За углом начинается рай

Я плыву в вязком мареве, не в силах поднять веки. Тишина. Темнота. И пепел, летающий вокруг, осыпающийся, пачкающий волосы, наполняющий рот горелым привкусом. Так спокойно… Так одиноко… - Сакура… Это имя. Я когда-то его слышала, когда-то очень давно… Пламя лижет ноги, поднимаясь выше, выше и выше. Так тепло… - Сакура, пожалуйста. Са-ку-ра! Я одна. Одна. Вокруг только пыль и пепел. Мне больше не нужно дышать. Больше ничего не болит. Остывает в груди алый, мерцающий уголек. Скоро он станет твердым и холодным. Таким же черным, как пустота вокруг. - Ты мне нужна. Пожалуйста, останься со мной. Останься здесь… Кто здесь? Почему под плотно сомкнутыми веками так горячо и мокро? Кто беспокоит меня в моей пепельной колыбели? Этот голос, похожий на теплое молоко... - Очнись. "Где ты?" Я пытаюсь пошевелиться, но пепел лежит на груди камнем, не позволяя вдохнуть. Только мне становится все горячее, все больнее, а вязкое марево вокруг дрожит практически со стеклянным звоном. - Очнись, Сакура. "Забери меня отсюда! Меня кто-нибудь слышит?" Разгорается алым остывший уголек сердца, обжигая легкие. Тьма обнимает все крепче, но ее сил уже не хватает, чтобы удержать меня. Я падаю, беспомощно распластавшись, сквозь пепельные облака, из которых тусклыми многочисленными глазками подглядывают за мной звезды. Все быстрее, быстрее мое падение — небесные камни танцуют вокруг, пролетая, порой, насквозь, и в эти моменты становится не горячо, а холодно. И страшно. Страшно, потому что я не могу найти дорогу. "Говори со мной, пожалуйста. Забери меня. Я хочу остаться" - Я здесь, с тобой. Получается поднять веки. Но темнота не желает уходить, целуя в полуослепшие глаза, хватая за испачканные в золе запястья. Все ниже, ниже. Туда, где бешено вертится крохотный, с искорку, голубой шарик.

***

— Ино… Я полулежу в постели, аккуратно заправленной безликим больничным бельем, укрытая легким одеялом до пояса, и не могу понять, почему подруга виснет на моей шее, не в силах унять ручьи, бегущие из ее глаз. Я же просто спала, восстанавливая чакру после пожара в приюте, зачем эти слезы? — Ино, ты чего… Пытаюсь поднять руки, но с удивлением обнаруживаю, что от самых кончиков пальцев до плеч они обмотаны белоснежными бинтами. Странно… — Пятая тебя обещала убить, если ты выживешь, — Ино вытирает слезы моим одеялом. — Ты сумасшедшая, действительно сумасшедшая. — Я тебя не понимаю, — искренне говорю я, легонько отстраняя подругу от себя. — Ты почему не в форме? У тебя ведь сегодня дежурство. На Ино действительно нет формы ирьенина — лишь повседневная оранжевая футболка и светлые бриджи. Ее волосы наспех сколоты в пучок, и это меня удивляет — обычно Ино крайне щепетильно относится к прическе. — Нет, ты точно ненормальная, — смеется Ино сквозь слезы, вытирая их кулаком. — Ты чуть не умерла, лобастая. Сегодня уже четверг. — Что? Два дня? — Да, два дня, — передразнивает Ино меня. — Два дня в коме. Могла и не очнуться, спасибо твоей Мидори, это она тебя спасла. Кстати, где ты ее откопала? — Ничего не понимаю, — искренне говорю я, хватаясь за виски. — Ох, голова болит. — Повернись, — командует Ино. Подруга встает за моей спиной и кладет ладони мне на макушку, начиная исцелять. По привычке ищу сравнение для ее чакры. Если чакра Какаши-сенсея похожа на теплое молоко, то чакра Ино напоминает мне кофе с лавандовым сиропом. Она быстро снимает мне головную боль, а вместе с болью пропадают и танцующие в глазах пятна. — Погоди, — соображаю я вдруг. — Ты сказала, я была в коме? Почему? Теперь Ино выглядит весьма озабоченной. Она пристально смотрит мне в глаза, явно сравнивая между собой зрачки, и еще раз прикладывает окутанную чакрой ладонь к моему лбу. — Что последнее ты помнишь, — спокойно спрашивает Ино. — перед тем, как очнуться здесь? Я вздрагиваю. Перед глазами встает ревущее желто-белое пламя, пожирающее старое здание приюта, а в ушах начинают звенеть крики детей. — Пожар, — я облизываю губы. — Помню пожар. — А дальше? Что ты делала? — Хватит меня диагностировать… — Что ты делала, спрашиваю? Напрягаю память изо всех сил. Следующий вдох поступает явно мимо адреса, заставляя закашляться, а краска бьет в лицо, мгновенно окрашивая скулы. Ох, что же я делала… — Помню, как Саске вытащил меня и Какаши-сенсея из приюта, — перечисляю я. "Помню, как тащила тебя через Коноху в резиденцию Хокаге, — вторит внутренняя Сакура. — Что, стыдно? Последнее, что ты помнишь — расскажешь ли?" — Потом… Не помню, — лгу я, отводя взгляд. Ино устраивается на краю моей постели, удобно закидывая ногу на ногу: — Давай, я расскажу, — хмыкает Ино. — С самого начала. Я, значит, спокойно сплю в постели, видя во сне, как вышиваю себе свадебное кимоно. Тут на улице поднимается вой. Серьезно, такие вопли стояли, я думала, Мадара воскрес, не меньше. Врывается ко мне эта твоя Минори… — Мидори, — машинально поправляю я. — Ага, неважно. Врывается и вопит, что в деревне пожар, а Сакура-сенсей там одна. Вытаскивает меня из кровати в одних трусах и кубарем несется обратно на улицу, чтобы вломиться в чей-то еще дом. И, не переставая, голосит. Она за пятнадцать минут подняла на уши всю деревню, хуже