Домой я иду пешком. Подбирающаяся к груди лихорадка не оставляет ни сил, ни желания бежать. Как и ожидалось, последствия от смешивания двух видов солдатских пилюль, а также огромные траты чакры последних дней, не ограничатся легким ознобом. На плечах будто лежит вся гора Каменных лиц, а ноги — тяжелее, чем с утяжелителями Ли. Если бы сейчас на меня наложили Великое Цукуеми, скорее всего, я увидела бы себя в огромной горячей ванне…
Проходя мимо резиденции Хокаге, я задираю голову, но снизу, конечно же, Какаши-сенсея не разглядеть. Сжимаю в ладони его подарок и улыбаюсь, твердо решив, что когда снова смогу нормально двигаться, не стискивая зубы от боли, занесу ему сладких онигири и многострадальный жилет. И не забыть бы положить книжечку в правильный карман…
— Я дома! — кричу я в пустоту прихожей, закрывая за собой дверь и устало сбрасывая сандалии. — Саске-кун?
Тишина стоит такая, что слышно, как поскрипывают половицы, по которым я аккуратно ступаю босиком. Где Саске? Он должен быть дома…
— Саске-кун, где ты? — зову я вполголоса, будто боясь нарушить тишину спящего дома. — Я вернулась. Мы справились. Где ты?
Со стороны кухни вдруг слышу очень тихий звук, будто стукнули по дереву. Меняю направление — нужно поздороваться с мужем и похвастаться своими успехами, прежде чем идти отмокать в ванную.
— Саске-кун… — я отодвигаю дверь-купе, ведущую на кухню, и замираю на пороге.
Саске дома. Он сидит за пустым столом, на котором я вижу лишь бутылки, и пьет, глядя сквозь меня стеклянными глазами. Все его внимание сосредоточено на небольшой фотокарточке, почти слившейся со столом. Тот звук, что я слышала, родился от соприкосновения пустой стопки со столешницей, и это единственный звук, который издает пьющий супруг. Судя по тому, что одна бутылка на дальнем краю стола уже пустая, а вторую Саске уже ополовинил, выпивает он не первый час, и я несколько теряюсь. Раньше Саске не проявлял тяги к алкоголю. Что изменилось?
— Что случилось, Саске? — я присаживаюсь рядом и кладу ладонь на плечо супруга.
Саске не отвечает, механически наливая себе еще. Я мягко удерживаю его руку, пытаясь ненавязчиво отнять стопку.
— Хватит. Этого очень много, утром тебе будет плохо. Ты же никогда не пил, почему вдруг начал сейчас?
Снова тишина, будто я не сижу сейчас перед ним. Наваливается дикий страх. Мысленно я перебираю самые страшные варианты того, что могло произойти за время нашего отсутствия. Вот только… Саске откровенно плевать на любого жителя деревни, включая отсутствующего Наруто, поэтому вряд ли что-то случилось с жителями. Сама деревня не выглядит изменившейся, и дом тоже… Все мои анализы надежно спрятаны в кабинете госпиталя, до них Саске не мог добраться… А фото — чье оно?
Еще одна стопка отправляется к тонким губам супруга. Он медленно выцеживает ее, а я тем временем обращаю внимание на то, как трясется его рука. Боюсь, у меня нет выбора, и нужно вмешаться…
Резко, чтобы Саске не успел среагировать, хватаю его за вторую руку, обращая ее ладонью вверх, и толкаю свою чакру в его ладонь. Саске пытается вырваться, но я надежно удерживаю его пальцы, все ускоряя и ускоряя бег крови и метаболические процессы. Это поможет выжечь весь алкоголь в крови, если хватит сил…
Саске вздыхает, тянется к фотографии и аккуратно переворачивает ее изнанкой наверх, и через мгновение я, вместе с перевернувшимся стулом, лечу на пол, оглушенная ударом.. Сажусь на половицах, старательно пытаясь не плакать, и ощупываю стремительно распухающую левую половину лица. Удар пришелся в ухо, и я чувствую, как в нем становится влажно.
— Отвали, — цедит Саске, поднимаясь. — Бесишь.
— Саске, что случилось? — все же всхлипываю я, не веря в произошедшее.
