За углом начинается рай

Дом встречает меня запахом пыли и тишиной. Мужество, которое я копила в себе всю ночь и утро, стремительно начинает улетучиваться. Я шла домой, расправив плечи, как на последнюю битву, а Саске все еще на своей миссии и когда вернется — неизвестно. Что мне делать?.. Поднимаюсь по лестнице в свою комнату, на ходу устало стаскивая платье, оставаясь в одном белье. Горячая вода в душе в этот раз не вызывает желания набрать ванну и понежиться: будто я в гостях и нужно поскорее освободить санузел. Невольно вспоминаю, как отмывалась в ванной Темари, в Суне — даже там купаться было комфортнее. Я не чувствую запаха шампуня, намыливая волосы, и почти не ощущаю практически кипящих струй, обжигающих тело. Меня снова знобит, и лихорадка тут ни при чем. Зайдя в свою комнату, я останавливаюсь на пороге. Пожалуй, я совершенно не надорвусь, унося отсюда свои вещи. Футон хорошо бы сменить, вряд ли я смогу спокойно спать на нем теперь — на серой ткани отчетливо виднеются бурые пятна засохшей крови. Несколько платьев, свитки, оружие… Все уместится в одну большую сумку. Эта комната так и не стала полностью моей. Не было в ней ощущения дома, покоя и безопасности. Весь год я сознательно стремилась перебраться в комнату к Саске, но он упорно выгонял меня из своей постели. Здесь нет ни одной фотографии, ни единой безделушки, делающей жилище уютным и индивидуальным. Это не дом. Это лишь место, где можно переночевать перед работой и принять пищу, потому что дом — это место, где тебя ждут. Как сомнамбула, переодевшись в стандартную джонинскую форму, чтобы было удобнее, начинаю складывать свои вещи в сумку. Старательно выискиваю по всей комнате мелочи, которые легко пропустить второпях, чтобы не пришлось возвращаться за ними: кунаи, сюрикены, стопка взрывных печатей. Многое, кажущееся ненужным, летит в мусор, и эта методичная уборка несколько успокаивает меня, будто я навожу порядок не только в комнате, но и в голове. Последним, поверх всех остальных вещей, в сумку ложится жилет Какаши-сенсея и та книжка, которую он мне принес: я так и не заглянула в нее ни разу. Нужно будет вернуть… Собрав нехитрые пожитки, снова впадаю в уныние. Что делать сейчас? Как скоротать время до возвращения Саске? Уборку во всем доме делать не хочется — не для кого теперь. Готовить? Саске все равно не станет есть, а мне кусок в горло сейчас не полезет, все равно, что жевать земляные комья. Впервые жалею, что послушалась Саске и не завела кошку — было бы сейчас радости почесать меховой животик и пожаловаться неболтливой подружке на неудавшуюся личную жизнь… Решив, что любое занятие, даже бессмысленное, лучше безделья, решаю перемыть напоследок посуду. Приятно горячая вода и повторяющиеся действия снова уравновешивают мой взбудораженный разум, но, видимо, не до конца… — Я дома, — слышу я из-за спины и не успеваю остановиться. Две тарелки, которые я сейчас ополаскивала от мыльной пены, летят синхронно, одна под другой. Зажмурившись, ожидаю жалобного звона, но ни две секунды спустя, ни даже пять никакого звука не слышу. Осторожно приоткрываю глаза и сердце падает в район пяток: — Саске-к-к-к.... — Мне нравятся эти тарелки, — равнодушно говорит муж. Он поймал их одной рукой — так ловко, что не издал ни звука. Я, в мгновение потеряв всякое мужество, опираюсь о раковину, не замечая, что мыльная вода оставляет мокрые пятна на моей одежде. — Я не помню у тебя этого пончо, — сглотнув, говорю я, опуская глаза в пол. Саске стряхивает едва заметную пылинку с коричневой ткани: — Это трофей. Запылился, пока шел домой. Постирай. “Шаннаро, он нам еще указания раздавать будет?” — оживает внутренняя Сакура. Но ее вопли я едва слышу, так сильна паника, снова накрывшая меня с головой. Я не смогу, я не смогу! Саске снова меня ударит, снова причинит боль! О чем я думала? Я боялась, что Саске спокойно может раскидать отряд АНБУ, лучших из лучших шиноби деревни, но почему-то не подумала, что он сделает со мной за то, что я собираюсь сказать!.. Нужно было просто бежать, брать сумку и бежать — там, где есть люди, свидетели, Саске не решится причинить кому бы то ни было вред… “Если ты сейчас пойдешь на попятную, я буду орать у тебя