набата. Ну, все на улицу выскочили, смотрим — действительно, пожар. Пока нашлись шиноби с Суитоном, пока разбудили Шестого, эта твоя ученица уже к тебе умчалась… Вспоминаю, как Мидори рвалась помочь, как истово лечила наглотавшихся гари детей, и становится ужасно стыдно. Я, обидевшись на Какаши-сенсея за то, что он надавил на мой ученический статус, сделала то же самое с Мидори, попытавшись защитить. До сих пор помню этот испуганный вскрик, когда разломанный мною паркет, взметнувшийся волной, не пустил ее за мной внутрь… Но я поступила правильно. В конце концов, я не позволила ей попасть в ловушку между глухой стеной и всеядным, голодным огнем. — Дальше, — прошу я Ино. — А что дальше, — фыркает подруга. — Прибежали к приюту, огонь до небес. Хьюги видят, что ты и еще двое внутри, тушить нельзя, все развалится, а огонь уже по траве пополз. Тут и Шестой подошел. Ну, заставили меня попытаться докричаться до тебя… Серьезно, всю чакру на тебя потратила! — Это я помню, — мотаю я головой. — Лучше скажи, как я тут оказалась. — А за это благодари своего сенсея, — немного повышает голос Ино. — Потому что только такой тупице, как ты, может прийти в голову замечательная мысль: "Меня только что достали из ада, а не пойти ли мне потратить последнюю чакру на лечение Хокаге?". Шестой сказал, ты свела его ожоги, залечила вывих и твое сердце остановилось. Если бы Мидори — и все же, где ты такое чудо откопала? — не пошла за тобой, вряд ли тебя успели бы откачать. У нее с перепугу получилась какая-то техника, которая запустила твое сердце, а потом Шестой принес тебя в госпиталь и пригрозил разобрать его по кирпичику, если тебя не спасут. — Вот как, — тихо говорю я. — А… Почему я в бинтах? — Тебе пришлось заново выращивать всю кожу, лобастая, — Ино передергивается. — Пятая больше суток над тобой стояла, пока… — Дальше я сама ей расскажу, спасибо. Распахнувшись слишком резко, дверь вминается ручкой в стену, а в дверном полотне появляется длинная вертикальная трещина. Я с трудом подавляю желание юркнуть под одеяло и снова впасть в кому, настолько жутко выглядит появившаяся внезапно наставница. Ее глаза так и мечут молнии, а гигантская грудь гневно вздымается. — Иди отдыхать, Ино, — цедит Пятая, не глядя на мою подругу. — Да, Тсунаде-сама. Изменившаяся в лице Ино выскакивает из палаты так быстро, что чуть не промахивается мимо двери. А Пятая подходит ко мне и хватает за плечи, не обращая внимания на болезненный вскрик — под бинтами, видимо, кожа еще совсем нежная. — Я тебя прибью! — рычит Тсунаде-сама, потряхивая меня, как деревце. — Дурная девчонка! Заигралась в героиню? Тебе лавры Наруто покоя не дают, я смотрю? — В меня не влезет столько рамена, — пытаюсь отшутиться я, но зубы опасно клацают рядом с языком. — МОЛЧАТЬ! Если еще хоть раз я увижу, что ты лезешь в пекло, я навсегда заблокирую твое Бьякуго! — Пятая даже не замечает, что по ее щекам течет. — Я тебе на лбу несмываемыми чернилами три правила ирьенина напишу, если ты их запомнить не в состоянии! Запрещаю тебе даже вспоминать четвертое, пока не научишься думать головой, прежде чем лезть в горящее, рушащееся здание! — Тсунаде-сама… — Что? Я уже много лет, как Тсунаде! Ты хоть понимаешь, что в этой деревне есть, екай тебя раздери, люди, которые любят тебя? Которые с ума сойдут, если ты погибнешь? Даже если ты не в курсе, такие люди есть! Пятая внезапно перестает орать и крепко обнимает меня, стискивая до боли в ребрах. Теперь я замечаю, что наставницу так и трясет, и становится очень стыдно. — Ты чуть не умерла в этот раз, — говорит Пятая, не отпуская меня. — Ты подвергла опасности Хокаге! Наплевала на командную работу и не дождалась помощи! Только за все это тебя можно навечно разжаловать в генины! — Да, сенсей, — горький комок встает у меня в горле. — Я понимаю. — Молчи! — Пятая отстраняется и внезапно с нежностью гладит меня по щеке. — Я тобой так горжусь! Но если ты посмеешь встать с постели до окончания реабилитации, я тебе вывихну обе ноги и приставлю к тебе Ли с судном! Передергиваюсь от такой страшной угрозы и поскорее киваю в знак согласия, делая максимально виноватый вид. Тсунаде-сама, наконец, постепенно остывает. Отпустив меня, она берет из дальнего конца палаты стул и садится рядом. Только сейчас я замечаю, что, несмотря на Хенге, под глазами сенсея залегли тени, а подведенные розовым блеском губы обкусаны. Но, несмотря на ужасные вещи, которые рассказали мне Пятая и Ино, чувствую я себя неплохо. Настолько неплохо, что ничего даже не болит, и больше всего беспокоят не бинты по всему телу, а отсутствие на мне хотя бы белья. Точно, мое платье сгорело… Просить Пятую принести мне одежду бесполезно, она, скорее, привяжет меня к кровати, чтоб и думать не смела о побеге. — А можно мне зеркало? — несмело прошу я. — Что у меня с лицом? — Типичная женщина, — фыркает Тсунаде-сама, выуживая из-за пазухи крохотное зеркальце. — Слава небесам, лицо не очень пострадало, а вот твои ноги… Но сейчас все хорошо. Почти не слушая, разглядываю себя в маленьком стеклышке величиной с половину ладони. Какой ужас. Пожар практически начисто слизал мои брови и ресницы. Придется использовать