За углом начинается рай

Я сижу на футоне, обхватив колени руками, и безрадостно смотрю на поднимающееся на горизонте солнце. Еще никогда я так остро не ощущала тщетность бытия. Проклятье. В этой жизни случится хоть что-то хорошее для меня, или в свои восемнадцать я обречена лишь судна из-под больных выносить да истории болезни писать? Мечтала об интересной работе, строила планы на новую больницу, да все теперь прахом — после того памятного допроса Какаши-сенсей наверняка подберет кого-нибудь другого на место старшего ирьенина. Я ведь не заслужила. Поднимаюсь с футона тяжело, будто на плечах лежит весь вес мира. В свои восемнадцать я успела проиграть все, как Тсунаде-сама, не могущая вовремя остановиться в процессе карточной игры. Я в разводе. Живу в собственном кабинете и все никак не разберу вещи. Некогда даже символ Учих отпороть со спины — а носить его невыносимо. На столе гора бумаг — отчеты от вернувшихся из Камня коллег. Все нужно прочитать, систематизировать и заверить, прежде чем отправлять Хокаге. Но сейчас, разыскивая в сумке зубную щетку и думая о том, как свалю на Хокаге побольше бумажной работы, я только мстительно радуюсь. Пусть читает отчеты до поздней ночи — я хоть немного почувствую себя отмщенной. Мне не разрешили забрать паразитов на изучение, хотя они были окончательно и бесповоротно мертвы! Когда я проплакалась и вспомнила о деле, Ибики-сан на мой запрос прислал категорический отказ. Дескать, АНБУ займутся этим. Разве АНБУ вытащили паразитов из разумов детей? Разве это они начали уже понимать механизм техники нукенина? Спрятали меня в чулан, пытаются защитить. Из-за одного только дзюцу, которое некому, кроме меня, исполнять! Так, а вот и зубная щетка, и полотенце. Хорошо, что на втором этаже есть неплохой душ для пациентов. Рано утром, между утренним обходом и выполнением назначений, он всегда пуст, и я могу спокойно умыться. Ничто так не лечит раненую душу, как обилие работы и горячая вода, хах. Особенно обилие работы! Не остается ни сил, ни времени плакать. На выходе из душа, складывая мокрое полотенце, я сталкиваюсь с молоденькой коллегой, куда-то взволнованно торопящейся. Буквально влетев в меня, она вначале извиняется и продолжает путь, но через мгновение резко тормозит и бросается обратно ко мне: — Сакура-сан, как хорошо, что это вы! — Ну, да, — осторожно говорю я, — это я. А что происходит? — Там, внизу, в конференц-зале, делегация. Вас ищут! Я едва не роняю полотенце. Совсем забыла! Неужели так скоро? И что мне делать теперь? Нужно сбегать переодеться, припудрить синяки под глазами, появившиеся после недосыпа и слез, поискать какие-нибудь полезные свитки… — Пятая-сама сказала, что это очень срочно, — добавляет коллега, ввергая меня в окончательную панику. — Мне передать, что вы скоро прибудете? — Д-да, — я судорожно размышляю, куда бежать сначала. — Через пять минут! Нет, через десять! Скажите, что я задерживаюсь на обходе, пожалуйста! Не дождавшись ответа, бросаюсь в кабинет. Повесить сырое полотенце на спинку стула сушиться, переодеться в привычное тренировочное платье, кинуть зубную щетку в сумку… На все у меня уходит не больше пары минут. Бегом — в конференц-зал! Пятая не отличается терпением и не любит долго ждать, а я не хочу, чтобы мои коллеги опять ходили по госпиталю с нервным тиком. — Я пришла! — врываюсь я в конференц-зал, с трудом переводя дыхание. — Простите за опоздание, пожалуйста! — Явилась, — недовольно хмыкает Тсунаде-сама, скрещивая руки на груди. — Сакура-сенсей! Мидори бросается ко мне, лавируя между стульями, будто бы, чтобы обнять, но вовремя останавливается и резко кланяется, чуть не задевая лбом спинку одного из них: — Пожалуйста, обучите меня! — выпаливает Мидори, светясь от энтузиазма. — Какаши был очень красноречив, — хмыкает Тсунаде-сама, насмешливо глядя то на Мидори, то на меня. — Он так просил позволить тебе быть сенсеем песочного шиноби, что я не смогла отказать. Все-таки он теперь Хокаге. Но учти, если у девочки нет потенциала, я за нее не возьмусь, у меня и без учеников хватает дел. В зрачках Мидори зажигается упрямое пламя. Она отступает от меня на несколько шагов и гордо вскидывает голову. Прикрываю рот ладонью, чтобы скрыть улыбку: сегодня она даже выглядит похоже на меня — уложила по другому волосы и вместо своего чересчур откровенного наряда выбрала красное платье чуть ниже середины бедра. Только бы нам не превратиться в Ли и Гая-сенсея, не вылезающих из одинаковых комбинезонов, я этого не перенесу! — У меня есть, что показать, — скулы Мидори несколько розовеют. — Но… Сакура-сенсей, простите меня, я переработала вашу технику! От неожиданности я чуть не сажусь мимо стула. — Во что? — стараясь не выглядеть очень удивленной, интересуюсь я. — Просто… У меня не хватает чакры, чтобы наложить Нефритовую печать, как это делаете вы. Но… Можно? Мидори активирует Мистическую ладонь, и я делаю то же самое, втайне торжествуя. Даже у Тсунаде-сама не получилось долго удерживать баланс чакры. Сейчас Мидори покажет ей, как это делается. Ха! Кто у кого в итоге будет учиться? Мидори входит в резонанс со мной мгновенно. Она отступает на несколько шагов, растягивая бледно-зеленоватую неосязаемую сеточку из чакры, состоящую из сложного узора, будто кружево. Тсунаде-сама перестает расслабленно барабанить ногтями по подлокотнику своего кресла и привстает. Хах, удивлены, сенсей? Это — моя ученица! — Вот это контроль, — изумленно подпирает щеку кулаком Пятая. — Давно ты ирьенин? — Два года, — послушно отзывается Мидори, продолжая плести технику. — Неплохо, — задумчиво кивает Тсунаде-сама. — Есть