в голове, пока ты не сойдешь с ума, подруга! — бушует неугомонный голос в голове. — Давай! Все ему скажи, как есть! Все, что накопилось!” — Я не… “Ска-жи! Ска-жи! Ля-ля-ля-ля, я буду бесить тебя до тех пор, пока ты не скажешь!” Отчаявшись заткнуть свой окончательно поехавший с катушек разум, я, наконец, поднимаю глаза. Саске все так же стоит напротив меня, между нами находится обеденный стол. Стол, на котором он столько раз причинял мне боль… “Окно прямо за тобой. Шмотками можно пожертвовать. Он не успеет тебе навредить, давай, говори сейчас, а то я снова начну петь!” — Можно с тобой поговорить? — выпаливаю я, не дожидаясь, пока муж уйдет в свою комнату, потому что туда я за ним точно не пойду. Приподняв бровь, Саске ставит тарелки на стол, опирается на дверной косяк, скрещивая руки на груди, и всем видом приглашает говорить. Поглубже вдохнув, я еще раз оцениваю дистанцию между нами, и бросаюсь с головой в бездну, пока во мне цела еще хотя бы капля самообладания: — Я… Хочу уйти. — С каких пор тебе нужно разрешение на визиты к подружкам? — равнодушно интересуется Саске. — Нет, — я мотаю головой, все крепче вцепляясь в край кухонной тумбы, на которой практически сижу. — Я в том смысле, что… Саске, нам нужно расстаться. Удивленно приподняв бровь, Саске делает шаг ко мне, а я спугнутой птицей пролетаю половину кухни, оказываясь у дальней стены. Ноги так и подкашиваются от страха, и я напоминаю себе, что в моем оружейном подсумке лежит кунай, и он, в случае чего, избавит меня от пытки шаринганом, оборвав мучения. — Что тебе в голову взбрело? — удивленно спрашивает муж неожиданно мягким голосом. — Сакура? Почему ты меня боишься? Губы вздрагивают, как от пощечины, напоминая о том, как Саске бил меня лицом о стену и половицы. Почему боюсь?.. Я решительно складываю печати: — Хенге кай! Иллюзия, прячущая мои синяки от глаз посторонних, показывает мужу каждое пятно на моем лице, все еще опухшую скулу и неровно обрезанные волосы, выдранные местами клочьями. На глаза наворачиваются злые слезы, но я быстро вытираю их рукавом, чтобы не мешали настороженно смотреть на Саске. Если он решит атаковать, я лучше убью себя — быстро, не успев осознать боль. Но Саске не спешит нападать: наоборот, его лицо, обычно хладнокровное и бесстрастное, приобретает некоторые человеческие черты. Он будто бы сам удивлен моим видом — каменная статуя вдруг меняет выражение, и это рвет мне сердце в лоскутки. — Прости, — говорит Саске, но из моих глаз снова стекают соленые капли: — Простить? Почему, Саске? Чем я заслужила такое отношение? — Я тебя не понимаю, — искренне говорит муж, делая еще один шаг ко мне. “Беги! Беги, прячься, ну?” — Я просто хотела любить тебя! — мои губы дрожат от обиды, но руки все еще тверды: в случае атаки я молниеносно сложу печати. — Я все делала, чтобы тебе было со мной хорошо! За что ты так со мной? Я будто чужая в твоем доме, ты не ешь мою стряпню, не спишь со мной в одной постели… — Сакура, я же тебе говорил, — муж делает еще один шаг навстречу. — Ох уж, эти женские истерики… Во сне я крайне беспокоен и могу неосознанно навредить тебе. Мне бы не хотелось во время ночного кошмара истыкать свою жену кунаями. — Прекрати! — я зажимаю ладонями уши, с отчаянием понимая, что не переживу этой боли. — Ты можешь со мной не разговаривать неделями, иногда даже не замечаешь, что я в одной комнате с тобой, я будто пустое место для тебя! — Погоди, — Саске выставляет перед собой ладони, как бы отстраняясь. — Погоди, я не понимаю. Что это на тебя нашло? Кто тебе насоветовал от меня уйти? — Неважно! — Я так и знал, — качает Саске головой. — Они все были против меня. Кроме тебя и Наруто, все перестали верить в мое возвращение к свету. Только вы вдвоем меня продолжали искать… — Хватит! Пожалуйста, дай мне уйти, — прорываются у меня рыдания, и я все же закрываю лицо ладонями. Рука Саске ложится мне на плечи, а я подскакиваю от этого прикосновения, будто от удара Чидори. Все тело мне кажется оголенным нервом, каждый волосок на нем стоит дыбом, а в крови гуляет адреналин и ужас. Мягко, очень мягко Саске берет меня за плечи и вдруг привлекает на свою грудь, обнимая, как не делал очень, очень давно. Но его