людей, а я далеко. Ирьенины не справляются без меня, а я сплю! Так и не сумев успокоить себя, убедить, что сны остаются снами, я выныриваю из тяжелого забытья. Не знаю, как долго я дремала, но у дверей комнаты Темари аккуратной стопочкой уже лежит моя одежда — отстиранная, сухая и аккуратно проглаженная. С облегченным выдохом переодеваюсь: юката Темари очень красива, но мне комфортнее в своей походной розовой юбке с ремешками и привычной сердцу красной тунике, на которой с замужеством сменился лишь символ клана. Напоследок захожу в ванную, чтобы напиться прямо из-под крана воды: после солдатских пилюль во рту стоит премерзкий привкус. Солнце уже стоит достаточно высоко, когда я нахожу, наконец, ворота Суны. Даже несмотря на то, что уговор был: выдвигаться на рассвете, а я бессовестно проспала, Какаши-сенсея на месте нет. Чему удивляться: это же Какаши-сенсей! Сколько ни опаздывай, он все равно опоздает сильнее! Можно было подремать побольше… Отчаянно зеваю, щурясь на яркое солнце. Две пилюли, которыми я поднимаю свой уровень чакры после истощения печати Бьякуго, еще болтаются в полупустом подсумке на бедре, но я пока берегу их. Сейчас я не трачу силы на восстановление печати, все равно чакра нестабильна и ходит во мне неспокойно, как перебравший саке алкоголик вокруг собственного дома, не понимающий, где дверь. Главное — успеть добраться до Конохи, прежде чем случится непоправимое: несовершенные печати на детях могут разрушиться в любой момент, и тогда… — Сакура-сенсе-е-ей! — слышу я вдруг жизнерадостный оклик, а следом вижу девчоночью фигурку, несущуюся галопом к городским воротам. Только по каштановым хвостикам я опознаю Мидори — она переоделась в короткую маечку, едва достающую до пупка и такие же куцые шортики, а на руках и ногах у девочки я вижу крупноячеистые сеточки. Достаточно откровенный наряд для еще почти ребенка, но это Суна, здесь жарко и любая лишняя одежда воспринимается, как пытка, особенно, когда поверх нее приходится носить защитный комбинезон. Мидори приближается стремительно, будто боится, что я брошусь от нее наутек, не попрощавшись. — Сакура-сенсей, — Мидори, добежав, наконец, до меня, останавливается в паре шагов и, тяжело дыша, опирается ладонями о колени. — Я… попрощаться хотела. И кое-что показать! Мидори протягивает ковшиком ладони, молча предлагая мне сделать то же самое. Вздохнув — не получится у меня сэкономить едва начавшую копиться чакру! — активирую Мистическую ладонь, и Мидори мгновенно входит со мной в резонанс. Поначалу между нашими ладонями можно просунуть разве что яблоко — Мидори сплетает паутинку техники быстро и ловко, и я только открываю рот, чтобы похвалить ее совершенно искренне, как девочка делает шаг назад: — Смотрите, Сакура-сенсей. Медленно, едва дыша, Мидори идет от меня спиной вперед, и ее окутанные мерцанием чакры пальцы белеют от напряжения. Я же, открыв рот, продолжаю поддерживать технику, и лишь наблюдаю, как ширится кружево из чакры, удлиняясь, как увеличиваются ячейки между нитями, усложняется узор. Трепет, который испытываю я, не передать никакими словами: только вчера я смогла полностью завершить технику, а сегодня девочка, которую я учила часа четыре, можно сказать, демонстрирует высочайший уровень владения ею! Несмотря на то, что моя чакра нестабильна, Мидори подстраивается под любые ее колебания, с легкостью подхватывая соскальзывающие ниточки кружева, как искусная кружевница. Шаг назад, еще один — сеточка из чакры растягивается, будто разматывающийся свиток… — Йо, вы кого-то ждете? От неожиданного оклика Какаши-сенсея со стороны городских ворот Мидори вздрагивает, и хрупкое кружево чакры осыпается мерцающими искрами, чтобы растаять еще в воздухе. Раздосадованная до глубины души, девочка даже топает ногами, сжимая кулачки: — Черт, черт, черт! Я могу лучше! Позвольте еще раз, я еще не достигла своего предела! — Как ты это делаешь? — вырывается у меня удивленное восклицание. — Я вчера всего лишь показала тебе принцип, даже не на человеке, а сегодня ты показываешь мне нечто потрясающее и утверждаешь, что можешь лучше! Как? Мидори пожимает плечами, раскрасневшись, как помидор. — Вы вчера сказали, что это похоже на вязание, а я немного умею, ну, и вот… Потренировалась