потенциал. Мне нравится. Мидори сияет, плохо сдерживая улыбку. Сейчас нас с ней разделяет шагов десять, не менее. Зеленое кружево техники мерцает и переливается, но я плохо понимаю, что она собирается делать. Контроль чакры — это необходимая для любого ирьенина вещь, согласна. Но что мне понимать под словами: “Я переработала технику”? — Что ты хотела показать? — не могу удержаться я. Рот Мидори все же расползается в неудержимой улыбке. У нее на лице так и написано предвкушение торжества. Будто у ребенка, который собирается распаковать долгожданный подарок — смесь озорства, нетерпения и предвкушения. — Делайте, как я, — подмигивает Мидори. — Искусство ниндзя: Техника исцеляющего покрывала! Мидори резко разводит руки в стороны и то же самое делаю я. А кружево… Взметается вверх, превращаясь из тонкой полоски в широкое одеяло, отделяется от наших ладоней и невесомо оседает на пол. Удивительно, но лишившись подпитки, мерцающее полотно не исчезает, напротив — выглядит более осязаемым, чем было. — Но что это? — заинтересованно спрашивает Тсунаде-сама. Мидори разве что не подпрыгивает от боевого задора. Я не успеваю глазом моргнуть, как девочка выхватывает кунай, и… — Что ты делаешь? — охаю я и вскакиваю, когда Мидори наносит себе несколько глубоких ранений в левое бедро. — Зачем? — Не надо! — Мидори машет рукой, морщась и доставая кунай из ноги. — Не лечите меня! Это я вам показываю! Она тяжело опускается на пол рядом с мерцающим и едва заметно шевелящимся покрывалом из чакры. Приподняв один его угол, Мидори, пачкая пол хлещущей из ран кровью, укрывается и складывает печати: — Оно обычно действует медленнее, но я ускорю, чтобы было нагляднее. Теперь, кажется, и у меня, и у Тсунаде-сама отвисает челюсть. Оказавшись под сотканным из чакры покрывалом, Мидори мгновенно перестает истекать кровью. Раны очищаются и на глазах начинают заполняться молодой, регенерирующей на глазах плотью. Распоротые мышцы срастаются, раны затягиваются молодой кожей. Минута — и на Мидори не остается даже шрамов, а покрывало из чакры истаивает, впитываясь в нее полностью. — Ну? — победно смотрит Мидори, вставая так легко, будто только что не изувечила свою ногу. — Круто, правда? Можно соткать покрывало для одного раненого и отойти к другому. Не обязательно быть привязанной к человеку, чтобы вылечить его. Больше мне не приходится выбирать, кого спасать в первую очередь! — Занятная техника, — задумчиво постукивает ногтем по подлокотнику кресла Тсунаде-сама, закидывая ногу на ногу. — Но тебе нужен партнер, с которым ты можешь найти баланс. На поле боя, не приведи случай, такую технику не исполнить… Или ты можешь плести свое покрывало одна? Теперь Мидори выглядит расстроенной. Она разводит руками, нахмурив брови: — У меня не хватает расстояния между руками. Я могу разве что имитировать бинт, если они вдруг закончатся. Я смотрю на Тсунаде-сама с надеждой. Техника, которую показала Мидори, шикарна! Более того, это полностью ее техника, которую она придумала сама — многие ли медики-ниндзя похвастаются тем же достижением в пятнадцать лет? Пятая просто обязана оценить Мидори по достоинству! — И чакры у тебя не хватает, — выносит вердикт Тсунаде-сама, еще сильнее расстраивая девочку. — Насколько сильные травмы может вылечить твое покрывало? Оно не выглядит очень плотным. — Да, — грустно подтверждает Мидори. — Вы правы. Я зря трачу ваше время. Простите. — Тсунаде-сама, — привстаю я, но Пятая жестом осаживает меня, продолжая изучающе глядеть на Мидори. — Тебе нравится твоя работа, не правда ли? — спрашивает сенсей. — Ты хочешь защитить кого-то, кто для тебя очень дорог, верно? — Да, — Мидори упрямо вскидывает голову, взметнув каштановую копну волос. — У меня два старших брата в АНБУ Песка, а мама — специальный джонин. Они часто возвращаются домой с ранами, а у меня не всегда хватает навыков. Пятая погружается в раздумья, а я незаметно скрещиваю за спиной пальцы. Сейчас решение — за ней. Если Тсунаде-сама откажет, Мидори придется возвращаться в Суну ни с чем: без позволения Пятой я не смогу учить ее. — Ты тоже видишь это, Сакура? — вполголоса спрашивает меня Пятая, когда я подхожу ближе, надеясь упросить Тсунаде-сама взяться за обучение Мидори. — Она же твоя копия. — Ну, похожа немного, — пожимаю я плечами, не понимая, о чем толкует Пятая. — Нет, ты не понимаешь. Дело не в прическе и платье. У нее даже частота чакры схожа с твоей. Думаешь, смогла бы она тогда войти с тобой в такой резонанс? Она использует тебя, как донора чакры для своей техники. Но если тебя не будет рядом, это ее покрывало из чакры бесполезно. Мидори его не сплетет ни за что на свете. — Что же тогда делать, — в отчаянии спрашиваю я. — Она же такая талантливая! Тсунаде-сама медленно подносит руку ко рту и встает: — Пожалуй, что… Белые ровные зубы сенсея прокусывают подушечку большого пальца, и Пятая проводит окровавленным пальцем по четырем остальным. — Я думаю… Медленно складывает печати, будто сомневаясь. — Призыв! С негромким хлопком техника срабатывает. Кацую-сама не пугает Мидори, и я выдыхаю: втайне я боялась, что девочка испугается гигантского слизняка. Напротив, Мидори с интересом рассматривает королеву улиток, и я начинаю понимать, чего хочет сенсей. — Кацую, ты сможешь побыть для девочки донором чакры? — распоряжается Тсунаде-сама. — Я хочу кое-что проверить. — Да, Тсунаде-сама, — вежливо и мелодично отзывается Кацую — Я в вашем распоряжении. — Что мне делать? — мгновенно спрашивает Мидори. — Положи ладони на Кацую вот так, — сенсей разводит руки на максимальное расстояние, будто желая обнять что-то огромное. — Она