ласковое, казалось бы, объятие, не расслабляет мои ставшие камнем мышцы, и я не делаю попытки обнять его в ответ, мало того — пытаюсь отстраниться, но Саске держит крепко. — А как же наш ребенок, — мягко укоряет меня супруг, вызывая новый спазм в горле и реку слез из глаз. — Наш мальчик. Он мне снится каждую ночь, Сакура. Такой хорошенький пацан… Я хотел назвать его Итачи. “Гребаный эмоциональный шантаж! — беснуется внутренняя Сакура, потрясая кулаком. — Шаннаро! Зачем ты слушаешь его, он же подлец!” — У тебя есть Карин, — теряя всякую волю от неожиданно ласкового шепота Саске, выпаливаю я. — Она тебе хоть десятерых родит, и всех можешь назвать Итачи! “Так его!” — Зачем мне десятеро от Карин, если я хочу детей от тебя? — муж обнимает меня крепче и начинает уютно покачивать на своей груди. — Сакура, скажи, кто тебе велел уходить? По мне, так это заговор. Клан Учиха и так практически исчез, теперь его хотят лишить продолжения. — Заговор? — я сбрасываю наваждение и упираюсь ладонями в грудь мужа. — Отпусти. Прошу, дай мне уйти! — Давай уйдем вместе, — предлагает вдруг Саске. — Вообще уйдем, из деревни. Будем путешествовать по стране, пока не найдем самый уютный уголок в мире. Построим там дом. Ты родишь мне детей… — Нет, — прикусываю я губу, чтобы избавиться от морока. — Нет, я хочу уйти, пожалуйста. Просто отпусти. Не причиняй мне вреда! — Вреда? — искренне изумляется Саске. — Да когда я тебе причинял вред? “С*ка!” — А это что? — я поднимаю трясущиеся руки к лицу, указывая на оставленные мужем следы. — Саске, ты понимаешь, что я едва выжила после этого? — Мне очень жаль… Саске поднимает руку, и я пытаюсь отпрянуть от него, но второй рукой муж крепко держит меня за талию. Сжавшись в ожидании удара, я готовлюсь к неминуемой боли, но ее нет — неожиданно нежно Саске проводит ладонью по моему лицу, и я чувствую, что кожа у него чуть шероховатая и прохладная. — Я был пьян. Я ревновал. — К чему? — я стараюсь не разрыдаться в голос, понимая, что больше всего на свете хочу прижаться к этой ласкающей меня руке. — Сакура, сама посуди — ты возвращаешься с миссии, на твоей одежде запах Какаши, в руках — его подарок, в комнате — его жилет и книги… Что я еще должен был подумать? — Бред! Я бы никогда… — Ты глупенькая, — Саске привлекает меня к себе все крепче, и я выгибаюсь в спине в отчаянной попытке избежать контакта. — Ты даже не замечаешь, что Какаши вечно пялится на тебя. Да он глаза с тебя не сводит! — Не неси чушь! — я упираюсь руками в грудь мужа, пытаясь оттолкнуть. — Почему ты тогда отправилась в Суну с ним, Сакура? — печально спрашивает Саске, не разжимая объятий. — Почему не попросила меня идти с тобой? “Да что ты его слушаешь, дура, БЕГИ!” — Ты должен был беречь Коноху! — А Какаши бы не сберег? Неужели я сделал бы меньше, чем он, сопроводив тебя в Песок? Невольно вспоминаю: я повисаю в руках Какаши-сенсея, а он шепчет мне в ухо, рассказывая секреты Нефритовой печати. Я тяну из него чакру, похожую на теплое молоко, а он отдает ее с готовностью, всю, до единой капли, лишь бы спасти лежащего передо мной умирающего шиноби. Стал бы ты так делиться чакрой, Саске? И подошла бы она, чтобы спасти жизнь? И та ночь, в лесу… Стал бы ты согревать меня, пожертвовав единственным одеялом? Спасать от перепуганного кролика?.. Сделал бы ты больше, чем сенсей Какаши?.. — Я тут с ума чуть не сошел, — Саске приближает губы к моему уху и шепчет на него, обдавая теплом дыхания. — Все представлял, как он целует мою жену… Трогает ее… И не мог отправиться в Суну и вырвать ему оба похотливых глаза… Рука Саске скользит по моему боку, отправляя к позвоночнику ряды мурашек. Внутренняя Сакура что-то вопит, но я не слышу ее, парализованная, будто схваченная Теневым подражанием. Нащупав пуговицу на моих джонинских штанах, Саске ловко расстегивает ее и запускает руку внутрь. Я каменею, похолодев, но ничего не могу поделать: Саске уже забрался ко мне в белье и сейчас водит прохладными пальцами по нежному месту между ног. Будто пощечиной становится это прикосновение. Из глаз начинают лить слезы с утроенной силой. Вот так же и год тому назад, когда у нас только начиналась совместная жизнь, он трогал меня, прислонив к стене. В