немного… — Немного? Внезапно мне становится глубоко плевать на слова Саске о передаче техник другим деревням, на то, что за мной с интересом наблюдает Какаши-сенсей с высоты городских ворот, на появившуюся на горизонте песочную платформу Гаары. Я делаю шаг к Мидори, хватаю ее за руки, легонько сжимая, и умоляюще прошу: — Приезжай в Коноху, когда будет возможность. Я хочу, чтоб ты пообщалась с Тсунаде-сама, твой талант нужно развивать. Приезжай, слышишь? Я тебя приглашаю. Официально. Приедешь? — Как будет возможность, — кивает сияющая девчонка. Мидори крепко обнимает меня, прежде чем убежать, а когда я опускаю глаза, на своем запястье вижу кружевной браслет из светло-зеленой нити с тем же узором, что и у техники Нефритовой печати. — Ты готова? — Какаши-сенсей спрыгивает с ворот, подходя ко мне сзади, пока я стараюсь сморгнуть вдруг набежавшие слезы умиления. — Да, — счастливо улыбаюсь я. Под ногами оживает песок, аккуратно поднимая нас в воздух и сливаясь с платформой Гаары. Я сижу на огромной куче песка, которую Гаара гонит к границе Суны, разглядываю подарок Мидори и представляю, как покажу девочку Тсунаде-сама. Техника, которую она сейчас исполнила играючи, в начале обучения показалась бы мне невыполнимой. То, чего я достигала путем невыносимо тяжелых тренировок, порой, засыпая от усталости стоя, ей удалось за ночь. Непостижимо… — Сакура-сенсей, — губы под маской Какаши-сенсея изгибаются в улыбке, когда он садится рядом. — Хорошо звучит, ты не находишь? Я молчу и только улыбаюсь, проводя пальцами по хитросплетенному узору. Пустыня величественно течет под нами, похожая на море с ее барханами-волнами, и внезапно я чувствую себя счастливой и уверенной в своих силах. И, даже несмотря на истощение, из-за которого я не могу на ноги подняться, эмоции бьют ключом. Мы вернемся домой, я расскажу Саске, что не опозорилась, что спасла еще одну человеческую жизнь, расскажу, как усовершенствовала свою технику… Интересно, что он скажет? Думаю, как обычно — ничего. Но уверена, глубоко внутри в нем затеплится гордость за меня, ведь он не может отрицать того факта, что из слабой, откровенно никакой куноичи, я стала сильным шиноби и теперь достойна его. Хочу надеяться, что достойна… — Я могу доставить вас до Конохи, — говорит Гаара, плавно опуская свою летающую платформу на границе пустыни и леса. — Думаю, лишние сутки моего отсутствия Суна не заметит. — Думаю, это было бы не лишним, Сакура совсем на ногах не стоит… — Нет, — перебиваю я Какаши-сенсея, — я в порядке. У меня еще две пилюли с собой. Не стоит в такое время оставлять Суну без сильнейшего шиноби, может еще кто-нибудь пострадать. — Ты уверена? — прищур сенсея полон сомнения. — До Конохи путь неблизкий, придется ночевать в лесу. — Не в первый раз, — усмехаюсь я. — Переживу. Я в порядке, честно! На самом деле я вымотана до потери пульса — но не признаваться же в этом Гааре! Не хочу быть ни для кого обузой, которую нужно с комфортом транспортировать на летающем песочке, я способна пробежать по лесу родной страны немалое расстояние на оставшихся двух пилюлях. Тем более, что в Конохе меня ждут, и у меня есть все причины торопиться. — Хорошо, — Гаара обращает на меня как обычно невозмутимый взгляд своих обведенных черными кругами, как у лемура, глаз. — Темари вчера отдала приказ скопировать свитки с записями Чие-баасама, я пришлю соколиной почтой, как только работу закончат. Наши шиноби тоже будут исследовать яд, думаю, совместными усилиями мы разберем его состав. — Хорошо, — пытаясь выглядеть веселой, киваю я. — Буду с нетерпением ждать почту! Гаара медленно поднимает руку, протягивая ее мне для рукопожатия. Даже дыхание перехватывает — когда-то он так смотрел только на Наруто, спасшего ему жизнь и направившего на верный путь. Как же сильно этот хладнокровный человек, бывший джинчуурики, убивший не один десяток врагов, любил своего сенсея, что теперь я заслужила этот взгляд?.. — Будем дружить семьями, — шучу я, пряча за глупой шуткой неловкость, но пожимаю протянутую руку со всем почтением. Вокруг наших пальцев дрожит песок, пока Гаара не убирает ладонь. Взмахнув руками, он плавно опускает нас на землю, аккуратно подхватив на созданную из песка огромную лапу, а когда Какаши-сенсей вслед за мной спрыгивает с