За углом начинается рай

Я просыпаюсь в одиночестве. При попытке пошевелиться из груди вырывается болезненный стон. Каждая клеточка тела болит и сопротивляется любому движению, разрываемая на кусочки после пилюль. Минимум неделю мне еще так лежать и умирать: система циркуляции чакры очень не любит, когда ее насилуют подобным образом… Но нужно встать. Нужно доползти до ванны и умыться: кажется, разбитое лицо нуждается в нескольких швах, а засохшая кровь стягивает кожу так, что больно даже дышать. Нос, похоже, не сломан… Уже хорошо. Какаши-сенсей видел меня. Горечь, которую я испытываю, вспомнив, как сенсей укладывал меня спать, такую беспомощную, такую окровавленную — не описать. Слезы снова начинают струиться из глаз: я хотела, чтобы меня больше никто не мог упрекнуть в бесполезности, но почему-то именно Какаши-сенсей последние недели видит меня или измотанной, или больной. Я даже не хочу знать, насколько он перестал уважать меня после вчерашнего… Я снова защищала Саске… Я встаю на четвереньки, на всякий случай захватив с пола кунай — хоть дом и пуст, с ним всяко спокойнее. Не знаю, надолго ли ты ушел на миссию, Саске-кун, но пусть она продлится, как можно дольше… “Пусть хоть вообще не возвращается”, — добавляет внутренняя Сакура страшную фразу. Встать на ноги не получается, и я ползу к ванной едва ли не по-пластунски, сжимая рукоять куная в зубах. Едва затянувшаяся ранка на губе лопается и снова пузырит красным соком, стекая по подбородку к шее. Боль, только-только притихшая, снова поднимается во мне — и тем страшнее, что физические мучения усугубляются страданиями душевными. Я чувствую себя не просто в клетке, а на вертеле, ощипанной, изжаренной, абсолютно неживой. Все мечты, все надежды, которые я лелеяла не просто последний год — с детства! — покрылись паутинкой трещин, и, кажется, хватит малейшего прикосновения, чтобы они осыпались пылью. Саске-кун, за что? Я просто хотела… просто хотела тебя любить, не прося ничего взамен... Едва не роняю на себя раковину, подтягиваясь на ней, чтобы встать. Зеркало безжалостно отражает мое худое, измученное, окровавленное лицо, и руки начинают трястись, когда я пытаюсь стереть кровь с губ. Умыться получается только наполовину — снова приходит озноб, и вода лишь бестолково расплескивается… “Бесполезная Сакура”. Хватаюсь за кунай, выставляя его перед собой. От ужаса хочется всхлипнуть — он снова идет за мной, он пришел мстить… “Куда ты смотришь, жена, я здесь”. Размахнувшись, я всаживаю кунай в зеркало, откуда на меня только что выглянул Саске с активированным Риннеганом. Наваждение испаряется сразу, как только осыпается в раковину нижняя часть разбитого вдребезги стекла. Остатков зеркала хватает лишь, чтобы отразить мои покрасневшие глаза, гематомы под ними и разлохмаченные волосы… Каждый волосок на голове начинает ныть, когда я вспоминаю, как безжалостно Саске держал меня за них. Не в порыве страсти, а в приступе злости. Как тот шиноби Звука, заставивший меня обрезать волосы. Почему, почему, Саске? Почему именно так — унизительно, чтобы нельзя было вырваться, будто щенка за шкирку?.. Я стала отращивать волосы, потому что прошел слух, будто тебе, Саске, нравятся длинноволосые девушки. Так вот, почему... Немного раскачав, я вытаскиваю кунай из зеркала, и еще несколько осколков падают в раковину. Глядя в оставшийся висеть треугольный кусочек, я, буквально навалившись на раковину, чтобы не упасть, подношу кунай к затылку. Вслед за осколками зеркала в раковину падает первая состриженная прядь. Руки ходят в ознобе ходуном, поэтому резать получается плохо и на разной высоте. Но это неважно. Я терзаю свои волосы, превращая длинные, до