За углом начинается рай

Окно в кабинет Какаши-сенсея оказывается плотно закрытым. Вздохнув, я решаю все-таки подождать окончания собрания — если верить Шикамару, началось оно достаточно рано, а значит, не должно сильно затянуться. Единственное, что меня настораживает — отсутствие охраны в Резиденции: меня даже никто не останавливает, когда я поднимаюсь по лестнице. Что за безобразие? А если в Конохе прячется враг, а сенсей без охраны?.. — Эй, детка, не спеши, — слышу я ворчание откуда-то снизу, когда, наконец, добираюсь до кабинета. — Дай понюхаю. — Паккун, ты уже меня нюхал с утра, — пытаюсь я миновать бдительного нинкена, но тот все равно преграждает мне путь, щекоча усами лодыжку. — Порядок такой, — важно говорит песик, усаживаясь перед дверью кабинета Какаши-сенсея и принимаясь слабо постукивать хвостом по полу. — Я же все-таки отвечаю за безопасность первого лица Конохи! — О, да, — подыгрываю я, — ты — бесценный нинкен! Пусти меня, а? Или совещание еще не закончилось? Я прислушиваюсь: за плотно закрытой дверью царит гробовая тишина. Вряд ли собрание еще идет — Райкаге даже в одиночестве создает столько шума, что его было бы слышно с конца коридора. — Закончилось, — ворчит Паккун, укладываясь. — Какаши не в настроении. Может быть, тебе стоит зайти завтра? — А что с ним? — шепотом спрашиваю я, опускаясь на корточки рядом с песиком. — Что-то не так с Каге? — Он еще вчера домой не пришел, — гавкает Паккун. — Забыл меня покормить, представляешь? Придется сгрызть какую-нибудь его книжку, иначе никак — месть положено подавать холодной! За бумажки свои тут засел, читал до утра, даже не спал. Лапку мою не потрогал! Состроив страдальческую физиономию, Паккун протягивает мне лапку с неожиданно розовыми — для пожилого-то пса! — подушечками. — Да что там лапку! Носик не потрогал! Я ему даже пузико подставлял! — страшным шепотом сообщает Паккун. — Представляешь? Я! Лег на его бумажки и подставлял пузико! Каким нужно быть бесчувственным, чтобы обозвать меня старой мочалкой и выгнать из комнаты? Краем уха я улавливаю какое-то движение за дверью, и мне в голову моментально приходит идея: — Возможно, Какаши-сенсея кто-то сильно обидел вчера, — громко говорю я, для верности приблизившись к двери на минимальное расстояние. — Возможно, этот человек сейчас очень хочет извиниться. Недовольное шуршание за дверью становится громче, и я победно подмигиваю Паккуну. — Хокаге занят, — слышу я из-за плотно закрытой двери. — Зайдите в другой раз. — Господин Шестой, вы не подскажете, сколько сейчас стоит замена разбитой в щепки двери? — уточняю я в замочную скважину. — Не очень дорого, — отвечает мне сенсей, не спеша открывать. — А сколько стоит ремонт несущей стены, пробитой крайне виноватым человеком насквозь? Дверная ручка наконец проворачивается и дверь приоткрывается ровно настолько, чтобы я смогла всунуть в образовавшуюся щель руку, мешая захлопнуть ее обратно. — Привет, — тихо говорю я. — Можно поговорить с вами? — Не думаю, что разговоры со старым чучелом это то, что нужно юной девушке в пятницу вечером, — полным сарказма голосом говорит Какаши-сенсей. — Хм, соглашусь, — тяну я, — но если чучело молодое и симпатичное… Наконец дверь открывается полностью. Сенсей стоит на пороге и буквально мечет взглядом молнии, вот только мне не страшно: я уже знаю, какой светлой бывает смотрящая из его глаз улыбка и твердо намереваюсь ее вернуть. — Привет, — повторяю я. — Так можно войти? — Паккун, уйди отсюда, — бурчит Какаши-сенсей. Без лишних слов Паккун прерывает свой призыв, а я, протиснувшись под рукой Какаши-сенсея, все же нагло вламываюсь в кабинет. — Я занят, — хмуро говорит сенсей, не спеша проходить следом. — Очень, очень много работы. Бросаю взгляд на абсолютно пустой широкий стол и саркастически киваю: — О, да, тут и за месяц не разгрести. Ну, ничего, ваш рабочий день заканчивается… полчаса назад! Какое совпадение, верно? — Сакура, — тихо, но очень горько произносит Какаши-сенсей, — зачем ты пришла? Я собираюсь пошутить, но