За углом начинается рай

Я отрываюсь от микроскопа и устало потираю глаза, включая лампу поярче. Солнце медленно клонится к закату, удлиняя тени и затрудняя мне работу. А ведь кроме исследований образцов еще столько документации писать… — Так, — вслух проговариваю себе я, чтобы не заснуть. — Образец номер сто тридцать два, венозная кровь… Все-таки зеваю, пока капаю кровью на предметное стекло, накрываю его и устраиваю в микроскоп. Нудная, однообразная работа лаборанта — как же я не люблю ее, но больше некому. На весь госпиталь осталось четырнадцать человек, и мы фактически живем, спим и едим на работе, здесь же моемся и штудируем огромное количество свитков, пытаясь заменить всех отсутствующих коллег. Четырнадцать — это и ирьенины, и санитары, и лаборанты — те волшебники, о которых редко кто-то вспоминает, но как же без них туго! В Камне беда. Этот страшный человек, этот нукенин без совести даже в следовых ее количествах месяц назад снова поднял голову. Я не успела даже начать оправляться после ухода от Саске — наутро, когда я положила заявление о разводе на стол Какаши-сенсея, он мрачно сообщил, что скрытый Камень остался без ирьенинов вообще. Всех отравили. Всех, до единого. — Все понятно, — еще один зевок, — лейкоцитоз… Где его карта? Так… На несколько минут зависаю, пытаясь вспомнить названия лекарств, используемых ежедневно. Как же я устала. Пятая отправила три четверти сотрудников госпиталя в командировку в Камень, и им давно пора бы возвращаться, так что я сижу, как на иголках. Конечно, я прекрасно понимаю, что их там задерживает: нужно сделать большое количество исследований, собрать образцы, правильно их запечатать, попытаться обучить местных способных шиноби хотя бы азам, чтобы не оставлять деревню беззащитной… Кто же виноват, что именно в этот месяц в Конохе началась сезонная волна гриппа, который косит гражданское население, десятками отправляя на больничные? Осень началась не с той ноги, и в госпитале, как назло, осталось на десяток заболевших по полтора ирьенина, так что приходится хвататься за все подряд. Исследования крови? Сакура-сан, помогите! Зашить распоротую кунаем при тренировке спину? Сакура-сан, выручайте! Написать отчет Пятой? Известно, кого зовут. Не Ияши же просить, с его-то почерком… — Образец номер сто тридцать три, — я тру глаза все сильнее, но отступать некуда: осталось всего шесть пробирок, и я намерена закончить исследования в ближайший час. — Венозная кровь… Оказывается, даже без войны в госпитале полно дел. Женщины не перестают рожать, дети — падать с деревьев, а мужчины — выяснять, у кого павлиний хвост ярче и длиннее. Малышей надо вакцинировать, стариков — посетить на дому и в тысячный раз выслушать их захватывающие истории о приключениях юности. Взять на анализ десятки образцов, исследовать их, записать, отправить в отделения или архив. И — отчеты, отчеты, отчеты… — Образец номер… Боже, дай мне терпения… Сто тридцать четыре… Слюна… Во всей этой кутерьме есть лишь один плюс — я думать забыла о Саске и своих страданиях на его счет. Какие страдания, когда все твои мечтания ограничиваются трехразовым питанием и пятичасовым сном? Мне даже некогда снова задумываться о том, что Саске слишком легко отпустил меня, и паниковать, если сталкиваюсь с ним на улице, спеша на работу. Сердце, истекающее кровью всего несколько недель назад, истерзанное и обожженное, уже даже не екает, когда я вижу его фигуру, одиноко сидящую на фонарном столбе или крыше неподалеку от госпиталя. Понятия не имею, зачем Саске искать со мной встречи, мы уже все выяснили, у меня отболело… Правда, однажды я действительно испугалась — когда Саске внезапно спрыгнул со столба так, что оказался прямо перед моим носом. И я не знаю, я даже не хочу знать, что произошло бы, если бы не Ияши, утащивший меня на экстренную операцию практически силком… Саске не подписал заявление, но теперь это уже ничего, совершенно ничего не значит. — Образец номер… Да когда же это кончится, — я настраиваю сбившийся свет на микроскопе, закусив губу от напряжения. — Сто тридцать… Сто тридцать пять или шесть? А-а-а, голова уже квадратная, каким был предыдущий? И где он? — Йо, Сакура, — внезапно слышу я. — Сенсей, уйдите с подоконника, — ворчу