За углом начинается рай

— Разрешите вам представить новую главу медицинского департамента Конохи, а также старшего ирьенина будущего нового Госпиталя… Сакуру Харуно. Я вцепляюсь в высокую деревянную спинку кресла Какаши-сенсея, изо всех сил стараясь не упасть. В голове нарастает звон, а глаза расширяются все сильнее. Слова сенсея выстрелили в висок, подобно пуле, и на мгновение мне даже кажется, что едва прозвучало из его уст мое имя, как я умерла, и сейчас испытываю предсмертные галлюцинации… Все Каге изумленно молчат и только переводят взгляд с меня на Какаши-сенсея и обратно. Только Гаара сидит с таким видом, будто давно в курсе, и даже несколько скучает. Первым в себя приходит Райкаге — он разваливается в своем кресле, взмахивает мощной ручищей и оглушительно смеется: — Я понял, господа, — могучий смех Райкаге поднимается под самый потолок конференц-зала, собираясь там в клубы, — у Хокаге сегодня очень хорошее настроение. Какое своеобразное чувство юмора, не находите? — Кто-то еще, — подчеркивает Какаши-сенсей, — из уважаемых Каге считает, что я шучу? От его ледяного тона вздрагивает даже Мизукаге, переставая облизывать Какаши-сенсея сладким взглядом, и несколько отодвигается. Каруи, телохранительница Райкаге, впервые за весь саммит перестает бдительно обшаривать помещение взглядом и смотрит в упор на меня, будто тоже не верит своим ушам. Я молчу и только стараюсь контролировать свои дрожащие ноги, чтобы не рухнуть прямо здесь. Единственная здравая мысль, которая изо всех сил бьется пульсом в моих висках — не показывать своей паники. Я должна делать вид, что, максимум, приятно удивлена. Но как? Глаза бегают от одного Каге к другому, пытаясь понять их настрой — разве с таким бегающим взглядом можно выглядеть уверенно? Все, что я могу — уставиться на постукивающий по столешнице палец Райкаге, и не отводить глаз. Сорванный заусенец. Сломанный ноготь... — Какаши, а еще моложе никого не смог найти? — каркает Ооноки, тоже засмеявшись. — Я слышал, в этом году выпуск Академии особенно велик, может, стоило подобрать какого-нибудь талантливого генина? — Просто в Конохе не нашлось второго такого же, как ты, старого пердуна, — сквозь зубы цедит Куроцучи. — А где эта ваша Пятая, кстати? — не успокаивается Райкаге. — Что, помидоры сажает на заднем дворе? На пенсию ушла? Почему не она, а эта девчонка? Хокаге, при всем моем уважении, она ребенок! — Даже Пятая-сама признает талант Сакуры, — тихо произносит Гаара, будто бы ни к кому конкретно не обращаясь. — Вы считаете, что разбираетесь в вопросе лучше, Райкаге-сама? — Ну еще бы вы промолчали, Казекаге! — разводит руками Ооноки. — Я об этом даже не мечтал! — Серьезно, Хокаге-сама, — Мизукаге Мэй тоже откидывается на спинку кресла, складывая руки на внушительной груди. — Идея с Госпиталем… заслуживает того, чтобы ее рассмотреть пристальнее, но доверять управление вчерашнему подростку… — А третьему ученику вы уже приготовили мягкое кресло? — добавляет Райкаге, недобро на меня покосившись. — Наруто получит ваш плащ и шляпу однажды, Сакура, стало быть, место начальницы госпиталя… С вами, Хокаге, все понятно, я почему-то не удивлен... Боковым зрением вижу, как Шикамару с тревогой косится на меня, а затем смотрит на Темари. Та делает большие страшные глаза и незаметно щиплет его за плечо. Шикамару снова моргает ей, и Темари повторяет этот жест, только теперь с заметной силой. — Может быть, уважаемые Каге желают обсудить решение Хокаге-сама за чашечкой чая и ароматными фруктами? — предлагает Шикамару громко. — Вчера утром в Коноху прибыли совершенно замечательные мандарины из страны Овощей. — Было бы замечательно, — внезапно поддерживает Гаара. — У меня тоже в горле пересохло, — кивает Мизукаге. — Я попрошу охрану принести фруктов, — Шикамару делает шаг в сторону дверей, но Темари аккуратно придерживает его за край джонинского жилета, после чего с намеком смотрит на меня. Я с трудом фокусирую ошалевший взгляд на Темари-сан, не понимая, что она пытается до меня донести. Темари беспрестанно переводит взгляд с меня на дверь, и, в конце концов, отчаявшись, громко говорит: — Пусть сходит Сакура-сан. Думаю, после трех часов стояния на каблуках ей хочется размять ноги. К тому же, Шикамару, нам еще нужно будет обсудить, как будет происходить транспортировка заболевших шиноби и гражданских в этот ваш новый госпиталь… — Да, — деревянно соглашаюсь я, — точно, мне хотелось бы размяться… Я давно не надевала каблуки… Я даже не помню, как дохожу до двери, держа осанку, которой не стыдно было бы похвастать и танцовщице. Вся спина моя превратилась в камень, и я могу думать лишь о том, чтобы не показать свой шок. Но едва я оказываюсь в коридоре, как ноги перестают держать меня, и я сползаю по стене, зажимая рот ладонью. Меня трясет. Меня трясет так сильно, что слышно стук зубов, а плечи так и ходят ходуном. Я? Я — глава этой уникальной больницы? Какаши-сенсей свихнулся! Почему он не поговорил со мной? Почему поставил в такое глупое положение? Почему позволил этим жестоким людям смотреть на меня с такой насмешкой?.. Меня знобит все сильнее — кажется, начинается истерика. Только бы не заплакать… Только бы не… — Эй, с тобой все в порядке? — шепчет Темари-сан, невесть как оказавшаяся в коридоре рядом со мной. — Ну-ка, пойдем… Пойдем, пойдем, вставай. Темари бережно поднимает меня с пола, закидывая мою руку себе на плечо, и тащит в конец длинного коридора, к окну. Я покорно плетусь за ней, едва переставляя деревянные ноги, буквально повиснув на хрупких плечах сестры Казекаге. Оставив меня опираться на широкий подоконник, Темари скидывает туфли, ловко залезает на его гладкую деревянную поверхность, дотягивается до защелки и распахивает окно, впуская в душный коридор прохладный ветерок. — Ты чего? — спрыгнув, Темари берет меня за плечи, заставляя поднять голову. — Ты что, не знала? Шикамару сказал, что ваш Каге уже подписал все документы, и все давно решено… — Решено? — мои губы снова начинают трястись. Я впиваюсь в подоконник пальцами столь сильно, что они входят в толстую деревяшку так же легко, как горячий нож — в масло. — Эй, эй, не оторви, — Темари-сан аккуратно разжимает мои спазмированные ужасом руки. — Решено? — повторяю я шепотом, глядя остановившимся взглядом сквозь нее. — Я должна была стать старшим ирьенином обычного нового Госпиталя, а не проекта международного значения! — Да какая разница? — Темари тоже шепчет, чтобы нас не слышно было из конференц-зала. — Он ведь не делает тебя начальницей над АНБУ, он предлагает тебе работу, в которой ты разбираешься! — Какой из меня руководитель? — в отчаянии запускаю я руки в волосы. — Почему не Пятая? Как теперь отказаться, чтобы не опозорить Коноху? — Вот только посмей, — грозится Темари, легонько встряхивая меня за плечи. — Э-эй, Сакура, да хватит паниковать! Больница будет строиться еще год-полтора, ты только представь, какой она должна быть огромной, какой продуманной! Ну неужели за год ты не подготовишься к должности? Ведь не завтра же тебе заступать! — А если… Новый виток паники заставляет меня в ужасе прижать ладони к животу. Н-нет, что если он… Чтобы я… С ним… Темари, заметив мое состояние, закатывает глаза, складывает губы трубочкой и легонько дует мне в лицо. Усиленное Футоном, ее дыхание превращается в упругий, прохладный ветерок, прихватывающий мою кожу практически зимним морозцем и приводящий в сознание вернее, чем снег за шиворотом. — Успокойся, — серьезно советует мне Темари. — Тебе нужно выглядеть увереннее. Гаара уже решил, как проголосует, но нужно сначала убедить этих ворчливых старикашек Райкаге и Цучикаге. Мизукаге, думаю, примет сторону большинства, так что проблема только в этих двоих. Если они откажут в помощи с клиникой, тебе придется ждать свое мягкое кресло заведующей еще очень, очень долго. Сейчас, на этом саммите, ты — не просто ирьенин, ты — официальное лицо Конохи, так выгляди соответствующе, не позорь своего Каге. Успеешь ему голову оторвать, но ПОТОМ! Под влиянием твердых, непреклонных речей Темари я действительно прихожу в себя, и узел в моем желудке развязывается. Вместе с тем я ощущаю, что тонкий шифон платья прилип к моей мокрой спине. Как же мне возвращаться под прицел этих недружелюбных глаз! Они снова будут смеяться надо