До этого момента Саске никогда не бил меня. Он мог сжать мне грудь до появления жутких гематом, несколько раз ломал мелкие косточки запястья, а однажды так крепко зажимал мне рот, чтобы я не кричала во время близости, что порвал ногтями губы. Вот откуда на моем лице мелкие шрамики, так беспокоящие к непогоде. Но все это происходило во время секса, когда Саске-кун не контролирует ни себя, ни свою силу. Сейчас же он именно ударил меня, чтобы причинить боль…
— Опять потратила свою печать, — с презрением пихает меня ногой Саске, отходя к холодильнику. — На чужого тебе шиноби.
— Этот чужой шиноби — правая рука Казекаге! — с обидой парирую я, все еще держась за ухо. — Что на тебя нашло? Так же, как и ты, я принимаю миссии всех рангов и выполняю их, это моя работа!
— Твоя работа — родить дитя клану Учиха, — Саске не смотрит на меня, доставая из холодильника еще одну бутылку саке. — Остальное — бесполезная трата времени и чакры. Поэтому, пожалуй, я запрещу тебе работать в госпитале прямо сейчас, так ты сможешь сосредоточиться на действительно важных вещах.
Несмотря на опьянение голос Саске тверд и холоден, как и всегда. Запоздало осознаю его слова и замираю, стараясь слиться с полом: запрещает работать прямо сейчас? Но…
— Но в госпитале остались двое генинов, которым я нужна! — с мольбой выкрикиваю я, поднимаясь на ноги.
Пол делает круг, едва не роняя меня обратно, и я осознаю, что без сотрясения не обошлось. Волна тошноты поднимается из глубины тела, и лишь голод спасает меня — я не ела практически трое суток, живя на пилюлях, и сейчас мне просто нечего исторгнуть.
— Яманака займется, — роняет Саске, возвращаясь за стол и откупоривая бутылку.
— Ино не справится. Я только в Суне завершила свою технику полностью, — качаю я головой в нелепой надежде переубедить мужа.
— Ты говорила, что не понимаешь, как она работает, — приподнимает бровь Саске.
— Какаши-сенсей объяснил мне… Первое применение Печати сорвалось, но он смотрел на нее своим шаринганом, и…
Только договорив, я понимаю, что именно ляпнула. Лицо Саске наливается плохо сдерживаемой злобой:
— Конечно. Шаринган Какаши. Следовало отнять у него глаз Обито еще в детстве.
— Но без его глаза нас убили бы на первой же серьезной миссии!
— Какая, к черту, разница!
С громким стуком кулаки Саске опускаются на столешницу, заставляя бутылки подпрыгнуть. В ужасе делаю два неловких шага назад: зрачки мужа стремительно меняют цвет, и сразу три вращающихся томоэ проявляются в активированном шарингане.
— Это техника моего клана! — пустая бутылка летит в стену, взрываясь осколками. — Он не Учиха! Если бы нас убили, мы бы всего лишь сдохли, но мой брат был бы жив!
Внезапно мне становится понятно все. Быстрый взгляд на настенный календарь лишь подтверждает мои догадки. День смерти Итачи Учиха… И фотография, наверняка, тоже Итачи. Полезть под руку Саске в такой день может лишь самоубийца! Я пячусь к двери у меня за спиной, чтобы покинуть дом как можно скорее — в этом состоянии Саске неуправляем, и я на самом деле могу серьезно пострадать…
В два прыжка Саске настигает меня, хватая за волосы грубо и без всякой жалости. Я пытаюсь вырваться, бьюсь в жестокой руке, но еще одна пощечина заставляет меня беспомощно повиснуть. Не хватает чакры, чтобы сконцентрироваться на ударе, не хватает даже на Дзюцу подмены!
— Зачем ты так защищаешь Какаши, Сакура? — хрипло, в самое раненое ухо спрашивает муж, нависнув надо мной. — И как связано это с его жилетом в твоей комнате, а? И его запахом на твоей одежде?
— Отпусти, ты пьян! — я дергаюсь все сильнее, но на глаза лишь слезы наворачиваются, а тошнота после удара по голове усиливается. — Хватит, Саске!
— Не-е-ет, ты мне сейчас все скажешь!
Я лечу на пол, встречаясь лицом с половицами, но Саске мгновенно поднимает меня за волосы обратно.