я, не отрывая глаз от окуляра. — Вы мне весь свет заслонили. — Извини, извини, — смеется Какаши-сенсей, спрыгивая на пол. — Привычка. Как ты, справляешься? — Дайте мне десять минут тишины, пожалуйста, — я тру глаза все яростнее, пытаясь посчитать лейкоциты в поле зрения, но мелкие клетки сливаются в одно большое пятно, и мне едва хватает терпения, чтобы не кинуть микроскопом в стену. — Я почти закончила. Сто тридцать пятый, венозная кровь, лейкоцитоз… Мне уже снятся эти образцы! Сенсей, Камень скоро отпустит наших коллег домой? Это невозможно! — Все так плохо? — удрученно спрашивает сенсей, машинально листающий свою книжечку, без которой, похоже, ни спать, ни есть не в состоянии. — Плохо? У нас в палатах сорок человек с температурой, двое с травмами и один обгоревший лежит в реанимации после неудачного Катона. А лечат их четыре человека, один из которых — генин! Я всплескиваю руками так отчаянно, что неловким движением смахиваю со стола кассету с пробирками. Но, к счастью, сенсей оказывается столь быстр, что успевает подхватить драгоценные образцы прежде, чем они превратятся в лужу крови и стекла на полу. Он аккуратно ставит кассету обратно на стол и жмурится под моим благодарным взглядом, потирая затылок. — Что ж, если тебя это утешит, — говорит сенсей, — то я весь день читал о состоянии канализации Академии и, если сейчас встречу Ируку-сенсея, наверное, убегу с криками ужаса. Для преподавателя у него непозволительно плохой почерк и богатый слог. Это надо, двадцать листов — и без единого повтора! Хихикаю в ладонь, машинально дописывая назначения в карту пациента. Появление сенсея в кабинете разогнало сон, и я наконец доделываю свое дневное задание. Все, теперь можно упасть лицом в подушку и проспать до утра, вот только… Желудок издает громкий стон, и я мгновенно заливаюсь краской. — Извините, — бормочу я, держась за живот. — Ты сегодня ела? — мгновенно спрашивает сенсей, а его лицо становится очень серьезным. Чешу в затылке, пытаясь вспомнить. — Сегодня понедельник? — я искоса смотрю на календарь, но упорно не могу вспомнить сегодняшнее число. — Или уже вторник? — Сегодня — четверг, — суровеет Какаши-сенсей. — Так… У меня есть настроение сходить в Ичираку, составишь мне компанию? — Я? — теряюсь от столь безаппеляционного предложения. — В Ичираку? — Кто-то же должен меня защитить от Ируки, — серьезно заявляет Какаши-сенсей, но в его глазах пляшут чертенята. — А тебя надо спасать от голода. И еще, хочу с тобой поговорить о делах, которые лучше обсуждать с полным животом. Давай, у входа в госпиталь. — Я… — Я буду в черном, — подмигивает сенсей, прежде чем картинно свалиться с подоконника вниз головой. Хмыкаю, закатывая глаза: мальчишество. На этот фокус купится разве что шестилетка-студент, поверив, что сенсей сейчас лежит в неестественной позе под стенами и умирает с тоской в глазах. Но подавленное настроение улетучивается в предвкушении одной-двух больших порций рамена, горячего, ароматного, сытного, и… Когда я, в самом деле, нормально ела в последний раз? То операция, то отчеты, то срочные анализы — перехватишь печеньице на ходу, и забываешь об этом через две минуты… Я стаскиваю с себя форму, привычно кидая в угол, но потом, опомнившись, складываю и убираю в сумку. Совсем забыла, что санитаров тоже забрали в Камень. Даже форму приходится стирать самой, и, привыкнув к определенному ритуалу, трудно переучиться. Все же переодеваюсь — в безликую джонинскую форму. Мельком бросаю грустный взгляд на полную сумку вещей: столько хороших тренировочных и повседневных шмоток лежит просто так, в ожидании, что я отпорю со спины символ клана Учиха… Я уже не навожу на себя Хенге. Синяки давно прошли, а обрезанные волосы я объяснила коллегам неудачно подобранным шампунем, да и Ино помогла привести их в более-менее ухоженный вид. Конечно, теперь волосы крайне короткие, и бандану приходится носить на рукаве — но что же теперь делать. Закрываю кабинет на ключ, дважды проверяя, защелкнулся ли замок, и спускаюсь, пересчитывая по привычке ступеньки. Сенсей стоит, привалившись к входным дверям. Все его внимание сосредоточено на книжке, которую он держит в руках. Некоторые люди все-таки не меняются. — И как вам не