тот день я пылала с самого утра, изводясь сладкими ожиданиями, зная, что ночью будет мой самый первый раз с Саске, боясь этого, но желая больше всего на свете. Я перебрала десятки флакончиков с духами в местном магазинчике, выбирая самый тонкий, самый зовущий аромат из всех. Я приняла ванну с душистыми маслами, не оставив на теле ни одного лишнего волоска. Зажгла свечи, рассыпала цветочные лепестки на футоне, надела новенькое кружевное белье... Почему, Саске, почему ты тогда причинил мне боль, в мой первый раз? Просто прижав к стене, развернув к ней лицом, задрал на мне комбинацию и вошел, не церемонясь, выдирая из груди крик? Так же трогал холодными пальцами в чувствительном месте, но ни разу — ни до, ни после — не поцеловал, а потом просто ушел спать, не пригласив с собой. Я проплакала всю ночь, чувствуя себя оскверненной и несчастной — в первый раз я ожидала совершенно не такой любви… А сейчас Саске трогает меня, интимно поглаживая по спине, а я не чувствую ничего, кроме страха и отвращения. Мне не хочется прижиматься к тонким пальцам, выгибаясь кошечкой, мне хочется оттолкнуть мужа и сбежать, а потом мыться, мыться, мыться, ожесточенно смывая грубой мочалкой его запах с кожи. Даже когда Тсунаде-сама осматривала меня, выясняя, почему никак не наступает беременность, ощущения не были столь неприятными... — Хватит глупить, — шепчет он. — Ты же любишь меня. — А ты меня, Саске-кун? — не делая ни единого движения, равнодушно спрашиваю я. Муж замирает, и замирают его пальцы в моих трусиках — на мгновение, не более. — Дурочка, — шепчет муж, снова принимаясь за дело. — Ну, куда же ты уйдешь, у нас семья. “Семья у нас только на бумажке!” — выкрикивает внутренняя Сакура. — Я постараюсь быть сдержаннее… “Вранье!” — Ты меня почти победила, — Саске прижимается губами к одному из моих синяков, а я вздрагиваю, как от удара, вспоминая, как он был получен. Поцелуй, который я ждала, изнывая от тоски и нетерпения, был… никаким. Ни теплоты, ни положительных эмоций он не принес. Только сухость обветренных губ и боль в потревоженном синяке. “Посмотри ты на него! — разоряется альтер-эго. — У него же глаза стеклянные! Ему на тебя ПЛЕВАТЬ. Ты для него лишь инкубатор!” “Последний шанс, — отвечаю я мысленно. — Последняя свеча для тебя, Саске…” — Саске-кун, — шепчу я, не делая попыток ни прижаться к мужу, ни вырваться. — Я… останусь. Только если ты ответишь на один вопрос… — М-м? — мурлычет муж мне на ухо. — Когда у меня день рождения? Будто падает шторка между нами. Саске замирает, затем медленно вытаскивает из моих штанов руку, а я спешно застегиваюсь на пуговицы, отстраняясь. Муж смотрит на меня изумленно, будто впервые видит, и в его черных, как смоль, когда-то таких любимых мною глазах нет абсолютно ничего. Они будто бы действительно принадлежат игрушке. Будто бы действительно стеклянные… — Малыш, — делает попытку Саске. — Ну, не начинай… — Когда. У меня. День рождения? — тихо чеканю я, не отводя взгляда. Ответом мне становится тишина, прозвеневшая так же ясно, как звенит осыпающееся в раковину разбитое кунаем зеркало. Я поправляю на себе одежду и делаю шаг к выходу, но Саске хватает меня за запястье: — Все равно вернешься, — заявляет он мне уже привычным, холодным голосом. — Всю жизнь за мной пробегала, и не денешься никуда. Кому ты сдалась, кроме меня? Я вырываю руку, приложив к этому немного чакры. Мои глаза снова сухие, а в груди растет выжженная пустыня, куда больше и суше, чем все пески Суны. — Прощай, Саске-кун, — шепчу я, поднимая оставленную у входа сумку. Когда я закрываю дверь, окна покинутого мною дома вдруг озаряются ярким, но мертвым белым светом ручной молнии. По стеклам пробегают трещины, рамы жалобно трещат, и я пускаю всю накопившуюся чакру в ступни, делая несколько широких прыжков. Сумка, бьющая меня по ногам, уже ощущается не больше, чем перышком, и хватает считанных секунд, чтобы убраться подальше. Лишь потеряв дом Саске из виду, я останавливаюсь на одном из фонарных столбов, глядя на кипящую ярусом ниже жизнь, и задумываюсь. Куда теперь идти? К матери и отцу? А смогу ли я спокойно, без слез, смотреть в глаза маме после того, как она предала меня, пусть и из лучших