— Говори, дрянь, — дышит мне парами саке в лицо муж. — Трахалась с ним, да?
— Что ты несешь? — я поднимаю руки в бесплодной попытке оттолкнуть мужа, но он лишь тянет за волосы сильнее. — Саске! Пожалуйста!
— Врала мне, что была в Суне, а сама с ним в ближайшем лесочке развлекалась, да? — еще один удар, в этот раз — в плечо, заставивший взорваться болью не зажившую до конца ключицу. — Из дома больше не выйдешь, я тебе это обещаю!
С криком вырываюсь из захвата, оставив в кулаке мужа, кажется, несколько прядей волос. У меня есть несколько секунд, чтобы…
— Дзюцу теневого клонирования!
Что не спасусь, я понимаю, когда на пол падает бесполезная копия моей одежды без клона в ней. Я рассчитывала оставить клона на растерзание Саске, а самой переждать его опьянение в госпитале, но…
Последний шанс.
Я выскакиваю за дверь кухни, понимая, что Саске все равно догонит меня. Еще несколько печатей, и…
— Хенге!
Сейчас я даже жалею о том, что немного ослабила действие алкоголя на мозг мужа. Возможно, фокус с Хенге сработал бы лучше, но… Я превращаю подарок Какаши-сенсея в себя и бросаю у порога, а сама по стенке, очень медленно и осторожно крадусь к выходу. Силы оставляют меня окончательно, и единственное, что еще я могу предпринять: маскировочное дзюцу. Я сливаюсь со стеной в самом темном уголке прихожей и замираю, стараясь даже не дышать. По моим расчетам, Саске скоро уснет, и я могу выбраться с малыми потерями…
— Где же ты, жена? — Саске смеется с безумными нотками в голосе, заставляя меня вжиматься в стену все крепче. — Думала, я не отличу свою дорогую супругу от Хенге? Это же Какаши подарил тебе игрушку, да? Добрый, добрый, мягкотелый Какаши… Иди ко мне, Сакура. Где ты?
Я нащупываю в кармане кунай, сжимая его в потной ладони. Понятия не имею, почему Саске сейчас так себя ведет, и с чего он взял, что я неверна ему, но…
— Думала, я куплюсь на такой дешевый трюк? — слышу я дыхание у самого уха, после чего меня хватают за волосы. — Я вижу каждую твою технику насквозь, дорогая. Могла бы спросить Какаши о том, как работает шаринган, если еще не поняла этого.
Молниеносный удар — и мои губы кровоточат после встречи со стеной. Я едва успеваю подставить ладонь, иначе лишилась бы зубов.
— Это Какаши подарил тебе игрушку? — повторяет вопрос Саске. — По глазам вижу, что он. Катон!
Слезы выступают на глазах, когда я вижу, как подарок сенсея падает на пол тлеющим угольком, сожженный в яростном пламени катона.
— Я тебе не изменяла, — от следующего удара из груди пропадает весь воздух. — Я не… Саске, остановись…
Головокружение становится все сильнее, и я с отчаянием понимаю, что погибну. Вот так, глупо, просто потому, что полезла под руку пьяному мужчине без чакры и с откатом после пилюль. Пожалуйста, пусть это случится быстро, пусть быстро…
Я поднимаю кунай, приставляя его к груди мужа, стискивая рукоять двумя руками. Изумленно Саске смотрит на остро отточенное лезвие, угрожающее его сердцу.
— Кишка тонка, — его губы изгибаются в улыбке. — Бесполезная Сакура, вот как тебя называли в деревне. Что техники, что характер, ты совсем не выросла из генина.
— Отпусти меня, — сквозь брызнувшие слезы повторяю я, прижимая острие к груди мужа. — Ты будешь жалеть утром, Саске! Отпусти меня сейчас же!
— И кто же заставит меня пожалеть? — деланно-удивленным тоном спрашивает муж, все крепче наматывая мои волосы на кулак. — Ты?
— Ты сам! Сам будешь жалеть! — я немного нажимаю на кунай, чтобы он царапнул грудь Саске, обещая себе, что залечу каждую его ранку, лишь бы он пришел в себя.