надоедает читать одно и то же? — фыркаю я и несколько краснею, увидев знакомую зеленую обложку. — Ну, все же лучше отчетов, — глубокомысленно изрекает Какаши-сенсей, посмотрев на меня поверх книжечки. — И еще я всегда предпочитал перечитать уже понравившееся произведение, вместо того, чтобы рисковать и открывать новое. Вдруг оно не в моем вкусе? — Сенсей, но шесть лет! “А ты всегда предпочитала “перечитывать” уже понравившегося парня, вместо того, чтобы рисковать и обратить внимание на нового, — вякает внутренняя Сакура. — И сколько лет на это гиблое дело убила ты, подруга?” Мы идем неторопливо, хотя солнце совсем село и деревня готовится ко сну. Сенсей читает на ходу, умудряясь ловко лавировать между спешащими домой жителями, еще и здоровается с приветствующими своего Хокаге. Мои же мысли целиком заняты работой — едва закончив сегодняшние дела, я уже планирую завтрашние. Если бы Пятая не сидела в своих лабораториях, а помогала, было бы намного лучше! Как можно не сердиться на свою наставницу, которая одна способна заменить пятерых? — Сенсей, — устало вздыхаю я, запуская руку в волосы, — у вас никогда не было такого чувства, будто вы делаете слишком мало, даже если делаете много? — М-м? — невнимательно отзывается тот. — Ну, — я сбивчиво принимаюсь объяснять, — я практически не сплю и не отдыхаю, но работы никак не становится меньше. Будто кружусь на одном месте, и даже не могу приступить к свиткам из Суны, пока этот подлец смеется над нами и убивает шиноби направо и налево. — Добро пожаловать в мой мир, — Какаши-сенсей перелистывает страничку. — Чем больше отчетов читаешь, тем больше их тебе пишут. Как-то раз я попробовал создать трех теневых клонов и читать проклятые бумажки с их помощью, но едва развеяв, заработал жуткую мигрень и слег на два дня. — Какое счастье, что скоро вернется Наруто и можно будет свалить бумажную работу на него, — смеюсь я, помахав рукой кому-то знакомому, но, тем не менее, не узнав. — Вы наконец-то сможете выспаться. — Хм-м, не думаю, — сенсей, вздохнув, закрывает книжку и убирает в карман. — Вообще-то, я не намеревался отдавать кресло Хокаге в ближайшие десять лет. — Что? Я даже спотыкаюсь от изумления. Обида за друга вскипает во мне вкупе с резко обострившимся чувством справедливости. Неужели Наруто придется ждать исполнения своей мечты еще десять лет? Серьезно? Человеку, который превзошел всех Каге вместе взятых и способен один защитить весь мир шиноби от любого зла? — Почему? — я стараюсь вложить в этот возглас все свое изумление. — Сенсей, я понимаю, если бы на вашем месте был кто-то другой, но неужели Наруто не доказал, что он способен справиться с чем угодно? Он заслужил это право, как никто! Он же всю жизнь землю пахал ради этой своей мечты! Какаши-сенсей закидывает руки за голову и с удовольствием потягивается на ходу, а я краснею, мельком посмотрев, как взбугрились под рукавами его бицепсы. — Видишь ли, — потянувшись, говорит он, — Наруто, конечно, в десятки раз сильнее меня и пышет энтузиазмом. И даже скучные отчеты первую пару недель будут казаться ему классной работой. Но если подумать, у меня, как Хокаге, есть перед Наруто одно огромное преимущество. — Какое? — возмущенно топаю я ногой, сбиваясь с шага. — Опыт? — Я одинок, — мягко поясняет Какаши-сенсей. Так и не найдя, что ответить, я озадаченно гляжу на сенсея. В его глазах снова стоит какая-то светлая грусть, а я вспоминаю подслушанный месяц назад разговор и заливаюсь краской по уши, обвиняя себя в черствости и тупости. Как же я могла забыть… — Работа Каге, на самом деле, идеальна для таких, как я, — вздыхает Какаши-сенсей, отводя рукой полотнище, прикрывающее верхнюю половину входа в Ичираку, и запуская меня внутрь. — Одиноких людей, которые живут на работе и могут даже не ходить домой, а спать на диванчике в кабинете. Я могу отдать Наруто свой пост хоть завтра, но тогда у бедняги не будет ни нормальной семьи, ни личной жизни. Поэтому я буду держаться за свое кресло до тех пор, пока у Наруто не появятся жена, дети, и он не даст им счастливое детство и то море любви, которое может подарить. Успеет еще с отчетами ночами в кабинете торчать… Теучи-сан, вы заняты? Услышав Какаши-сенсея два человека, только что мило