мной! — Постой, — соображаю я, — а что ты делаешь в коридоре? — Отпустило? — смеется Темари. — Я вышла припудрить носик. — Спасибо, — искренне говорю я, стараясь вложить в голос всю благодарность и уважение к этой хрупкой, но по-настоящему несгибаемой девушке. — Возвращаю тебе долг за те посиделки под саке, — снова улыбается она. — Кстати… Кто шил твое платье? Мне срочно нужно заказать свадебное кимоно… Когда мы с Темари возвращаемся в конференц-зал, держа в каждой руке по вазочке с ароматными яркими мандаринами, еще из-за двери слышим яростные обсуждения. Каждую минуту кто-то колотит по столу кулаками, и я даже пугаюсь, что саммит совершенно потерял мирную нотку, но Темари закатывает глаза и толкает изящной коленкой дверь, впуская меня внутрь. — А я говорю, что самолетами быстрее! — разоряется Райкаге, снова опуская здоровые ручищи на жалобно крякнувший стол. — У моих людей уже чертежи готовы! — Самолетами? Больных, старых и увечных? — фыркает Мизукаге. — Вы еще предложите их верхом перевозить, перекинув через седло, как мешки с зерном! — Вы что-то имеете против? Критикуя — предлагай! — Легко! Железная дорога — слышали что-то об этом, господин Райкаге? — парирует Мэй. — Да мы только прокладывать ее будем годы! — Несколько шиноби со стихиями Земли, и… — Ерунда! О, а вот и мандарины. Едва мы с Темари опускаем вазочки на стол, как Райкаге хватает ближайший к нему фрукт и откусывает от него внушительный кусок вместе с кожурой. Брызгая оранжевым соком, он пытается одновременно жевать и говорить, и я вижу, как Темари, проходя ближе к брату, кривится от этого зрелища. Я занимаю свое место за спиной Какаши-сенсея, который, наконец, просто молчит и слушает перепалку остальных Каге, и тихонько спрашиваю Шикамару: — Я что-то пропустила? — Обсуждают, как лучше организовать транспортировку медикаментов и пациентов между странами, — шепотом отвечает он. — Пока лидирует предложение построить железную дорогу… — Никаких поездов! — сжимает недоеденный мандарин Райкаге, так, что несчастный фрукт превращается в оранжевое месиво. — У меня от них морская болезнь! — Ну вы же хвастали всегда, что быстрее вас, господин Райкаге, только Желтая Молния Конохи, так и побежите перед локомотивом с фонарем, путь освещать! — фыркает Ооноки. — Самолет удобнее! Его труднее перехватить! — упорствует здоровяк-Райкаге, хватая следующий мандарин. — Очень сочные, кстати. Хокаге, когда вы успели наладить поставки фруктов из страны Овощей? Я тоже хочу подписать с ними договор. — С этим вам не ко мне, — качает головой Какаши-сенсей и тоже берет один цитрус из вазочки. Аккуратно отщипнув верхушку вместе с остатком плодоножки, сенсей поддевает ногтем легко отходящую шкурку и тянет ее вниз, отрывая тонкую полосочку. Его пальцы мгновенно окрашиваются оранжевым соком кожуры, а я так и замираю с остановившимся взглядом. Из-под шкурки показывается упругий бочок фрукта, который Какаши-сенсей слегка задевает ногтем, надрывая кожуру дальше, и снова потягивая вниз. Он чистит мандарин настолько медленно, что Райкаге успевает слопать уже половину вазочки, пока Какаши-сенсей методично стягивает с цитруса ароматную шкурку. “Да раздень ты его уже! — вопит внутренняя Сакура. — Ой, то есть, почисть!” Шикамару почему-то слегка пинает меня по каблуку, но я не обращаю внимания. Стиснув кулаки, я слежу, как обнажается яркая плоть мандарина, как обрывки шкурки укладываются аккуратной кучкой, как длинные пальцы сенсея снимают с оранжевых долек белые прожилки… Шикамару снова пинает меня, да так ощутимо, что я едва не теряю равновесие. Делая страшные глаза, он принимает укоризненный вид, и я отвожу, наконец, глаза от проклятого мандарина. Тем временем Райкаге тянется за еще одним фруктом, передавая своей телохранительнице. Каруи аккуратно берет его, но, вопреки ожиданиям, не начинает очищать, а принимается катать в ладонях. — Вместо того, чтобы спорить, как вчерашние генины на D-миссии, может быть, добавим конструктива? — предлагает Гаара, потянувшись за мандарином и передав его Темари. — У Казекаге-сама тоже есть какой-нибудь безумный проект на рассмотрение? — посмеивается Ооноки. — Лишь предложение, — цедит Гаара. — Определенно нужно что-то делать с сообщением между деревнями. Соколиная почта изживает себя. — Чем вам мои соколы не нравятся? — взвивается Цучикаге. — Я их сам, лично, с птенцов… — Да, мы прекрасно знаем, у кого покупаем их, — обрывает его Райкаге. — Не стоит делать себе рекламу, Ооноки. — Когда шиноби моей деревни ранил новый нукенин, — цедит Гаара, — я потерял двенадцать часов только на ожидание того, что сокол с просьбой о помощи долетит до Конохи, а после — принесет ответ. Если бы ирьенины Суны не ввели Баки все стандартные антидоты, которые имели в запасах, даже Сакура не успела бы спасти его. Двенадцать часов! — И что вы предлагаете? Приделать моим соколам взрывные печати к хвосту, чтобы летали быстрее? — каркает обидевшийся Цучикаге. — Я предлагаю подумать, как можно модернизировать почтовое сообщение, — не поддается на провокацию Гаара. — И, желательно, обезопасить от перехвата. Каге погружаются в задумчивое молчание. Даже хамящий весь саммит Ооноки, кажется, и тот задумывается над словами Гаары. Я неловко переминаюсь с ноги на ногу — проклятые каблуки, может, стоит скинуть их и постоять босиком? Какая разница, в обуви я или нет, пока мы с Какаши-сенсеем не пойдем на свидание? Какой же долгий чертов саммит, голова начинает болеть от обилия информации, и это при том, что большая часть ее меня не касается. Скорее бы они уже перешли к обсуждению нукенина, или я просто так тут на каблуках мучаюсь?.. Шикамару, не обращая внимания на Каге, садится на корточки там же, где стоял, и складывает пальцы в “думательную” комбинацию, погружаясь в размышления. Я кошусь на Темари и вспыхиваю, отводя глаза: сестра Гаары смотрит на нашего Шикамару точно такими же глазами, как Ино на Сая — гордость, нежность и уважение смешиваются в этом жгучем взгляде, и, наверное, только слепой не поймет, что Шикамару в Суне вовсе не песчинки считал. Я скрещиваю пальцы за спиной: давай, Шикамару, не подведи, заставь Темари гордиться тобой еще сильнее! Такую девушку, как она, не впечатлить дежурными комплиментами или пустым геройством, здесь нужны мозги. Я опускаю ресницы, изо всех сил надеясь, что Шикамару первым предложит что-нибудь гениальное, чем еще сильнее укрепит позиции Конохи на этом саммите… Пуфф! Я вздрагиваю и распахиваю глаза, а моя рука сама собой оказывается у бедра. К счастью, никто не замечает моего случайного движения, а я корю себя за такой промах: не будь саммит мирным, меня уже истыкали бы кунаями, не иначе. — Какаши, там АНБУ пришли, говорят, срочно… — слышу я ворчливый голосок Паккуна. — Хм. Я не вовремя? — Что за неуважение! — рычит Райкаге, выпрямляясь в кресле. — Хокаге! Почему твой призыв позволяет себе вваливаться на саммит без приглашения? Ты даже своих нинкенов не можешь держать в узде? — Прошу прощения, — неожиданно вежливо извиняется Паккун, — я поторопился. Уже ухожу. — Сидеть! Шикамару внезапно поднимается, подаваясь ближе к столу, и вцепляется в деревянную спинку кресла Какаши-сенсея: — Кажется, я знаю… — Ты что себе позволяешь! — возмущается Паккун, машинально шлепнувшись на шерстяную задницу. — Только Какаши имеет право приказывать мне сидеть, когда я хочу стоять! — Общий призыв, — выдает Шикамару, не обращая внимания на реплику Паккуна. — Общий для всех Каге. В глазах Темари на мгновение вспыхивает превосходство, и, смутившись, она опускает ресницы. Какаши-сенсей поднимает руку, чтобы потереть затылок, но вспоминает, что все еще держит в ладони мандарин и поворачивается ко мне: — Хочешь? Машинально протягиваю руку и принимаю нагретый ладонями сенсея фрукт. — Идея интересная, — признает Какаши-сенсей, наконец, получив возможность запустить руку в волосы. — Но как это будет работать… — Я ничего не понял, — гавкает Паккун. — Мы только что обсуждали, как можно сократить время на доставку срочных сообщений между деревнями, — Какаши-сенсей нагибается ближе к Паккуну. — Как думаешь, может быть, ты… — Я — боевой нинкен, — обижается тот, — а не почтовый сокол! За кого ты меня принимаешь, Какаши? — Как я и говорил, никакого уважения к призывающему, — разражается хохотом Райкаге. — Паккун, — с