лопаток, пряди в лохмотья, не доходящие и до плеч. Больше никогда. Никогда и никто не схватит меня за волосы, я клянусь. Никто не назовет меня бесполезной. Я… Кунай падает из обессилевшей ладони, и я мешком оседаю на пол, в рассыпанные клочки срезанных прядей. Легко и безумно сделалось голове: кое-где я срезала практически до кожи, но это уже неважно. Зачем мне длинные волосы, если за них могут схватить и ударить? Зачем мне длинные волосы, если моему мужу плевать, как я выгляжу, лишь бы была послушной? Озноб бьет меня крупно и беспощадно, и я пытаюсь встать, уйти обратно в комнату, но уже не могу — все силы истрачены. Получается только сесть, вытянув покрытые синяками ноги, и прикрыть глаза в попытке задремать… — Йо, Сакура, ты дома? — слышу я со стороны своей комнаты. — Какаши-сенсей, — шепчу я горько, понимая, что он снова увидит меня слабой. — Уходи...те… Две сильные руки поднимают меня с пола, как игрушку, и я плыву, лечу, будто на нарисованной ласточке, в свою комнату. Чувствую, как меня кладут на футон, а еще через мгновение — как вкладывают в слабую ладонь кунай. — Спасибо, — шепчу я благодарно, сжимая оружие. Озноб сменяется жаром. Я снова горю в черном костре и снова плачу, умоляя о пощаде. Кунай зажат в кулаке, но нет сил взмахнуть рукой, нет сил ударить казнящего меня Саске, потому что… Как это можно — ударить Саске?.. Во всем мире не осталось ничего, кроме пламени, и я распята на кресте, а черные язычки лижут мои ступни, забираясь все выше и выше по телу. Пахнет жареным мясом — это моя обугленная плоть… — Что же мне делать, — вздыхает Саске почему-то чужим голосом, совершенно не вяжущимся с его безумной полуулыбкой. — Как тебе помочь… — Отпусти, — шепчу я умоляюще. — Я больше… не буду… — Придушу гада, — качает головой муж. Все кружится — пол, потолок и крест, на котором я горю. Кружится и плывет… Огонь пожирает меня: вот уже подбирается к горлу, но тут я слышу звук падающих капель, а следом на мой лоб ложится что-то прохладное и мокрое. Кажется, даже черное пламя Аматерасу боится этой прохлады — отпрянув, оно спешно сбегает вниз по кресту, чтобы затеряться в бесконечной пропасти подо мной. Бесконечная карусель, не дающая мне найти точку опоры, наконец, замедляется, и получается открыть глаза. За окнами темно, и горит только небольшая напольная лампа возле моего футона. Повернув голову, мгновенно отозвавшуюся колоколами, я вижу удобно устроившегося около меня Какаши-сенсея, внимательно читающего “Ича-ича”, ту самую, которую он оставил в жилете. Рядом с ним, на полу, стоит небольшая железная мисочка с водой, в которой плавает тряпка. Вторая такая же падает с моего лба, едва я поворачиваюсь еще больше набок — нагретая едва ли не докрасна. — Джирайя-сама, все же, был мастером, не так ли, Сакура? — лицо сенсея прикрыто не только маской, но и книжечкой, но я по голосу уже понимаю, что он улыбается. — Я рад, что ты пришла в себя. В какой-то момент ты здорово напугала меня. — Как долго? — хрипло откашливаясь, шепчу я. — Около двух суток. Хочешь пить? Принимаю из рук сенсея стакан с водой, но понимаю, что не смогу даже поднести к лицу. Руки, ослабшие от болезни и покрытые синяками, дрожат так, что устраивают в стакане цунами, выплескивая воду мне на одежду. Вздохнув, сенсей отбирает у меня стакан и сам поит, не убирая его, пока я не оставляю ни капли. Живительная влага струится по сорванному от криков горлу, смягчая его, и кажется божественным нектаром. — Вы что же, сидели рядом все двое суток? — шепчу я. Сенсей показывает мне книжечку, немного взмахнув ею: — Ничего, мне было, чем заняться. Оказывается, я забыл ее в жилете, какая невнимательность с моей