ворковавших над полупустыми тарелками, резко оборачиваются. — О-о, я думал, в такое время Ичираку будет пуст, — несколько смущенно говорит сенсей, снова поднимая руку к затылку. — Ирука-сенсей, и, м-м-м… — Мы… уже уходим! — спешно вскакивает Ирука-сенсей, заливаясь краской по самые брови. — Добрый вечер, Шестой-сама, Сакура. — Добрый-добрый, — удивленно отвечает Какаши-сенсей, не замечая, что я активно жестикулирую и делаю страшное лицо, невербально упрашивая отстать от чрезмерно смутившегося чуунина. — Как ваши дела, Ирука-сенсей? Ирука-сенсей трет шрам на переносице, по цвету лица медленно приближаясь к цвету моих тренировочных платьев. Его спутница — миловидная хрупкая девушка в сногсшибательно красивом платье авторства не иначе, как Ино — смущенно прячется за спину Ируки-сенсея, не зная, как себя вести. Я во все глаза разглядываю подругу своего первого учителя — какая хорошенькая, и так похожа на самого Ируку-сенсея, и так смотрит на него… Но почему же Какаши-сенсей никак не отстанет от запинающегося и краснеющего Ируки-сенсея, он что, совсем не понимает? — Какаши-сенсей! — не выдерживаю я. — Думаю, они уже собирались уходить, да и Ируке-сенсею завтра рано утром в Академию. Давайте пожелаем им спокойной ночи. — Ах, да, точно, — губы Какаши-сенсея изгибаются под маской. — Я прочитал ваш отчет, Ирука-сенсей. — Д-да? — бедняга становится прямо-таки пунцовым, а на его висках проступают капельки пота. — Думаю, я в ближайшее время профинансирую ремонт школьных туалетов, — обещает Какаши-сенсей, а я с размаху заряжаю себе ладонью по лицу от непроходимой твердолобости учителя. — Ваш отчет был так красочен, что я даже почувствовал.. — Они уже уходят! — в панике оттесняю я Ируку-сенсея и его девушку к выходу. — До свидания, Ирука-сенсей! Пока Какаши-сенсей недоумевает, успеваю шепнуть на ухо смущенно улыбающейся спутнице Ируки-сенсея: — Простите его, он немного заработался сегодня, хорошего вечера, БЕГИТЕ ОТСЮДА, ПОКА ОН ДУМАЕТ! Ирука-сенсей приходит в себя мгновенно. Схватив подругу за руку, он увлекает ее в сумерки, скрываясь за первым же поворотом, а я возвращаюсь к Какаши-сенсею, который уже успел сделать заказ и как раз разламывает палочки, готовясь к еде. — Какаши-сенсей! — я возвращаюсь и возмущенно плюхаюсь на высокий стул, поворачиваясь к сенсею и упирая руки в бедра. — Ну, вы, вообще! У них же было свидание! — Свидание? — палочки замирают в руке сенсея, непонимающе повернувшегося ко мне. — Конечно! У Ируки-сенсея и этой девушки! Причем — первое! — разоряюсь я, забыв, что моя порция стынет. — А вы им про туалеты! Вам не стыдно? — Погоди, — скулы сенсея розовеют. — С чего ты решила, что у Ируки было свидание? — А что это еще могло быть? — всплескиваю руками я. — Зачем еще в Ичираку приводят хорошеньких дам в красивых платьях? Вы как-будто не знаете, что после того, как Наруто привел сюда на первое свидание Хинату, это место стало для юных влюбленных символьным! Сюда водят подруг парни, которые боятся признаться в своих чувствах, чтобы отношения сложились, на удачу, понимаете? Как желание у фонтана загадать! Вы будто с луны свалились, сенсей! Теперь Какаши-сенсей заливается краской по самые уши, а его зрачки начинают дрожать — то ли от стыда, то ли от раскаяния, ну, я надеюсь на это. — Понятия об этом не имел, — признается сенсей странным голосом. — Эм… Я принесу ему свои извинения, когда встречу в следующий раз. — Только без туалетной темы, хорошо? — фыркаю я, поворачиваясь к своей еде. — Бедняга чуть сквозь землю не провалился. Разломив палочки, я с удовольствием отправляю в рот кусочек свинины, разжевывая нежное мясо. Голод, практически потерявшийся за бешеным объемом работы, мгновенно поднимает голову, и из желудка раздается неприлично громкое урчание. Смутившись, я наклоняюсь над тарелкой так, что челка закрывает мое лицо от сенсея, и накидываюсь на еду. Горячий бульон и идеальной длины лапша падают мне в желудок, будто манна небесная, и я уже практически ополовиниваю тарелку, как мне в голову приходит оглушившая сразу же догадка. Сенсей. Ест. Сенсей без маски! Я кошусь на Какаши-сенсея, но проклятая челка не дает мне разглядеть ровным счетом ничего, а плохое, “интимное” освещение Ичираку, за которое