осекаюсь, увидев, какой темный и больной взгляд стал у Какаши — будто весь мир давит ему на плечи и лучше уже не станет. Сердце болезненно екает: неужели, он так переживает из-за вчерашнего?.. — А зачем вы вчера сбежали? — спрашиваю я, подходя ближе, но останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. — Я хотела объяснить, но вы... Я вдыхаю поглубже, чтоб продолжить, но осекаюсь. Мой нос внезапно улавливает исходящие от сенсея нотки алкоголя и горечи вместо привычных и уже родных ароматов черешни и зеленого чая. Конечно, он пахнет сейчас вовсе не так, как Тсунаде-сама после попойки, но... Нужно уйти, понимаю я. Нечего лезть под руку пьяному мужчине, мне с некоторых пор дорого мое лицо и вовсе не хочется познать гнев Какаши-сенсея. За те годы, что мы трое его знаем, ни разу сенсей не был замечен нами пьяным, поэтому-то мои коленки и начинают противно дрожать. Чего ожидать сейчас? Как объяснить, почему я так искала встречи и вдруг сбегаю?.. "Не сме-е-ей! — возмущенно орет из глубин черепной коробки внутренняя Сакура. — Ты опять! Опять переносишь на Какаши опыт с Саске!" "С ума сошла? — мысленно отвечаю я. — Тут все и так понятно, не ко времени пришли! Успеем поговорить в другой раз!" "Это ты с ума сошла! — парирует внутренняя. — Посмотри на него! Взгляни, как он на тебя смотрит! Думаешь, он будет нас за руки хватать и останавливать? Да он решит, что мы испугались, и просто отдалится! Так, слушай, если ты сейчас посмеешь..." "Тебе мало было, когда нас по полу лицом возили?" "Это не саке! — рявкает внутренняя Сакура. — Это вино! И запах достаточно слаб! А Саске напился хуже Тсунаде, вот его и понесло! Да отомри ты уже, ты его пугаешь! Долго мне еще на ваши брачные танцы из своего каземата смотреть? Я бы сейчас на твоем месте уже раздевала бы его!" — Нечего тут объяснять, все и так понятно, — Какаши-сенсей складывает руки на груди, будто отгораживаясь от меня. — Я не стану ни к чему принуждать тебя, не бойся. Все останется между нами и никуда больше не уйдет. — О чем вы? — удивленно моргаю я, выходя из ступора. — Когда вы меня к чему-то принуждали? Сенсей размашистым шагом проходит к столу и буквально падает в рабочее кресло. Выдернув ящик стола до упора, он выхватывает оттуда стопку бумаг и, можно сказать, швыряет на столешницу: — Подпиши, — с нажимом говорит Какаши-сенсей, бросая сверху ручку. — Но прочитай сначала. Я с опаской беру ручку, вглядываясь в испещренный словами верхний лист. Хм-м, это трудовой договор? Но что не так с датами? — Постойте, — соображаю я, — почему документы датированы июлем? Сейчас октябрь! Даже из-под маски я вижу кривую усмешку Какаши: он выглядит так, будто его мучает нестерпимая зубная боль: — Это место всегда было твоим, — чеканит сенсей. — Тебе не стоило заставлять себя и терпеть мои прикосновения, если это так неприятно. Просто подпиши бумаги, и я больше не стану лезть в твою жизнь. Горячий комок встает в моем горле, а глаза почему-то начинает жечь. Одним движением пальцев я ломаю ручку и отталкиваю бумаги: — Да как ты смеешь? — горько сжимаю я кулаки. — Как ты можешь?! — Какая поразительная храбрость, Сакура, — очень тихо произносит сенсей. — Ты наконец-то забыла про суффиксы… — К черту суффиксы! — шмыгаю я носом. — Какие могут быть суффиксы между нами после вчерашнего! — А что было вчера? — повышает голос сенсей. — Что? — Я не помню, ты мне скажи! — уже почти кричу я. — Или все твои чувства ко мне — лишь игра? Впрочем, я не удивлюсь — ведь это я первая пришла к тебе сдаваться, это я вешалась на шею, едва выйдя из больницы, это я попросила тебя вчера остаться и я видела о тебе сны, которых никогда не видела раньше! Не знаю, что заставляет сенсея пораженно замереть: мое признание в том, что я видела его во сне или мой дрожащий голос. Я стискиваю кулаки, молясь всем богам, которых знаю, чтобы не умереть прямо здесь, под его диким взглядом из-под протектора. — Зачем ты так со мной… Какаши-сенсей поднимается из кресла и проходит ближе ко мне — настолько ближе, что