нее, поднимается обратно в небо, чтобы исчезнуть за горизонтом, в дрожащем пустынном мареве. Едва Гаара скрывается с глаз, я, охнув, опускаюсь на землю, ощупывая подсумок. Две пилюли, полтора суток пути. — Мне должно хватить этой дозы, но всю ночь бежать, пожалуй, я не смогу, — говорю я, засовывая плотный шарик себе в рот дрожащими руками. — Минутку, сенсей, я должна усвоить пилюлю. — Ты точно в порядке? — сенсей мигом оказывается рядом и приподнимает мне подбородок, заглядывая в глаза. Смотрю сквозь него, практически не замечая встревоженного взгляда. На голодный желудок пилюля срабатывает, подобно разорвавшейся бомбе. Мне приходится прикрыть глаза, чтобы земля перестала вращаться, а мозг — вопить, что мы падаем. Чакра, которой больше не нужно пополнять Печать Бьякуго, несется через всю систему циркуляции подобно цунами, и я даже несколько пугаюсь, что эта волна снесет ее начисто. — Меня сейчас разорвет, если мы не побежим, — с трудом говорю я, поднимаясь на подгибающиеся ноги. — Вы сможете двигаться так же быстро, сенсей? Мне кажется, я сейчас и Наруто обогнала бы. — Ничего, моим учителем был Желтая Молния, успею как-нибудь, — усмехается Какаши-сенсей, прежде чем сорваться с места и затеряться в листве. Вроде бы легко толкаюсь ступней, но меня подкидывает почти до макушек деревьев. Мне кажется, я сейчас даже потею чистой чакрой. Нужно с умом использовать эту пилюлю и пробежать максимальное расстояние. Мне не нужен компас, чтобы вспомнить, в какую сторону двигаться. В Конохе осталось мое сердце, и оно зовет меня. Ветки мелькают под ногами быстрее, чем я успеваю считать, и каждая, на которую я наступаю, ломается с громким треском. Двигаться бесшумно не получается. Я бегу, практически горизонтально ввинчиваясь в густой сироп воздуха, с трудом преодолевая его сопротивление. От переизбытка чакры все тело колет, будто иголками, включая лицо и даже губы. Я горько пожалею об этом завтра… Хорошо, что Какаши-сенсей не отстает: я вижу то тут, то там, как мелькает в листве мужская фигура в черной водолазке и таких же штанах. Надо вернуть ему жилет, в самом деле. Вот доберусь домой и сразу же принесу. И надо будет приготовить сладких онигири для сенсея — он сделал неоценимую вещь для меня, расшифровав работу техники… Как я сразу не догадалась попросить о помощи Саске? Я, жена Учихи? Я расскажу об этом мужу — и мы посмеемся над моей глупостью вместе. Только бы добраться поскорее домой… Лес сливается для меня в зеленое море. Я даже не смотрю под ноги — мой взгляд обращен к еще скрытым в густой листве стенам Конохи. Даже когда солнце начинает садиться, я не могу остановить бешеный бег — чакра все еще поет во мне свою песню, заставляя пережигать избыток. Сейчас действие моих солдатских пилюль очень похоже на технику Восьми Врат Ли и Гая-сенсея: без этого допинга я ни за что на свете не разовью подобную скорость, но мышцы стонут от боли. Не отстал ли сенсей? Я оглядываюсь, но вижу только бесконечный лес. Когда солнце целует горизонт, моя чакра начинает стремительно иссякать. Я значительно сбрасываю скорость, но все еще бегу по инерции, даже когда ноги начинают цеплять ветки, около получаса. Я могу двигаться так до самой темноты… Ай! Вспышка ярких искр ослепляет меня, а голова начинает звенеть от столкновения с особо толстой веткой, которую я не замечаю от усталости. Мир мгновенно раздваивается, и я, пытаясь бежать даже после удара, наступаю в пустоту, с воплем обрушиваясь с дерева спиной вниз. На мгновение мне кажется, что я сейчас вся покалечусь, переломав каждую косточку в теле, но мелькнувшая у самой земли черная гибкая тень перехватывает меня за талию и бережно опускает на землю. — Сенсей, у вас точно-точно нет шарингана на затылке? — я охаю, держась за звенящий лоб, на котором стремительно наливается синяк. — Бр-р, все так и двоится. Нужен перерыв. — Сколько пальцев показываю? — Какаши-сенсей пихает мне ладонь практически в лицо. Я пытаюсь сфокусироваться на пальцах сенсея, но он смотрит мне в глаза и остается, видимо, чем-то недоволен, потому что силком взваливает себе через плечо, тяжело вставая на ноги. — Тут недалеко есть неплохое место для костра, — сообщает сенсей, удерживая меня поперек спины и за лодыжки, потому что пинаюсь я с великим