так любят его парочки, усугубляет ситуацию. Не хочется выглядеть ребенком, пытающимся заглянуть ему под маску, но любопытство, казалось бы, уже подавленное, вскипает бурной волной. Напрягаясь изо всех сил, я слегка поворачиваюсь, так, чтобы мои локти сдвигались незаметно для сенсея, чтобы лицо учителя снова попало в мой угол обзора. Еще немного, и… Проклятье! Я задеваю солонку и она мгновенно падает, осыпав меня и пол солью. Смутившись, я кидаюсь под барную стойку, чтобы ее выудить, а через секунду, когда солонка снова стоит на столе, тарелка перед сенсеем уже пуста. Да как он это делает, черт побери? Как можно проглотить полную тарелку рамена за две секунды? — Очень вкусно, — все же недовольным от провала такой идеальной шпионской миссии, голосом говорю я, заправляя челку за ухо и уже нормально принимаясь за еду. — Однако я никогда не понимала, как Наруто может одолеть восемь-десять чашек рамена за раз, у него в желудке что, беспрестанно работающий Камуи? Или Курама доедал то, что не помещалось в Наруто? Сенсей усмехается, расслабленно созерцая Теучи, посвистывающего за приготовлением очередной порции лапши: — У Наруто из-за запечатанного в нем биджуу настолько быстрый обмен веществ, что все калории сгорают в нем, как в сердце звезды. Возможно, теперь, когда он полностью освоил контроль над Курамой, ему удастся ограничивать себя в еде. — Кстати, — вспоминаю я, цепляя новый кусочек свинины палочками, — вы хотели поговорить со мной о делах. — Ах, да, — сенсей поворачивается ко мне. Его лицо, на три четверти закрытое маской и протектором, прочитать невозможно, но я уверена, что он сейчас смеется. Потерев затылок, сенсей прищуривает глаз и говорит: — Я… договорился с Тсунаде-сама. Мидори скоро прибудет в Коноху для обучения под твоей курацией в рамках программы обмена. Мой восторженный визг, кажется, сметает половину собравшейся на улице очереди, терпеливо ожидающей, пока Хокаге поест: — Какаши-сенсей, вы лучше всех, я вас люблю! Забывшись, я кидаюсь сенсею на шею, вне себя от переполняющего себя восторга. Странно, почему бы Какаши-сенсею покраснеть снова, что я такого сказала? — Вы классный, классный, классный! — продолжаю верещать я, не отцепляясь и уже представляя, как буду учить Мидори всяким потрясающим техникам. — Как вам удалось? — Хм, — Какаши-сенсей даже не пытается снять меня со своей шеи и осторожно кладет обтянутые защитными перчатками ладони мне на плечи, — я… был весьма красноречив. — Когда? Когда? Завтра? Послезавтра? — захлебываюсь я. “Слезь с него, дура, он же сейчас сознание потеряет, — вдруг оживает внутренняя Сакура. — Пожалей человека!” Покраснев, я разжимаю излишне крепкие объятия, чтобы сенсей снова мог нормально дышать и, смутившись, усаживаюсь обратно на свое место. С абсолютно нечитаемым лицом Какаши-сенсей открывает рот, чтобы продолжить, но… — Сакура-сан! — в Ичираку врывается запыхавшийся Ияши, весь бледный, с лицом не на месте. — Сакура-сан, там… там срочно… Сенсей разводит руками: — Что поделать, беги. Я суюсь за деньгами в карман, но сенсей кладет мне руку на запястье, отрицательно качая головой: — Беги, говорю. Я посижу еще пять минут и тоже пойду. Спокойной ночи, Сакура. — Ирьенинам не желают спокойной ночи, — спешно выпаливаю я, увлекаемая Ияши. Дорога до госпиталя занимает минут пять, так быстро мы мчимся. Я успеваю перебрать в уме все варианты заболеваний, ради которых Ияши мог меня разыскивать по всей Конохе, и позвоночник уже начинает чесаться от дурного предчувствия. Влетев с разбега в стерильную форму, подаваемую санитаром, я по инерции проскальзываю половину коридора и, наконец, оказываюсь в палате. В кровати, вся бледная, с впалыми глазами, лежит сухонькая старушка, вокруг которой хлопочут двое молодых ирьенинов, только начавших свой самостоятельный путь в мире медицины. Предчувствие беды мигом испаряется, оставив лишь злость, и я размашисто подхожу к постели: — Юки-баасама, опять вы? — Ох, доченька, — шелестит старушка, поднимая сухонькую ручку, больше похожую на куриную лапку. — Ох. Смертушка за мной пришла. Скоро отправлюсь я в Чистый мир, не иначе. Как же внучата мои, ох, ох… — Юки-баасама, где болит? — прерываю я стенания бабульки. — Покажите пальцем! — Она