стороны. — А как же отчеты? — пытаюсь улыбнуться я, но выходит плохо, потому что раненые губы сразу же начинают сочиться сукровицей. — Ничего, — хмуро отвечает сенсей, стерев с моего лица подушечкой большого пальца потекшую кровь. — Некоторое время с ними прекрасно справятся клоны. Сакура, мне не нравятся твои глаза. Я не медик, но уверен, что зрачки должны быть одинаковыми. — Можно мне зеркало? — шепотом прошу я. — Там… Осколки в ванной… Какаши-сенсей понимает мою просьбу по-своему. Несколько минут он методично переворачивает мою комнату, пока не находит карманное зеркальце, которое я когда-то использовала для тренировок. В нем помещается разве что половина моего лица, но мне хватает, чтобы рассмотреть: зрачки на самом деле разного размера, а лицо покрыто кровавыми корочками и гематомами. — Красавица, — горько усмехаюсь я, слизнув с губ кровь. — Сотрясение. Высокая лестница была… — Я приведу Ино, — сенсей пытается подняться, но я повисаю на его руке, поймав ее в последний момент. — Если вы приведете Ино, завтра вся Коноха будет знать о моем состоянии! Ради всего святого, что есть на этом свете, вы этого не сделаете! — Сакура, тебе нужен врач! — сопротивляется сенсей. — Я понимаю, как работают ирьениндзюцу, но не смогу воспроизвести их! — Лучше умру, — выдыхаю я, снизу вверх глядя в глаз Какаши-сенсея. — Ну что же мне сделать? — просачивается отчаяние в его голос. — Давай, я ее похищу, а? Завяжу глаза, принесу, заставлю использовать на тебе Мистическую ладонь, а потом доставлю обратно? Представляю себе верещащую на плече сенсея Ино и позволяю себе короткий смешок, сразу же жалея об этом: — Не стоит, правда, — схватившись за загудевшую голову, говорю я. — Ино — сенсор, она сразу же поймет, кого лечит, и тогда сплетен будет в десять раз больше. Вам самому лучше отдохнуть, вы слишком много со мной просидели… — Не стоило тебя слушать с самого начала, я притащил бы любого АНБУ-медика, — качает головой сенсей. — Сакура, ты ставишь меня в безвыходное положение: я не могу оставить тебя без медицинской помощи, это убийство. Пожалуйста, позволь мне помочь. — Нет, — упрямо твержу я, опустив глаза в пол. Кажется, сотрясение несколько сильнее, чем я думала: меня снова мотает из стороны в сторону, будто я попавшая в шторм легкая лодчонка. Немного помогает, если не сводить взгляда с одной точки: я нахожу в половице очертания сучка и пялюсь на него, боясь лишний раз сильно вдохнуть. С сожалением понимаю, что Какаши-сенсей прав: если верить симптоматике, начинается отек мозга, простым постельным режимом такое не решить… — А вы правда можете… АНБУ? — шепчу я, едва справляясь с тошнотой. — Я не… никто не должен знать, что Саске… Обессиленно ложусь на пол, прикрывая глаза: как же меня мутит! Чувствую, как меня приподнимают немного, придерживая бережно под голову, и перекладывают на футон. Какаши-сенсей… Он всегда был добр ко мне… — Спасибо, — шепчу я едва слышно. — Вы… идите… Мне просто нужно полежать… — Ты невозможная, — ворчит сенсей, а затем я слышу легкий хлопок. — Паккун, мне нужна твоя помощь. Сакура пострадала на миссии… — Меня-то не обманывай, Какаши, — ворчливый лающий голосок Паккуна перебивает сенсея, — здесь все так и провоняло этим мальчишкой Учих. — О, да за что же, — я зарываюсь лицом в футон. — Завтра вся Коноха… — Угомонись, девочка, — Паккун подлезает мне под руку, удобно устраиваясь рядом, — я не из болтливых псов. Иди, куда хотел, Какаши, я постерегу ее. И, уже обращаясь ко мне, добавляет: — Хочешь, я дам потрогать тебе свою лапку? Она очень, очень мягкая! Уснуть не получается: едва я прикрываю глаза, как ужас пробирается под сомкнутые веки — Саске, он идет за