побуждений? Станет ли она читать мне нотации, повторять: “А я тебе говорила…” и так далее? Отправиться к Ино? Опять-таки, вариант провальный: она разнесет новости по Конохе быстрее, чем любая сорока… Я задумчиво тру глаза: пожалуй, я могла бы временно пожить в своем кабинете в госпитале. Там достаточно места для футона, есть шкаф для свитков, а одежда и в сумке прекрасно полежит. Потом, как улягутся эмоции, можно будет задуматься над проблемой получше. А пока что — госпиталь всегда был мне практически вторым домом, вот пусть и приютит меня. К тому же я всегда буду в шаговой доступности, если с шиноби Конохи что-то случится… Да, это идеальный вариант! Чтобы не попадаться на глаза дежурящим ирьенинам и не отвечать на закономерные вопросы о болтающейся у бедра набитой сумке, я поднимаюсь в свой кабинет по внешней стене здания. Раму приходится аккуратно выдавить, чтобы попасть внутрь, и я даже несколько запыхаюсь, когда, наконец, забрасываю пожитки внутрь. Ну, вот и все. Я сделала это. Я ушла от Саске. “Горжусь!”, — одобрительно говорит внутренняя Сакура. — Нужно найти Пятую, — бормочу я себе под нос. — Сказать, что я все сделала. Пусть не трогает Саске… Но где искать Тсунаде-сама, я, честно говоря, не представляю… Шаги, зазвучавшие в коридоре, застают меня врасплох. Одним пинком отправляю сумку под стол, с глаз долой, навожу Хенге, о котором я совершенно забыла после разговора с Саске и прыгаю за стол, принимая озабоченный и занятой вид. Шаги становятся громче, и начинают доноситься звуки разговора, а потом кто-то дёргает закрытую дверь снаружи. Чертыхнувшись, я встаю, чтобы отпереть дверь, и нос к носу сталкиваюсь с коллегой. — Доброго утра, Сакура-сан, — склоняет голову ирьенин, в котором я опознаю Ияши. — Доброго, — машинально здороваюсь я. — Что-то случилось? Ияши поднимает голову, и я вижу, что глаза его становятся влажными. — Пятая-сама оставила вам записку, — говорит Ияши странно-дрожащим голосом. — О, это замечательно. Где она? Ияши вдруг делает попытку упасть на колени, но я не позволяю ему этого. — Простите, Сакура-сан, — губы Ияши начинают дрожать. — Мы не можем достать ее! Я непонимающе смотрю на коллегу, и Ияши приглашающим жестом зовет меня за собой. Пока мы следуем по длинному коридору, Ияши тем же самым дрожащим голосом жалуется: — Пятая-сама была здесь час тому назад. Вы не знаете, что могло ее так разозлить? — Она была сердита? — ежусь я от нехорошего предчувствия. — Она была в ярости! — выкрикивает Ияши. — Назвала всю сегодняшнюю смену идиотами и лентяями, каждого ирьенина пообещала уволить без выходного пособия с лишением прав шиноби, чуть ли не прокляла! Сказала, что ни один из нас не стоит ногтя с вашей руки, а потом оставила записку и ушла, сказала, чтобы мы сразу же показали ее вам, Сакура-сан, если не хотим утром проснуться безработными! Мои глаза чуть не вылезают из орбит от удивления. Что это нашло на Тсунаде-сама? Неужели она была так сердита после нашего с ней разговора? Нет, да не может этого быть… Скорее всего, ее опять выбесил Орочимару… — А вот и ваша записка, — указывает Ияши на дверь ординаторской. Я даже рот приоткрываю от изумления. В толще деревянной двери торчит кунай, но как торчит! Снаружи я вижу лишь колечко на конце рукоятки, потому что и лезвие, и сама рукоять вбиты в дерево. А сама записка прибита к двери этим кунаем так, что снять ее, не порвав при этом, можно, лишь достав клинок. Конечно, у Ияши не хватило сил. — Она чуть не убила Кудомари, потому что изначально кинула кунай в него, — жалуется Ияши, глядя, как я аккуратно вытягиваю кунай не без помощи чакры. — А потом вышибла входную дверь, разбив в щепки, и ушла. Я не знаю, кто так разозлил Пятую, но — светлая ему память. — Я знаю, — вздыхаю я, развернув измятую бумажку. — Идите, Ияши, отдохните сегодня. “Ищи меня у Какаши”, — значится в записке. И это явно приказ, а не дружеский совет. Пожалуй, лучше заняться поисками Пятой сейчас, пока в Конохе остались целые двери, а в госпитале — неиспуганные ирьенины. Работа ирьенина и без ярости Тсунаде-сама полна стрессов, а уж когда твоя непосредственная начальница настолько недовольна… Нет, нужно пожалеть коллег и больше никогда не доводить