нажимом произносит сенсей, — это очень важно для мирного союза между нашими деревнями… Я против воли напрягаюсь. “Что-то не так”, — твердит мне интуиция. Паккун будто бы не слышит Какаши-сенсея, а его короткая коричневая шерстка почему-то встает дыбом. Немного припав к столешнице, на которой сидит, Паккун начинает едва слышно рычать, оскалив мелкие, но острые зубки. Черный треугольник носика нинкена начинает нервно дергаться. — Может быть, мы смогли бы организовать сообщение с помощью других нинкенов, если ты настолько против? — намекает Какаши-сенсей. Паккун не слышит. Теперь его нос ходит ходуном, и даже я втягиваю воздух, не понимая, какой запах мог насторожить песика. Перед саммитом я успела принять душ, и никакого запаха медикаментов на платье быть тем более не может... Я не вижу лица Какаши-сенсея, но вдруг по его плечам проскакивает синеватый разряд… — Откуда смердит? — морщится Паккун, поводя носом. — Сакура, ты же переоделась… От кого несет мертвечиной? Паккун поворачивается к Гааре, нюхает его, затем выглядывает из-под руки Какаши-сенсея и смотрит на меня. — Но это не ты, — Паккун снова припадает к столу. — Это… — Сакура, СЛЕВА! — слышу я крик Шикамару, и “шторка” падает. Кажется, мой кулак начинает двигаться еще до того, как Шикамару складывает печати. Забытый в ладони мандарин взрывается оранжевыми брызгами, стиснутый с нечеловеческой силой. Машинально отмечаю, что брызги попадают на белый плащ сенсея, и успеваю пожалеть об испачканной ткани. Вся чакра, которая была в моем распоряжении, мгновенно приливает к правой руке, и вокруг нее вспыхивает голубоватое зарево. Мир замирает, а я ощущаю себя попавшей в смолу мухой, так тяжело мне преодолевать сопротивление воздуха. Быстрее, нужно быстрее! Тело разворачивается практически со скрипом, и под правой босоножкой пол жалобно трещит, когда я нахожу точку опоры. Я вижу, как телохранитель Мизукаге поднимает правую руку, как заносит ее над головой и отводит назад, как смыкаются его пальцы поверх пустоты, вижу, как стекленеет его взгляд… Я чувствую, как лицевые кости Чоуджуро начинают ломаться еще до того, как мой кулак встречается с его скулой — только от скопившейся в моей ладони чакры. Влажный треск челюсти, упругое сопротивление живых еще тканей, и… Время качается вперед ровно на секунду. Чоуджуро даже не падает, каким-то образом выдержав смертоносный удар, который мог бы, наверное, разрушить небольшой дом, но покачивается, оступаясь. И я шагаю вперед, хватаю его лицо в свои ладони, будто собираюсь поцеловать… Резкий сухой щелчок, и все кончено. Какая-то женщина кричит, автоматически отмечает мое подсознание, когда я падаю на колени рядом с мертвым телом телохранителя Мизукаге, щупая его пульс. На улице ветер, шумят деревья. Ветка бьет в закрытое окно. Скрипит плохо закрепленная половица. И кричит женщина. Под моим коленом — что-то острое, похожее на мелкий камешек с чьей-то подошвы. И этот крик в ушах… Все пять чувств, подстегнутые выплеском адреналина, буквально кричат от перенапряжения, отмечая самые незначительные мелочи. Я вижу паутинку в дальнем углу конференц-зала и паучка в ней. Я слышу шаги прохожих с улицы. И крик.... — Чоу! Ах, точно… Его зовут Чоуджуро… Звали… Сейчас меня убьют, думаю я почти равнодушно. Интересно, как это будет? Свернут ли мне шею так же легко, как только что сделала я? Или Ооноки расщепит на атомы? Или Мизукаге Мэй.. Самое главное — не сопротивляться. Коноха не должна пострадать из-за моей поспешности. Один погибший телохранитель — одна наказанная убийца. Об остальном Каге договорятся... — Чоу! — рыдающая женщина срывается в хрип. — Пусти меня! Пусти, я убью ее! Почему я еще жива? Прошло уже десять секунд после того, как я совершила убийство — на мирном-то саммите! Я убила человека, с трудом понимая, за что! Как бы вспомнить, что именно я видела, что заставило меня ударить? Пятнадцать секунд… Может быть, они ждут, чтобы я подняла глаза? Но я не могу заставить себя оторвать взгляд от мертвого мечника. Вся правая сторона его лица размозжена моим страшным ударом и превратилась в кровавый фарш. Очки Чоуджуро вмялись в лицевые кости, а линзы осыпались мелкой солью осколков… Семнадцать секунд… — Их много, я смогу держать только четыре минуты! — предупреждает Шикамару. — Шестой, Гаара, осторожнее! Что?.. Я заставляю себя поднять голову. Я стою на коленях на дощатом полу, уронив руки, рядом со мной вытянулся в неестественной позе мертвец, и еще дальше, между убитым шиноби Тумана и пятиугольным столом я вижу заслонивших меня спинами Какаши-сенсея и Гаару. Какаши-сенсей стоит с вытянутой рукой, поддерживая ее локоть свободной ладонью, и вокруг него гуляет электрический вихрь Райкири. Чуть в стороне — Гаара. На его спине нет привычной тыквы с песком, но я вижу, что со всего тела Гаары осыпается песчаная броня, сразу же поднимаясь в воздух — зыбкая песчаная дымка звенит между мной и остальными Каге. А что же остальные, кстати говоря… — Шикамару, — ровно говорит Какаши-сенсей, не сводя взгляда с остановившихся в движении Каге, — дистанцию. Не рассоединяя рук, Шикамару делает несколько шагов назад, отходя к дальней стене. Подчиняясь его технике, парализованные Каге и их телохранители повторяют каждое движение. Я гляжу на их позы и понимаю, что вряд ли я потратила на убийство Чоуджуро больше двух секунд. Только Райкаге, кажется, успел не только вскочить, но и сделать шаг ко мне, пытаясь предотвратить смерть парня из Тумана, а Мизукаге только обернулась на крик. По красивому лицу Каге Тумана текут реки слез, она в голос рыдает, с ужасом глядя на своего мертвого телохранителя, и мое сердце обрывается. Что я сделала? Зачем? Что мне показалось настолько подозрительным… — Пусти меня, сопляк, — рычит Райкаге, с усилием преодолевая сопротивление техники Шикамару. — Твои тени не могут держать меня вечно. Я оторву ей голову! — Я так не думаю, Райкаге, — вежливо говорит Гаара, и песок струйками плывет к Райкаге. Без тыквы у Гаары маловато песка, но его вполне хватает, чтобы облепить ступни Райкаге, мешая двигаться еще сильнее. — Так и знала! Это заговор! Суна и Коноха сговорились давным-давно! — выкрикивает Мэй. — Чоуджуро-о-о! — Можете считать это заговором, госпожа Мизукаге, но Сакура дважды спасала близких мне людей, и вы не тронете ее, пока она не объяснит свой поступок, — твердо, но тихо отвечает Гаара. — Я глубоко скорблю вместе с вами, но буду защищать эту куноичи до последнего. — Какаши, что ты стоишь! — слышу я вдруг голосок Паккуна. — Сакура! Отойди от него! Мизукаге начинает выть. Такое ощущение, что от горя у нее внезапно поехала крыша, и я содрогаюсь, поднося сбитые о скулу Чоуджуро костяшки пальцев ко рту. Какаши-сенсей поворачивает голову в сторону замеревшей Каруи, и та через мгновение оседает на пол. У меня успевает оборваться сердце, пока я не понимаю, что Каруи всего лишь спит, подчинившись гендзюцу. Сенсей моргает, и Куроцучи сладко зевает, укладываясь поспать прямо на пол, да с таким удовольствием, будто ложится в самую мягкую постель. — Стойте! — выкрикиваю я, сообразив, наконец, что задумал Какаши-сенсей. Тот поворачивается, и я вздрагиваю: в его непривычно широко распахнутых глазах будто плавают льдинки, настолько холоден взгляд. Трясущейся рукой я прикрываю левый глаз, молясь, чтобы Какаши-сенсей понял и послушался меня. Он смотрит пару мгновений на мою пантомиму, а затем взгляд сенсея смягчается, и он зажмуривает глаз с шаринганом. Вовремя — в уголке уже начала скапливаться капелька крови… — Кошмар, — продолжает лаять Паккун, — будто целый Кьюби сдох и протух. — Я ничего не чувствую, — машинально отвечаю я Паккуну. — Ты что-то пу… — Ничего я не путаю! Паккун втискивается между ногами Гаары и Какаши-сенсея, и я вижу, как не прикрытая протектором и жилеткой шерстка его стоит дыбом. — Эй, вы, — гавкает Паккун, — трусливые задницы, она спасла вам ваши жалкие жизни, и вы не тронете ее, пока я жив! Я лично откушу все, что смогу, у того, кто близко подойдет к Сакуре! — Паккун, я не… — снова начинаю я. Потеряв терпение, нинкен подбегает ко мне на своих кривых коротеньких лапках, и обнюхивает сначала мое платье, а затем — мертвого Чоуджуро. Едва влажный носик Паккуна обращается к трупу, как вся мордочка его кривится в гримасе отвращения: — Фу, ну и