возмущением. — Там и заночуем. Будешь сопротивляться, пожалуюсь на тебя Тсунаде-сама! Угроза кажется достаточно весомой, и я затихаю на плече сенсея, тем не менее фыркая и пытаясь куда-то деть болтающиеся руки. Из этой точки у меня плоховатый обзор — только на обтянутые штанами ноги и то, что немного повыше… Краснею и начинаю брыкаться все активнее. — Хотя бы лицом вперед меня несите! — бунтую я, раздумывая, не начать ли кусаться. — И вообще! Я головой стукнулась, а не ногу сломала! Я могу идти сама! “Заткнись, пожалуйста, — стонет внутренняя Сакура, — меня-то все устраивает!” После ее комментария я начинаю дергаться еще сильнее, и, наконец, сенсей стаскивает меня с плеча, устраивая под деревом. Я сажусь, опираясь на широкий шершавый ствол, и наблюдаю, как ловко Какаши-сенсей крошит кунаем набранные по пути сухие ветки, превращая в щепу, как подкладывает их под сухое бревно, которое, видимо, и имел в виду под “подходящим для костра местом”, а затем — как складывает печати. Набрав в грудь побольше воздуха, сенсей, поднеся пальцы ко рту, выдыхает тоненькую струйку огня, поджигая щепу. Я, ожидавшая, как минимум, гигантского огненного шара, изумленно приподнимаю бровь. — Я тоже выдохся, — разводит руками Какаши-сенсей, немного смущенный. — Тебе хватило одной пилюли, чтоб ты неслась, почти как Желтая Молния, а мне пришлось съесть две пригоршни обычных, чтобы за тобой угнаться, и теперь я абсолютно ни на что не способен. Пожалей меня, Сакура, нужно отдохнуть, прежде чем продолжать путь. — Только ради вас, сенсей, — вздыхаю я, поудобнее устраиваясь у костра. Сухая щепа весело потрескивает, а Какаши-сенсей еще дважды поджигает бревно с разных сторон, и вскоре костер уже вовсю гудит, разгоняя мелкий ночной гнус и темноту. Я сонно жмурюсь, глядя на тени огня, мечущиеся по листве, и мне почему-то спокойно и хорошо. Умиротворение нисходит на меня, как в тот раз, когда я подсматривала за играющим с огнем Саске. На пламя можно смотреть вечно, его потрескивание убаюкивает, а исходящий жар согревает уставшие мышцы даже на большом расстоянии, высушивая выпадающую ночную росу. Какаши-сенсей роется в походной суме, доставая тонкое шерстяное одеяло, и набрасывает его мне на плечи. — А вы? — зевнув, спрашиваю я, имея в виду его тонкую водолазку без рукавов и прохладу ночи. — Замерзнете… — Ничего страшного, костер прогорит всю ночь. Отдыхай. Я честно стараюсь уснуть, но почему-то не получается. Усталость, пригвоздив меня к земле, не выключает полностью мозг, и это странно. Не потому ли, что я вспомнила Саске, я не могу погрузиться в спокойный сон? Его слова о передаче “наших” техник чужим деревням снова всплывают в моей голове, и я беспокойно ерзаю под одеялом. Кажется, я перегнула палку, приглашая Мидори в Коноху, мелькает у меня в голове. Я ведь обещала познакомить ее с Тсунаде-сама, но совершенно не представляю, как она отреагирует на такую мою выходку. Вдруг она будет против, чтобы я учила девочку? Мидори всего на три года младше меня, в ее возрасте я только начинала учиться у Тсунаде-сама, готова ли я стать сенсеем? Мне еще самой столько нужно изучить, столько увидеть! — Какаши-сенсей, — я поворачиваю голову к увлеченно вырезающему что-то из ветки кунаем учителю. — Можно с вами поговорить? — Это касается лестниц? — губы под маской изгибаются в улыбке, но сенсей даже не смотрит на меня, продолжая остругивать заготовку. — Нет, — я издаю нервный смешок. — Это касается Мидори. — А, твоей ученицы? Что ж, я был впечатлен ее уровнем. — Вы тоже заметили? — я перевожу взгляд обратно на костер. — Она может во всем превзойти, пожалуй, даже меня. Я очень хотела бы продолжать учить ее… — Но переживаешь, что Мидори — шиноби Суны? — точно угадывает сенсей. — Ага… Костер уютно потрескивает, и я набираюсь храбрости, чтобы выложить, наконец, то, что меня тревожит. — Просто… Наруто, конечно, всех нас объединил, и вроде бы все деревни сейчас союзничают. Но, сенсей, вы же тоже понимаете, что так не будет всегда? Обязательно найдутся другие Мадары и другие Акацки, чтобы нести хаос и смерть. Где гарантия, что нам не придется сражаться с Суной через пять-десять лет? Мидори освоит Нефритовую печать очень скоро, и может научить других. Правильно ли я поступила, отдавая такую сильную