Тсунаде-сама до такого состояния… Я покидаю госпиталь уже нормальным путем — через главный вход, попутно обратив внимание на выбитую дверь. Ияши несколько преувеличил в том, что дверь Пятая разбила в щепки, но вот след босоножки и глубокий отпечаток каблука на дверном полотне имеются. Нужно было неслабо размахнуться, чтобы оставить отпечаток настолько высоко, отмечаю я. Хорошо, что резиденция Хокаге недалеко от госпиталя, и идти туда недолго… Однако, когда я добираюсь до резиденции и собираюсь войти, между мной и дверью проскальзывает тень. Я, на мгновение испугавшись, делаю шаг назад — шиноби в пыльно-сером одеянии и с небольшой козлиной бородкой преграждает мне путь и вежливо говорит: — Я так не думаю, Сакура-сан. Шестой-сама строго-настрого велел никого не пускать. — Доброе утро, — вежливо здороваюсь я, тем не менее, подпуская в голос стали. — Шестой-сама ждет меня. — Хм-м-м, мне о вашем визите ничего не говорили. Зайдите вечером, — шиноби аккуратно закрывает своим телом вход в здание, и я вижу, что его рука ползет к оружейному подсумку. — Вы ничего не перепутали? Я — его ученица! — Я прекрасно знаю, кто вы, Сакура-сан, — шиноби тем временем достает кунай и зажимает в руках, направив острием мне в грудь. — Я не хочу сражаться. Но приказ Хокаге для меня — священен и я умру во имя исполнения его слова. Вы легко сможете меня победить, я знаю, но я намерен биться до последнего, и прошу вас о милости: сжальтесь над моей семьей, уходите. Опешив, я растерянно смотрю на решительное лицо стража, на кунай, стиснутый стальной хваткой, потом наверх… В голову приходит безумная идея, но что же делать, если стража Какаши-сенсея так истово исполняет любое его слово? Не драться же с этим шиноби, который просто делает свою работу! — Хорошо, — я зажмуриваюсь в улыбке на мгновение. — Возможно, я просто перепутала день. Сегодня же среда? — Сегодня понедельник, Сакура-сан, — вежливо отвечает страж, не убирая, между тем, кунай. — Ох, — я машу ладонью, изображая смущение, — точно! Ну, вы же понимаете, работа ирьенина… Ночные смены… Все это сбивает с толку, верно? Кажется, шиноби расслабляется. По крайней мере, он несколько опускает кунай, но от входа не отходит ни на шаг, настороженно следя за мною. — Я зайду послезавтра, — улыбаюсь я сладко и обезоруживающе. — Нам с Хокаге-сама нужно будет обсудить постройку новой больницы. Но сейчас мне лучше поспать после ночного дежурства. Надо же, я перепутала дни! Как неудобно, в самом деле! Хорошего вам дня! Продолжая что-то восклицать о собственной забывчивости, я разворачиваюсь и делаю несколько шагов по улице прочь от резиденции, чтобы скрыться за углом, но сама иду на хитрость. Сложив печати, я отправляю теневого клона идти в сторону госпиталя, зная, что ответственный страж будет следить за мной, а сама под маскировочным дзюцу пробираюсь к резиденции с другой стороны. К счастью, окно в кабинете сенсея открыто настежь. Вот туда я и заберусь… Зря, что ли, вы учили нас лазить по деревьям, сенсей? Почти добравшись до окна, я останавливаюсь на минутку: поправляю Хенге и перевожу дыхание, готовясь броситься в омут с головой… — Как всегда, делаешь по своему, — слышу я ворчливый голос Пятой из окна кабинета Хокаге и испуганно вжимаюсь в стену. — Я же тебе велела не пользоваться глазом. Велела? — Да, Пятая-сама. — А ты чего? — Да так… Зайца испугался. Прыснув в кулак, мгновенно пугаюсь: если меня тут обнаружат, будет неловко — будто бы я пришла подслушивать. К тому же, мне не хочется подставлять охрану: они не виноваты, что я так рвусь пообщаться с Пятой, которой что-то понадобилось в резиденции. Сложив печати, маскируюсь под стену так, что обнаружить меня сможет разве что шаринган. Стоит просто подождать, пока Тсунаде-сама уйдет, и тогда я залезу внутрь. Какаши-сенсей потом сам передаст Пятой, что я выполнила свою часть уговора… К тому же, любопытство всегда было одним из моих пороков, а состояние глаза сенсея волнует меня еще с миссии в Суне — я тогда почувствовала что-то неладное, но имела слишком мало чакры, чтобы помочь. — Твой глаз слишком быстро разрушается, — Пятая говорит так тихо, что мне приходится изо всех сил напрягаться, чтобы слышать ее. — Я стараюсь изо