— Ты этого не сделаешь, — Саске состраивает жалостливую мину. — Ты же так сильно любишь меня. Сама меня выбрала, не так ли? Так вот теперь терпи!
Собравшись с силами и проклянув себя, я вгоняю кунай прямо в сердце Саске, и мои руки обагряются хлещущей из его раны кровью. Муж изумленно смотрит на убивший его кунай, потом на меня и снова — на кунай…
— Я прекрасно знаю, как работает твой шаринган, Саске-кун, — зажмурившись, я вгоняю кунай еще глубже в сердце мужа, проворачивая его дважды. — И еще… ни одна птица не выбрала клетку добровольно!
Внезапно прихожая исчезает, и я снова вижу кухню. Я сижу на полу, а надо мной стоит Саске без единой царапины и держит меня за волосы. Как я и предполагала, гендзюцу… Но почему мои руки все еще помнят его горячую, брызжущую из раненого сердца кровь?..
— Похвально, — медленно произносит Саске, в голосе которого не осталось ни капли хмеля. — Поняла, что я взял тебя под контроль…
— Отпусти, — шепчу я, стискивая в потной ладони птичку — подарок сенсея, которая погибла лишь в гендзюцу. — Пожалуйста.
— Ты меня так бесишь, Сакура, — со вздохом Саске садится на корточки, чтобы оказаться на одном уровне со мной.
Несколько секунд мне кажется, что он действительно отпустит мои волосы и встанет, но вспышка боли сметает все остальные чувства: Саске резко, несколько раз подряд опускает меня лицом на половицы, и, когда я прикрываю разбитое в кровь лицо ладонями, наконец, бросает меня лежать на полу.
***
Не знаю, как долго я лежу на скользком от собственной крови полу, сжавшись в комочек и ожидая снова услышать шаги рядом с собой. После того, как я развеяла гендзюцу Саске, во мне осталось ровно столько чакры, чтобы работало бесполезное тело. Если я попробую хотя бы одну царапину излечить, хрупкий баланс окончательно разрушится, и я умру. Вот так, просто.
Возможно, это было бы в моей ситуации благословением…
"Вставай, здесь нельзя лежать, — шепотом подсказывает мне внутренняя Сакура. — Да шевели своей плоской задницей, нужно уходить!"
Подчиняясь ее мысленным пинкам, я поднимаюсь на колени, но тут же падаю — пол кружится, как заведенный. Мне даже не нужно активировать Мистическую ладонь, чтобы поставить себе диагноз. Сотрясение мозга, естественно. Из уха все еще сочится, и я очень надеюсь, что это кровь, а не вытекающая спинномозговая жидкость.
"ДВИГАЙСЯ!", — внутренняя Сакура переходит на крик, прежде чем затихнуть, потерявшись в моих галлюцинациях.
Руки снова становятся влажными. Посмотрев на них, я вижу алую кровь и стиснутый до побелевших пальцев кунай.
— Я убила Саске-куна, — всхлипываю я. — Убила Саске-куна…
Это была не иллюзия, я знаю. Ни одно гендзюцу не даст настолько реалистичных ощущений. Я помню, как хрустнула под кунаем прорезанная насквозь грудина, и хлюпнуло пронзенное сердце. Я могла бы назвать каждую артерию, которую задел кунай, поворачиваясь в его груди…
Как я могла тогда, бросив свою команду и друзей, идти с кунаем на Саске? Неужели я на самом деле верила, что смогу поднять на него руку?
— Я убила…
"Бесполезная Сакура", — издевательский смех в ушах заставляет слезы снова струиться по лицу.
— Я убила… Саске….
Снова прихожу в себя я уже, видимо, глубокой ночью. В доме стоит тишина и темнота, будто в гробу. Кровь на лице запеклась и стянула кожу так, что больно даже моргать. В голове стучат боевые барабаны, но она странно ясна, и я снова гляжу на свои руки.
После иллюзии, наведенной шаринганом, такое бывает — вспоминаю я. Если разум жертвы слаб, она может даже сойти с ума после однократного гендзюцу. Значит ли это, что я…
На руках нет крови. А пальцы судорожно стискивают не боевой клинок, а деревянную пичугу…
Нужно двигаться. Спрятаться и зализать раны, пока земля под ногами не перестанет вращаться, и поспать несколько суток, чтобы переждать нестабильность чакры… Поднимаюсь на четвереньки, начиная безумно долгое продвижение к лестнице и поминутно замирая, едва слышу какой-то шорох. Кажется, проходит целая неделя, пока я добираюсь до своей комнаты и падаю на футон, обессиленная.