я могу ощущать исходящий от него жар и обонять резковатый алкогольный аромат. Каждая моя клеточка тянется к нему — обнять, согреть, пожалеть, но я стоически держусь. Пока мы не выяснили отношения, нельзя давать слабину. Где ты, моя сила сотни? — Ты никогда не говорил, что я значу для тебя, — озвучиваю я то, что волнует меня с самого первого нашего поцелуя. — Подслушанный разговор с Пятой — не в счет. Ты говорил не со мной. — Я плохо умею говорить о чувствах, Сакура-сан, — мягко произносит Какаши-сенсей. — Не было… достаточно тренировок. — Самое время попытаться, — шепчу я, неотрывно глядя ему в глаза. Сенсей медленно поднимает руку к лицу. Я зачарованно смотрю, как он цепляет край маски и тащит ее вниз. Все точно так же, как в первый день после пожара было здесь, в кабинете — я только что произнесла вдохновенную речь, и Какаши пытается снять маску… — Не стоит, если ты не хочешь, — качаю я головой. — Я говорила, что никуда не тороплюсь. — Я хочу, — выдох сенсея обдает меня теплом. — Сейчас — хочу. Когда сенсей убирает от лица ладонь, мне приходится собрать все свои силы, чтобы не раскрыть от удивления рот. Все наши детские теории о том, почему Какаши носит маску, только что со звоном разбились и падают, рассыпаясь яркими фонтанами блесток в моей голове. Ледяная красота Саске-куна по сравнению с лицом Какаши… Пшик, подростковая смазливость, криво нарисованная ребенком фиалка рядом с великолепным живым пионом. Правильные черты, родинка под тонкой нижней губой, такая манящая, мягкая на вид кожа... — Я не вижу ничего, что можно столько лет прятать, — зачарованно шепчу я, поднимая руку и проводя пальцами по совершенно неколючей щеке, рассеченной ужасным шрамом. — Вижу только красивые губы, которые столько раз лишали меня последнего разума своими прикосновениями… — Сакура, зачем это все, — устало говорит Какаши, и моя воля окончательно истаивает, когда я слежу за мимикой неприкрытого маской лица. — К чему весь этот обман? — Обман? — мой голос все-таки дрожит. — Какой может быть тут обман? Посмотри, как колотится мое сердце, когда ты рядом! Я хватаю руку сенсея и прижимаю к своей груди, туда, где отчаянно выламывает ребра беспокойный двигатель жизни. Не сразу понимаю, почему Какаши-сенсей захлебывается собственным вдохом, глядя на свою, накрытую моей рукой, ладонь, но, осознав… Я не знаю, кто первый делает шаг навстречу — он или я, только вот когда Какаши впивается в мои губы поцелуем, я понимаю, что он перестает играть. Это уже не нежные прикосновения, дразнящие чувствительную кожу, это какое-то безумие — я сдаю все свои позиции мгновенно и окончательно, когда чувствую, как вламывается в мой рот его язык. Ахнув, я повисаю в руках Какаши безвольной куклой, впуская, подчиняясь, покоряясь и растворяясь в его безумии. Крепкие руки сенсея обхватывают мою талию, приподнимая, и он делает несколько шагов назад, буквально падая на диванчик. В результате этого маневра я оказываюсь на коленях сенсея — сижу на них, будто в седле коня, сжимая бедра Какаши коленями, и шарю руками по его спине, почти хныкая от нетерпения. Мне приходится разорвать безумный поцелуй — буквально на несколько секунд, чтобы стащить с него футболку, потому что становится жизненно необходимо ощутить под ладонями мягкую кожу и сухие рельефные мышцы, от которых так и пышет жаром. И снова тянусь за поцелуем, впуская Какаши сразу же, сплетаясь с ним языками, слизывая с тонких губ привкус вина… Если он остановится, я умру, мелькает в моей голове. Если остановится, я… Я будто сама стремительно пьянею — кровь превращается в раскаленную лаву, в голове собирается сладкий дурман, и привкус поцелуя не противен мне. Как может быть противен вкус Какаши, даже если он нетрезв? — Са-ку… — выдыхает он в мой рот, и я падаю — все ниже, ниже: в самый ад, за один этот звук. — Не исчезай… — Я здесь, — выгибаюсь я до хруста в позвоночнике, когда он впивается поцелуем в мое горло. — О, Боже… Пожалуйста… Я пропускаю момент, когда молния на моей тренировочной тунике