технику в руки чужого мне шиноби? Выпалив эту невероятно длинную и тяжелую фразу, я физически ощущаю облегчение. Какаши-сенсей даже может не отвечать, мне просто нужно было выговориться. Он долго молчит, поворачивая заготовку то так, то эдак, снимая тончайшую стружку кунаем, будто вовсе не слышал меня. Однако, когда я перестаю даже ожидать ответа, я слышу, как он медленно говорит, не глядя в мою сторону: — Когда-то очень давно один постоянно опаздывающий всюду джонин научил своего одержимого жаждой мести ученика сильной и смертоносной технике. Джонин хотел, чтобы ученик использовал ее для защиты друзей и близких, но у ученика на этот счет было свое мнение. Он подрос, ушел из деревни, подрос еще немного, а затем джонину пришлось наблюдать, как его ученик использует эту смертоносную технику против одной девушки, которую должен был защищать. Как думаешь, что почувствовал этот джонин, и как глубоко он хотел провалиться в ад в этот момент? — Вы ни в чем не виноваты, — я так резко поворачиваюсь к сенсею, что тонкое одеяло слетает у меня с плеч, и я ежусь от ночного ветерка. — Саске в этот момент был не в себе… Какаши-сенсей отрицательно мотает головой: — Это я научил его Чидори, и вся ответственность лежит на мне. Но с другой стороны: не научи я его Чидори, он не пошел бы дальше, не придумал бы Кирин и, возможно, погиб бы в каком-нибудь бою еще задолго до Итачи. Как окончилась бы тогда война? Как сложились бы судьбы людей, которые так или иначе сталкивались с Саске? Говорят, если на одном конце земли бабочка взмахивает крылом, на другом конце начинается ураган. Никогда невозможно предугадать, как будет использована та или иная техника, во благо или во вред, Сакура. То, что для тебя — добро, для другого человека может стать горем и злом. Но если думать об этом бесконечно, лучше вообще не быть шиноби, не придумывать ниндзюцу, не совершенствовать их, добавляя что-то свое, чтобы не пришлось бояться, что твою технику украдут. В этом смысл бытия сенсея — отдавать все, что ты умеешь, чтобы однажды увидеть, как твои ученики один за другим превосходят тебя. — Вы философ, — с уважением говорю я, переварив длинный монолог Какаши-сенсея. — Почитай отчетов с мое, еще не такой словарный запас накопишь, — смеется он. Глаза, наконец, начинают слипаться. Костерок уютно потрескивает, и я сворачиваюсь под тонким одеялом, пытаясь поудобнее устроиться. Но едва я начинаю засыпать, как обмякающее тело тащит меня в сторону, и я почти падаю на землю. Пробурчав невнятное ругательство, снова пытаюсь опереться на ствол дерева, и снова падаю, клюнув носом. — Да что же за несчастье такое, — вздыхает сенсей, придвигаясь ближе. Он решительно подставляет свое плечо, то самое, с татуировкой АНБУ, устраивая меня на нем, как на подушке, щекой. Найдя, наконец, точку опоры, я сладко зеваю и обещаю сенсею: — Я только на минуточку глаза закрою… Только на минуточку, хорошо? Уже сквозь сон я ощущаю, как мои плечи плотнее укутывают одеялом, а затем погружаюсь в уютные, пахнущие зеленым чаем и черешней, сновидения.

***

Просыпаюсь я от странного ощущения, которое не испытывала очень давно — чувства, что отдохнула. Конечно, чтобы полностью восстановиться, мне понадобится не один день, но сейчас, по крайней мере, уже не хочется умереть от усталости. Вот только ноги затекли от сна в сидячем положении, а задницу за ночь искусали муравьи, но так тепло, так уютно, и приятно, что обнимают во сне… Стоп. Обнимают во сне? Я распахиваю глаза, окончательно сбрасывая остатки дремоты. Ночью, должно быть, прошел дождь, потому что от малейшего моего движения с листвы дерева, под которым мы устроились на ночлег, за шиворот падают холодные капли. Костер прогорел, но крупный кусок бревна ещё тлеет, похожий на раскалённый красно-серый метеорит, источающий приятное тепло. Я сижу на пустой походной сумке сенсея, поджав под себя затекшие ноги, по самые глаза укрытая покрывшимся крупными блёстками ночной росы одеялом. А сенсей… — Какаши-сенсей, — медленно наливаясь смущённым румянцем, шепчу я, стараясь аккуратно высвободиться из хватки крепких рук, — уже утро, п-проснитесь… Крепко спящий Какаши-сенсей лишь вздыхает во сне и крепче обнимает меня. Вчера я уснула, лёжа щекой на его плече, разве что не пуская