— Я убила…
Я снова стою перед мужем и смотрю в его ярко-красные глаза. Томоэ в них сливаются в узор Мангекье, и я задыхаюсь, горю в черном пламени Аматерасу, кожа моя лопается, сворачивается лоскутами и плавится, кости обугливаются, рассыпаясь…
Как деревянная ласточка, сгорающая в жару Катона…
Из оцепенения меня выводит звук шагов. Лестница. Лестница скрипит…
Собрав последние силы, я дотягиваюсь до жилета Какаши-сенсея, так и лежащего на футоне, как я оставила его в прошлый раз. Дрожащими руками ощупываю карманы, молясь, чтобы в них оказалось хоть какое-то оружие, или я погибла. Встать нет сил, в оружейном подсумке болтается одна бесполезная солдатская пилюля, но если я приму ее сейчас, мой мозг не выдержит перегрузки. Ну, должен быть хоть один сенбон, или кунай, хоть что-нибудь должно быть, я помню, что… Вот они!
Я сжимаю в потной ладони рукоять куная. Я убила Саске-куна. Не иначе, это его душа возвращается из Чистого мира, чтобы увести с собой свою убийцу…
Я моргаю, и звуки пропадают в никуда. Еще одна иллюзия. Это просто шутки раненого разума… Никогда я не чувствовала себя настолько одинокой. Настолько в клетке…
Чувствую, как жар снова поднимается по ногам, все выше и выше. Дрожащими окровавленными руками перетаскиваю на себя жилет Какаши-сенсея, устраиваясь под ним, как под одеялом. Аромат черешни совсем выветрился, и вместо него в носу стоит железистый запах крови, но под жилетом так уютно, так спокойно, что хочется верить — он меня защитит даже от Аматерасу. Даже от мстящей души Саске-куна.
Даже от собственного безумия.
***
Скрип лестницы снова выводит меня из забытья. Я лежу, скрючившись под грубым зеленым жилетом. Меня трясет то в приступах жара, кажущихся казнью в черном пламени, то в ознобе, и тогда я покрываюсь крупными мурашками. Как долго я лежу так, без движения, в бреду, сказать не могу…
Лестница снова скрипит. Теперь я явственно слышу шаги, и тянусь за кунаем, обессилевшими пальцами еле удерживая рукоять. Я знаю, это иллюзия, это снова бред, Саске-кун мертв и не вернется за мной…
— Йо, Сакура, ты дома?
Кунай падает с негромким стуком. Это не может быть, это…
— У вас дверь нараспашку открыта, — шаги приближаются неотвратимо, и каждый отдается в мозгу падением гильотины. — Сакура?
Пожалуйста, пусть он уйдет, молюсь я. Пусть уйдет, пусть…
— Пришла посылка из Суны, — продолжает звать меня голос.
Он увидел мою обувь у входа, догадываюсь я. Он знает, что я дома…
— Сакура? — аккуратный стук в дверь звенит колоколом в ушах. — Я войду?
Нет, хочу крикнуть я, но крик выходит из пересохшего горла писком придушенной мыши. Я могу лишь беспомощно комкать окровавленными пальцами джонинский жилет, ставший мне островком безопасности, и ждать. Дверная ручка поворачивается неотвратимо, как казнь…
— Прости, что я без приглашения, — сенсей приоткрывает дверь, жмурится и потирает затылок. — Я решил, что дело не терпит отлагательств… Сакура???
— Уходите, — шепчу я, прячась под жилетом и особенно тщательно скрывая лицо и руки. — Я… беру отпуск… неделю…
— Ты заболела? — сенсей достает до выключателя, и маленькую комнату озаряет безжалостный электрический свет. — Что случилось?
Какаши-сенсей в два прыжка оказывается рядом со мной, опускаясь на колени возле футона. Похоже, его даже не очень-то смущает, что я стискиваю в руках его жилет, прижимая к груди. Он кладет ладонь мне на макушку и поглаживает — так ласково, что в груди пробуждается дикий зверь. Этот зверь скулит и рычит, и его метания прорываются в воспаленное горло горькими слезами, которые бесполезно сдерживать.