поделится чакрой, а ты плети, если получится. — Получится, — сквозь зубы цедит Мидори. Она приникает к Кацую, не побрезговав прикасаться к слизистому тельцу, и упирается в нее ладонями. Медленно и не спеша, пробуя, входя в резонанс, Мидори начинает отступать, плетя свое покрывало. Теперь я вижу, что с чакрой Кацую покрывало меняет цвет, становясь еще зеленее и плотнее, еще осязаемее. Огромные запасы чакры Кацую истощить чрезвычайно трудно, почти невозможно. Сейчас Мидори не ограничена ничем. Лавируя между стульями, а какие-то отпихивая ногой, Мидори отходит к противоположной стене конференц-зала и обрывает технику. Покрывало чакры опускается поверх стульев и столиков, мерцая уютным зеленоватым светом, и не спешит исчезать. — Насколько сильные повреждения исцелит такая техника теперь? — негромко спрашивает Кацую Пятая. — Думаю, даже смертельные, Тсунаде-сама, — вежливо отзывается слизень. — Сможешь питать такую технику чакрой после того, как медик оборвет ее? — Смогу. Мне не понадобилось много чакры. — Я хотела бы, чтобы девочка подписала контракт. Ты не против? Кацую изгибается и исторгает изо рта на пол поток прозрачной слизи вместе с огромным свитком. Тсунаде-сама аккуратно разворачивает наполовину мокрый свиток и подзывает к себе Мидори. — Прокуси палец, — командует Пятая. — Кусай-кусай. А теперь подпиши кровью вот здесь. — И я смогу призывать эту… этого слизня? — замирая от восторга, спрашивает Мидори. — Ее зовут Кацую. Будь чрезвычайно вежлива с ней, девочка, — строго предупреждает Пятая. — Ты третья, кто сможет призывать Кацую, кроме нас с Сакурой. Заодно теперь мы будем иметь способ связи между Суной и Конохой. Я берусь за твое обучение! — Но я хотела… — Мидори обращает несчастный взгляд на меня, а я подлетаю к ней, потрясая кулаком, и шиплю на ухо: — Балда! Тсунаде-сама мой учитель! Благодари давай! — Хорошо, да, — перепугавшаяся Мидори кланяется со всем почтением. — Спасибо! — Какие у тебя еще таланты? — спрашивает Тсунаде-сама, когда Кацую забирает подписанный свиток и прерывает свой призыв. — Что еще умеешь? К каким стихиям ты склонна? — Земля и Молния, — незамедлительно отзывается Мидори. — Молния? Оч-чень интересно. У меня есть техника, которая тебе понравится. Сакура, отведи Мидори к Какаши, пусть научит ее контролировать стихию Молнии. — Хокаге-сама сейчас очень занят, — сухо подчеркиваю я, фыркнув. — У него очень много отчетов. Пятая заинтересованно приподнимает бровь. Что ее так удивило? — Хокаге-сама, значит… — хмыкает она. — Хорошо… Поработаем с тем, что есть. Иди, Сакура. Работай. Я позанимаюсь с девочкой. Не заставляя Пятую повторять дважды, я выхожу из конференц-зала, напоследок показав Мидори одобрительный жест. Но несмотря на успех Мидори мне становится только грустнее. Мало того, что Тсунаде-сама разбередила мне раны, упомянув упертого Какаши-сенсея, так еще и моя потенциальная ученица перешла под ее опеку. Нет, я очень рада — у Тсунаде-сама Мидори научится всему, что та знает, исключая, наверное, Бьякуго. Но… Но я опять осталась в одиночестве… Что касается склонности Мидори к стихии Молнии — этот факт кажется мне издевкой мироздания. Еще я с Какаши-сенсеем не делилась своей ученицей! Пф-ф-ф! Он не ирьенин, он воин — чему он сможет научить ее? Не Чидори же, в конце концов? В библиотеке Конохи большое количество всяческих умных книг и свитков: пусть читает. Сама разберется! А Хокаге занят, очень занят, он отчеты читает, нечего давать ему шанс увильнуть от своих обязанностей! День выдается очень напряженным — группа шиноби Корня возвращается с миссии с травмами. К счастью, я не нахожу ни единого признака отравления или сидящей в разуме, высасывающей волю, твари, но приходится попотеть. Исцеление таких ран — достаточно трудоемкая работа, и, когда я заканчиваю собирать по кусочкам раздробленную лопатку последней пациентки, безмолвной куноичи в маске, моя чакра близка к истощению. Вытирая формой пот с лица, бросаю взгляд за окно: солнце садится. Скоро можно будет переодеться и пойти в Ичираку, поужинать поплотнее перед сном. Воспоминание об Ичираку снова заставляет меня злиться. Какаши-сенсей, да почему? Вы уговорили Пятую принять мою ученицу — я прекрасно знаю, как тяжело уговорить Тсунаде-сама. Вы сделали это для меня — так почему же теперь отругали, как маленькую? Еще бы в угол поставил, честное слово! А я хотела помочь, я же справилась! В чем, черт побери, дело? Скорее бы кончился этот ужасно длинный день — поесть и спать, не видя снов, больше я ничего не хочу, я безумно устала и морально вымотана! Не прекращая ворчать про себя, принимаю из рук младших ирьенинов истории болезни новопоступивших пациентов. Так… Сложный перелом можно свалить на Ияши, он специалист по переломам. Ожог полечит Кудомари, и без меня справится. А эта… — Юки-баасама! — я размашистым шагом вхожу в кабинет первичного приема. — Что на этот раз у вас болит? — Ой, доченька, — плаксиво тянет старая притворщица. — Ой, девочка… — Что болит, спрашиваю? — раздраженно повторяю я, с размаху выдергивая стул из-под рабочего стола и усаживаясь перед старушкой. — Опять желчный? — Не-ет, — на глаза Юки-баасама наворачиваются фальшивые слезы. — Сердце… Сердце… Закатываю глаза, прикрывая их ладонью: Юки-баасама, жалуясь, старательно держится за бок в районе селезенки. Да сколько можно! Все же активирую Мистическую ладонь и поворачиваю пациентку спиной: нужно удостовериться, прежде чем ругаться. Медленно перемещая ладони по обтянутой юкатой спине, я могу думать только о том, как я зла на Какаши-сенсея. Неимоверно зла! Стоп. Что это? Я поворачиваю ладони на несколько градусов и медленно ввожу их в тело Юки-баасама, сгорбившейся на кушетке. Что-то насторожило меня, но в порыве злости я не поняла, что именно… Это не сердце, и тем более не вырезанный желчный. Даже не начавшееся заболевание, а лишь предвестник — чакра нехорошо пульсирует в районе женских органов Юки-баасама. Или… — Лягте на кушетку, — я поворачиваю старушку набок и задираю юкату, обнажая живот. — Не шевелитесь. Злость на замучавшую весь госпиталь старушку мгновенно улетучивается, едва я снова погружаю руку ей в живот, контролируя второй ладонью сверху. Да, так и есть. Не слева, не справа, там, куда Юки-баасама ни разу не показывала в ответ на вопрос: “Что болит?”