Хенге, пока они не отрастут. И губы теперь потрескавшиеся, как пустыня… Мне больно даже улыбаться. "Целоваться с Какаши было не больно, а улыбаться — больно?" Кончики ушей загораются ярким пламенем стыда. Пятая, не замечая этого, все рассказывает последние новости: о том, что приют уже начали восстанавливать, что с детьми все хорошо и некоторых уже разобрали по домам, что Кабуто понадобится несколько месяцев лечения позвоночника, но он справится, и в целом, пожар обошелся без последствий. А я практически не слушаю, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями, которые залили краской мое лицо и поселили сладкую истому в животе. О, что же я наделала… "А мне понравилось", — мечтательно вздыхает внутренняя Сакура. Едва я вспоминаю о сенсее, сердце окончательно теряет покой. Что же мне делать? Он наверняка решил, что я сумасшедшая — ворвалась, вылечила и накинулась с поцелуями. А как я бесстыже гладила его грудь, с ума сойти! В каком пруду мне теперь утопиться? Не восприняла ли я заботу об ученице превратно? Кто мне вообще сказал, что сенсей интересуется мною, как девушкой? Он просто пытался дать мне немного чистого воздуха, а я… "Если ты не прекратишь истерику, я начну петь!" — угрожает внутренняя Сакура мне. Но теперь угрозы собственного разума не могут меня успокоить. Я в панике. Что теперь будет? Сенсей больше никогда мне доброго слова не скажет, это точно! Будет смотреть на меня и видеть грязную извращенку! Нужно срочно выбраться отсюда и… "И разбить бедняге сердце, ты хотела сказать?" — уточняет внутренняя Сакура. "Да с чего ты…" "Ну, я-то, в отличие от тебя, не слепая", — хмыкает она. — Что за похоронный вид? — интересуется Пятая, прервав свой увлекательный рассказ, который я прекратила слушать давным-давно. — Чего грустная? У тебя, вон, даже шрамов не останется. — Я… В панике перебираю варианты, о чем говорить. Не делиться же с Тсунаде-сама своим позором, в самом деле! Сказать, что жалко сгоревшие брови? Только посмеется. Что же мне… Точно! — Я… Чувствую себя виноватой перед Мидори, — выпаливаю я. — Если бы не она, пожар мог унести не только мою жизнь. Ей всего пятнадцать, но она поступила намного разумнее меня, тем более, что находится в чужой деревне. А я накричала на нее. — По поводу? — Она сунулась за мной в приют, — вздыхаю я, комкая край одеяла. — А я… Испугалась за нее. Просто не хотела, чтоб она пострадала. — Ах, эти отношения "учитель-ученик', — хмыкает Тсунаде-сама. — Удивительно, насколько такая связь может быть крепкой, правда? Для многих шиноби учитель подчас заменяет половину мира. Он тебе и самый лучший друг, и советчик, и потерянный в нежном возрасте родитель, и первая любовь… Стараюсь не краснеть, на что уходят все мои силы. — Вы все время забываете, что ученик для учителя — тоже семья. Эти узы — обоюдны. Но, кажется, теперь ты понимаешь — легче погибнуть самому, чем смотреть, как страдает твой ученик, да, Сакура? — Пятая смотрит сквозь меня. — А ученики все пытаются защитить тебя, искренне считая, что кроме них, этого сделать некому. Порой между ребенком и родителем связь не настолько крепка. "Кстати, о родителях. Ты чуть не умерла, где наша мать?" — оживает внутренний голос. — Сенсей, — я вздрагиваю от мысли о матери. — Моя мама в курсе? Только не говорите, что… — Боюсь, у меня не было ни малейшего шанса скрыть это от нее, — хмыкает Пятая. — Вся деревня в курсе, что ты сделала. Думаю, скоро начнется паломничество, потому что под окнами уже стоит с десяток человек с цветами и сладостями. Но сейчас я к тебе их все равно не пущу. Нужно еще поспать. — Но я не хочу… Поздно — Тсунаде-сама прикасается к моему лбу, и сонливость наваливается мгновенно и неудержимо. Я падаю на подушку, зевая во весь рот, и только успеваю понять, что Пятая применила ко мне то же дзюцу, что и для тяжелораненных перед операцией, только частичное. — Пока ты спишь, я немного займусь твоими ожогами, — Пятая пускает чакру в палец и аккуратно разрезает бинты. — Не переживай, кошмаров больше не будет. Я снова в невесомости, между мирами, там, где меня никто не обидит и нет боли. Но теперь вокруг нет пепла. Я качаюсь на ласковых волнах прибоя, теплых, как молоко, и море тихонько поет мне на ухо. Спокойствие и безмятежность наполняют мою душу. Я так счастлива… "Не исчезай", — шепчут мне волны. — Кто это? "Побудь со мной…" Я ничего не вижу, только чувствую, как меня кто-то осторожно берет на руки. Запах черешни и зеленого чая кружат голову сильнее любого наркотика, и я, всхлипнув, тянусь вслед за его дыханием. "Моя хрупкая девушка с силой сотни…" Сажусь на кровати резко, забыв про сон. Вся дрема слетает вмиг. Как долго я спала? В палате нет часов, но, судя по солнцу, время близится к закату. Я должна выбраться отсюда. Я должна увидеть сенсея немедленно. Сказать, что ни о чем не жалею. Но как? Не идти же голой, в самом деле? Нужна одежда, срочно! Вскакиваю из постели. Голова мгновенно идет кругом — два дня комы и многочасовой сон меняют пол с потолком местами. Мне приходится опереться на спинку кровати, чтобы не упасть, и только теперь я замечаю, что вся палата уставлена цветами. На подоконнике, на тумбочке, на полу стоят вазочки