— Что с тобой, моя хорошая? — мягко спрашивает сенсей еще раз, и, решившись, я отрываю лицо от жилета.
Все равно он увидит…
Ладонь Какаши-сенсея мгновенно каменеет на моей макушке, так же, как и его лицо. Все добродушие и участие испаряются мгновенно, и я вздрагиваю, снова вспоминая, за что даже очень сильные шиноби боялись этого человека.
— Кажется, мне пора заняться ремонтом вашей лестницы, — сквозь зубы цедит сенсей, собираясь вставать.
Я хватаюсь окровавленными пальцами за его запястья, буквально повисая на руках:
— Только не АНБУ, пожалуйста! Я сама пойду, сама…
Какаши-сенсей принимает озадаченный вид:
— Куда пойдешь?
— В тюрьму, — всхлипываю я, бессовестно вытирая слезы о водолазку сенсея, лишь бы не отпускать его руки.
— Зачем? Разве ты что-то натворила? Не может быть такого, что случилось?
Силы окончательно покидают меня вместе с самообладанием. Я утыкаюсь лицом в грудь сенсея и реву, как обиженный ребенок, цепляясь руками за его шею. Пусть он сам, сам меня арестует, я не хочу, чтобы за мной пришли АНБУ, я не хочу!
— Я убила Саске.
Кажется, даже душа выходит из меня с этими словами. Я с замиранием сердца жду, что сенсей рывком поставит меня на ноги и потащит за решетку, но он только мягко берет меня за плечи, отрывая от поливаемой слезами груди:
— Погоди. Когда ты могла его убить? Он два часа назад заходил ко мне, попросил миссию… Был совершенно здоров и улыбался.
Я отрываю руки от сенсея, перемещая ладони поближе к его глазам:
— См-мотрите, — заикаюсь я, — к-кровь Саске…
Какаши-сенсей внимательно смотрит, но не на мои руки, обагренные в дымящейся крови, а в мои глаза, и остается недоволен. Он медленно приподнимает протектор со своего шарингана, приподнимая мне подбородок.
— Посмотри мне в глаз, Сакура, — одинокий томоэ в зрачке сенсея начинает бешено вращаться.
Я вскрикиваю, пытаюсь отвернуться, спрятаться от ужасного красного ока, но сенсей сильнее: в конце концов, завороженная, я оставляю бесплодные попытки и только смотрю, смотрю, смотрю…
— Так лучше?
Опускаю взгляд на свои руки, на дрожащие от усталости пальцы. Они действительно выпачканы в крови, но теперь я понимаю: это моя. Саске меня ударил…
— Расскажи мне все, — говорит Какаши-сенсей тоном, не терпящим возражений.
И я подчиняюсь, потому что вижу перед собой Хокаге — высший закон этой деревни. Я исповедуюсь ему, сжимая в ладони деревянную ласточку, и ее острые крылья больно впиваются мне в кожу. Я стараюсь всячески выгородить Саске, но мой голос срывается всякий раз, когда я говорю о нем. И сама не замечаю, но каждая моя фраза заканчивается мольбой не трогать его…
Конечно, я не нахожусь в гендзюцу, ведь Саске уже ушел и его страшные глаза не видят меня, поэтому я могу контролировать свою речь хотя бы частично. Я умалчиваю про ревность Саске, потому что она смешна и безосновательна, но трижды упоминаю, что супруг оплакивал брата, и был очень пьян. Сенсей должен понять: виновата я, я, не Саске. Я его спровоцировала, полезла в душу, и справедливо за это получила. И вовсе не нужно отправлять за его головой АНБУ, ведь он меня не убил, а так — воспитывал… Когда я начинаю каяться по третьему кругу, не в силах заткнуть поток слов, сенсей снова приподнимает протектор, заставляя меня посмотреть себе в глаза.
— Ты измотана, Сакура. Нужно поспать.
С потолка, мягко кружась, падают белые перья. Они устилают холодный пол пушистой пеленой, застревают в волосах, накрывают меня одеялом — прямо поверх зеленого джонинского жилета…