не может, — возмущенно перебивает меня один из ирьенинов, совсем еще ребенок, с горящими от праведного гнева глазами. — Ей очень плохо, не кричите! — Да что ты говоришь? — рявкаю я так, что мальчишку уносит к противоположной стене. — Ну? Покажите, где болит! Палец старушки упирается в обтянутый старенькой юкатой живот: — Тут, — жалуется Юки-баасама, пуская слезинку. — Ох, не доживу я до утра, доченька! — Тут? — я убираю руку старушки и начинаю мягко мять морщинистый живот. — Во рту горечь есть? Покажите язык. Юки-баасама с готовностью высовывает язык, не переставая всем видом демонстрировать, что она при смерти. — Желчный, что ли? — спрашиваю я, продолжая мять. — Да, да, желчный! — с готовностью кивает бабулька. — Ох, и болит, ох, и тянет, горит огнем, сил нет! — Юки-баасама! Я же вам еще в январе желчный удалила! — упираю я руки в бока. — И еще, он все-таки справа, а там, где вы показываете, отродясь желчного пузыря у людей не водилось! Так где болит? Старушка осекается, затем прытко, будто только что не умирала, вскакивает с постели и, погрозив снова шарахнушимся мальчишкам клюкой, бодро ковыляет прочь из палаты. Я поворачиваюсь к Ияши, потрясая кулаком: — ИЯШИ-САН! Я могу понять, что эти двое не знали Юки-баасама, но вы-то, вы! Она же ходит к нам чаще, чем вы на дежурства! Какого черта? — Сакура-сан, простите, — едва ли не падает на колени коллега, — но она так рыдала, так с жизнью прощалась, мы… — Эта кошелка еще меня переживет! — разоряюсь я. — Ей дома скучно, она к нам и ходит, посмотреть, как молодые вокруг скачут да ублажают ее старый морщинистый зад! Вы что, сами не знаете, как с такими пациентами обращаться? Мне докладную написать о вашей некомпетентности? Ияши буквально сереет, на глаза его наворачиваются слезы, и я только собираюсь припечатать чем-то полновесным мальчишек, как дверь палаты приоткрывается, и вваливается тяжело дышащий нинкен в бандане и жилетке. — Паккун? — сбавляю тон я, подходя ближе. — Ты чего здесь делаешь? Бедняга не отвечает. Он дышит так тяжело, что язык его вываливается изо рта, короткие кривые лапки дрожат, а из груди вместо речи доносится невнятный скулеж. Сердце мое падает и запутывается в кишках, а липкое ощущение вдоль позвоночника превращается прямо-таки в камень. — Паккун, что? — я присаживаюсь рядом с нинкеном. — Какаши, — хрипит пес, оседая на пол. — Напали. Подстерегли. Измена! — Где он? — выдыхаю я, хватая Паккуна на руки. — Говори, варежка ты меховая, где он? — В кабинете, — глаза Паккуна закатываются и он обмякает в моих руках. Спешно передаю собаку Ияши: — Позаботьтесь о нем, я к Хокаге! На то, чтобы выбить раму, много сил не нужно — я влетаю в нее с разбега, забыв про дверь. Сердце колотится так громко, что других звуков просто не остается — только оглушающий барабан пульса в мозгу. Я несусь огромными скачками, всхлипывая от ужаса на ходу. Напали. Подстерегли. Кто мог напасть на Хокаге в родной деревне, где его защищают даже стены? Он был один, без охраны, после плотного ужина, не ожидающий измены, кто? Самое страшное то, что я, кажется, знаю, кто это мог быть. И осознание заставляет меня нестись быстрее, чем пуля, чем Желтая молния Конохи, чем летящая в цель прирученная молния. Пожалуйста, только бы он был еще жив, только бы был жив, больше ничего не прошу, пусть будет жив, пусть… Голова кружится, ноги едва попадают на фонарные столбы, а не мимо. Хотя мне сейчас все равно — я бы и по ниточке пробежала, по воздуху, лишь бы был жив! Какаши-сенсей сильный, он должен продержаться против Саске хотя бы несколько минут, должен! Он же Хокаге, самый сильный шиноби деревни, самый, самый… Вот и резиденция. Охрана кидается наперерез, но я в таком состоянии, что себя уже не контролирую. Собрав чакру в кулаки, я всаживаю руки в землю у их ног, и расколовшаяся земля раскидывает стражей в стороны. Пыль взметается столбом, куски дороги и почвы летят вверх, осыпаясь мелким каменным дождиком, а я наступаю на плечо одного из оглушенных стражников и перепрыгиваю на стену резиденции, а затем — выше, выше, выше! Сердце стучит так, что в глазах стоит кровавый туман, ребра трещат, и… Тр-р-рах! Ставни в кабинет сенсея я выдираю прямо из проема голыми руками, выбрасывая куда-то