мной… Кунай все еще зажат в руке, но облегчения уже не приносит: я осознаю, что Саске кунаем не победить, и это не дает мне покоя. На самом деле… На самом деле этот кунай изначально предназначался для меня, потому что я не хочу пережить подобное еще раз: прежде, чем Саске еще раз использует на мне свои глаза, этот клинок поразит уже мое сердце. Я схожу с ума. Я осознаю это, но ничего не могу сделать. Отек мозга — плохой советчик, да еще и половина нейронов считает, что мы еще находимся в гендзюцу. Кажется, мою голову разрывает напополам, и сейчас смерть действительно может стать избавлением. Как долго Саске держал меня в иллюзии? Неужели тех нескольких минут хватило?.. — Спасибо, Паккун, ты можешь идти, — снова слышу я сенсея, и теплое тельце испаряется из-под моего локтя, не пожелав быть подушкой ни секунды более, чем необходимо. — Так-так, вот зачем вы выдернули меня из постели в неурочный час, Хокаге-сама? Знакомый голос… Будто ласковый змеиный шепоток, завораживающий, гипнотизирующий шелест, несколько насмешливый… Не может же быть, что… — Уходи, — я, не глядя, бросаю в сторону этого человека кунай, — убирайся, вон отсюда! — Неласково же вы обращаетесь с коллегами, Сакура-сан, — в свистящем голосе слышится смешок. Меня сажают в четыре руки, прислонив для верности к стене. Какаши-сенсей садится на пол рядом, придерживая мне голову, потому что комната снова начинает плясать перед глазами, и я вскрикиваю, боясь упасть. Хватаюсь за его руки, как за единственную опору, и настороженно слежу за человеком в коричневом балахоне с капюшоном. — Ты мне не коллега, — я ощупываю пол вокруг, чтобы найти, что еще можно метнуть в Кабуто. — Ты подлый гомункул. — Вот как. Кабуто откидывает капюшон с пепельных волос, так похожих на волосы сенсея, и поправляет очки привычным жестом. Я гляжу на его белую, покрытую чешуйками кожу, и меня снова начинает трясти от омерзения. Хоть Кабуто и простили, непонятно за какие заслуги, хоть он сейчас и является примерным человеком, управляющим детским приютом, все равно я не могу спокойно лицезреть его физиономию! — Сакура, не веди себя так, — одергивает меня сенсей. — Кабуто — опытный медик, ты не можешь этого отрицать. Тем более, он абсолютно точно никому ничего не расскажет. В подтверждение, ехидно улыбаясь, Кабуто показывает язык — заостренный и слегка раздвоенный на конце, как у змеи. На языке бывшего нукенина я вижу такую же Печать неразглашения, какую поставил Саю в свое время Данзо. — Хорошо, — сдаюсь я, потому что нет сил больше терпеть головокружение. Кабуто подносит к моей голове ладони, медленно перемещая их вдоль остатков остриженных волос. Его чакру не назвать ни теплой, ни успокаивающей, но комната перестает плясать в глазах, и тошнота, наконец, исчезает. — Сколько солдатских пилюль ты съела до того, как тебя избили? — меня передергивает от интонаций Кабуто, но ирьенин глубоко внутри восхищается такой точной диагностике. Вздохнув, я подробно рассказываю очкарику, который успел бы уже десять раз убить меня, если бы захотел, абсолютно все. Он слушает рассеянно, то и дело погружая окутанные зеленой чакрой пальцы прямо мне в голову сквозь лобную кость. Мысль о том, что Кабуто практически копается у меня в мозгах, отвратительна. Этот человек… Человекоподобное существо, если быть точным, этот екай мог бы быть для меня соперником не хуже, чем Наруто стал для Саске. Его мастерство — безупречно, каждое движение выверено с математической точностью, он дозирует чакру настолько правильно, что не тратит и капли лишнего. Даже Пятая признавала его мастерство, а ее слова — не пустой звук. Но стоит мне вспомнить, как именно он достиг своих высот