. Начинающаяся опухоль. Ей не больше нескольких дней — лишь кучка сошедших с ума клеток, но она будет расти и расти. Вовремя… — Я выпишу вам направление к Тсунаде-сама, — я прерываю технику и отхожу к столу. — Она несколько занята, но сделает исключение. “А Мидори сможет посмотреть на операцию”, — согласно подтверждает внутренняя Сакура. Когда, рассыпаясь в благодарностях, Юки-баасама покидает кабинет, я отхожу к окну, опираясь на подоконник, расстроенная окончательно. Я отвратительный ирьенин. Я чуть было не выгнала пациентку без осмотра. Не должны пациентов касаться мои проблемы и душевные терзания! А что, если бы потом было поздно? Как мне смотреть в глаза Пятой, отчитываясь о потерянном времени?.. Со всеми этими проблемами — с Саске, с сенсеем, с нукенином — я совсем забыла, для чего именно пришла учиться к Тсунаде-сама. Я даже не надеялась овладеть ее сверхчеловеческой мощью — я хотела именно медицинских техник. Почему сейчас мне так и хочется лезть в самое пекло, забыв о первых трех правилах ирьенина, кричащих о том, что ниндзя-медик должен умереть самым последним? Сосредоточившись на четвертом правиле, я столько раз подводила друзей, заставляя их защищать меня… — Сакура-сенсей, можно? — слышу я сзади и улыбаюсь. — Я больше не твой сенсей, — поворачиваюсь я к Мидори, топчущейся на пороге. — Заходи. — Ну и что, — пожимает плечами девочка, входя и усаживаясь на кушетку. — Вы — мой учитель, я вас уважаю. — Ты успела что-то выучить у Тсунаде-сама? — я стою у окна, сложив на груди руки, и стараюсь не показать, как мне приятны слова Мидори. — Да, — радостно кивает она. — У меня уже получается призывать Кацую-сама. Пока еще маленькую, с ладошку, но получается. И еще Тсунаде-сама показала мне технику, которая… ну… — С чакрой стихии Молнии, — тихо продолжаю я. — Ну да, — вздыхает Мидори. — Только у меня выходит плохо, а ваш Хокаге-сама занят… Мне становится еще паршивее. Я пытаюсь лишить Мидори обучения из-за своих обид. Для этого ли Какаши-сенсей упрашивал Пятую? Чтобы Мидори уехала ни с чем? — Я поговорю с Хокаге о тебе завтра, — обещаю я, стиснув зубы. “И жилет верну. Он мне не нужен больше!” — Ура! — Мидори вскакивает и, как всегда, эмоционально, кидается мне на шею. — Ой… — Что? — я высвобождаюсь из объятий ученицы. — Там… — Мидори показывает в окно. — На окраине деревни… Я поворачиваюсь и всматриваюсь туда, куда указывает девочка. Видно очень плохо, но, в конце концов, я понимаю, что ее смутили огромные клубы черного дыма, практически невидимого в спустившейся темноте. — Что-то мне подсказывает, что там не барбекю жарят, — цежу я, вскакивая на подоконник. — Останься здесь. Я проверю. Дым валит клубами, и я не свожу с него взгляда, пока несусь в сторону окраины широкими прыжками. Нехорошее предчувствие зудит где-то в копчике, подгоняя меня. Деревня спит, поэтому вряд ли дым можно свалить на подожженную мальчишками траву, да и для тренировок поздновато. Неужели пожар? Но где… — О, — вздрагиваю я, наконец, разглядев источник дыма. — Нет, нет, нет… Детский приют, в котором заведует помилованный после войны Кабуто Якуши, весь охвачен черными клубами дыма. Находиться рядом невозможно — я останавливаюсь на большом расстоянии, кашляя и стараясь не вдыхать глубоко. Огня нет, но дыма без него не бывает, и я предчувствую огромную угрозу, нависшую над приютом. Почему так тихо? Неужели никто, кроме меня, не видит, что приют горит? В окнах второго этажа я вдруг улавливаю движение. Это Кабуто? Мое сердце падает в район желудка. Нет, нет, идиот, не подходи к окну, уйди оттуда, спускайся низом! Я машу руками, стараясь показать Кабуто, чтобы ушел от окон, но он, видимо, либо не замечает, либо понимает по-своему. Бывший нукенин распахивает ставни, и тотчас же я слышу болезненный крик. — Идиот! — бью я себя по лицу в жесте отчаяния. — Тягу создал! Теперь от деревянного старого здания не только валит дым — взметнувшиеся из окон второго этажа языки пламени начинают облизывать стены. Кабуто стоит на подоконнике, в отчаянии глядя вниз. — Что у него в руках? — я охаю, качнувшись вперед и тут же закашлявшись. — О, нет! Дети! Внезапно я понимаю, что не могу ждать подмоги. Пока кто-то разбудит владеющих Суитоном шиноби, пока они доберутся сюда, приют не успеет, конечно, толком разгореться, но все дети и сам Кабуто уже будут мертвы. Ведь им угрожает вовсе не пламя, а невидимый, очень опасный враг — газ, выделяющийся при горении, и дым. Они очень опасны. Спящий человек вдыхает их, не замечая, а потом… Просто… Первые три правила ирьенина гласят: медик не может отказаться от лечения товарищей, медик не может участвовать в бою, медик не должен умирать раньше остальных. Но сейчас у меня хватит чакры, чтобы в игру вступило четвертое, отменяющее все прежние, правило. Медик, полностью освоивший печать Бьякуго, может наплевать на них с крыши резиденции Хокаге! Зажмурившись, я активирую печать Бьякуго и бросаюсь к приюту. Кашляя, плюясь