вонища! — Он еще и глумится! Оторвавшись от созерцания Чоуджуро, я поднимаю взгляд на прорычавшего эту реплику Райкаге, и вижу, как он, преодолевая сопротивление Теневого Подражания, делает шаг вперед. Гаара вытягивает руку вперед — осыпавшийся было песок снова облепляет ноги Райкаге. Жилы на бычьей шее у того так и вздуваются от напряжения… — Три минуты, Шестой! — предупреждает Шикамару. — Даже две с половиной! — Паккун, объяснись, — холодно произносит Какаши-сенсей, усиливая Райкири настолько, что в сторону техники становится больно смотреть. — Я не мог понять, откуда помню эту вонь, — рычит Паккун, практически припав к земле, — но сейчас сообразил! Тот АНБУ, который на тебя напал, тоже вонял мертвечиной, еще будучи живым! — Сакура, чьи образцы ты исследовала утром? — спрашивает сенсей, не поворачиваясь ко мне. — Это были ТЕ САМЫЕ образцы? — Да, — с трудом произношу я, облизав пересохшие губы. — Понятно, — мрачно отвечает Какаши-сенсей. — Мизукаге-сама, я сочувствую вашей утрате, но Чоуджуро было не спасти. Как давно он последний раз покидал деревню Тумана в одиночку? Когда нукенин мог ранить его? — Бред о нукенине не поможет тебе, Какаши, — Ооноки, даже не в силах пошевелить ничем, кроме губ, тем не менее, выглядит свирепо. — А я-то, старый дурак, подумал еще: почему ты так настаиваешь на новом Госпитале? Теперь все ясно: так называемый нукенин — это ваших рук дело! Убили наших ирьенинов, чтобы выгоднее продать услуги своих? Теперь еще и бедного мальчика пытаетесь в чем-то обвинить? — Ты писал, что яд нукенина убивает болезненно и быстро, — рычит Райкаге, делая еще один шаг вперед. — Следовало продумать легенду лучше, Какаши! Эй, пацан, сколько у меня осталось времени? — Минута, — прохладно говорит Шикамару. — Шестой, мне жаль. Я стискиваю кулаки так, что ногти больно впиваются в мою ладонь. Если Паккун прав… Если прав Какаши-сенсей… Есть лишь один способ доказать, что я не ошиблась, потому что я действительно вспоминаю причину, по которой убила Чоуджуро. Движение его руки не было случайным: он потянулся за мечом, который сдал в оружейный чулан перед саммитом, но забыл об этом. Кого именно хотел убить зараженный паразитом шиноби? Свою госпожу? Моего Какаши?.. Уже не узнать. Но его стеклянный взгляд отпечатался в моей памяти, и я невольно сравниваю его с такими же неподвижными зрачками АНБУ, напавшего на Какаши-сенсея. К тому же, я вспоминаю, как легко тот “предатель” разорвал удерживающие его путы, будто его сила непомерно возросла в этот момент. А Чоуджуро даже не покачнулся под моим ударом… Я пускаю в ладонь чакру, формируя светящееся синим лезвие, и заношу руку над головой Чоуджуро. Нет времени сделать все аккуратно… Одним движением я раскалываю голову мертвого мечника, обнажая его мозг. Тени, полосами растянувшиеся по всему конференц-залу и еще мгновение назад удерживавшие Каге от нападения, истаивают вмиг, потому что Шикамару не удерживает технику. Я слышу булькающие звуки, издаваемые им, и запоздало соображаю, что неподготовленного человека подобное зрелище может довести и до обморока. По полу разливается лужица крови, пачкая волосы бедного Чоуджуро, и я, не поднимаясь с колен, отползаю чуть в сторону, чтобы темные струйки не испачкали мои голые коленки. Надо отдать должное Темари-сан: она успевает отвернуться, зажимая ладонью рот, и удерживается от тошноты. Мне хочется посмотреть на Какаши-сенсея, на Гаару, на других Каге, но я не могу отвести взгляда от сероватого мозга Чоуджуро, а точнее, от того, что сидит в нем. Там, где приникают друг к другу два полушария, растопырив длинные тонкие лапки, сидит существо, похожее на мохнатого клеща. От него во все стороны отходят похожие на волоски щупальца — они обвивают несчастный мозг, проникают в него насквозь, в каждую извилину. Существо дрожит, как под напряжением — оно умирает, но продолжает усиленно сосать что-то из мозга Чоуджуро. И чем быстрее дрожит, чем более жадно ест паразит, тем сильнее становится неприятный запах — настолько, что сначала не выдерживает Паккун, прерывая свой призыв, а потом и люди начинают чувствовать невыносимую вонь мертвечины. Извилистая поверхность мозга на глазах ослизняется, сочась и разлагаясь в зеленоватую болотную жижу… Я концентрирую чакру в кулаке, занося его над жрущей тварью, но чувствую, как меня хватают за запястье. Поднимаю взгляд — Какаши-сенсей аккуратно держит меня за руку, едва заметно покачивая головой, а затем он деликатно берет меня за подбородок и отворачивает от ужасного зрелища. Только сейчас я понимаю, что дрожу еще сильнее, чем умирающее существо… Какаши-сенсей опускается на колени рядом с мертвым телом, не заботясь о том, что его плащ и штаны пачкаются вытекающей из расколотой головы зловонной жижей. Сенсей заносит ладонь над паразитом, выпуская из пальцев короткие электрические иголочки. Едва мини-молнии задевают существо, как оно вытягивается, судорожно перебирая лапками, и издыхает. Каге даже не сразу понимают, что они свободны. Первым в себя приходит Райкаге — он медленно приближается, и Гаара молча уступает ему свое место, отходя к рыдающей Мизукаге, и кладет руку ей на плечо, что-то негромко говоря на ухо. Ощущение внезапной угрозы пробегает вдоль позвоночника, и я поднимаю глаза — Райкаге возвышается надо мной, как возвышается над мышью гора с кипящими на самой вершине грозовыми облаками. Он мог бы прямо сейчас убить меня одним движением — я жду, что вот-вот грянет гром… Но Райкаге не делает этого. Он с отвращением на лице глядит на мертвого паразита, на стремительно разлагающийся мозг, и даже смуглая кожа Каге Тумана несколько бледнеет от этого зрелища. Ооноки предусмотрительно не приближается, но, кряхтя, опускается рядом с внучкой, украдкой щупая ее пульс и убеждаясь: вреда наследнице никто не причинил. — Я приношу извинения за свое поведение, Хокаге, — вдруг говорит Ооноки совершенно постаревшим голосом. — Я читал отчеты, оставленные вашими ирьенинами, но не воспринял всерьез. К тому же я проигнорировал самое первое ваше сообщение о новой угрозе, посчитав пустой паникой. Как Каге деревни, мне нет прощения. Из-за меня Камень остался без медиков-ниндзя, и теперь поддержит скрытый Лист, даже если сам останется без последнего рё. — Облако поддержит скрытый Лист, — Райкаге отходит от нас, наклоняется и уцелевшей после сражения с Саске рукой легко взваливает себе на плечо уснувшую Каруи. — Я подпишу все, что вы мне предложите, Хокаге. — Песок поддерживает Лист, — как само собой разумеющееся, произносит Гаара. Я прикрываю глаза. Три голоса из пяти — это и так победа. Но какой ценой… Слышу рядом с собой шорох и заставляю себя поднять ресницы и сосредоточиться. Подолы синего платья и белого плаща Теруми Мэй пачкаются в крови и слизи, но она этого не замечает. Она опускается на колени рядом с Чоуджуро, прижимая к груди взятую с пятиугольного стола шляпу Каге Тумана. Мизукаге больше не плачет — ее глаза красны настолько, что сошли бы за шаринган, но слез в них нет. — Вам не стоит… смотреть… — с трудом произношу я, склоняя голову так, что упавшая челка скрывает мне обзор. — Я… — У него не было меча, — говорит Мизукаге. В ее голосе сквозит такое неприкрытое горе, такая боль, что по спине моей снова ползет холодок, а в горле собирается ком. — Он никого не убил бы… Дрожащей ладонью Мизукаге касается изувеченного лица Чоуджуро, легонько поглаживая размозженную плоть. Какаши-сенсей незаметно перемещается так, чтобы оказаться поближе ко мне, но я не вижу его лица — лишь напряженную спину, обтянутую плащом Каге. — Мне жаль, — очень, очень вежливо произносит Какаши-сенсей. — Тварь убила Чоуджуро еще в момент замаха. Мизукаге поднимает остановившийся взгляд на моего сенсея, глядя так, будто видит впервые. — Я не верила в вашего нукенина, Какаши, — говорит она ровно. — Во всей стране Воды никого не тронули… Темно-каштановые длинные волосы Мизукаге падают ей на лицо, когда та наклоняется, чтобы поцеловать Чоуджуро в уцелевший висок, более не заботясь о том, что на нее смотрят все остальные присутствующие, и будто не замечая вонь. Несколько секунд Мэй-сама остается в этом положении, а затем накрывает неестественно повернутую, израненную голову телохранителя своей квадратной шляпой. — Ты был бы следующим, — тихо шепчет Мизукаге. — Туман… Поддержит