расстегивается до самого низа, и одежда повисает на плечах бесполезной, ничего не прикрывающей тряпкой. Я не успеваю среагировать, когда сухие шершавые ладони обхватывают мою талию и двигаются вверх: выше, выше, утаскивая за собой мой по-детски маленький лифчик. И, когда левая грудь оказывается в плену жадного, ласкающего рта, а правую сминают длинные пальцы, о которых я всю ночь грезила, я понимаю, что погибла. Это моя капитуляция, я поднимаю белый флаг и, радостно размахивая им, отдаю все. Ох, неужели это Какаши так рычит? Будто волк, наконец догнавший желанную добычу… — Еще, — умоляю я, извиваясь на жестких коленях, не зная, как унять эту пульсацию, сводящую меня с ума. — Еще! Он отпускает мой левый сосок только для того, чтобы впиться губами в правый. В кабинете достаточно прохладно, но его ладони ни на секунду не замирают — они двигаются по моему телу, сминают грудь, оглаживают бока, проходят вдоль позвоночника… В какой-то момент мне кажется, что весь мир превращается в чистый белый свет — это язык сенсея принимается играть с моей грудью, чередуя горячие прикосновения с прохладным дыханием… Я вцепляюсь в волосы Какаши, заставляя его поднять голову, и накрываю его рот поцелуем, буквально насилуя своим языком, собирая последние нотки его вкуса, пытаясь выпить, наверное, саму душу. Это конец, это полный крах всему, и внутренняя Сакура восторженно вопит и стонет вместе со мной, когда я прижимаюсь к Какаши всем телом, потираясь обнаженной, ставшей очень чувствительной грудью о его стальные мышцы. Взвизгиваю от переполняющего удовольствия, когда желанные ладони сминают мои ягодицы, немного приподнимая… Это ни на что не похоже — ни на одни самые смелые фантазии, даже на прочитанные мною вполглаза книжки, оставленные сенсеем! Дальше — только раскрыться полностью, позволяя делать с собой, что угодно, пока… Если эта пульсация не прекратится, я умру, мелькает у меня в голове. Я хнычу и извиваюсь, не зная, как облегчить себе муки — между ног скопилась чугунная тяжесть и требует прикосновения. Я безотчетно потираюсь о бедро сенсея — поза совсем не дает облегчить напряжение, да и проклятые тренировочные лосины мешают, будто сшиты не из тоненькой тряпочки, а из грубого брезента. Больше, больше! Какаши безостановочно рычит, покрывая мою шею и грудь то поцелуями, то весомыми укусами, а его язык… О, его язык… Я хватаю Какаши за запястье и прижимаю его руку к самому пылающему месту, молящему о ласке длинных, внимательных пальцев, впиваясь зубами в его плечо. Он проходится пальцами по моей жаждущей плоти всего два раза, с силой надавливая... “Хорошо, что нет охраны”, — мелькает у меня в голове, а в следующий момент я слышу болезненный, торжествующий, отчаянный крик… Свой. Свой крик… Какаши сгребает меня в охапку, заключая в столь сильные объятия, что я на мгновение пугаюсь, как бы он не переломал мне кости. Уткнувшись лбом в мое плечо, он издает не просто рык — вой, отдающийся вибрацией в каждой моей клеточке. Какаши вдруг сминает мою задницу ладонями и крепче прижимает к себе, заставляя подняться на колени, и я ахаю, когда чувствую своим лобком его напрягшийся, как доска, живот. Он резко подается бедрами вперед и вверх — всего один раз, выгибается так, что я на миг пугаюсь за его позвоночник, и устало падает назад, пряча лицо на моем плече, и я заливаюсь краской, понимая, что он тоже увидел звезды. Это его движение, когда он не может сдержать свою жажду, держа меня в руках — размякшую, разгоряченную, готовую, кажется, на все, едва не возносит меня к вершинам удовольствия еще раз. Если бы Какаши не поддержал меня за талию, я бы упала, так сильно меня трясет. Я обвиваю его ногами вокруг пояса, а руками за шею, пряча лицо в ямке между шеей и обнаженным, покрытым бисеринками пота плечом. От кожи Какаши практически поднимается пар, а я вся дрожу, будто стою голая на зимнем ветру. Какаши наощупь находит свою футболку, стянутую мной, и набрасывает на мои плечи поверх бесполезно болтающейся расстегнутой туники. Он обнимает меня