от дыма, наполняющего легкие вместо кислорода, я, тем не менее, чувствую, что Бьякуго беспрестанно лечит меня. Сейчас я фактически бессмертна, но надолго ли хватит чакры? Чтобы напитать печать полностью, мне нужны годы. Боюсь, время поджимает… — Кабуто! — кашляя, кричу я, задрав голову. — Прыгай! Прыгай, екай тебя раздери! Оглянувшись на подбирающееся сзади пламя, Кабуто, тем не менее, сначала хватает двоих детей. Крепко обняв их, Кабуто падает из окна спиной вниз, и шлепок впечатавшегося в землю под стеной тела, кажется, слышит вся Коноха. — Дядя Кабуто, — рыдают дети, извиваясь в его объятиях. — Не умирай, дядя Кабуто! — Отпусти их! — я подлетаю к бывшему нукенину, вырывая детей из цепких рук. — Искусство ниндзя: призыв! Слизень, появившийся по моему желанию, конечно, совсем не с ладошку, как у Мидори. Кацую-сама возвышается надо мной, как небольшое дерево, и я задираю голову: — Кацую-сама, я пойду внутрь, выносить детей. Они маленькие, они боятся. Нужно разделиться и лечить тех, кого я достану! Незамедлительно королева слизней разделяется на большое количество собственных уменьшенных версий. Посадив одного из клонов на Кабуто, я встряхиваю его, приводя в сознание: — Идиот! — не удержавшись, отвешиваю я пощечину Кабуто. — Ты создал тягу! — Первый этаж весь в огне, — стонет Кабуто, пока по его скулам текут реки слез. — Там дети. Там мои дети! — Сколько их! Вспоминай, сволочь! — я отвешиваю еще одну пощечину. — Думай! Где они могут прятаться? — Они спят, — голова Кабуто мотается из стороны в сторону. — Они в постелях. Я должен идти туда! — У тебя позвоночник сейчас в крошку переломан! — фыркаю я. — Лежи! Но Кабуто внезапно поворачивается и сбрасывает с себя клона Кацую, с трудом, но вставая на ноги. — Я смягчил падение чакрой, — говорит Кабуто. — Там мои дети! Не дожидаясь меня, Якуши бросается к приюту. Он бежит, петляя, как человек, у которого смертельно болит спина. Мельком оцениваю его состояние: он должен был умереть при ударе, но, видимо, чакра уберегла его от более-менее серьезных травм. Конечно, несколько позвонков могут таить трещину… Но сейчас мне некогда задумываться об этом! Я тоже бегу к двери. Внутри, по всему первому этажу, уже ревет пламя. Оно облизывает стены, мебель, уже касается потолка, оставляя на нем следы черных поцелуев. От жара и дыма нечем дышать, и я лишний раз радуюсь, что на Бьякуго хватило чакры — печать будет исцелять любые мои раны, пока я вытаскиваю из огня детей. Кабуто кидается вперед по длинному коридору, распахивая двери. Из первой же комнаты он выволакивает троих — испуганно рыдающих мальчиков лет семи и совсем крохотную девочку, нежно прижимая ее к себе. — Выноси детей, — приказываю я, распахивая следующую дверь. — Кацую поможет им! В комнате, куда я захожу, огня еще нет, но полно черного удушливого дыма. Чувствую, как мои легкие изнутри так и покрываются копотью и гарью. Перестать кашлять уже не получается, глаза истекают слезами от едкого дыма и стоящего вокруг звенящего жара. Хватаю тяжелую кровать за спинку и приподнимаю чуть ли не одной рукой, высаживая ею окно. Плевать на тягу, первый этаж уже охвачен пламенем! Под кроватью, испуганные, сидят двое детей, обнимая свои игрушки. — Быстрее, — я хватаю малышей на руки и высовываюсь из окна по пояс, чтобы передать их Кабуто. — Они наглотались дыма, вылечи их! — Я помогу! — вдруг слышу я взволнованный, знакомый голос. — Сакура-сенсей, что делать мне? — Что ты здесь делаешь? — рявкаю я из окна. — Неважно. Вылечи детей с Кацую! Создай им свои покрывала, пусть лежат под ними! Забыв на какое-то время про Мидори, которую сюда никто не звал, я кидаюсь в следующую комнату. Моя кожа вся так и болит — несмотря на постоянно работающую печать, ожоги расцветают на ней розами. Что-то трещит, и с потолка падает балка, пожираемая болезненно-ярким, практически белым, пламенем. Кидаюсь прочь, прикрыв лицо руками. Чакра мгновенно приливает к обожженному телу, а горящую одежду я тушу, покатавшись по полу. Больно, как больно! Почему, исцеляя, Бьякуго не обезболивает раны? — На выход! — кричу я, высаживая очередное окно и спуская двоих годовалых крох из последней комнаты первого этажа. — Это все? Спрыгивая из окна, я неуклюже падаю и едва не ломаю лодыжку. Обгоревшая форма и платье висят на мне дымящимися клочками, а кожа вся черная и обуглившаяся. Увидев меня, Мидори с криком кидается наперерез: — Техника исцеляющего покрывала! Зеленое одеяло из чакры опускается на мои плечи плащом, и я закутываюсь в него на бегу, не останавливаясь: — Кабуто! Он оборачивается на зов, полуослепший от дыма, и я вижу, что его тонкая, змеиная кожа тоже сильно пострадала. Рыдающие напуганные дети жмутся к нему, как к родному, троих Кабуто держит на руках, не в силах отпустить. — Считай! — я встряхиваю его нетерпеливо, подавляя желание вцепиться в его белые волосы. — Считай, говорю! Все? Мы всех вытащили? Он водит глазами, но не видит. — Двенадцать! — подсказываю я, спешно пересчитав макушки. — Сколько их было? — Еще двое! — Кабуто пытается вскочить, но что-то в его травмированной спине хрустит, и он падает, от боли едва не кусая землю. — Сакура, пожалуйста, спаси их! Пожалуйста! — Я позвала на помощь, — подлетает Мидори, держа в руках одного из клонов Кацуи. — Скоро здесь будут шиноби с Суитоном! — Некогда, — я в отчаянии смотрю на пожираемый пламенем приют. Второй этаж, вроде бы, еще не полностью горит. Дети могли убежать наверх и сейчас отрезаны от выходов. Кабуто выпрыгнул с двоими, значит… — Сколько комнат на втором этаже? — требовательно спрашиваю я, усиливая поток чакры. — Кабуто, сколько