скрытый Лист. Мэй-сама поднимается столь резко, что чуть не падает, но Райкаге успевает подхватить ее своей огромной ручищей. — Думаю, вам нужно выпить, — говорит он. — А все документы — завтра. Я тоже встаю на ноги, пошатываясь, как пьяная. Сбрасываю осточертевшие каблуки, оставаясь босиком. Иду к выходу… Каждую секунду мне кажется, что вот-вот меня настигнет удар. Вот-вот. В спину. Или же кто-то схватит меня за плечо или руку, вынуждая остаться и ответить за это убийство… — Сакура… — слышу я голос Какаши-сенсея и оборачиваюсь. Сенсей приблизился вплотную, но остается на расстоянии шага. Каждая моя клеточка кричит от невыносимого желания почувствовать на своих плечах его бережные руки, укрывающие от любой беды, но… Слишком много лишних глаз. Неподходящее время. — Мне жаль, Хокаге-сама, но наше… совещание придется отложить на какое-то время, — говорю я, молясь, чтобы Какаши-сенсей понял. Он понимает. Я вижу, как ему некомфортно без привычного протектора, и каким беззащитным выглядит левый глаз сенсея. Мне хочется прикрыть этот глаз ладонью, погладить страшный шрам, однажды ослепивший его, убрать подушечкой пальца свернувшуюся в уголке кровь… Только что мир между нашими скрытыми деревнями висел на волоске, понимаю я. И если бы мне не удалось доказать, что Чоуджуро был под контролем сосущей его разум твари, пострадали бы в первую очередь Какаши-сенсей и Коноха. Две секунды и один удар чуть не перечеркнули все, ради чего проливали кровь и слезы сотни и сотни шиноби… Мне нет никакого прощения. — Мне нужно написать отчет, — снова говорю я механически. — Утром он будет на вашем столе, господин Шестой. Я вижу, как дергается под маской щека сенсея, но уже как-то мимоходом. Я поворачиваюсь. Выхожу из конференц-зала. Спускаюсь по лестнице. Покидаю Резиденцию… Босыми ногами я ощущаю каждый мелкий камешек на ведущей к Госпиталю дороге. Но почему же тогда кажется, что я иду по раскаленным углям…

***

Мне не сразу удается закрыться в кабинете изнутри — так трясутся руки. В крови бушует адреналиновый вихрь. Обострившиеся донельзя чувства рвут мое тело на части — мне больно смотреть, больно слышать, больно касаться даже собственной кожи… Тсунаде-сама предупреждала меня о таких состояниях, но… Раньше мне не приходилось убивать вот так. Раньше была война, и смерть врага не трогала меня. А сейчас… Стоит на секунду прикрыть глаза, как я вижу размозженное лицо Чоуджуро, его вскрытый череп… И крик Теруми Мэй до сих пор рвет барабанные перепонки… Надо успокоиться. О, Пятая, как же вы дальновидны были, научив меня не только убивать, но и выходить из этого штопора, способного в лоскуты разорвать даже самую устойчивую психику. Тсунаде-сама обмолвилась однажды, что любой АНБУ владеет этим способом и частенько пользуется им… Интересно, Какаши-сенсею приходилось?.. Так, надо вспомнить, чему учила Пятая. Первым делом нужно сесть… Оглядываю кабинет — ну, тут нет вариантов, только футон. Расстилая его на полу, вырываю приличный кусок — я все еще не контролирую силу в своих руках. Кажется, если я сейчас ткну пальцем какую-нибудь скалу, она осыплется мгновенно… Нужно сесть. “Отключай свои чувства по одному”, — учила Пятая. Я начинаю со зрения, это проще всего. Едва опускаются ресницы, как мир вокруг исчезает и воцаряется темнота, разбавляемая плавающими в глазах радужными кругами. Я чувствую, как дрожат мои веки, но пока ничего не могу сделать с дрожью. Теперь очередь слуха… “Чоу!” Я вздрагиваю, сосредотачиваясь еще сильнее. Нужно представить, что это лишь тренировка на концентрацию чакры… “Чоу! Пустите меня!” С усилием сосредотачиваюсь на шумящей за окнами высокой липе. Ветер. Это ветер играет в листве… “Дыши, — слышу я голос Пятой. — Дыши и думай о том, как ты дышишь”. Я медленно втягиваю воздух носом. Очень, очень медленно. Голова сразу начинает кружиться от столь глубокого вдоха — воздух расправляет мои легкие, наполняет грудь, до боли распирая ребра… Вы-ыдох через рот, тоже очень медленный. Снова вдох — я сознательно заставляю свою грудную клетку подниматься, а легкие — расправиться. Вы-ыдох… Постепенно крик Мизукаге пропадает из моей головы. Я размеренно дышу, обхватив колени руками. Вдо-ох. Задерживаю воздух в себе до того момента, как начинает кружиться голова и трещать легкие. Вы-ыдох. Руки перестают дрожать, и я ощущаю, как выравнивается сердцебиение. Вдо-ох… Я перестаю обонять смесь запахов крови Чоуджуро и его разлагающегося мозга. Вы-ыдох… Вдо-ох… Я перестаю ощущать давление воздуха на свои плечи. Вы-ыдох… Минус — зрение. Минус — слух. Больше дыхания. Минус — обоняние. Минус — осязание. Минус — мысли об убийстве. Вы-ыдох. Убрать все. Слушать свое сердцебиение. Слушать свист воздуха в своей гортани. Вы-ыдох. Вдо-ох. Адреналин в крови сгорает, отступает, прячется, перестает душить. Вы-ыдох… Исчезает вокруг весь мир. Исчезает страна Огня… Вы-ыдох. Исчезает деревня Листа. Госпиталь. Вы-ыдох… Исчезает рабочий кабинет. Исчезаю я… Мои веки остаются плотно сомкнутыми, но я открываю глаза. Я все еще босая, и холодный каменный пол, покрытый редкими лужицами воды, неприятно ощущается голыми ступнями. — Отличное платье, — слышу я слишком знакомый голос. — Полностью одобряю. Только постирай его, прежде чем отдавать Ино. — Ты… — Спасибо, что не ревешь по пустякам, — говорит внутренняя Сакура, делая еще один шаг ко мне. — Видишь, у меня стало гораздо суше… Погоди, ты снова собираешься меня затопить? — Н-нет... Внезапно понимаю, что слез действительно нет. На сердце лежит кирпич, а на плечах — вся тяжесть этого мира, но глаза у меня сухие. — Я ошиблась, — говорю я вслух, признавая свою вину. — Я убила человека. Невиновного. — Да, — соглашается внутренняя, снова шагая вперед. — Ты убила. И он был ни в чем не виноват. Но в чем виноват наш Какаши? — Что? — с трудом фокусируюсь я. — Наш Какаши, — мягко говорит внутренняя Сакура, неумолимо приближаясь. — Чоуджуро метил не в Мэй. Ты даже не заметила, да? Слишком быстро среагировала, и Шикамару отвлек. Чоуджуро пытался убить Какаши. Ты ему жизнь спасла. — Чоу был без меча… — И что? Ты вложила в удар почти всю чакру, а его едва покачнуло. Представь, что мог сделать этот человек голыми руками с Какаши? — Коноха могла пострадать… — Она пострадала бы в любом случае… Теперь внутренняя Сакура стоит совсем близко, и я опускаю голову, чтобы увидеть, как она берет меня за руку, переплетая свои пальцы с моими. Что-то звякает о мокрый пол, и я обращаю внимания на лодыжку внутренней… — Она ржавеет, — проследив за моим взглядом, говорит внутренняя Сакура. — И больше не удлиняется. Ты все делаешь правильно. — Но я… — Ты все. Делаешь. Правильно. Внезапно внутренняя Сакура делает еще один шаг и поднимает руки. Она обнимает меня — крепко, надежно, уютно, и я чувствую ее объятия, будто бы они наяву. — Я тобой горжусь, — говорит мой внутренний голос. Вокруг все начинает темнеть и смазываться. Я продолжаю глубоко дышать, регулируя глубину и частоту вдохов, и чувствую, как отталкиваюсь от самого дна и всплываю — все легче и легче, чтобы вынырнуть пробкой на поверхность своего подсознания, оставляя глубоко внизу внутреннюю Сакуру и все свои тревоги. “Я тобой горжусь”, — повторяет внутренняя, и я открываю глаза. Первой мыслью, посетившей мою опустошенную голову, становится почему-то мысль о платье. Ох, нет! Платье! Зажигаю свет, подходя к зеркалу. Собственный вид заставляет меня горько застонать и схватиться за голову. Тонкий черный шифон, кажется, безнадежно испорчен — подол буквально искупан в крови, а к лифу присохла косточка от раздавленного мандарина. И воняет это платье так, будто пролежало год в выгребной яме… Что я скажу Ино, если не удастся отстирать ее особенный наряд?.. Я стаскиваю платье через голову, оставаясь в одном белье, и ежусь. Сейчас неплохо бы постоять под горячим душем или полежать в ванной, но сил на это нет. Двигаться не хочется, наваливается апатия — это нормально после адреналинового выброса. Нужно хотя бы переодеться и заняться чем-нибудь монотонным, вроде надоевших историй болезни. Это очищает разум и успокаивает душу… Будто впервые замечаю разбросанную по всему полу одежду. Прохожу по всему кабинету, равнодушно цепляя мятые шмотки и сбрасывая их в раззявленную пасть спортивной сумки. Туника с дырой на спине летит