бережно и ласково, легко-легко касаясь все еще раскаленной желанием кожи, будто бы вовсе не этими дрожащими ладонями только что сжимал меня изо всех сил. Я вцепляюсь в волосы на затылке Какаши, сгребая их в горсть, и замираю так, не зная, что теперь делать. Как поднять глаза? Что говорить? О, что же я наделала? Я же практически изнасиловала его! Что он подумает теперь, что скажет? Решит, что я легкодоступна, наверное, не иначе! Почему, почему я так на него накинулась, будто оголодала вконец?.. — П-прости, — шепчу я, все еще вздрагивая. — Я, кажется, тебя укусила. — Озорница, — мурлычет сенсей, поглаживая мои плечи. — Кусаешься… — Я никогда..! — в отчаянии всхлипываю я. — Прости! Я сделала тебе больно! Прости, пожалуйста, умоляю! Я не хотела! Слезы сами начинают струиться из глаз, когда я чуть отлипаю от Какаши, чтобы посмотреть на глубоко прокушенное плечо. Я так добротно вцепилась в него на пике удовольствия, что по отпечатку можно составлять мою зубную карту! Из ранки сочится темная кровь, и меня снова начинает колотить. Нужно срочно залечить укус, свести его, убрать боль! Я подношу ладонь к обиженному месту и уже выпускаю чакру, как Какаши перехватывает мою руку и мягко убирает от своего плеча мои пальцы, не позволяя активировать технику. — Я случайно! — снова всхлипываю я. — Я ужасная, я не хотела! Позволь мне тебя вылечить, прошу! — Ты маленькая глупенькая мышка, — перебивает Какаши. — Хватит извиняться за вину, которой нет. — Но твое плечо… — Оставьте мне этот укус на память, Сакура-сан, умоляю. Мужчину шрамы только украшают, — усмехается Какаши. — Вот и буду теперь красивый. — Ты и так… — смутившись, лепечу я, снова приникая к нему. — Можно мне хоть кровь остановить? С видимым сожалением Какаши издает согласное "угу", и я все-таки подношу руку к его ране. Едва зеленоватая чакра окутывает мои пальцы, как перед глазами встает жуткая картинка: Саске держит меня за волосы, я залечиваю свою размозженную ключицу и слышу: "Оставь мне немного..." "Ему этот укус... Нравится? — вдруг соображаю я, когда кровь перестает сочиться из ранки. — Как может нравиться, если больно?.." "Пусти, я покажу, как!" Внутренняя Сакура дергается из меня всего на миг, но ей хватает этой секунды, чтобы заставить меня вдруг провести языком по ране сенсея, слизывая с нее проступившую темную и соленую капельку. Обнимающие меня крепкие руки вдруг снова стискивают мои плечи чуть ли не до хруста, и я зачарованно слышу: — Сакура-а-ах... "Спорим, он тебя прямо сейчас и разложит?" — с азартом хихикает внутренняя, а я с замиранием сердца жду, что последует за моим невольным озорством. Но Какаши не спешит продолжать безумие, из которого мы только что едва выплыли вдвоем. Он снова принимается гладить мою спину, просунув ладони под бесполезную тунику, легко-легко касаясь кончиками пальцев бусин позвонков... "Как же с тобой сладко, — стонет внутренняя Сакура в экстазе. — Я хочу еще! Хочу больше, эй, там!" Я усилием воли заглушаю похотливые речи в своей голове. Надо, наверное, подняться, привести одежду в порядок, дать Какаши смыть кровь с плеча и груди... Но вставать с колен сенсея совершенно не хочется, хотя умом я понимаю, что отсижу ему ноги. Хочется дышать дурманящей мозг смесью ароматов его кожи, вина и пота, тихонько целовать висок, сдвигая с него носом бандану, и ощущать его дыхание рядом с ухом. Ладони Какаши не прекращают свое ленивое, нежное движение по моему телу. По обнаженным, покрытым мурашками бокам и вверх — я вздрагиваю, когда сенсей касается подушечкой большого пальца моего пока ещё крайне чувствительного соска и совершенно недвусмысленно косится в ту сторону. — Не надо! — я в панике прижимаюсь к нему крепче в попытке спрятаться. — Пожалуйста, не смотри! — Целовать можно, а смотреть нельзя? — мурлычет сенсей, все же убирая руку. — Сакура… Тебе что, не понравилось? В его голосе столько неподдельного огорчения, что из моей груди выходит весь воздух. Когда, ну когда я перестану делать ему больно? — Просто я никогда… — шмыгаю я