с букетами, лежат мягкие игрушки и сладости в небольших пакетиках. Становится не по себе — слишком похоже на мемориал. Я же, екай вас раздери, еще жива! Но цветы, тем не менее, очень красивы, и я хихикаю, обещая себе потребовать с Ино при встрече процент. Сую нос в ближайший из букетов, понюхать, и нахожу открытку. Машинально развернув один из пакетиков с едой, вгрызаюсь в яблоко и читаю: "Сакуре от Гая и Ли. Пусть твоя сила юности цветет, подобно весенней вишне!". Смешанные чувства овладевают мной. Одновременно и неловко, и приятно… Неловкость, наверное, сильнее. А что в другом букете? О, он от Ируки-сенсея, как это мило… Киба прислал ромашки с короткой запиской: "Спасибо за младшего". От Саске я не нахожу даже одуванчика... "А ты думала, — ехидно спрашивает внутренняя Сакура, — он тебя спас и резко вышел к свету? По-твоему, что он должен был сделать, стоя в окружении смотрящих на него шиноби? Глазеть, как ты заживо горишь, его жена? Да после такого его не просто в тюрьму — его бы на кунай посадили". "Бывшая жена", — поправляю я машинально. "Бывшая ты будешь, когда символ Учих со шмоток отпорешь! Или ты думаешь, достаточно того, что Какаши нам бумаги нужные сделал?" Мысленно ставлю галочку: надоеда в подкорке права, нужно отпороть, наконец, символы Учих… Хм, еще два букета — один, внезапно, от Кабуто, а второй… Я лезу понюхать маленький, скромный букетик из последних осенних цветов. Ино не продает такие в своем магазинчике. От кого? Записки нет… Брякающий звук нарушает тишину в палате. К шнурку, удерживающем стебли вместе, привязан одинокий бубенчик. Я понимаю, от кого эти цветы, и сердце делает кульбит. Нужно выбираться, срочно! Что делать? Дергать дверь бесполезно — закрыта на ключ. Из окна бежать — не в одних бинтах же! Всего этажом выше находится мой кабинет, в котором достаточно одежды, но я туда не доберусь… Идея загорается в мозгу, подобно яркой лампочке. Прокусив палец, прижимаю ладонь к полу: — Призыв! — Рада, что вы очнулись, Сакура-сан, — слышу я вежливый мелодичный голосок. Появившийся клон Кацую настолько мал, что мне приходится практически лечь на пол, чтобы разглядеть ее. Насколько же мало у меня чакры! — Кацую-сама, скажите, а Мидори еще в Конохе? — изнывая от нетерпения, спрашиваю я. — Да, она как раз тренируется сейчас с одним из моих клонов. — Какая удача, — бормочу я. — А вы могли бы передать ей, что я хотела бы поговорить? Слизень исчезает, не ответив, и я догадываюсь, что моя чакра совершенно на исходе. Думаю, нечего и помыслить о том, чтобы спускаться через окно — сорвусь и переломаю ноги. Время тянется, будто резиновое. Пока я жду, скрестив ноги и закутавшись в одеяло, успеваю трижды передумать и трижды же — преисполниться отвагой снова. Если бы я могла залезть в голову к сенсею и узнать все наверняка! Жаль, нельзя поменяться талантами с Ино. Или с Наруто — вот уж, кто в сердцах людей читает лучше, чем между страницами книг… — Сакура-сенсей, вы очнулись! Появившаяся в окне Мидори кидается мне на шею, заставив болезненно зашипеть. — Ой, — Мидори отдергивает руки от меня. — Простите, умоляю! Вам еще больно! — Не столько больно, сколько неожиданно, — бормочу я, поводя обмотанными бинтами плечами. — Не обращай внимания. Как твои дела? Мидори придвигает стул и садится на него лицом к спинке. Ох, ну и характер — попробовала бы я провернуть то же самое в настолько коротких шортах! Да я сидеть бы не смогла от стыда! А топик… Это топик или нижнее белье на кнопках? — Все замечательно, — рапортует Мидори, встряхивая своими хвостиками. — Тренирую свою технику с Кацую-сама и еще две, которым меня научила Тсунаде-сама. — А что насчет той, со стихией Молнии? — любопытствую я. — Можешь показать? Теперь Мидори озадачена: морщит носик, прикусывая большой палец: — Я… Могу, но это же будет больно… Стойте, придумала! Теневое клонирование! Появившийся дубль Мидори выглядит в духе первых попыток Наруто: он кажется полупрозрачным и больным. Ревниво радуюсь: все же я лучше контролирую чакру — мои клоны не похожи на жертву допроса Ибики-сана. Мидори тем временем аккуратно и медленно складывает печати: их достаточно много, семь подряд. — Лошадь — для контроля силы, — бормочет Мидори под нос, — собака для концентрации… Обезьяна, еще раз лошадь… Искусство ниндзя: шоковая терапия! Мидори резко прижимает ладони к своему клону, и я слышу чириканье — такое же, как при Чидори, только совсем тихое и однократное. Под руками девочки проскакивает разряд и неудачный клон, выгнувшись, с хлопком исчезает. — Однако, — уважительно киваю я. — Эта техника запускает сердце? — Не совсем, — смущается Мидори. — Только поправляет ритм… Хокаге-сама показал мне, как рассчитать мощность, когда принес вас в госпиталь. Настает время краснеть: воображение услужливо рисует меня на руках у сенсея. Обуглившуюся, в клочках полусгоревшего платья… Какой стыд! Это так он видел меня, когда я ввалилась в кабинет? Лучше бы я так в приюте и осталась! — Только на вас, сенсей, эта техника все равно не сработала, — разводит руками Мидори, не замечая, что мой взгляд остановился, а лицо наполнилось ужасом. — Мне пришлось… Мидори красноречиво делает вид, что