в мусорную корзину, к синей юбке, и эта малость тоже добавляет облегчения. Та-ак, на свидание, конечно, я ничего из своего гардероба не посмела бы надеть, но вот эта мятная блузка выглядит очень мягкой и приятной к телу, и прекрасно подойдет к удобным джонинским штанам. Натягиваю штаны, радуясь, как ребенок — какая же прекрасная форма у джонинов, какая эргономичная, как подходит к телу. Не жмет, не натирает, не ощущается… Мятная же блузка, кажется, великовата в плечах: она то и дело спадает с одного из них, но это не столь важно — мне ведь не на свидание… Свидание… Я роняю тунику, которую собиралась кинуть в сумку, и устало опускаюсь на футон. Свидание! Наверное, мне на роду написано не быть счастливой, иначе почему намеченное свидание сорвалось таким ужасным образом? Я поняла бы, если бы затянулся саммит, если бы ресторан успел закрыться, поняла бы все — кроме сегодняшней смерти человека, после которой есть барбекю и веселиться, принимая комплименты Какаши-сенсея, было бы кощунственно. А уж поцелуи, о которых я — признаюсь! — тихонько мечтала, стоя на неудобных каблуках позади кресла своего Каге… Все вышло просто ужасно! И еще ужаснее то, что я сожалею о сорвавшемся свидании так же сильно, как о смерти этого шиноби — молодого, симпатичного, преданного парня в квадратных дурацких очках… Будто бы… Будто бы это — одно и то же… Я сажусь за стол, придвигая к себе небольшую стопку историй болезни. Даже не верится… Не верится, что Какаши-сенсей хотел снять это бремя с ирьенинов. Он — воин, не медик. Как вообще эта идея пришла ему в голову, чтобы привлечь гражданских к нам на помощь? Да еще обучать? Да еще — сделать меня главной?.. Я непременно спросила бы его на свидании, не сошел ли он с ума. “А он ответил бы — только от вашей красоты, Сакура-сан”, — с грустной улыбкой представляю я. Писать ничего не приходится — Ияши принес истории только на проверку и подпись. Я листаю тугие папки, сверяю анализы, проверяю назначения, и ставлю свой автограф под каждым листом, чтобы отправить в архив. Но все мысли мои — лишь о сорвавшемся свидании. Жаль. Как же жаль! Ведь я успела настроиться. Я придумала, о чем буду спрашивать сенсея, чтобы получше его узнать. Я была готова вести непринужденную беседу о чем-то, кроме работы и дел Конохи… Я… Я хотела поцеловать его. Мои скулы теплеют. После того очень скромного поцелуя с утра нам так и не удалось… А ведь к этому так легко привыкнуть! Ни разу не поцеловав, Саске даже оказал мне услугу — мне не с чем сравнивать и нечего бояться. И мне нравится, как сенсей ласкает мои губы своими, и как тепло от его поцелуев, и как рвется его дыхание, едва он приближает свое лицо к моему… Я хотела поцеловать его, как в хранилище — глубоко, вдумчиво, запуская пальцы в пепельные волосы, притягивая к себе, и, возможно, простонать ему в рот его же имя… В животе сворачивается горячий клубок, едва я представляю, как выдохнула бы: “Какаши…” Не сразу понимаю, что меня отвлекло от сладких размышлений. История, которую я машинально листаю, выглядит знакомой… Гляжу на папку — точно! Это же история Юки-баасама! Уже внимательно пролистываю страницы и радостно улыбаюсь: не ошиблась, это действительно была опухоль, мнительная старушка прооперирована и выписана. Вот под этой историей я ставлю свою подпись с огромным удовлетворением. Не скажу, что мне будет не хватать бумажной работы на посту заведующей, но и бесполезной ее не назовешь, это точно. К сожалению, папки быстро заканчиваются, и на меня снова наваливается апатия. На часах едва ли семь вечера, темнеть только начало. Чем занять несколько часов до сна? Я хотела бы поговорить с сенсеем, но у него теперь и без меня проблем полон рот: нужно не только уладить формальности с новой больницей между всеми Каге, так ещё и как-то замять убийство Чоуджуро… Если конечно, он станет его заминать… Я точно знаю только одно: если за мной вдруг придут молчаливые люди в звериных масках и одинаковых серых бронях, я не стану сопротивляться. И так уже сделала слишком много: Ибики-сан еще с того допроса, оказывается, жаждет поквитаться. Что, если Каге, так же, как и он, не поверят в паразита, издохшего на их глазах? Факты о нукенине действительно слишком противоречивы, чтобы можно было делать выводы. То раненые умирают практически мгновенно и в муках, то носят в себе паразита… Возможно ли, что это дело рук двух разных ниндзя-отступников? Как можно извлечь паразита до того, как он полностью поработит человека? Как понять, что паразит уже подсажен? Ведь Чоуджуро был совершенно нормальным — он поздоровался со мной, перекинулся парой фраз и половину саммита бдительно берег свою госпожу… Если бы не Паккун, мы бы… Паккун! Я вскакиваю так резко, что теряю равновесие. От слишком резкого движения голова идет кругом, и в глазах мгновенно темнеет. Я нелепо взмахиваю руками, оступаюсь, цепляю ногой футон и лечу лбом в столешницу. Но удара и боли почему-то не ощущаю, зависнув в воздухе в последний момент. Только в этот раз меня держат не тени, а вполне себе чьи-то руки… — Сенсей, — выдыхаю я, признав бережные ладони на плечах. — В-вы… — Сейчас опасно не закрывать окно, — говорит Какаши-сенсей, приводя меня в вертикальное положение. — К тому же, ночь весьма прохладная, ты замерзнешь. — Ничего, у меня есть ваш жилет, — усмехаюсь я. Только через мгновение я окончательно осознаю, что Какаши-сенсей здесь, что он пришел, и… Как бы мне ни хотелось влететь с разбега в его сильные объятия, но… Я опускаюсь на одно колено, склонив голову так низко, что становится трудно дышать. Из этого положения я вижу лишь обутые в стандартные сандалии шиноби ноги Какаши-сенсея, но все же отмечаю, что плащ он успел снять. — Господин Хокаге, я приношу свои извинения за срыв саммита и убийство шиноби Тумана. Я готова понести любое наказание за свой поступок. Тяжелое молчание сенсея становится мне ответом, и я лишь ниже наклоняю голову, молясь, чтобы все закончилось быстрее. В каких бы личных отношениях мы ни состояли с Какаши-сенсеем, никакая симпатия или романтические чувства не должны повлиять на его решения. Он — Хокаге. Его за это не простят. — Наруто рассказывал, — снова начинаю я, надеясь, что голос не дрожит, — что много лет тому назад Облако потребовало у клана Хьюга смерть одного человека взамен своего убитого шиноби… Я хочу сказать… Если Туман потребует того же, я готова. Сенсей все еще молчит, и в груди начинает звенеть нехорошее предчувствие. Неужели Каге потребовали его отставки? Они не могут! Не имеют права! Но наш дайме Огня так… мягкотел, что может и поддаться! — Никто не требует твою голову, Сакура, — наконец ровно произносит Какаши-сенсей. — Все видели существо, убившее ее телохранителя. Сейчас с телом Чоуджуро работают Ияши-сан с подчиненными. Они соберут необходимые образцы и запечатают тело для транспортировки на родину. С Шикамару работают сенсоры, он утверждает, что успел увидеть момент, когда Чоуджуро пытался атаковать. Мизукаге я перепоручил Ино, она пытается смягчить ее впечатления. Никто из Каге не имеет к тебе претензий. Я облегченно вздыхаю, пока сенсей не добавляет с угрозой в голосе: — Никто, кроме меня. Невольно поднимаю голову: Какаши-сенсей возвышается надо мной, сложив руки на груди, и хмурится. Я зачарованно смотрю на него, не в силах опустить глаза. — Ты подвергла себя опасности, — чеканит Какаши-сенсей, и каждое его слово весит тонну. — Опять нарушила правила ирьенина! Скажи спасибо, что на саммите не было Пятой — если до нее дойдет, я боюсь представить, что она сделает. — Заставит меня писать истории болезни до конца моих дней? — слабо улыбаюсь я. Какаши-сенсей почти рычит, поднимая руки к голове и вплетая пальцы в волосы. Замечаю, наконец, что он вернул на место свой протектор, и несколько выдыхаю. — Сакура, ты понимаешь, что это не шутки? — серьезно спрашивает сенсей меня. — Мы понятия не имеем, что происходит. А если бы Чоуджуро ранил тебя? Если бы убил? Если бы оказалось, что он просто хотел почесать затылок? Паккун стар и теряет хватку, нельзя полагаться на его слово… — Он вовсе не теряет хватку, — резко отвечаю я, тем не менее, не поднимаясь с колен. — У меня нет доказательств, но, кажется, я знаю теперь слабое место нашего нукенина. Наконец Какаши-сенсей выглядит заинтересованным, и я, глубоко