сонные слюнки, и сенсею не осталось, должно быть, ничего иного, кроме как тоже заснуть сидя. Он склонил голову так, что теперь лежит щекой на моей макушке, а руками обхватывает меня за плечи, то ли согревая, то ли уберегая от падения. Будь это Наруто, он давно бы полетел кубарем, но на Какаши-сенсея просто не поднимается рука. — П-проснитесь, сенсей, — я снова аккуратно тормошу его руку своей, но тут оживает внутренняя Сакура, о которой я успела уже забыть: "Оставь человека в покое! Он устал! Ты его замотала, чучело! Пусть спит, тебе жалко, что ли?" Растерянно оглядываюсь, по сторонам, будто это как-то сможет помочь. Что же мне делать, будить сенсея действительно жалко. Он обнимает меня, как плюшевую игрушку, эта машина смерти, о которой знает вся страна Огня и не только… Он же совсем замерз, догадываюсь я, когда по телу сенсея прокатывается волна мелкой дрожи. Он просто согреться пытался... "Шаннаро! — мгновенно включается истерическая сирена в мозгу. — Эгоистка! Все одеяло себе захапала!" Не слушая больше свое альтер-эго, высвобождаю одну руку из-под одеяла, чтобы осторожно потрогать обнаженное мускулистое плечо Какаши-сенсея. Как и ожидалось, он холодный, как льдинка, и мне становится крайне стыдно. "Сначала жилет отжала, потом одеяло! Грей его, чего сидишь?" Но как? Если я пытаюсь пошевелиться, его брови сразу же начинают хмурится… Как же беззащитен может быть человек во сне! Не поэтому ли Саске никогда не оставался со мной на ночь и не обнимал? Не хочет показывать свою мягкую сторону? "Его как ни поворачивай, со всех сторон одинаковый", — вякает внутренняя Сакура ехидно. — Сенсей, — зову я шепотом ещё раз, раздумывая, не разбудить ли его все-таки более решительно. — Уже утро. Нужно вставать. Вздохнув, но так и не открывая глаз, Какаши-сенсей вдруг прижимается к моим волосам губами на мгновение, пробормотав что-то похожее на: "Ещё пять минут", а я замираю, окончательно краснея. Конечно, я не догадалась сразу, ему наверняка снится Рин, и сейчас Какаши-сенсей видит, как обнимает ее. Я буду последней сволочью, если разрушу такой прекрасный сон, зная его предысторию. Я не могу его сейчас разбудить… Очень медленно и осторожно я снимаю одну руку сенсея со своего плеча, переждав несколько томительных секунд, когда он со вздохом шевелится, но все же не просыпается. Аккуратно стаскиваю защитную перчатку, чтобы освободить его шершавую ладонь. Надо же, на самом деле моя ладонь гораздо меньше его руки и даже кажется хрупкой... Не скажу, что чакра так и кипит во мне, но сил хватит, чтобы согреть одного человека. Переплетаюсь пальцами с сенсеем и снова замираю на мгновение, когда он сжимает ладонь сквозь сон, некрепко стискивая их. Печати складывать не нужно — просто выпускаю немного чакры, ускоряя бег крови по телу Какаши-сенсея. Вот так, теперь ему будет тепло… "Ну, только посмотри на него, - не затыкается никак внутренняя Сакура, — так сладко спать может только ангел". "Ты-то чего с ума сходишь?" — вопрошаю я, твердо осознавая, что на самом деле с ума схожу сама. Это ж надо, уже сама со своей шизофренией разговариваю… "Ой, да что б ты понимала в мужчинах", — оскорбляется внутренняя Сакура, к счастью, умолкая. — Пять минут, сенсей, потом я вас бужу, — обещаю шепотом не то ему, не то себе. А у самой глаза слипаются — под одеялом тепло, комфортно, ещё и эти непрошеные объятия невероятно уютны. Прикрою глаза, пожалуй. Я ведь уже выспалась. Что может случиться… — ЧИДОРИ! Я лечу кубарем через мокрую от росы траву, просыпаясь, естественно, мгновенно. Что? Где? Рефлекторно активирую Скальпель чакры на обеих ладонях: нелюбимое мое оружие, но на полноценный удар чакры не хватит. И, наконец, открываю глаза. Какаши-сенсей стоит спиной ко мне, отбросив меня от ближайших к костру кустов, с вытянутой рукой. В ней, наполняя воздух нежным щебетом и выбрасывая длинные яркие дуги, поет прирученная молния Чидори. Вся фигура сенсея напряжена, а ноги развернуты так, чтобы мгновенно броситься в атаку… Вот только врага не видно. Но Какаши-сенсей недобро поглядывает на кусты. Я привстаю на колено, чтобы подняться, но сенсей хрипло рявкает: — Не подходи туда! От его окрика в кустах что-то заметно шебуршит, а сенсей начинает молниеносно складывать ручные печати. Всего пара