детей живет наверху? — Четверо, — выпаливает он, морщась от боли. — Двоих ты забрал, значит, еще двое… Кабуто, ты владеешь Суитоном? — Чакры мало, я не смогу потушить приют! — Не надо, — оглядываюсь я еще раз на гудящее в окнах пламя. — Намочи меня, я должна пробежать к лестнице! Сложив печати, Кабуто обдает меня водой изо рта и, кажется, теряет сознание. Мидори подскакивает к нему и набрасывает свою технику на него тоже. — Я помогу! — кричит девчонка, дернувшись к приюту. Едва успеваю схватить ее за руку: — Нет, останешься здесь! — Ерунда, Кацую-сама лечит меня, я смогу быть полезной! — мотает головой Мидори. — Кацую — слизень! Она не выдержит температуры внутри! — рявкаю я. — Сиди с детьми! — Но я хочу помочь! — Ты — моя ученица! — не выдерживаю окончательно. — Ты должна подчиняться! Оставайся с ранеными, у тебя нет печати Бьякуго! Три правила ирьенина отменяются лишь при активированной печати, поняла? Не смей подставлять себя под удар! Лишь на секунду я осекаюсь, вспомнив, что Какаши-сенсей говорил мне практически то же самое, но уже некогда: я кидаюсь в огонь. Мокрая одежда мгновенно высыхает, но, прежде чем успевает загореться, я достигаю лестницы. Неимоверная боль от ожогов по телу и горящие в груди легкие заставляют голову кружиться. Но, обернувшись, я вижу в конце длинного коридора Мидори. — Я тебе покажу, как не подчиняться сенсею, — рычу я, всаживая кулак в пол. Взметнувшиеся от удара доски отбрасывают Мидори прочь от опасного места. Адреналин кипит в крови пополам с болью. Все чувства обостряются до предела — это значит, что печать Бьякуго на исходе. Сейчас я могу услышать даже комара на другом конце деревни. Я чувствую каждое прикосновение пламени к голым ногам, вижу каждую щербинку на обуглившихся стенах. Я понимаю, что снаружи появляются другие голоса — помощь прибыла. Но где дети? Нужно вывести их прежде, чем начнут тушить! — Есть кто-то живой? — кричу я, кашляя от дыма. — Дети! Выходите немедленно, не бойтесь! Где они могут быть? Вокруг только стены, наверх уходит лестница… Наверху? Но вдруг своим обострившимся слухом я слышу тихий плач из шкафа. Подлетаю к нему, распахивая дверцы: — Слава богу! — и осекаюсь, увидев, что одна девочка без сознания. — Твою ж… Хватаю малышей на руки и поворачиваюсь, чтобы унести их. Печать Бьякуго обнимает детей тоже, исцеляя от воздействия ядовитого дыма. Где ближайшее окно? Через дверь выбраться уже не получится! — Сюда, — я распахиваю одну из дверей. Комната, дверь в которую я открыла, ещё не горит, но вся полна дыма. Лишь у самого пола воздух становится чище, и я опускаюсь на четвереньки, волоча за собой детей. Захлопнув дверь, я возношу молитвы всем добрым духам, чтобы она как можно дольше не загоралась. На противоположной от меня стене комнаты я вижу карниз и шторы. Спасены! — Бери малышку! — я силой вручаю бессознательное тельце мальчику. — Ползи на коленках, к окну! — Тетя, но… — начинает ребенок, но я не слушаю. Обжигая ладони и колени до черноты, я ползу, что есть сил, к спасительному выходу. Почему эта комната еще не горит? Во всех других оконные стекла уже не выдержали жара и раскололись, впуская губительный кислород. Конечно, это ждет сейчас и меня: распахнув рамы, я должна спустить детей в руки Кабуто за пару секунд, а сама встретить лицом к лицу обратную тягу. Что ж, печать Бьякуго еще работает, возможно, меня после этого даже успеют спасти… Я хватаюсь за шторы и сдергиваю их с карниза. И в этот же момент понимаю, что погубила всех нас… Вместо окна за шторками скрывается глухая бревенчатая стена, с тщательно законопаченными щелями. Тупик! — Назад! Ползти нет времени, и я вскакиваю, хорошенько глотнув удушающих миазмов горения. Голова мгновенно дурнеет — кажется, Бьякуго не успевает исцелять меня так же быстро, как я отравляюсь. Ручка двери уже раскалена — я вижу все звезды небес от боли в тот момент, когда хватаюсь за нее. Запах горелого мяса — моего мяса! — наполняет ноздри. Повернув ручку, я распахиваю дверь и в ужасе отшатываюсь назад, снова захлопывая ее. За дверью стоит ревущее пламя. Мы отрезаны от выхода совсем. Единственный шанс выбраться — проломить стену, но мне не хватит скорости, чтобы убраться из-под падающих обломков здания… — Кажется, это все, — шепчу я, опуская детей на пол. — Не бойтесь, маленькие. Все будет в порядке. Я перестаю исцелять себя. Чакры не хватает. Не думала, что моя воля Огня сгорит в огне. Мне не страшно умирать. Мне жалко лишь детей… "Сакура! Сакура, ответь!" Вот и галлюцинации от удушья, равнодушно отмечаю я. Надеюсь, я все же умру, задохнувшись, а не пылая заживо. Это будет милосердная смерть… "Какая смерть, тупица лобастая, отвечай мне!" — Ино? — бормочу я, борясь с несущим смерть сном. — Где ты? "Я снаружи! Теперь заткнись и слушай, мне не хватит чакры долго разговаривать без усилителя! Хьюги видят, где вы находитесь, Какаши-сенсей идет вас вытаскивать! Где бы ты ни пряталась, открой дверь!" — Не надо, — шепчу я, закрывая глаза. — Передай ему… Мне так жаль… "Дура! Подними свою тощую задницу с пола и открой дверь! Это приказ Шестого-сама, выполнять!" Голос Ино пропадает из моей головы. Я, как сомнамбула, снова поднимаюсь на ноги, чтобы выполнить приказ. Пожалуй, это будет последний выполненный приказ в моей жизни. Какая-то неправильная галлюцинация у меня перед гибелью… Дверь явно сделана из очень странного дерева, отмечаю я, обматывая ручку двери сдернутой ранее шторой. Как она еще не загорелась? Весь коридор объят пламенем, потолок местами уже обвалился. Стены не выдержат долго, вся хлипкая постройка скоро сложится… Я едва успеваю