выполняет непрямой массаж сердца. — Тсунаде-сама велела сделать это мне, — застенчиво улыбается девочка. — Потому что… Ну… — Она была нетрезва и боялась не рассчитать и переломать мне ребра? — понимающе улыбаюсь я. — Не делай такие глаза. Для нее это нормальное явление. — Просто, — смущается Мидори, — она так ругалась… Даже на Хокаге-сама накричала, ужас! Если бы на нашего Казекаге-сама так кричали, этого несчастного потом собирали бы по всей Суне, наверное! — Ну, Гаара не настолько жесток, как ты думаешь, — улыбаюсь я. — И да, наш Хокаге — очень добрый человек. — И симпатичный, — хихикает Мидори озорно. — Только старый такой, ему уже лет пятьдесят, наверное! — И вовсе не пятьдесят, — оскорбляюсь за сенсея я. — Только вот Саске-сан все равно самый красивый парень в Конохе, — мечтательно тянет Мидори, и я давлюсь просьбой, которую уже практически озвучила. — Что-о-о? Саске? Красивый??? Мидори закидывает руки за голову и тянется, как кошка: — Очень, — с придыханием шепчет она. — Такой… Загадочный… Роковой… Я просто утонула в его глазах! А эта его рубашка… Какие у него мышцы! Тело бога! — Да ты с ума сошла, — искренне изумляюсь я. — Тебе не может нравиться Саске! — Почему-у-у? Разве вы, сенсей, не считаете Саске-сана красивым? Теряюсь. Что ответить? Да, Мидори, он красив, но эта его красота — лишь золоченая скорлупа гнилого ореха? Он — темный екай в обличии ангела? Не может быть, что в глазах Мидори сейчас стоит романтическая поволока, скулы порозовели, а голос срывается то на влюбленный шепот, то на восторженный визг! "Это так, это ТАК он нас с тобой видел? — кашляет внутренняя Сакура. — Кошмар! Мы с тобой выглядели, как две дуры!" — А какой он сильный! — Мидори, охваченная экстазом, прижимает руки к груди. — Это ведь я его попросила спасти вас! А он так посмотрел — у меня душа запела! А потом это его огромное дзюцу, и… — Ты что, не знаешь, что ли, — резко прерываю я стоны счастья глупышки, — Саске — нукенин, ниндзя-отступник! Он — не тот человек, который нужен в пятнадцать лет! "Дошло? А? А?" — Я уже взрослая, — оскорбляется Мидори. — Я сама разберусь! Саске-сан пригласил меня в ресторан, и я сказала, что подумаю! Но я уже все решила! Судя по лихорадочно горящим глазам Мидори, сейчас бесполезно что-либо говорить. Она наглухо пропала в Саске, растворившись с первого взгляда, как и десятки девчонок до нее. И, скорее всего, я попаду за это в ад, но сейчас я не стану разубеждать наивную Мидори — мне все еще нужна помощь. — Ну, может быть, я и ошибаюсь, — заставляю себя улыбнуться, — а вообще… Мне очень нужна твоя помощь для одного секретного дела, Мидори! Поможешь мне… как подруге? Сработало! Она кивает, кивает! Ах, Сай, спасибо тебе за науку — фальшивая улыбка сработала! — Этажом выше, прямо над нами — мой кабинет, — делаю я умоляющие глаза. — Ты могла бы забраться по стене, в окно? Рамы должны быть не заперты. В большой спортивной сумке лежит одежда. Найди мне что-нибудь, мне очень нужно! — Но Тсунаде-сама запретила вам выходить из палаты, — колеблется девчонка. — Что ты, — я притворно машу рукой в успокоительном жесте. — Мне просто очень неловко, что я сейчас в одних бинтах. Мне было бы комфортнее, если бы мне разрешили одеться! Пожалуйста, ты моя последняя надежда! Так, а теперь вспомнить, какими глазами Наруто смотрел в детстве на меня, если что-то хотел выпросить… Большими, влажными, грустными глазами, да! Работай, работай! — Хорошо, — сдается Мидори. — Но я не принесу вам обувь, Сакура-сенсей! — Да, конечно, — улыбаюсь я, — куда мне выходить отсюда? — Ладно… Мидори скрывается с глаз, упруго скользнув по стене наверх, а я замираю в ожидании. Обувь была бы не лишней, но босиком я добежать до резиденции Хокаге могу, а голой — точно нет. И все-таки… Саске, что ты задумал? Ресторан? С… Мидори? Он меня-то ни разу не то, что в ресторан — в Ичираку не сводил на свидание, считая, что поесть можно и дома. А тут вдруг… Серьезно? После первой же просьбы незнакомой девочки-подростка отправился спасать "предавшую" его жену и ненавистного учителя?.. Ладно, я подумаю над этим позже. Еще не вполне прояснилась голова после комы — не каждый день я практически умираю. Возвращается Мидори с охапкой тряпья — из сумки она выудила мою старую синюю тренировочную юбку, короткую красную тунику и не самое лучшее, но хотя бы чистое, белье. К тому же, Мидори захватила моток бинтов, которые я использую для фиксации подсумка. Наскоро переодеваюсь, напяливая одежду поверх повязок, и забираюсь под одеяло, чтобы усыпить бдительность ученицы. — Я бы поспала еще немного, — вру я, изображая зевок. — Кажется, мне еще нужен отдых. — Хорошо, Сакура-сенсей! — Мидори почтительно кланяется. — Отдыхайте, пожалуйста! Она уходит тем же путем — в окно, а я притворяюсь спящей на случай, если кто-то все-таки шпионит. Нет, ключ в замке не поворачивается, значит, пора. Выбираюсь из окна осторожно, едва не сорвавшись. Мне требуется много сил, чтобы спуститься, будто я еще сопливый генин. Но… Резиденция Хокаге величественно возвышается над Конохой. И я крадусь к ней, обмирая от ужаса от предвкушения предстоящего разговора с сенсеем и желая этого больше всего на свете. Труднее