вдохнув, выдаю свой главный аргумент: — Я разговаривала с Ясуши Инузукой. Он рассказывал мне, как произошло нападение. Тогда одну небольшую деталь я упустила, но теперь мне есть, с чем ее связать. Прежде чем атаковать команду, нукенин убил собаку Ясуши. Не отравил, а просто убил. Ясуши решил, что его нинкен прикрыл собой Чихару, и что кунай предназначался ей, но теперь я понимаю: собачий нюх — это слабое место нукенина! Нужно срочно собирать Инузук и их нинкенов и патрулировать деревню! — Ты уверена, Сакура? — сенсей, наконец, садится на корточки рядом со мной и неожиданно ласково приподнимает мне подбородок. — Это может быть совпадением… — Я приготовлю смывы с образцов, взятых у жертв нукенина, мы пропитаем ими лоскутки ткани и пусть Инузуки с собаками попробуют найти их по запаху, — предлагаю я. — Если это действительно работает, значит, у нас получится обнаруживать жертву паразита еще до нападения. Сенсей теперь выглядит озадаченным. Он задумчиво теребит бандану на левом глазу и хмурится. Я с замиранием сердца жду его решения, молясь, чтобы мне дали попробовать… — Инузуки все на задании, — наконец, говорит Какаши-сенсей. — Но я могу снять их с миссии и вернуть в деревню завтра утром. Что касается патруля… Призыв! Какаши-сенсей так неожиданно шлепает ладонью о пол, призывая нинкенов, что я отшатываюсь и снова чуть не падаю. И без того небольшой, кабинет вдруг заполняется целой стаей собак-ниндзя: в этот раз сенсей призвал не только Паккуна. Едва появившись, несколько нинкенов ложатся на пол, пытаясь закрыть лапами чувствительные носы. Быстрее, чем я успеваю понять, сенсей выхватывает кунай. Еще один миг — и протектор сдернут с бешено вращающегося шарингана. — Где? — Какаши-сенсей озирается по сторонам. — Это не я, — я, не вставая, пытаюсь отползти от нинкенов. — Не от меня! — Успокойся, Какаши, — гавкает Паккун, восседающий на голове огромного бульдога. — Сакура испачкала платье в мозгах того парня. Сам подумай, стала бы она беречь твой глаз, если бы носила паразита? Смутившись, я вспоминаю, как просила сенсея прикрыть шаринган, и немного краснею. — Паккун, у меня есть миссия для тебя, — не убирая кунай, говорит сенсей. — И в этот раз это не помощь генинам со сбежавшими кошками. — Я уже понял, — ворчит Паккун, машинально отворачиваясь от угла, где лежит сброшенное мной платье. — Работаем! Едва нинкены прерывают свой призыв, как Какаши-сенсей снова опускается рядом со мной, усаживаясь прямо на пол. — Не беспокойся, — его голос звучит устало и глухо. — Пока не вернутся Инузуки, деревня будет под присмотром. Я облегченно выдыхаю, молясь, чтобы хотя бы этой ночью ничего не случилось. Сенсей молчит, пристально рассматривая пол под собой, и я замираю, не зная, как еще просить его простить меня, и как искупить свою вину… — Ты когда-нибудь простишь меня, Сакура? — вдруг спрашивает Какаши-сенсей. Я удивленно моргаю: — За что? — Я не сказал тебе правду. Можно сказать, я сознательно лгал, — ровно продолжает сенсей. — Я так хотел сделать сюрприз, что не подумал, каково тебе будет слушать гадости от других Каге. Честно говоря, я был уверен, что мое предложение воспримут с восторгом, но... — Ты о чем? Я думала, это ты злишься на меня... Я подбираюсь ближе и, наконец, кладу голову на плечо сенсея, безотчетно глубоко вдыхая в попытке разыскать аромат черешни. — Я не злюсь на тебя, — ворчит Какаши-сенсей, не пытаясь меня отодвинуть. — Я за тебя испугался. Мой шаринган с каждым днем работает все хуже. Веришь ли ты, но я не заметил момента, когда Чоуджуро пытался напасть! Шикамару заметил, а я, Шаринган Какаши — нет! И как я должен чувствовать себя, скажи? Вдруг я снова опоздал бы? Сердце падает куда-то в пропасть, когда я осознаю услышанное. Какаши-сенсей просидел весь саммит с шаринганом настороже. Какую же перегрузку получил его глаз! Я тянусь снять протектор, собирая чакру в ладонь, чтобы хоть немного облегчить ему боль, но Какаши-сенсей перехватывает мою руку и осторожно подносит к губам. Моего запястья он касается через ненавистную мне маску, и я с трудом подавляю желание сдернуть ее совсем. — Ты устала, Сакура, — говорит сенсей, мягко поглаживая мои сбитые костяшки на правой руке. — Отдыхай. Утром разберемся со всеми делами. — Но я не хочу спать, — мотаю я головой. — Тсунаде-сама показывала мне упражнения для снятия стресса, которые используют АНБУ, и я уже вышла из адреналинового штопора, так что все в порядке. — Ничего себе, Пятая учила тебя даже такому? — удивляется сенсей, не отпуская мои пальцы. — Да-а… Этой ерунде мог бы и я научить. Никудышный я учитель. — Самый лучший! — привстаю я на коленях немного, чтобы поравняться с ним. Я мгновенно смущаюсь своему порыву, прячу глаза и, не зная, как перевести тему, машинально разглядываю сенсея. Как же я не заметила… — Новый бронежилет? — я, краснея, провожу кончиками пальцев по болотно-зеленому нагруднику. — В старом было больше карманов… — Одна из разработок наших технологов, — улыбается из-под маски сенсей. — Взял взаймы, пока мой жилет… Недоступен. — Придется, видимо, брать насовсем, — смеюсь я. — Вряд ли я его когда-нибудь верну. Какаши-сенсей смотрит на меня так, что я мгновенно превращаюсь в растаявшую лужицу воска, забывая даже собственное имя под этим горящим взглядом. Как бы мне хотелось оплести его руками, потереться щекой о грубый бронежилет, сказать, что я тоже ужасно за него испугалась, что готова была драться и с Каге и с их телохранителями за его жизнь… — И все же постарайся отдохнуть, — мягко говорит сенсей, вставая. Я не успеваю вскочить следом, но протягиваю руку и хватаюсь за его обтянутую защитной перчаткой ладонь. — Что ты будешь делать сейчас? — спрашиваю я тихо. — Опять свои отчеты читать? Сенсей потирает затылок свободной рукой: — Хм-м, я еще не решил. А что? — Останься. Мой голос от волнения срывается в шепот. Я снова стою на одном колене, будто провинившийся подчиненный, но теперь я просто боюсь, что если начну вставать, сенсей воспользуется моментом и сбежит. — Ты… — я прочищаю горло, — можешь остаться со мной? Лениво полуприкрытые глаза сенсея вдруг распахиваются, а длинные пальцы сжимают мою схватившуюся за его рукав ладонь. — Ты уверена? — спрашивает Какаши-сенсей неожиданно севшим голосом. — Уверена, что я не должен уйти? Я, глупо открыв рот, зачарованно гляжу на метаморфозу сенсея. Никак не могу привыкнуть к тому, что на меня кто-то смотрит таким взглядом. Будто он пересек пустыню Суны муравьиным шагом, а я — первый встретившийся ему за неделю колодец. Будто он падал в пропасть, а я стала веткой, за которую получилось схватиться. Будто он голодал, а я протянула ему сладкий онигири… — У меня сломан чайник, — вдруг вспоминаю я. — Прости, хозяйка из меня сейчас никудышная. — Обойдемся без чая, — обещает Какаши-сенсей со странной усмешкой. — Не сиди на полу, холодно. С трудом выпростав пальцы из моего чересчур крепкого захвата, сенсей двигает ко мне футон и я послушно перебираюсь на него. Сенсей запирает окно, тщательно задергивает шторы — я молчаливо одобряю каждое его движение. В мире шиноби даже третий этаж — не помеха для подглядывания, а у нас с ним не та история, которую можно демонстрировать любопытным… Сенсей предусмотрительно разувается, оставаясь босиком, и подходит ближе, чтобы опуститься на футон рядом со мной. Но не успевает — в коридоре раздаются знакомые шаги, и я подскакиваю от досады. Что, сейчас??? Почему именно сейчас??? Быстрее молнии сенсей оказывается рядом с дверью и щелкает выключателем, погружая кабинет во тьму. Шаги становятся все громче и ближе, и я с досадой шлепаю ладонью по футону. Какаши-сенсей незаметно подходит ко мне, опускается за моей спиной и внезапно кладет пальцы на мои губы, призывая молчать. От этого прикосновения в животе мгновенно расцветает огненный шторм, и даже глаза мои теряют свой фокус. — Сакура-сан, вы заняты? — слышу я осторожный стук в дверь. Пальцы прижимаются к губам чуть сильнее, но я отстраняюсь и легонько прихватываю зубами их кончики. Сенсей издает тихий изумленный возглас. — Ияши-сан, я сплю, — говорю я, делая вид, что только что проснулась и очень недовольна. — Все вопросы завтра! — Я принес отчет о взятых образцах, — не успокаивается Ияши. — Если я сейчас встану, — угрожаю я все тем же сонным голосом, — вы в