и сколько крови на его длинных изящных пальцах, как хочется собрать чакру в кулак и хорошенько набить эту ехидную белокожую морду! — Я тебя ненавижу, — сообщаю я, даже не заботясь о том, что нахожусь в крайне шатком для таких речей положении. — Это все из-за тебя и твоего хозяина. Ваши эксперименты над Саске сгубили его будущее! — Хм, — сухие тонкие губы Кабуто изгибаются в улыбке. — Да, были времена, есть что вспомнить… Например, как Саске-кун охотно помогал Орочимару-сама отсеивать бесперспективные образцы… Иногда — с большой выдумкой… — Если бы не ваша Проклятая печать! — я продолжаю выплескивать яд, но сижу смирно, как собака на цепи, способная только лаять. — Саске из-за нее изменился! — А до печати был милым мальчиком, — охотно поддакивает Кабуто и берет меня за виски, наклоняя мою голову вперед, чтобы начать колдовать над затылком. — Дарил ромашки… Стихи под луной… Парные кунаи… Не шевелись, я убираю гематому. Меня трясет от омерзения и ненависти к себе от каждого прикосновения Кабуто, и, чем легче становится моей голове, тем сильнее трясет. — Можешь залечить ее лицо? — спрашивает сенсей, все еще поддерживая меня под затылок. — Увы, с ее дисбалансом чакры я, скорее, убью ее этим. Но если вы приказываете, Хокаге-сама… — Я тебя услышал, — перебивает сенсей. — Значит, нужна мазь, или что-то вроде этого… Кабуто отходит к окну и копается в сумке, оставленной на подоконнике, извлекая небольшую мисочку, наполненную белой субстанцией. — Пожалуйста, — усмехается он напоследок, запрыгивая на подоконник. — Что-то вроде этого. — Скольких невинных людей ты убил и покромсал, чтобы научиться своим ирьениндзюцу? — выплевываю я в спину змеекожего мерзавца, не обращая внимания на взгляды сенсея, которому явно надоело слушать мою ругань. — Думаю, не меньше, чем ты — невинных рыб, — дружелюбно отвечает Кабуто. — Впрочем, уровень твоего развития от рыбы не сильно-то отличается, раз ты позволила с собой такое сделать. Твой мозг очень пострадал. Я убрал отек, но ты все еще слишком истощена. — Не лезь в мою семью, — рычу я, как никогда жалея, что выбросила кунай. — Даже не думал, — Кабуто поворачивает голову ко мне, так, что я снова вижу его отбрасывающие блики очки. — Только пожалуйста, когда Саске-кун снова попытается забивать тобой гвозди в половицы, присылай за мной днем. У меня полон приют маленьких сирот, и они, знаешь ли, пугаются. С этими словами Кабуто совершенно по-змеиному выскальзывает из окна, а я шиплю вслед, не заботясь, что меня не слышно: — Не дождешься, рептилия. Внезапно голова Кабуто, накрытая капюшоном, будто у кобры, снова появляется в оконном проеме: — Извини, крошка, но змеи — пресмыкающиеся, — и после этого бывший нукенин уходит уже окончательно. Какаши-сенсей поворачивается ко мне, набирает воздуха в грудь, собираясь, наверное, прочитать мне отповедь, но сдувается, видно, понимая, что мое мнение о Кабуто не изменить, и только спрашивает: — Ты вообще ела? Удивительно, как сильно может оглушить обычная короткая фраза. Мгновенно я оказываюсь снова перед Саске, мои волосы в его руке, а он спрашивает ледяным тоном, ела ли я и спала ли… Справиться помогает ощупывание криво постриженной кромки волос у самого затылка, и я хрипло отвечаю: — Там в шкафу должен быть сухой рамен… Вижу, что сенсей не удовлетворен ответом, но сил больше нет — я ложусь обратно на футон и подтягиваю к себе зеленый жилет, чувствуя, как приливает кровь к скулам. Пусть думает что угодно, этот жилет стал моим спасательным кругом, и если он так ему нужен, я подарю ему новый, как только встану на ноги… С огромным количеством кармашков для глупых книг… — Постарайся поспать, — мягко просит