всего ни с кем не столкнуться — я то и дело отшатываюсь к кустам, стараясь не попасться на глаза случайным прохожим. Меньше всего мне нужно, чтобы кто-то увидел, как я босиком, в бинтах сбегаю из Госпиталя. Чего доброго, Тсунаде-сама исполнит свою угрозу, и мне придется до конца лечения слушать о силе юности и считать отжимания Ли! К счастью, навыки ниндзя за пару дней комы никуда не делись — спасибо учителям, до потери пульса тренировавшим меня двигаться тише, чем движется паучок по своей паутинке. Вот уже надо мной стены резиденции, и я устало приваливаюсь к ним, переводя дыхание. Густые кусты сирени, растущие островками вдоль стен здания, прячут меня от взглядов бдительной охраны, но я поднимаю глаза наверх и вижу распахнутое настежь окно. Внезапно злюсь: сейчас заберусь в это окно я, а завтра — ночной убийца? Неплохо бы подкинуть Какаши-сенсею мысль о том, что нужно усилить охрану его кабинета… Сажусь там, где стояла, прямо на землю, подтягивая ноги к груди и обнимая колени. “Эй… Внутренняя? — мысленно зову я. — Ты здесь?” “Где мне еще быть? — мгновенно откликается она. — Разве в твоей головенке можно побыть в одиночестве?” “Не язви… Слушай, помоги мне, а? Ты, вроде, смелее меня, а я очень боюсь…” Дожила — прошу помощи у собственной шизофрении. Следующая остановка — смирительная рубашка и успокоительные пилюли, не иначе. “Ты живешь со мной практически с рождения, и так и не поняла — я не твоя шизофрения, — вздыхает внутренняя Сакура. — Я — это все то, о чем ты не хочешь говорить вслух. Ты постоянно просишь меня замолчать, лжешь себе, лжешь другим, а потом удивляешься, что я кричу все громче. Просто иди уже и скажи ему все теми словами, которые выбрала бы я, и они будут самыми правильными, потому что будут правдой” “Что я ему скажу? — у меня нет сил даже спорить. — Что он горячее Катона и от его поцелуя у меня в животе до сих пор порхают бабочки?” “Видишь, ты уже начала понимать. А теперь скажи это не мне, а ему”. Я закрываю глаза. Система циркуляции чакры встает перед моим мысленным взором в мельчайших подробностях. Я вижу голубоватую сетку каналов, опутывающих мои органы и едва теплящееся в самой глубине тела пламя. Я вымотана. За последние пару месяцев я потратила больше чакры, чем могу произвести, и сейчас действительно должна лежать в постели и не поднимать ничего тяжелее ложки. Пользоваться Бьякуго я не смогу еще очень, очень долгое время, иначе останусь инвалидом. Но если я совсем чуть-чуть ускорю выработку чакры… Огонек в глубине тела разгорается неохотно, но мне и не нужен костер — лишь немного ускорить бег чакры по телу. Сосредоточить всю ее в стопах, ладонях и коленях, приникнуть к стене, прилипая к ней, подобно мухе. Оглядеться по сторонам, высматривая нежелательных свидетелей, и… Когда чакра снова иссякает во мне, я уже сижу на подоконнике в кабинете сенсея. Как неосторожно с его стороны не закрывать окна! Спрыгиваю на пол, пригибаясь ниже уровня подоконника, и перекатываюсь так, чтобы меня невозможно было увидеть с улицы. Проникновение успешно выполнено! Теперь можно встать и… Что. Здесь. Происходило? Я выпрямляюсь, не в силах осознать увиденную картинку. Обычно такой аккуратный, прибранный кабинет выглядит так, будто подвергся нападению Акацки. Книжные шкафы перевернуты, и по всему полу разбросаны свитки. Кипы отчетов сметены с рабочего стола — частично измятые, частично опаленные. На противоположной от окон стене я вижу черное пятно — след от Катона, не иначе, а дверь выглядит обугленной. Квадратная шляпа Хокаге заброшена на люстру и задумчиво качается там. А посреди всего этого великолепия на диванчике спит сенсей — босой, без банданы, в простой джонинской форме с этой не дающей мне покоя футболкой без рукавов, прикрыв глаза рукой. Он выглядит измученным и беззащитным, и мое сердце пропускает удар. Что здесь произошло? “Сенсей…” Пепельные волосы Какаши-сенсея разметались без протектора, наполовину прикрывая лицо. В животе звенит струна, заставляя прижать к нему кулак и прикусить губу. Что со мной? Откуда этот поток нежности, сметающий последние барьеры в моей душе? Что делать? Кажется, я больше не могу воспринимать Какаши-сенсея только в качестве учителя. Мне хочется коснуться его волос, пропуская их между пальцами, сказать, что все будет хорошо, и… Если сейчас ничего не получится, как мне потом вернуть наше общение в русло “учитель-ученик?” — Кто бы вы ни были, убирайтесь, — бормочет Какаши-сенсей, не открывая глаз. — Хокаге не в настроении. Замираю, не делая ни единого движения. Оба глаза сенсея все еще закрыты, он не мог меня увидеть, так как…? — Ты слишком громко дышишь, идиот, — вздыхает сенсей. — Клади проклятый отчет на стол и проваливай, пока мне лень. — Не спите на закате, сенсей, голова будет болеть, — вырывается у меня, после чего я мгновенно делаю прыжок в сторону на случай, если полетит кунай. Но Какаши-сенсей, услышав мой голос, просто взмахивает руками и ногами, не разобравшись в них, и кулем падает с диванчика, вырывая у меня смешок. — Сакура! — сенсей открывает один глаз, потирая затылок, которым, кажется, все же стукнулся. — Что ты здесь делаешь, тебе нужно быть в