полной мере ощутите, почему меня называют наследницей Тсунаде-сама! — Я понял, — мгновенно меняет тон Ияши за дверью. — Спокойной вам ночи, Сакура-сан. Когда коллега спешно — это заметно по его быстрым удаляющимся шагам — уходит, сенсей царапает меня ногтями по губам. — Ах ты, озорница, — мурлычет он мне на ухо. — Кусаешься. — Больше всего на свете Ияши боится Пятую, — тихонько смеюсь я. — Он теперь до самого утра не появится. Сегодня истории подождут. — Я постараюсь сделать так, чтобы тебе больше не пришлось ими заниматься, — обещает сенсей, зарываясь носом в мои волосы. — Какая трогательная забота, — улыбаюсь я, тихонько закрывая глаза. — Ну, меня от отчетов никто не спасет, так что… Я улыбаюсь, откидываясь назад, и не ощущаю лопатками твердости. — Ты снял броню? — шепчу я, устраиваясь в надежных теплых руках. — Ты не против? — Нет… У тебя нет температуры? Какой-то горячий… Сенсей снова смеется: — Госпожа ирьенин, вы мне только укол не делайте, пожалуйста. От ласкового голоса Какаши-сенсея я снова начинаю уплывать. Не верится, что пару часов назад этот человек смотрел на меня абсолютно ледяным взглядом… — Как тебе вообще в голову пришла идея нанимать гражданских? — не выдерживаю я собственного любопытства. — Когда ты успел за нами наблюдать? Я бы заметила Хокаге в стенах Госпиталя, да любой бы заметил! — Никто не замечает фотографа, — мурлычет сенсей мне в макушку. — Так во-от откуда я помню Сукеа! — я в досаде шлепаю ладонью по футону. — А я все думала, какое знакомое Хенге! — Озорница и болтушка. Сильная рука обвивает меня поперек талии, привлекая ближе. Я откидываюсь на широкую грудь сенсея и прикрываю глаза. Сейчас мне так хорошо, что я могла бы умереть счастливой. От Какаши-сенсея действительно пышет жаром, но это даже приятно. Постепенно напряжение тяжелого дня отпускает меня, и я могу расслабиться. Рука сенсея находит мои пальцы и легонько гладит сбитые костяшки. — Болят? — сочувственно спрашивает он. — Защитные перчатки не подходят к красивым платьям, — улыбаюсь я. — Хм-м, нужно подкинуть пару идей технологам… — У господина Шестого хорошее настроение? — подначиваю я. — Господин Шестой счастлив, — серьезно отвечает сенсей. Я чувствую обжигающее дыхание Какаши на своей шее и покорно наклоняю голову влево, открывая доступ. Воздух едва не попадает не в то горло, когда губы сенсея аккуратно касаются кожи за моим ухом, и я издаю беспомощный всхлип. — Здесь? — коварно шепчет Какаши, повторяя поцелуй. — Да, — втягиваю я воздух сквозь зубы. — О-ох. — Ты такая чувствительная… — Сама не знала об этом, — шепчу я, стискивая ладонь сенсея. — М-м… Я подскакиваю, будто села на ежа. Бессовестный Шестой, кажется, только что коснулся этого же местечка за ухом языком, и это разогнало мой пульс до предела. Ещё немного, и начнут трещать ребра. В животе уже не просто горячий клубок — там активизировался вулкан, а каждая клеточка кожи вдруг стала изысканно чувствительной. Я ощущаю каждый выдох сенсея, каждое прикосновение его пальцев… Не удержавшись, я стягиваю с него защитную перчатку, переплетая свои пальцы с его. Эти руки могли принадлежать художнику или музыканту, мелькает у меня в голове, а достались воину. Надо же… — Скажи, почему ты носишь маску? — шепчу я, пытаясь собрать в кучу растворяющийся разум. — Ибики следовало бы поучиться у тебя, — усмехается сенсей. — Искусство ведения допроса тебе тоже Пятая преподавала? Коварная левая рука Какаши приподнимает нижний край моей блузки. Я даже не успеваю толком среагировать, как длинные пальцы, которыми я только что восхищалась, ложатся на мою поясницу, и я теряю последние мозги. Сенсей едва касается моей кожи, всего лишь целомудренно обводя самыми кончиками один из позвонков, но это нехитрое прикосновение заставляет меня задыхаться. Почему, почему моя кожа стала такой чувствительной, что любое касание доводит до полуобморока? — У меня аллергия на пыль, — шепчет сенсей мне в ухо, доводя этим до очередного всхлипа. — Просто, как дважды два, верно? — Опять обманываешь, — слабо возмущаюсь я, расплываясь. — Конечно, — коварно мурлычет Какаши. — Или нет… Скорее всего. — Бессовестный. — Хм-м, это с какой стороны посмотреть… Теперь губы сенсея касаются моего подбородка — он прослеживает поцелуями линию челюсти, чуть прикусывает кожу и издает смешок, когда я дергаюсь, будто под напряжением. — Научи меня чему-нибудь интересному, — выдыхаю я, пока еще способна соображать. — Чему-нибудь из арсенала АНБУ. — Может быть, сразу запрещенному? — опасно шепчет сенсей. — Да-а, — закатываю глаза я. — Было бы… неплохо… Губы сенсея перемещаются на бьющуюся на шее жилку, и я понимаю, что погибла. Всех моих сил едва хватает, чтобы завести одну руку назад, найти наощупь затылок Какаши и вцепиться, вплетая пальцы в его волосы и притягивая ближе. Я буквально вжимаю его лицо в свою шею, задыхаясь и изнывая от неведомого доселе спектра ощущений… — Какаши, — почти теряя сознание, всхлипываю я. Услышав свое имя, Какаши-сенсей рычит мне в шею, прокладывая дорожку поцелуев к изгибу у плеча. — О-ох, — я изгибаюсь, откровенно подставляя бессовестным губам самые чувствительные местечки. — Действительно… запрещенная техника… Сенсей высвобождает свои пальцы из моего захвата. Он нежно и аккуратно скользит ими вверх по моей руке, вырывая из горла совершенно неприличные стоны. Как же мне ужасно хочется повернуться, обхватить лицо Какаши ладонями, вплести пальцы в его волосы, притягивая ближе, найти его наглые губы и впиться, проникая между ними языком. Его поцелуи открывают для меня слишком много нового о моем теле, подчиняя и парализуя вернее любого ниндзюцу. Если бы я могла так же заставить Какаши застонать... Его ладонь добирается до моего плеча, цепляет воротник блузки и тянет вниз. Великоватая мне кофточка покорно освобождает мое плечо. Но этого сенсею, кажется, мало — он решает лишить меня последней линии обороны. Тонкая лямка белья сдвигается легко, оставляя плечо беззащитным. И через мгновение я чувствую на нем теплоту дразнящих губ и влажное касание языка. — О-ох, да! — почти выкрикиваю я, изгибаясь до хруста в позвоночнике. Я не сразу понимаю, чего касаюсь самыми ягодицами, но, осознав, замираю, будто парализованная. Он так близко, бьется в голове дурманящая мысль. Он почти прижимается бедрами к моей заднице. Что еще я могу ощущать, не нунчаки же у Какаши в штанах… Что я наделала. Ох, что же я… Ещё несколько таких поцелуев, и я уже отдавалась бы ему прямо в собственном кабинете, на полу! А если… Если снова боль… Я замираю, не в силах даже дышать. Мелкие вдохи не могут насытить мозг кислородом, и я молюсь о том, чтобы не отключиться совсем. Одна из ладоней соскальзывает с футона и я машинально погружаю пальцы прямо в половицу, сжимая их и превращая гладкое дерево в труху… — Что такое? — Какаши поднимает голову, с сожалением отрываясь от моего плеча. — Сакура? Ты в порядке? — Ы-ы, — хватаю я воздух, как выброшенная на берег рыба. Тепло тела Какаши исчезает мгновенно, и я едва не падаю назад. Мгновенно сенсей перемещается так, чтобы смотреть мне в глаза, и то я честно пытаюсь разглядеть его, но вижу лишь абрис лица Какаши. Он издает непонятный возглас, после чего просто вжимает меня лицом себе в грудь, обвивая руками плечи и нежно укачивая. Теперь в его прикосновениях нет ни капли желания — узел в животе развязывается, паника отступает, но на ее место приходит острое чувство вины. — Если сможешь, прости меня, а я себя никогда не прощу, — странным голосом говорит Какаши, покачивая меня. — И за это тоже… Он продолжает удерживать меня одной рукой, а второй тянется к протектору. Я успеваю понять, чего он хочет, и вцепляюсь в широкие плечи сенсея, пытаясь сказать: все в порядке, все хорошо, мне нравилось… Но уже поздно. Даже в переполняющей кабинет темноте я отчетливо вижу, как кружатся в воздухе белые перья, и мне так хочется спать, так невыносимо клонит, что когда Какаши укладывает меня на футон и набрасывает сверху покрывало, я не могу сопротивляться. Я зеваю — некрасиво, во весь рот, закрываю глаза… И мне то ли слышится, то ли уже снится голос одного хорошего человека с грустными глазами — то ли Сукеа, то ли Какаши: — Спи, моя радость, старое пугало обманет для тебя полевой ветер, у ветра длинный хвост, он прогонит твой страх...