секунд, и земля вокруг приходит в движение, осыпая меня мелкими камешками и травинками. Будто две гигантские ладони формируются из почвы: одна, с расслабленными "пальцами", отрезает меня от кустов, выгнувшись лодочкой, а вторая накрывает "ковшиком" сверху. Сенсей сдергивает с прикрытого глаза протектор и снова начинает складывать печати. И чем сильнее шуршат кусты, тем быстрее движения рук Какаши-сенсея, и… — Кролик?.. Сенсей замирает в нелепой позе с полузавершенной ручной печатью. Взвизгнув от любопытства, я выглядываю из своего убежища между каменными пальцами, чтобы сразу же свалиться в приступе неконтролируемого хохота. Подергивая пушистым хвостом, кролик подбирается к самым ногам Какаши-сенсея, чтобы ущипнуть особенно аппетитную травинку. Глядя, с каким недоверием сенсей смотрит на зверюшку, я снова складываюсь в истерике, повизгивая и утирая слезы. Каменные ладони, оберегающие меня, дрогнув, медленно уходят под землю. Я же не могу остановиться, слезы так и текут ручьём, хотя Какаши-сенсей явно не разделяет моего веселья и выглядит весьма сконфуженно. — Сон нехороший под утро пришел, — скомкано объясняет он. Сенсей начинает засыпать прогоревшую головню пригоршнями земли, утаптывая кострище. А мне становится невыносимо стыдно, и смех обрывается, застряв где-то в груди. Первое, что сделал сенсей, проснувшись — защитил меня. Не кинулся в атаку на неведомого врага, а прикрыл меня. Хотя знал, что я способна за себя постоять. Наверняка, он прикроет так же любого из своих товарищей, но почему-то это было так приятно — знать, что о тебе думают… А сейчас он считает, что выставил себя дураком передо мной, и даже не смотрит в глаза… Подчинившись порыву, подхожу к сенсею сзади и обнимаю его, на мгновение прижавшись щекой к все ещё напряжённой спине. — Спасибо, что защитили меня, сенсей, — как можно искреннее говорю я, улыбаясь куда-то в черную водолазку. — От кролика? — горько усмехается он. — От всех кроликов мира. Спина Какаши-сенсея заметно расслабляется. Закончив гасить головню, он поднимает ладонь к затылку в привычном жесте и поворачивается ко мне: — Что ж, по моим расчетам, до Конохи осталось совсем немного… — Сенсей! Я подскакиваю к нему и бесцеремонно хватаю его лицо в свои ладони, поворачивая к просачивающемуся между листьями пятнистому свету. — Да у вас кровь! — я провожу подушечками пальцев по скуле Какаши-сенсея, задевая старый, уходящий под маску, шрам, и показываю ему. — Кажется, я немного перегнул с шаринганом, — сенсей пытается отвести мою руку, но я уже непреклонна. Сажаю Какаши-сенсея прямо на траву, задирая ему голову к свету, и активирую Мистическую ладонь, поднося к пострадавшему глазу. Меня хватает на четыре секунды, пока чакра снова не взбрыкивает, ещё нестабильная после пилюль, и приходится прекратить технику, чтобы не навредить сильнее. Но, к счастью, этих секунд хватает, чтобы остановить кровь. Что-то в состоянии глаза Какаши-сенсея кажется мне неправильным и пугающим, но мои медицинские дзюцу совершенно никуда не годны в данный момент. Поставив мысленную галочку, чтобы не забыть диагностировать его позже, ещё раз критически осматриваю орбиту и, наконец, отпускаю пациента, который сразу же хватается за протектор и прячет за ним глаз. — Не используйте в ближайшее время шаринган, сенсей, — предупреждаю я его на всякий случай. — Да, Сакура-сан, — покорно говорит он, но губы под маской смеются. Сенсей укладывает ещё хранящее мое тепло одеяло обратно в сумку, закрепляет на спине и мы прыжками поднимаемся на верхний ярус леса, начиная снова свой бег к Конохе. Я тянусь за пилюлей, но сенсей останавливает мою руку на бегу, отрицательно качнув головой: — Пути здесь осталось на два часа, не больше. Я немного ошибся с расчетами по темноте, иначе принес бы тебя домой ещё ночью. Радость от того, что скоро я увижу Саске, разогревает мне кровь, и, воодушевленно вдохнув, я ускоряю бег. Сенсей снова движется на расстоянии вытянутой руки, похожий на чёрную гибкую тень, а я почему-то вспоминаю, как он обнимал меня во сне, и становится неловко… — Все же я уверен, что не ошибся с выбором, — задумчиво произносит Какаши-сенсей, глядя на меня практически в упор. От его пристального взгляда я даже спотыкаюсь: — В смысле? — Ты должна стать