сенсей. — Я сейчас вернусь. Он уходит той же дорогой, что и Кабуто — в окно, а я укрываюсь жилетом и лежу, отсчитывая минуты. Не могу не признать, что Какаши-сенсей правильно сделал, что привел Кабуто. Боюсь, еще несколько часов, и меня пришлось бы уже оперировать, а этого не сделать на дому. Тогда узнала бы Пятая, и… Катастрофа. Мне даже страшно подумать о том, что было бы, узнай Тсунаде-сама хотя бы о небольшом синячке у меня под платьем… Змеемордая тварь хорошо полечила меня, и, мало того: я так зла на него и его комментарии о Саске, что даю себе зарок непременно выжить и больше никогда не унижаться до просьб о помощи. Еще совсем немного, и дисбаланс чакры пройдет, я сразу же начну копить Бьякуго, а потом расшифрую состав яда, а потом... Вот только, встречая Кабуто в своем доме, я осталась без оружия… Страх снова липкой волной накатывает на меня, и я съеживаюсь на футоне, ожидая, что вот-вот войдет Саске и продолжит меня бить. Пожалуйста, пусть он застрянет на своей миссии надолго, пожалуйста, потому что я больше не знаю, как смотреть ему в глаза и улыбаться. Потому что я устала, неимоверно устала от этой клетки, устала оправдывать его, устала лечить синяки и переломы, безумно устала врать окружающим и чувствовать себя бесполезной и беспомощной… “Это уже не Саске, — тихо сочувствует мне внутренняя Сакура, измученная галлюцинациями не меньше меня. — Совсем не тот мальчик, в которого мы с тобой влюбились, подруга”. — Я должна была вывести его к свету, — шепчу я в потолок, чувствуя, как по скуле течет непрошеная слеза. — Но… Наруто ушел… “Можно показать человеку базар, но не заставить его купить там чеснока”, — вспоминаю я внезапно слова Темари. Видимо, я все же засыпаю, потому что шаги рядом со мной застают меня врасплох, и я тянусь за кунаем, забыв, что он торчит в стене напротив. Вернувшийся Какаши-сенсей сразу же перемещается так, чтобы я разглядела его и не успела испугаться. В его руках огромный бумажный пакет. — Я принес немного еды, — смущенно потирает затылок сенсей, — но не знал, что ты любишь и взял всего понемногу. Только давай полечим сначала твое лицо — мне больно смотреть на твои раны. Прикинув, что голод можно и потерпеть еще немного, а вот синяки на лице болят неимоверно, я киваю. Надо же, голова действительно перестала кружиться, и даже мир вокруг кажется ярче. Тошнота, вызванная сотрясением, тоже практически исчезла. Осталось, чтобы встала на место покореженная гендзюцу психика... Какаши-сенсей зачерпывает из оставленной Кабуто мисочки немного белой тягучей мази и подносит к моей скуле, лишь в последний момент спохватившись и спросив: — Можно? — Да, — шепчу я, прикрывая глаза и позволяя намазать самый большой синяк. Пальцы сенсея двигаются аккуратно и бережно, не причиняя боли. Прохладная мазь ложится на раны благословенным бальзамом, а я растворяюсь, настолько приятны мне эти прикосновения — осторожные, не пытающиеся обидеть. Какаши-сенсей медленно проходится большим пальцем по моим губам, втирая мазь в ранки, а я, потеряв на мгновение контроль, безотчетно трусь щекой о его ладонь. — У вас такие руки… добрые, — смутившись, отвожу я взгляд, когда в комнате повисает отчетливое напряжение от неловкости. — Я хочу с тобой поговорить, раз уж Кабуто подлечил тебе голову, — Какаши-сенсей на мгновение останавливается, чтобы зачерпнуть еще мази. — О Саске. — Пожалуйста, не причиняйте ему вреда, — снова прошу я, пока мое сердце пропускает удар от нахлынувшей боли. — Пожалуйста, не причиняйте… — Это, конечно, не мое дело, — голос сенсея меняется, становясь суше, — но послушай, что я тебе скажу, Сакура. Так уж сложилось, что мое дело, как Хокаге — защищать