посторониться. Водяной дракон, ворвавшийся прямо сквозь пробитую дальнюю стену, выплевывает у моих ног человека и разливается по полу, лишь немного испугав пламя. Схватив меня за руку, Какаши-сенсей, бывший, собственно, в центре этого дракона, вместе со мной влетает в комнату, захлопывая дверь. Быстро складывая печати, сенсей обливает дверь водой изо рта, от чего комната наполняется паром. — Сенсей, — всхлипываю я, борясь с головокружением. — Вы... — Кажется, я снова опоздал, — кашляет учитель, стаскивая с себя футболку. Обдав водой и ее, Какаши-сенсей плотно затыкает щель между дверью и полом. Собрав последние крохи разума, я подаю сенсею бесполезно валяющиеся на горячем полу шторы. "Я сейчас умру, — экзальтированно стонет внутренняя Сакура. — Какое тело, посмотри! На нем можно анатомию мышц изучать!" "Вот с тем, что ты сейчас умрёшь, я, пожалуй, соглашусь", — мелькает у меня ответная мысль. Я отползаю к детям и поднимаю с пола их бесчувственные тела. Печать Бьякуго на исходе, но я успею передать им немного чакры, прежде чем умру. — Искусство ниндзя: подкоп! Сенсей прижимает ладони к полу, но ничего не и происходит. — Плохо дело, — Какаши-сенсей тяжело дышит, вытирая с лица смешанный с сажей пот. — Фундамент не даст уйти под землёй. — Зачем вы пришли, — шепчу я, переливая чакру в детей. — Это самоубийство! Постепенно щеки девочки розовеют, а мальчишка даже пытается открыть глаза. Моей чакры мало, так мало! — Заберите детей, — прошу я, поднимая полуослепшие глаза на учителя. — Снаружи… Ино и Мидори… — Эта комната не загорелась лишь потому, что почти весь воздух выгорел. Я дышу сейчас только с помощью техники Ветра, — сенсей хмурится. — Если сломаем стену, здание точно рухнет, а другой дороги нет… Начинаю жалеть, что отправил Шикамару в Суну. Что ж, по крайней мере, я смогу спасти вас. Какаши-сенсей смотрит на меня с какой-то странной нежностью, складывая печати, а потом резко прижимает ладони к моей спине. Хлынувшая по системе циркуляции чакра подпитывает иссякающую печать Бьякуго — сенсей отдает свою чакру мне. — Хватит! Нам надо убираться!. — Уже не получится, — толкая в меня свою чакру, отказывается сенсей. — Проход, пробитый Суитоном, завалило, а если я пробью стену, здесь все мгновенно полыхнет. Фундамент мешает уйти через землю. Есть только один способ… Убрав руки от моей спины, сенсей вдруг нагибается ко мне. Я поднимаю голову в ожидании, что он что-то скажет, но… Прикрытые маской губы учителя вдруг прижимаются к моим — всего на мгновение, однако в легких мгновенно кончается воздух, отравленный дымом, а со следующим вдохом Какаши-сенсей наполняет мои легкие живительным, чистым кислородом. — Живи, — прервав неожиданный поцелуй, улыбается под маской сенсей и складывает печати. — Техника Оберегающих каменных ладоней! — Нет! Я не успеваю. Огромные каменные ладони, уже один раз защитившие меня от чудовищного кролика, снова смыкаются лодочкой — теперь уже наглухо отрезая меня и детей от внешнего мира. Я кричу, ругаюсь, плачу, бьюсь изнутри в каменные стенки, но даже усиленные чакрой удары не могут сокрушить технику Какаши-сенсея. — Почему? — рыдаю я, царапаясь изнутри. — Зачем? — Слушай меня, Сакура, — тихо говорит сенсей, по-видимому, привалившись спиной к каменным ладоням — я слышу его голос пусть и глухо, но отчетливо. — Эти идиоты с Суитоном начали тушить здание, потому что огонь угрожает пойти по траве в лес. Приют вот-вот рухнет. Но моя техника убережет вас. — А вы? — кричу я, снова врезаясь плечом в стенку изнутри. — Вы, сенсей! — Жизнь шиноби коротка, — говорит сенсей, вырывая у меня еще одно отчаянное рыдание. — Мне не страшно умирать. Я уйду, зная, что ты и дети выживете, а значит, я был не таким уж плохим Хокаге. Это мой выбор и мой путь ниндзя, Сакура. Не смей ни дня плакать обо мне. — Почему-у-у, — воя, сгибаюсь я, и до крови травмирую пальцы об оберегающие нас каменные ладони. — Почему вы делаете это, почему? — Потому, что ты — очень важный человек для Конохи, — кашляя, говорит сенсей снаружи. — Для Конохи и меня. Моя хрупкая девушка с силой сотни… Сердце подпрыгивает в груди, когда я осознаю, что услышала. И в этот же момент последние капли чакры, отданной мне сенсеем, перетекают в детей, и печать прекращает работать. — Суитон, — слышу я голос Какаши-сенсея. — Техника водяного дракона! Грохот, раздавшийся снаружи, перекрывает воздух в моем горле — я больше не могу плакать, мне так больно, что невозможно дышать. Вслед за грохотом я слышу сдавленный стон сенсея, и последний раз ударяюсь в каменные ладони, выкрикивая его имя. Все вокруг рушится, земля внизу трясется… — Ты? — вдруг удивленно выдыхает снаружи Какаши-сенсей, и сразу же я слышу другой, холодный голос: — Камуи! Одновременно с этим словом в каменные ладони сверху вонзается гигантский меч из лиловой чакры, вскрывая панцирь, как скорлупу ореха. Снеся верхушку купола, Сусаноо Саске подхватывает меня на ладонь. Один взмах гигантских крыльев из чакры — и здание окончательно рушится. Секунда — и я уже качусь по мокрой от Суитонов траве, так и не выпустив из объятий потерявших сознание малышей. Мир качается в глазах, слезы мешают смотреть, но Саске, Саске я узнаю всегда. Он стоит надо мною, скрестив на груди руки — его рубашка, по обыкновению, расстегнута. — Ты… — изумленно шепчу я, пытаясь встать. Пространство над головой Саске вдруг приходит в движение. Прошипев что-то нецензурное, он отпрыгивает в сторону, а сверху, выбравшийся из портала Камуи, кулем падает Какаши-сенсей. — О, спасибо, — всхлипываю я, поднимаясь на колени. — Саске… Мою грудь так и разрывает от переполняющих эмоций и