вниз, на опешившую стражу. Ввалившись внутрь, концентрирую всю чакру в кулак, так, что он начинает светиться голубоватым сиянием от завихрений силы вокруг. Если Саске решил опять строить свои дурацкие теории о Какаши-сенсее, я ему покажу всю глубину моей любви к учителю. Никто не смеет обижать Какаши-сенсея! — Сакура? — слышу я глухой голос из угла. — Ты жив! Только выкрикнув это, я понимаю, что именно ляпнула и заливаюсь краской. — Сенсей! Вы живы! — я держу кулак наготове, но напряжение волнами сходит с меня. — Паккун… Он сказал… Вы ранены! Какаши-сенсей сидит в углу, на полу, закрыв лицо руками. Я кидаюсь к нему, ожидая увидеть что угодно, и берусь дрожащими пальцами за руки сенсея: — Пока-ж-жи, — заикаюсь я, снова переходя на “ты” и не замечая этого. — Что там… Сенсей убирает ладони, болезненно моргая, а у меня по позвоночнику в самый копчик уходит стрела ужаса, заставляющая скрутиться в животе болезненный комок. Все лицо Какаши-сенсея залито кровью, хлещущей из глаза с активированным шаринганом. — О, я сейчас… — Стой, — останавливает меня сенсей. — Один все еще в Камуи. Я смогу держать его еще несколько секунд. Сможешь наложить печать? Не убивать, лишь помешать использовать чакру. Я не успеваю даже подумать, как чакра перетекает в кулак и вспыхивает огоньками на каждом из пяти пальцев. — Выпускайте, — злобно шиплю я, размахиваясь. Вихрь Камуи выплевывает на пол человека, который в мгновение ока складывает печати. Но его это не спасает. Со всей яростью, со всем отчаянием, злостью и болью за сенсея я всаживаю ему в живот ладонь, вырывая из груди, прикрытой белым бронежилетом АНБУ, отчаянный вопль, а следующий мой удар приходится в фарфоровую маску панды. Маска взрывается осколками, и кулак достигает челюсти напавшего на Какаши-сенсея человека. Несколько раз перекувыркнувшись через себя, изменник пролетает весь кабинет, не приземляясь, и впечатывается головой в стену, чтобы упасть под ней без сознания. Когда оседает пыль, я снова кидаюсь к сенсею. Встав перед ним на колени, дрожащими руками тянусь к окровавленному глазу. Черт, черт, черт! Руки не слушаются, трясутся, как после попойки. Мистическая ладонь, едва активируясь, рассеивается, потому что я нахожусь на грани истерики. — Успокойся, — сенсей улыбается мне навстречу так, будто вся его маска не пропитана кровью, и из нее вовсе не вырван приличный клок на левой щеке. — Сакура, я жив. Руки не перестают трястись! На глаза наворачиваются слезы, когда я смотрю на свои окровавленные пальцы, никчемные и бесполезные! Вздохнув, сенсей берет мои ладони в свои руки и слегка сжимает их: — Сакура, — он переходит на шепот, согревая мои руки своими. — Сакура, все хорошо. Я в порядке. Мне не больно. Пожалуйста, успокойся, Паккун просто паникер. Закрыв глаза, делаю истерический вдох и медленный выдох. Постепенно сознание проясняется, и с губ слетает запоздалое: — Это не Саске! — Это не Саске, — несколько удивленно подтверждает сенсей. — Нет, Саске ни в чем не виноват. Его никто не тронет. — Да плевать мне на Саске, — злобно выдаю я, пока зубы выдают барабанную дробь, и снова подношу ладони с чакрой к глазу сенсея. — Я думала, вас тут уже на куски порезали, сенсей! — Я коврик из Паккуна сделаю, — негромко ругается Какаши-сенсей, и тут, с негромким: “Пуфф” на полу материализуется запыхавшийся нинкен: — Я старый! — с лающими интонациями заявляет обиженный пес. — Я не могу уже так быстро бегать за юными дамами, Какаши! Если бы Сакура дослушала, я бы ей рассказал, что ты в порядке, но нет, она ломанулась из госпиталя так, что у двоих ее коллег теперь заикание! И я не меховая варежка! Обидевшийся пес испаряется, а я начинаю смеяться, и смеюсь до тех пор, пока из глаз не начинают течь злые слезы. Получасом позже я сижу на диванчике у сенсея, закутанная в его плащ. Кажется, у меня вошло в привычку отнимать у Какаши-сенсея одежду. Умывшись, сенсей достает из ящика стола вазочку и присаживается ко мне, протягивая ее: — Будешь? Мои руки трясутся, когда я тянусь за черешней, так, что первые ягоды я раздавливаю в ладонях, не проконтролировав силу. Наконец, сумев захватить и съесть пару ягод, я спрашиваю: — Что это было? Кто? Зачем? Я ничего не понимаю. — Сейчас я тебя сильно