деревню от любых угроз: каждого ее жителя, от мала до велика. А как учителя — защищать своих учеников. Будь ты той двенадцатилетней девочкой, которую я начинал учить давным-давно, я, не задумываясь, сделал бы по-своему, как считаю правильным, но сейчас ты — взрослый человек, сильный шиноби и важный для деревни медик. Я верю, что ты достаточно умна, чтобы сделать выводы из данной ситуации и осознать, что нужно что-то менять. Ты можешь, просто не хочешь или боишься разобраться сама, так вот: пожалуйста, разберись с этой ситуацией так, чтобы у меня больше никогда не возникало настолько острого желания вырвать Саске руки и запихать их ему в… — Сенсей! — я даже слегка отстраняюсь, так холодно и безжалостно звучит голос, который я помню теплым и добрым. — Не надо! Какаши-сенсей оставляет мисочку с мазью, поднимаясь на ноги. Я не могу прочесть выражение его лица, потому что в комнате весьма темно, да еще и эта маска, но интуитивно чувствую, что этот человек сейчас на грани самообладания. Неужели это из-за меня? Почему его так разозлило то, что сделал Саске? Саске столько раз пытался меня убить на его глазах, что этому пора стать привычным… — Если Саске хотя бы пальцем тронет тебя еще раз, — холодно говорит сенсей, — это даст мне повод считать его угрозой для деревни. И мне очень не хотелось бы убивать его, Сакура, поэтому прошу тебя подумать, как можно этого избежать. Ты обещаешь? — Да, — я беспомощно сглатываю слюну, глядя на учителя снизу вверх. — Я… я подумаю… — Хорошо. С облегчением я наблюдаю, как тонкие губы под маской снова изгибаются в улыбке, а рука сенсея поднимается к затылку. Знакомый жест успокаивает меня — вот он, человек, которого я хорошо знаю. Он защитит нас от любых угроз, он сильный и умный… — Постарайся поесть и поспать, — говорит Какаши-сенсей, забираясь на подоконник. — Мне нужно немного поработать, но я обязательно скоро вернусь, обещаю. Оставить тебе Паккуна? — Не стоит, — нахожу в себе силы улыбнуться я. — А то придется делиться едой, а я очень голодна. — Хорошо, — повторяет сенсей, повернувшись ко мне и щуря глаза в улыбке. — И, Сакура. Там, в пакете для тебя кое-что еще. Не дожидаясь, пока я полезу проверять, сенсей выскальзывает из моего окна без единого звука или шороха. Я нетерпеливо сую свой нос в пакет, ароматно пахнущий съестным: подлеченный организм вспоминает, что не ел практически целую неделю, и сейчас мне кажется, что я даже гигантских жаб-призывов Наруто способна пустить на хрустящие лягушачьи лапки. — О, Какаши-сенсей, — растроганно шмыгаю я носом, доставая небольшие свертки с едой. — Конечно, вы не знали, что я люблю, да, да, конечно, не знали… Данго, запеченное мясо, сладкие рисовые шарики… Не удержавшись, я откусываю то от одного, то от другого лакомства, тихо радуясь, что сенсей не остался и не видит моей жадности. Особенно я налегаю на сладости: ничто так не повышает уровень чакры, как сахар, а мне сейчас просто необходимо победить дисбаланс. К сожалению, отвыкший от еды организм не дает мне съесть много, и я с сожалением заворачиваю еду, обещая себе, что вернусь к ней сразу же, как уляжется эта порция. — Что там еще? — я замечаю, что не все достала из пакета и запускаю туда руку, извлекая прямоугольный, завернутый в коричневую бумагу предмет. Любопытство одолевает меня и я разрываю обертку, поворачивая к окну, откуда начинает брезжить слабый утренний свет. “Он просто шикарен, он шикарен”, — сгибается в хохоте внутренняя Сакура, пока я пытаюсь перестать краснеть и обещать себе, что прибью сенсея. Забравший с собой забытую в жилете книжечку Какаши-сенсей оставил мне другую. И, судя по обложке, это действительно продолжение.