боли. Я встаю на подкашивающиеся ноги и кидаюсь на шею Саске, как не делала уже очень, очень давно. — Спасибо, — плачу я, повисая на нем. — Спасибо. Спасибо. — Учиха Саске спас жизнь Хокаге! — слышу я откуда-то сзади. Я плохо могу осознать, что происходит потом. Вот меня отрывают от Саске и уносят в сторону, поближе к Кацую и Мидори, мгновенно растягивающих надо мной исцеляющую технику. Вот Саске качают на руках, как когда-то качали Наруто. Вот Какаши-сенсей, посидев минутку на траве, тяжело поднимается и, придерживая неестественно вывернутую левую руку правой, хромает прочь, ближе к резиденции. Кто-то бросается вдогонку, но, едва прикоснувшись к плечу сенсея, отлетает с криком — по всему телу Какаши-сенсея гуляют электрические дуги. Кажется, на какое-то время я теряю сознание, потому что, когда я снова открываю глаза, приют уже не горит. Прогоревшие бревна, обломки, разрушенный фундамент только чадят, залитые множественными Суитонами. Мидори помогает мне сесть, мимоходом исцеляя сожженную, кажется, до костей левую руку: — Сакура-сенсей, вы в порядке? — восстановив мне мышцы и кожу, спрашивает Мидори. Я гляжу на нее бешеными глазами, а потом встаю, покачиваясь: — Где Хокаге-сама? — Ушел, — моргает Мидори удивленно. — Саске-сан спас ему жизнь, вы видели? — Да, — цежу я, — Саске-сан… Шатаясь, я успеваю сделать только несколько шагов в сторону резиденции Хокаге, как меня хватают за руку. Не обращая внимания на помеху, я дергаюсь из захвата, и чужие пальцы разжимаются под аккомпанемент болезненного вскрика. Кажется, это голос Саске… Неважно. Я больше не вижу вокруг ничего. Я иду к своему сенсею. “Моя хрупкая девушка с силой сотни…” — звучит в голове голос сенсея, от которого на глазах снова наворачиваются слезы. Внутренняя Сакура была права во всем. Я слепошарая и голова у меня глупая. До меня долго доходило. Непозволительно долго… Искала рай в каких-то дебрях, лезла в самые джунгли, ловила случайные взгляды равнодушного человека и истолковывала их по-своему. Я не дала шанса никому, кроме Саске: глупая детская мечта причинила столько боли Наруто и Ли… Оказывается, не только им. Кажется, охрана Хокаге удивлена, увидев меня в таком виде. Мне даже пытаются преградить путь, но я впечатываю кулак в стену у самого лица одного из стражей. Даже не усиленный чакрой, удар посылает в разные стороны паутинку трещин, и от меня мгновенно отстают. Я поднимаюсь на третий этаж, не обращая внимания на боль в обожженных ногах. Вот он, мой рай. Начинается за углом, по коридору и налево. В кабинете человека, который так любит опаздывать, но ни разу не опоздал ко мне. Какаши-сенсей сидит у стены, привалившись к ней, и тяжело дышит. Весь его обнаженный торс покрыт ожогами и чудовищными ранами. К тому же, кажется, он только что вправил вывихнутое обломком плечо на место. Его бандана поднята с глаза, и из глазницы снова сочится кровь. Как я и думала. Саске не спасал Какаши-сенсея, он намеревался для каких-то своих целей удерживать его в Камуи неопределенное время. Но обладатель шарингана может выбраться и сам… — Сакура, — поднимает полубезумный взгляд Какаши-сенсей. — Тебе нужно быть в больнице! — Одну минутку, — бормочу я. Колени больше не подчиняются мне, и я оседаю рядом с сенсеем. Трясущейся рукой я тянусь к его голове, снимая бандану. — Что ты… Теперь все будет хорошо, хочется сказать мне. Я виновата. Я очень виновата, но все исправлю! Пепельные волосы сенсея падают ему на лицо, но я отвожу их своими пальцами, попутно потратив последнюю чакру на остановку кровотечения из глаза. Он смотрит на меня и тяжело дышит, не понимая, зачем мне его повязка. А я улыбаюсь, распутывая на ней узел, чтобы после приложить к своим глазам и завязать, лишая себя зрения. — Я не буду смотреть, — шепчу я, придвинувшись на пару ладоней к сенсею. — Что ты… — повторяет Какаши-сенсей, когда я кладу ладони ему на плечи. — Сакура, ты… Я повторяю ладонями рельеф мышц сенсея, стараясь касаться нежно и осторожно. Не знаю, откуда во мне чакра, но даже с завязанными глазами я вижу, будто наяву, как там, где проскользили мои руки, раны и ушибы исчезают. "О, только не останавливайся, — шепчет мое альтер-эго. — Он такой… Я его…" Наощупь мышцы сенсея напоминают камень. О них действительно можно погнуть не одну иглу… То, что я собираюсь сделать — не имеет оправдания. Но я не передумаю, даже если вдруг рухнет мир. Я не дала шанса ни Наруто, ни Ли. Понятия не имею, правильно ли сейчас я трактую услышанное и увиденное ранее, но теперь я очень хочу дать шанс ему. И себе. И для этого отчаянного шага мне действительно понадобится сила сотни. — Здравствуй, Сукеа, — шепчу я, приближая свое лицо туда, откуда чувствую дыхание измученного учителя. Проскользив губами по лицу сенсея, я хватаю зубами край его маски и решительно стаскиваю. А потом, обхватив его лицо ладонями, впиваюсь в пахнущие пеплом и пламенем губы. Мир взрывается в моей голове, и все начинает кружиться сильнее, сильнее, еще сильнее. Всхлипнув, я исследую незнакомые ранее губы, все еще изумленно-неподвижные. Я… Ошиблась?.. — Сакура, — выдыхает сенсей мне в губы, подаваясь вперёд. — Не… исчезай... Крепкие мужские руки подхватывают меня, не давая упасть, и я ловлю своими губами свое имя, срывающееся с чужих губ… — О, сенсей, — не в силах оторваться, выдыхаю я. — Я не… — Сакура… Я больше не чувствую ничего. Только запах пепла и пламени. — А должен пахнуть черешней, — шепчу я, ощущая, как мое тело растворяется. — Сакура, открой глаза! — сенсей срывает с моих глаз повязку, но я уже не могу разглядеть его лицо, как бы ни желала этого. — Охрана! Медиков сюда!