носом. — Я не знала, что так… Прости! — За что? — не выдерживает Какаши-сенсей. — За то, что мне было безумно хорошо? За то, что если завтра меня убьют, мне будет, что вспомнить перед смертью? — Не говори так! Какаши замолкает, но продолжает нежно гладить меня, правда, не покушаясь больше на мою грудь. Я растворяюсь в его ласке, подобно капле чернил в воде, и меньше всего на свете мне хочется шевелиться. На несколько мгновений, кажется, я даже проваливаюсь в сладкую дрему, и мне настолько невыносимо хорошо, будто не сижу на жестких бедрах Какаши, обнимая его ногами, а свернулась на облаке и дремлю... — Посиди так еще, пожалуйста, — хрипло просит Какаши, не зная даже, что от одного его голоса в животе снова сворачивается раскаленный шар. — Не уходи… — Почему ты всегда просишь не уходить? — тихо спрашиваю я, вплетая пальцы в его волосы и прикрывая глаза от удовольствия. — Так хорошо может быть только в вечном Цукуеми, — Какаши обводит кончиком носа контур моего уха и слегка прихватывает зубами мочку, заставляя меня вздрогнуть. — Ты вправду настоящая? — Думаю, иллюзия бы не краснела, как помидор, — хихикаю я, тем не менее еще сильнее прижимаясь к сенсею. — Какаши… У меня есть просьба. — Что угодно, — мгновенно реагирует он. — Если я вдруг замираю и начинаю трястись, как вчера, пожалуйста, не убегай больше… — Ты мне расскажешь, почему? — тихо спрашивает Какаши, проводя ладонями по моей спине практически к самой пояснице. — Я… обидел тебя? Сделал что-то не так? Сакура, у меня опыта не больше, чем у пятнадцатилетнего мальчишки, у меня просто отключаются мозги, когда ты рядом. — Нет, нет! — спешу я перебить сенсея. — Просто… Видимо, у нас действительно не получится, если мы будем сбегать всякий раз, как что-то идет не так, не разговаривая и не обсуждая. — Сбегать и читать отчеты всю ночь вместо того, чтобы целоваться, и пить в одиночестве, — хмыкает Какаши. Его размеренно движущиеся ладони снова погружают меня в подобие сна. Как жаль, что здесь, в его кабинете, нельзя просто свернуться калачиком и мирно подремать у него на коленях… — Я, кажется, догадался, — каким-то странным голосом вдруг говорит Какаши, а его руки замирают на моей талии, легонько ее сжав. — Учитывая, как ты вчера сидела… Ты что же, почувствовала мой… — О, сжалься, — издаю я смущенный стон, радуясь, что моего лица ему не видно. — Почувствовала, как ты для меня желанна? — мгновенно исправляется Какаши. — Проклятье… Боюсь представить, что ты обо мне подумала вчера. — Ничего такого… — слабо пытаюсь возражать я. — Что я — старый похотливый осел, — не слушая меня, продолжает Какаши с нарастающим ужасом в голосе, — и все, что мне от жизни нужно — затащить тебя в постель? Ох, С-сакура, ты… Ты не подумай, я могу себя контролировать, просто я напился… Ох, я идиот, я не хотел тебя пугать, я… — Я с удовольствием целовала бы тебя всю ночь, — перебиваю я, уткнувшись в так вкусно пахнущую ямку между шеей и плечом Какаши, — но… Я не могу так сразу, это не из-за тебя, это… Я закрываю глаза, поддавшись слабости, и глубоко вдыхаю запах кожи Какаши: пряную смесь запахов его пота, моего желания и немного — вина. Это волшебное место буквально создано для того, чтобы целовать его — так удобно и уютно, и если прижаться к плечу лбом, можно попытаться дотянуться губами до ключицы Какаши… Но сейчас я просто прячу в этом изгибе лицо, и, не выдержав, шепчу в него: — Лучше бы я никогда не выходила замуж. Мучаю теперь и тебя, и себя.. Я замолкаю, со свистом втянув в себя воздух сквозь зубы. В самом деле, что же со мной, почему я так реагирую на такого ласкового, такого чуткого мужчину? Разве хоть однажды его прикосновения причинили мне боль? Разве он смеялся над размером моей груди? Разве взял меня силой, хотя возможность имел, и я даже ничего не поняла бы, проснувшись после гендзюцу? Ладони Какаши, только что лениво скользившие по моему телу, вдруг замирают где-то в районе бедер. Еще несколько секунд назад практически сжавший мои ягодицы сенсей резко убирает