всех сил, но не могу остановить это. Прости. — Что ж, это должно было случиться еще на войне, — равнодушно отвечает сенсей. — Лишний год — тоже замечательно. — Прекрати ерничать, мальчишка, — немного повышает голос наставница. — Вот и все… Вот эти капли будешь использовать каждые четыре часа, даже ночью. Когда закончатся, я снова тебя осмотрю. Понял? — Да, Пятая-сама, — а теперь голос сенсея откровенно смеется. От души немного отлегает. Раз сенсей в хорошем настроении, значит, все в порядке, все будет хорошо. Но ставлю себе мысленную галочку: нужно спросить Какаши-сенсея, что у него с глазом, и тоже поработать над проблемой. Теперь у меня будет много свободного времени, и лучше заполнить его работой на благо Конохи, а не пустой жалостью к себе. Осторожно, одним глазом, очень боясь разоблачения, все же заглядываю в окно. Сенсей сидит на диванчике, почему-то опять босой, и аккуратно держится за глаз, прикрытый протектором. Пятая тем временем находится на его месте, в кресле — она расслабленно откидывается на спинку, и я вижу лишь ее зеленый плащ и светлые волосы. — Ты любишь ее, — вдруг говорит Тсунаде-сама. Я, обхватив ладонью рот, снова юркаю под подоконник. Ой, как неловко… Нужно, наверное, в самом деле зайти попозже. Что же я такая упрямая у мамы родилась? Сенсей долго молчит, а потом очень тихо отзывается: — Все-то вы знаете, Пятая-сама. — Я много, что знаю, — несколько ворчит Тсунаде-сама. — И еще больше вижу. Впрочем, я надеялась, что ты действительно не будешь всю жизнь читать дурацкие книжки Джирайи. — Они не дурацкие, — коротко отзывается сенсей с великим терпением в голосе. Почему-то я чувствую, что Какаши-сенсею тоже весьма неловко и он хотел бы закончить разговор. Но не может же он просто выставить Пятую из кабинета, который принадлежал ей так долго! — А она… знает? — снова спрашивает Тсунаде-сама с некоторым любопытством. Какаши-сенсей молчит так долго, что я уже решаю, будто он не удостоит Пятую ответом, но слышу вздох. Такой тяжелый, будто сама жизнь покидает сенсея прямо сейчас, и мне становится его очень, очень жалко. Интересно, что за женщина покорила сердце нашего нелюдимого учителя? И почему он просто не пойдет и не скажет ей об этом? Боится отказа? Но какая дама откажет Хокаге, тем более, такому привлекательному и молодому? Видимо, причина глубже, чем кажется… — Понятия не имею. Ну, вот. Голос Какаши-сенсея звучит, будто из могилы. Холодно и уныло. Кем бы ни была загадочная дама, укравшая его спокойствие, она мне уже не нравится, потому что нельзя мучить моего сенсея! Он этого не заслужил! Если бы я была на ее месте, я бы никогда… “Ты бы — что?” — уточняет внутренняя Сакура, внезапно оживившись. Мотаю головой. И в самом деле, что это я? Личная жизнь сенсея меня вообще не должна касаться. Только… “Слушай, — голос в голове вдруг становится настолько горьким, что я едва не падаю со стены. — Это, конечно, глупо, но… Ты же, типа, умная. Объясни, почему мы… Почему я не хочу им делиться?” Я мотаю головой, отказываясь слушать собственные мозги. Дурь какая-то. Что значит — не хочу делиться? Какаши-сенсей мне и не принадлежит, чтобы я им делилась, он свой собственный, и вот уж передо мной отчитываться точно не должен. Еще бы он перед каждым своим учеником отчитывался, мол, встретил даму, можно мне..? Представив, как он оправдывается перед Саске, немного веселею. “Ты того… Дура, вот, — тем же горьким голосом говорит внутренняя Сакура. — Дура и слепошарая. И ханжа. Терпеть тебя не могу, и сиськи у тебя плоские” Не успеваю я возмутиться, как голос Пятой снова нарушает тишину. — Могу я спросить… что ты собираешься делать теперь? — подчеркивает она последнее слово. Сенсей думает долго. Я чувствую, что он подбирает правильные слова — самые правильные, которые могут быть. И мне очень, очень хочется услышать их — не знаю, почему, но это важно для меня. Просто я… Просто он… Он — очень хороший человек, и он заслужил… — Перестану опаздывать, — говорит сенсей, и в его голосе одновременно столько, столько всего, что в моем горле встает ком, а ноги сами несут меня вниз по стене. Я не могу сейчас просто вломиться в окно, когда сенсей сидит перед Тсунаде-сама с вывернутой