больнице! — Я… Что здесь произошло? — не выдерживаю я. — Опять АНБУ? Вы в порядке? Какаши-сенсей обводит бардак в кабинете мутным взглядом и вдруг зажмуривается, улыбаясь: — Ох. Я… Свиток один искал, в общем. Неважно. Как ты? Внезапно еще острее ощущаю, что стою перед сенсеем босая, в бинтах, страшной синей юбке и с обгоревшими бровями. Ох. Максимальная неловкость. — Все в порядке, — пожимаю я плечами, стараясь выглядеть беззаботной. Сенсей встает одним движением, будто перетекая, а у меня выходит из груди весь воздух. Что, я теперь буду всегда так реагировать? Ох, во что я ввязываюсь? — Ты меня очень напугала, — мягко говорит учитель. — Я… Простите меня, — комок встает в горле, когда я рассматриваю снизу вверх измученное лицо Какаши-сенсея. — Мне стоило сначала позвать на помощь. Но там были дети, и я… — Все хорошо, Сакура. — Нет, не хорошо, — мотаю я головой. — Я не хотела, чтобы вы лезли за мной в огонь, и… Ваше плечо! Вывих зажил? Какаши-сенсей удивленно косится на свое плечо, будто видит впервые. Кажется, он даже забыл о том, что падающими обломками его едва не изувечило. “О чем ты там толкуешь? Забыла, зачем пришла?” — Со мной все в порядке, — мягко уверяет сенсей. Как он может? Как может смотреть такими добрыми глазами после того, как я его обидела? Фактически вынудила пойти на верную смерть? Лучше бы он орал, честное слово, потому что вина нарастает в груди снежным комом, и сказать то, зачем я пришла, все труднее и труднее! “Так, собери волю в кулак! Тсунаде-сама не воспитывала в нас труса! Ты что, хочешь быть, как она? Не успеть сказать самое важное, а потом оплакивать?” От моральной пощечины, выписанной внутренней Сакурой, я прихожу в себя. Сенсей стоит буквально в шаге от меня, улыбается под своей идиотской маской, и мои колени дрожат все сильнее. Но я должна сделать это, обязана! — Я… — делаю судорожный вздох, набираясь смелости. — Я ни о чем не жалею. Сенсей приподнимает бровь: — Ты о чем? “Я не могу!” “Соберись, тряпка! Вспомни Хинату! Насколько она была стеснительной, но и то нашла в себе силы, и теперь путешествует с Наруто, а ты?” Внезапно решаюсь. Делаю шаг к сенсею и поднимаю руки, хватаясь за его плечи, задираю голову — насколько же он выше меня! — и выпаливаю: — Я не знаю, правильно ли поняла, и, возможно, я выгляжу полной дурой. Но если я не ошиблась, то хочу, чтоб вы знали: я не жалею о том, что сделала после пожара. Здесь, в этом кабинете. И я хочу этого. Я хочу всего, что вы можете мне предложить. “Кьяяяяя! Наконец-то!” — Сакура… — сенсей выглядит ошарашенным, но меня уже несет, я не могу остановиться. — Тот разговор с Тсунаде-сама! Вы сказали, что перестанете опаздывать! Он был… он был обо мне? “Почему он молчит?” Я, приоткрыв рот, потому что перестало хватать воздуха, изучаю склоненное надо мной лицо, не замечая, что мои пальцы впиваются в плечи Какаши-сенсея с угрозой оставить синяки. “Почему молчит???” Обычно лениво прикрытые, глаза сенсея распахнуты. Я машинально поднимаю ладонь, чтобы прикрыть шаринган, помня о том, что Какаши-сенсей не может его дезактивировать, но от моего прикосновения тот отшатывается на целый шаг. Это приводит меня в чувство вернее выплеснутого в лицо стакана воды. Что я делаю? Что творю? Почему решила, что это был разговор обо мне? Нужно бежать. Под ногу попадается свиток, и я едва не падаю, опрометью кинувшись ко все еще открытому окну. Но на запястье смыкаются железные пальцы, а через миг меня дергают обратно, и я влетаю носом в обтянутую футболкой грудь сенсея. Издав придушенный писк, понимаю, что ноги перестают держать, и вцепляюсь обеими руками в пресловутую футболку на талии учителя, сгребая в горсти и безбожно растягивая. — Сакура, — тихо говорит сенсей. — Я… Не могу ни о чем думать больше, кроме того, как целовала вас, Какаши-сенсей. У меня уже нет дороги назад, я в совершенно безвыходной ситуации. Даже умник-Шикамару не смог бы разрулить такой пат. Остается только кинуться, очертя голову, в очередной пожар, и надеяться, что там я и останусь. — Сакура... — Когда я была в коме… — от моего всхлипа в грудь сенсей почему-то вздрагивает, — я оказалась в таком темном, страшном месте. Там была только зола и темнота, и ничего вокруг. Я не могла дышать, не могла пошевелиться… Но я слышала, как меня зовут, и пошла на звук. Это были вы, да? Я точно знаю, это были вы! Вы просили меня остаться с вами! Я осталась! Осталась, Кьюби меня побери! Я набираю побольше воздуха в грудь — мне еще столько нужно сказать! Но… Подняв на сенсея взгляд, я встречаюсь с его глазами — они оба распахнуты, и в красном зрачке шарингана бешено крутится один томоэ. И, не успеваю я отругать Какаши-сенсея за пользование шаринганом, как он затыкает мне рот поцелуем, прямо через маску, будто снова делится воздухом. Мгновенно сдуваюсь, а колени превращаются в желе, и если бы сенсей не держал меня, я, наверное, рухнула бы на пол. Сердце успевает трепыхнуться всего два раза, как Какаши-сенсей отстраняется, добившись цели — я замолчала. Ох, мои ребра, как же оно бьется, глупое! — Ты не понимаешь, — мягко говорит сенсей, не замечая, что я тянусь вслед за его лицом. — Я… намного старше тебя. Не успеваю придумать