руки, замирая, подобно камню. Медленно-медленно он берет меня за плечи и отстраняет от себя, заставляя посмотреть в глаза. Я зажмуриваюсь, вспомнив, что сижу на нем верхом полуголая… — Я не смотрю, не смотрю, — спешно уверяет меня Какаши, отворачиваясь. — Я же пообещал… Хотя хочется, не скрою. Я спешно привожу в порядок одежду. Едва я застегиваю молнию на тунике, как Какаши открывает глаза. Съехавший набок протектор не прикрывает шаринган, и я заботливо поправляю повязку. — Сакура… Почуяв перемену в интонациях Какаши, я снова прижимаюсь к нему, чтобы спрятать лицо, и буквально зарываюсь носом в район его подмышки. — Что ещё Саске делал с тобой? — холодно спрашивает Какаши, в то время, как его тембр не обещает ничего хорошего. Я долго думаю, что ответить, но в голову ничего не лезет. Мне не хочется думать о Саске. Не сейчас, сидя в уютных объятиях сенсея, обнюхивая его пряно пахнущую кожу, все еще ощущая, как горят на шее и груди следы его поцелуев. — Не спрашивай, — прошу я, касаясь губами плеча Какаши. — Пожалуйста, не спрашивай меня, и мне не придется лгать. — Почему, почему ты не позволила мне разобраться, почему??? Какаши снова берет меня за плечи и слегка отодвигает от себя, оказываясь напротив. Мое сердце сжимается болезненно и горько, когда я вижу, с каким выражением он смотрит на меня. Это уже не нежность, не ласка, которую я привыкла искать в глазах сенсея — правильное, красивое лицо его исказили вина и ужас. — Ты сказал однажды, что в мире шиноби те, кто предают своих товарищей — хуже, чем мусор… — Сакура, это не одно и то же! — Какаши запрокидывает голову, страдальчески прикрывая глаза. — Я не этому пытался вас научить! — Тем не менее, Саске — все еще член команды номер семь, — твердо говорю я. — Орочимару сотворил еще больше зла, но Тсунаде-сама все равно дала ему шанс исправиться… — А сколько шансов дала Саске ты? — Какаши стискивает мои плечи, прямо-таки пылая яростью. — Это он тебя сломал, да? Это из-за него ты меня боишься? — Ну, видишь, у нас прогресс, — через силу улыбаюсь я. — И какой ценой??? — Какаши… Сенсей замирает, услышав, наверное, в моем голосе бесконечную усталость. Я аккуратно высвобождаюсь из его рук и, сгорбившись, просто сажусь рядом, опуская голову. — Ты сказал, что можешь контролировать себя, — тихо говорю я, нашаривая еще недавно ласкавшую меня ладонь и сжимая ее. — Все так, но не всегда я могу контролировать себя. Многое… произошло. Ты уже лечишь меня, сам того не зная. Я собираюсь рассказать Какаши многое. О том, что видела в своем сне, и как пожалела, что этого не было наяву, проснувшись. О том, что не хочу сводить следы от его поцелуев, и, скорее всего, использую Хенге. Я хочу рассказать ему, отчаянно краснея, как меня будоражит его ладонь, будто случайно касающаяся моего колена… Но едва я открываю рот, как слышу царапание в дверь и гавкающий голосок снаружи: — Какаши, тебе срочный отчет принесли, вы там закончили? Лицо аж загорается, так стремительно я покрываюсь румянцем. Пискнув что-то, я прячу лицо в ладонях, а Какаши с сожалением поднимается, хватая с пола свою футболку, и стремительно выходит за дверь. — Иди домой, — слышу я его шипение из коридора. — Все — завтра! — Скажи это еще раз, — обижается Паккун, — и твоим домашним тапочкам конец! — Я занят! — Я слышал! — парирует нинкен. — Больше того, вас должна была слышать вся Коноха! Теперь, как честный человек, ты обязан на ней жениться, знаешь? — ПАККУН! Прекращай себя вести, как престарелый дядюшка! — теряет терпение Какаши. — Где отчет? От кого он? — Да так, всего лишь Ибики приходил, пока вы там щенят делали, — ехидно тявкает Паккун. — А вот нельзя кунай на старого нинкена поднимать! Я больной! Маленький! У меня лапка хромает! — Сказал бы я, что у тебя хромает, — ворчит Какаши, — но в другой раз… Ладно, иди домой, я разберусь. — С тебя собачьи консервы, — фыркает Паккун, — иначе в следующий раз я пущу Ибики дальше порога. После этого диалога я слышу громкое: “Пуфф”, и Какаши снова открывает дверь в кабинет. Теперь он