наизнанку, беззащитно обнаженной душой… — Я подожду, — говорю я стражу, снова появившемуся у входа, едва я заворачиваю за угол. Мы стоим так вместе: страж, прикрывающий собой вход в резиденцию, и я, подпирающая стену. Последнее летнее солнышко ласково пригревает мне плечи, на душе почему-то беспокойно, а голос Какаши-сенсея не выходит у меня из головы. Кем бы она ни была, я ее уже ненавижу. “А я завидую”, — почему-то уныло добавляет внутренняя Сакура. К тому же меня не покидает плохое предчувствие, которое нарастает тем быстрее, чем больше я думаю об этом. И причиной, конечно, Саске. Конечно, я крайне рада, что все обошлось без новых синяков и попыток убить, достаточно мирно и быстро, но… Как-то подозрительно легко Саске меня отпустил… Конечно, он не любит меня. Не любят тех, о которых не помнят даже элементарного. Но Саске — жуткий собственник, и, к тому же, я лишила его себя в качестве утробы, готовой ему родить. Этого он не простит, Саске просто помешан на восстановлении клана. Не пойдет же он действительно к Карин? Если пойдет — мне искренне жаль ее. Я строила себе замки на песке — из розовых снов и опадающих весенних лепестков, сладких надежд и запаха очищенных яблок, но… И тогда, и впредь нужно было слушать внутреннюю Сакуру. Время показало, что она гораздо, гораздо умнее меня. Пятая появляется через минут двадцать. Она выходит из резиденции и сразу же благодушно кивает охране, а уже после — замечает одиноко стоящую у стенки меня. — Давно ты тут? — Тсунаде-сама подходит ко мне, останавливаясь за пару шагов. — Только пришла, — не моргнув глазом, сообщаю я. Ведь я действительно снова пришла сюда вот-вот. А о том, что я подслушивала, Пятой знать не обязательно… — Ты что-то хотела сказать мне, Сакура? — мягко спрашивает Пятая. Отвожу глаза, чтобы она не видела меня насквозь, как всегда, и выдавливаю: — Я ушла от Саске. Совсем. Теперь вы не пошлете за ним АНБУ, учитель? Делает резкий шаг в мою сторону, берет за плечи, будто хочет обнять, но почему-то останавливается, и кивает: — Вот это — моя ученица. Тебе есть, где жить? — Да, сенсей, — кротко киваю я. — Я… у подруги поживу немного. Мне нужно зайти к Какаши-сенсею, он наверху? — Я принесла ему несколько отчетов, — смеется Пятая. — Сидит, расстраивается, что же ему еще делать. Я свое отстрадала. Иди, конечно. Не попрощавшись, взлетаю по лестнице наверх, волоча за собой стремительно тяжелеющий камень в груди. В этот раз охрана даже не пытается меня остановить: очевидно, приказ никого не впускать был отдан для того, чтобы посторонние не узнали, что Хокаге-сама получает медицинскую помощь. И правильно — Хокаге должен быть скалой, нерушимой и непоколебимой, я лично знаю некоторых людей, которые не замедлят воспользоваться слабостью вышестоящей власти в случае чего… — Сенсей? — я вхожу после чисто символического стука, замирая на пороге. Какаши-сенсей уже сидит в своем кресле, босой, закинув ноги на стол. Услышав меня, он стремительно садится ровно, вызывая у меня легкий смешок, и тянется за очередным отчетом. — Здравствуй, Сакура. Что-то случилось? Кого-то ранили? — сразу же спрашивает он. — Нет, — смеюсь я. — Просто… Больше никаких лестниц. Сенсей внимательно смотрит на меня, не меняя выражения лица. — Ты… в порядке? — Не знаю, — тихо, но честно признаюсь я. — Но… Я хочу ту работу, которую вы мне предлагали, если еще не поздно. — Я подготовлю все документы, — кивает Какаши-сенсей. Вот, и все. И пора бы уже уйти, но… Я смотрю на сидящего передо мной человека и не могу сделать шаг за порог. Что-то держит меня крепче, чем держало Кьюби внутри Наруто все эти годы. Наш Какаши-сенсей, наконец, оттаял, хах? И… Для кого теперь он держит в своем столе вазочку с черешней?.. — Сенсей? — вдруг зову я, не придумав толком, что хочу сказать. — М-м? — отзывается он из-за отчета своим привычным теплым голосом. — Вы знаете, какого числа у меня день рождения? — почему-то вырывается вопрос. — Пятнадцатого марта, — машинально отвечает Какаши-сенсей, опуская отчет до уровня глаз, чтобы посмотреть на меня. — А что? — Нет, — улыбаюсь я, как можно теплее, и качаю головой. — Просто… Хорошего вам вечера, сенсей. Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.