ответ, как вдруг ручка двери кабинета поворачивается, и еле слышный скрип вплетается в диалог. — Шестой-сама, к вам посетитель! — слышу я голос стражника из коридора. “Сделай что-нибудь!” Моя рука скользит в притороченный на пояснице подсумок сенсея, выхватывая кунай. Мгновение — и он уже торчит в косяке, в опасной близости от увеличивающейся щели, по самую рукоятку уйдя в дерево. — Понял. Господин Шестой очень занят, зайдите попозже! — дверь мгновенно захлопывается обратно. — Мне начинать тебя бояться? — улыбаясь из-под маски, шепчет сенсей. От его взгляда я снова теряю опору под ногами. Как можно смотреть так, что душа превращается в фестиваль фейерверков? Где все это пряталось годами в нашем сдержанном, прохладном учителе? Разве мало мы шпионили за ним в детстве, пытаясь поймать на чем-то сугубо человеческом? — Это всего лишь разница в цифрах, — шепчу я, не отводя глаз. — Моя вина — я опоздала родиться. Сенсей аккуратно берет меня за плечи, лишь в последний момент отдергивая руки, будто ошпарившись. Поняв, я мотаю головой, и челка, не удерживаемая банданой, лезет мне в глаза: — Мне не больно. Все в порядке. — Тебе не обязательно это делать, — сенсей снова кладет одну руку мне на плечо, а вторую, не сдержавшись, запускает мне в волосы на затылке. — Я способен себя контролировать. Я не хочу, чтобы ты за что-то платила мне. — Как ты можешь… Пальцы Какаши-сенсея мгновенно выпутываются из отрастающих прядей. Я смотрю на него озадаченно, пока догадка не озаряет мою пустую голову. Точно. Саске хватал меня за волосы. Он думал, что я… — Я ни за что не плачу. Это мое решение и мое желание. Но все это не имеет смысла, если в тот день вы говорили с Пятой не обо мне. Вот и все. Я это сделала. Я сказала. Теперь будь, что будет, я приму любой исход с достоинством. Почему же он молчит и только смотрит? Чертова маска не дает прочитать его лицо… — Так… Вы говорили не обо мне? — спазм сжимает мне горло, и вопрос я задаю шепотом. — О тебе, — выдыхает сенсей, сжимая пальцы на моем плече. — Но… — Мы можем хотя бы попытаться. Никто не обещает, что будет просто, но я хочу этого, — я снова хватаюсь за сенсея, будто боясь, что он сейчас превратится в дым и улетучится. Какаши-сенсей медленно поднимает руку. Он касается своей маски на переносице… Он хочет ее снять? Маска ползет вниз с мучительно медленной скоростью, и, едва обнажается спинка носа, я вдруг накрываю его ладонь своей: — Тебе не обязательно этого делать, — снова, не замечая этого, перехожу я на “ты”, — если не хочешь. Мне не принципиально. Я все равно этого хочу, как бы ты ни выглядел. — Но ты уже видела мое лицо, — усмехается сенсей, не убирая руку от маски. Я отрицательно качаю головой: — Нет. Я видела Сукеа. Человека, который прячется за фотокамерой и не хочет, чтобы его узнали. Я видела его, а не Какаши Хатаке. — Тогда закрой глаза, — шепчет сенсей, заставляя мой разум взорваться от его интонаций, — потому, что я планирую поцеловать тебя прямо сейчас. Всхлипнув, я опускаю веки, а в следующий момент мой рот накрывают поцелуем. “О, да-а-а-а!” — вопит мое подсознание в судорогах счастья. Я раскрываюсь навстречу поцелую мгновенно и полностью, и мне требуется все мужество и силы, чтобы просто стоять. Он касается моих губ так осторожно, будто боится, что я исчезну. Я отвечаю ему, не в силах сдержать тихий всхлип, и чувствую, как его пальцы на моем плече сжимаются сильнее, а судорожный вдох опаляет губы. Так вот, как оно бывает… “Совсем не похоже на искусственное дыхание рот-в-рот, да?” “У нас крыша поехала?” — переспрашиваю я внутреннюю Сакуру. “Не уверена, но я не против! Йехху-у-у-у!” — Теперь я правильно пахну? — мурлычет сенсей мне в губы, пока я пытаюсь продолжить прерванный поцелуй. — О, Сакура, пожалей меня, я же сейчас умру. От него и вправду снова пахнет черешней — еще сильнее, чем прежде. Никакого запаха пепла и золы. Голова кружится все сильнее, сильнее, и пол все-таки уходит из-под ног, а когда я открываю глаза, маска — чтоб ее! — уже снова натянута до самых глаз, а сенсей держит меня в объятиях, с тревогой заглядывая в мое лицо. — Это будет непросто, — облизывая губы в тщетной надежде снова ощутить вкус черешни, шепчу я. — Нам… нельзя афишировать. — Саске? — мгновенно понимает Какаши-сенсей. — Саске… Внезапно понимаю, что нужно уходить. Эмоциональный градус зашкаливает, так и с ума сойти недолго. Не совсем восстановившийся после комы мозг кипит, и как бы мне ни хотелось остаться, еще один такой поцелуй — и я точно или умру, или стану дурочкой. Я встаю, неловко поправляя дурацкую синюю юбку и наполовину размотавшиеся бинты. — Мне… нужно идти, — грустно улыбаюсь я, цепляясь одним пальцем за ладонь сенсея. — Тсунаде-сама обещала вывихнуть мне обе ноги, если я уйду в самоволку. — О. — Ничего, меня есть, кому прикрыть. Но придется полежать и полечиться, — вздыхаю я. — Простите, что так ворвалась, сенсей. — Сакура... Какаши-сенсей приподнимает мое лицо одним пальцем, легонько пройдясь по щеке ладонью. — У меня есть для тебя миссия ранга не меньше, чем S, — улыбается сенсей, заставляя мое сердце снова трепыхнуться. — Пока ты будешь отдыхать, научись называть меня по имени.