главой медицинского департамента Конохи, Сакура. И ещё я подумываю создать на базе новой больницы школу ирьенинов для медиков страны Огня и не только. Подумай хорошо, ты смогла бы официально стать сенсеем Мидори и других хороших ирьенинов, разработать новые техники, и… — Я не могу, — к горлу подкатывает ком, но я мужественно терплю эту душераздирающую боль отказа от мечты. — Вам лучше попросить Ино, она не хуже меня справляется. — Разве Ино спасла вчера важного для Казекаге человека? Разве Нефритовая печать — ее техника? — не отстаёт сенсей. — Сакура, я же знаю, что ты мечтала о подобном с самого начала обучения на медика. Что поменялось? От его участливого голоса на глаза наворачиваются злые слезы, и я ускоряю бег, чтобы не отвечать на болезненный вопрос. Но Какаши-сенсей легко нагоняет меня, чтобы добить: — Это Саске, да? Он запретил тебе? — Нет! — вырывается у меня. — То есть… Это я, я сама. Зачем мне это все, у меня семья, я должна думать о ней, а не о глупых мечтах, и вообще… Многих вы видели куноичи, оставшихся в строю после того, как сложилась их личная жизнь? Мама тоже была шиноби, и папа, но когда родилась я, мама больше так и не сходила ни на одну миссию, чтобы в семье остался хоть один родитель в случае беды. Мне хватит госпиталя, я и так не справляюсь в последнее время, все из рук валится, я… Не могу. Только выпалив эту слишком длинную речь, я понимаю, что снова плачу от жалости к себе и несправедливой обиды. Правда в том, что я до боли в каждой косточке хочу это место, это занятие. Правда в том, что мне не хочется запирать себя между плитой и детской кроваткой, находя в этом свое единственное счастье. Только став ирьенином, я поняла, что это за радость: быть полезной своей деревне, команде, друзьям, а теперь эту мечту приходится отринуть ради другой — ради Саске. Он никогда не меняет своих решений, невозможно в чем-то переубедить этого человека, и если он сказал: оставь работу, значит, тому и быть. Греет лишь мысль о том, что Саске обещал отпустить меня в госпиталь, когда я успешно рожу, а значит, нужно постараться… Но тогда место, о котором я мечтала, достанется уже кому-то другому… — Сакура. Размазывая по лицу мокрые дорожки, я даже не замечаю, что сенсей пристально наблюдает за мной на бегу. — Я просто… — делаю я глубокий вдох, не зная, что говорить дальше, чтобы Какаши-сенсей перестал меня уговаривать. — Я… — Все хорошо, Сакура. Пожалуйста, успокойся. — Да? — я шмыгаю носом, автоматически пересчитывая ветки прыжками. — Это твой выбор и твоя дорога. Только ты можешь отвечать за них в полной мере, и никто не должен заставлять тебя делать что-то, противное твоей воле. Ты не должна оправдываться передо мной, как бы я ни был расстроен таким поворотом событий. — А вы… расстроены? — Ты — лучший медик Конохи, и, скорее всего, всей страны Огня. Я горд тем, что все же немного обучал тебя, но ты давно не моя ученица, Сакура, ты шиноби легендарного уровня, и такая юная ещё, у тебя вся жизнь впереди, — задумчиво говорит Какаши-сенсей, глядя в сторону показавшихся из-за леса стен Конохакагуре. — Я так ничему полезному и не научил тебя, бросив все силы на мальчишек, но позволь твоему надоедливому второму сенсею дать тебе один совет: никогда не плачь по тому, что не может плакать по тебе. — Интересные вы отчеты читаете, — хлюпаю я носом, улыбаясь. Сенсей усмехается под своей маской, а затем останавливается, обняв ствол дерева. Дальше леса нет. В каких-то минутах пути высятся стены родной деревни, и хорошо видно верхушку резиденции Хокаге. Отсюда наши пути разойдутся. — И все же… Налетает ветер, и деревья послушно кланяются Конохе, заставляя нас крепче держаться за стволы. Сенсей перепрыгивает на мое дерево, берет меня за руку и вкладывает в раскрытую ладонь нечто маленькое и шершавое. Потерев затылок и зажмурившись, как только он это умеет, сенсей договаривает: — И все же ни одна птица не выбирала клетку добровольно. Он спрыгивает с дерева и, согнувшись, бежит к Конохе. Какой-то миг, и он уже достигает ворот, а затем скрывается из глаз. Разжав пальцы, я вижу на своей ладони вырезанную из толстой сухой ветки деревянную ласточку. — Вы правы, сенсей, — тихо говорю я, пока ветер сушит снова навернувшиеся слезы. — Но, видимо, я не птица...