удивлю, — вздыхает сенсей, запуская руку себе в пепельную копну волос. — Помнишь генинов, которых ты лечила? — Ну… — Вот я им, видимо, чем-то очень не нравлюсь, потому что первыми на меня напали они, — пожимает плечами сенсей, ощупывая свою маску. — Проклятье, теперь менять. В общем, пока я пытался не покалечить детей, этот АНБУ напал со спины. Я едва успел засосать его в Камуи. Правда, я надеялся справиться сам, но ты так ворвалась… Кстати, как ты ворвалась? Я велел охране никого не пускать. — Придется менять охрану, — цежу я сквозь зубы. — Они полутора минут против меня не выстояли, защитнички. — Проще дать распоряжение всегда впускать тебя, — слабая улыбка трогает скрытые тонкой тканью губы. — Я так никаких АНБУ не напасусь. — Где дети? — Поместил пока под охрану. Мне не понравилось их состояние, с ними работают сенсоры. Такое ощущение, что оба были под гендзюцу или вроде того. В самом деле, кто кидается на Хокаге с голыми руками? Хоть бы кунаи достали. — Еще и кунаи, — содрогаюсь я, — чтобы вам лицо на лоскутки порезать?.. Активирую Мистическую ладонь и привстаю на колени на диване, чтобы дотянуться до глаза сенсея. Осторожно стащив с его головы протектор, отчего копна шелковых на вид волос падает ему на лицо, я подношу ладонь с техникой к пострадавшему глазу. Кровь давно остановилась, и сам глаз работает нормально и прекрасно видит, но что-то мне не дает покоя даже больше, чем мычащий, связанный по рукам и ногам АНБУ у стенки и непонятно с чего поехавшие крышей генины. Что-то тревожное творится с шаринганом Какаши-сенсея… — Что у вас с глазом? — не утерпев, спрашиваю я, закрывая шаринган ладонью, светящейся зеленоватой чакрой, чтобы как можно глубже пролечить несчастный орган. — Он будто… — Разрушается? — подсказывает мне сенсей печально. — Да! Но почему? Сенсей вздыхает, потом отводит мою руку, прикрывая обезображенный старым вертикальным шрамом глаз. — Помнишь, Мадара вырвал мой глаз из орбиты во время войны? — шепотом начинает он. — Помнишь, Наруто вернул мне его после встречи с Хагоромо Оцуцуки в подсознании? — Да! Он меня так и не научил, негодяй такой! — И не научит, — качает головой сенсей. — В тот момент Наруто, как обычно, не задумывался о том, что делает. Он просто хотел мне помочь. Он вырастил мне шаринган обратно, но не подумал о том, что это уже не тот, подаренный Обито, шаринган. Он не настоящий. Наруто просто повернул время в моей глазнице вспять, вернув его в тот момент, пока шаринган был. Понимаешь? — Н-нет, — мои губы вздрагивают, потому что на самом деле я понимаю. — Да, — кивает сенсей. — Наруто нет рядом, и часть сил Хагоромо он потерял. Не думаю, что он снова способен сделать это. Время в моем глазу снова идет, и даже быстрее, чем для родного глаза. И каждый раз, как я использую шаринган, особенно карманную вселенную Камуи, эта скорость становится все выше. Он разрушается. — И что будет, когда время выйдет? — я зажмуриваюсь, стискивая кулаки так, что ногти врезаются в ладони. — Ты ослепнешь? Какаши-сенсей делает вид, что снова не замечает моей нечаянной оговорки. — Давайте, я наложу Нефритовую печать, — предлагаю я. — Она не даст пользоваться шаринганом, но глаз будет видеть! Сенсей кладет мне на макушку ладонь, мимолетно погладив и убрав ее тотчас же. — Не стоит, — успокаивающе улыбается он. — Если ты запечатаешь мой шаринган, огромное количество моих стихийных техник я больше не смогу использовать. — Техники — это ерунда! — Согласен. Но как мне тогда защищать тебя? Захлопнув рот, я с болью всматриваюсь в глаз сенсея, будто пытаясь увидеть в красной радужке его ответы на какие-то вопросы. “Ты ему нравишься, надо же”, — вдруг заявляет мне внутренняя Сакура. “Конечно, он же мой учитель, странно было бы, если бы я не нравилась ему”, — машинально отвечаю ей я. “Тьфу, дура. Я отказываюсь жить в такой глупой голове!” — А с этим что делать? — я перевожу взгляд на извивающегося АНБУ у стены, чье лицо еще кровоточит, порезанное осколками разбитой мною маски. — А что ты хочешь? — лукаво улыбается сенсей. Я встаю с дивана, рывком поднимаю изменника на ноги, практически удерживая на весу: — О, сенсей, — хищно улыбаюсь я, глядя на побледневшего шиноби. — Вы себе даже не представляете...