выглядит уставшим еще больше, чем когда я пришла. Пока Какаши разговаривал с Паккуном, он успел натянуть футболку и надоевшую мне маску, снова превращаясь в господина Шестого. — Извини, — неловко говорит Какаши, останавливаясь напротив диванчика. — Ибики хочет видеть меня в допросной. Я мгновенно холодею: — Кто? — А? Нет, нет, — Какаши улыбается, зажмуриваясь, и поднимает руку к затылку. — Не-ет, это не связано с нукенином, все в порядке. — Хорошо, — облегченно выдыхаю я. — Конечно, иди. Мне тоже пора в Госпиталь, вечерний обход скоро… Я поднимаюсь с диванчика, неловко поправляя одежду. Отсыревшие между ног лосины неприятно холодят, и я с тоской вспоминаю, что в Госпитале нет горячей воды, а из еды в кабинете только две упаковки сухого рамена — при сломанном-то чайнике! Пожалуй, по пути все же стоит зайти в Ичираку… Какаши вдруг снова тянется к своей маске, стягивая ее в одно мгновение. Он подхватывает меня за талию — я едва успеваю пискнуть от неожиданности, как сижу на его высоком рабочем столе, а сам Какаши обнимает меня, покрывая мое лицо и шею торопливыми голодными поцелуями. Едва вставшие на место, мозги снова начинают плавно уезжать, и когда, наконец, Какаши проникает языком в мой рот, я снова нахожусь в состоянии, близком к неадекватному. — Приходи завтра, — Какаши, тяжело дыша, отрывается от моих губ, не замечая, что я изо всех сил тянусь к нему за продолжением. — Я сделаю нам бенто, принесу вина, можем просто посидеть вместе… — Если не будет много работы, — обещаю я. — Было бы здорово, если бы мы жили вместе, — вырывается у Какаши вдруг. Судя по тому, что не закрытый повязкой глаз слишком сильно расширяется, Какаши даже сам не ожидал, что выговорит это вслух. Я, приоткрыв рот, молча смотрю на него, пока сенсей хватает ртом воздух, подбирая правильные слова для продолжения. — Не рано? — тихо спрашиваю я, понимая, что еще немного — и Какаши захлебнется собственными непроизнесенными извинениями. — В том смысле… Мы же совсем недавно с тобой… — Сакура, — Какаши наконец берет контроль над своими эмоциями и кладет ладони мне на плечи. — Я… Ты не подумай, у меня в доме есть гостевые комнаты. Если ты не захочешь, мы можем даже не пересекаться, просто… Набрав побольше воздуха, Какаши выпаливает: — Просто я уже не могу смотреть на то, как ты живешь в этом своем кабинете, спишь на жестком полу и ешь, что попало. Думаешь, мне не приносили сегодня жалобу на неработающий в Госпитале душ? Тебя заваливают ненужной работой — утром, днем, ночью, приходят, когда им нужно, никто не думает о том, что Сакура-сан может отдыхать! Не подумай, я ни к чему не принуждаю тебя, я могу просто смотреть, и… И смотреть не буду, если ты не захочешь, и… Но у меня в доме много собак, никакой нукенин тебе не повредит, и есть книги, да, тебе не будет скучно, честное слово! И ты всегда можешь уйти, если тебе не понравится жить со мной! — А если тебе не понравится? — тихо спрашиваю я, заглядывая в глаза Какаши. — Я не очень-то умею готовить, постоянно забываю убрать вещи со стула, оставляю мокрое полотенце в душе и часто сижу допоздна, если есть работа… — Мы можем хотя бы попытаться… Я вздрагиваю: снова это ощущение, будто повторяется какой-то важный момент… Точно! Когда я уговаривала Какаши быть со мной, я… — Мы можем хотя бы попытаться, — повторяет Какаши, погладив мою щеку ладонью. — Никто не обещает, что будет просто, но я… Я хочу этого, Сакура-сан. Хотя бы подумайте, прошу вас. — Кто же может отказать Хокаге? — улыбаюсь я, потеревшись о шершавую ладонь, до сих пор пахнущую мной. — Я… Я подумаю, Какаши. Пальцы сенсея вздрагивают. Он проводит большим пальцем по моим губам, как делал в моем сне, с самого утра не дающем мне покоя, и просит: — Скажи еще раз. Мое имя. — Какаши, — улыбаюсь я. — Еще раз, — хрипло просит сенсей. Я тянусь за поцелуем, и сенсей мягко приподнимает мое лицо за подбородок, нежно касаясь меня губами. В этом прикосновении уже нет безумного желания — только бесконечное чувство, которое я пока что боюсь называть… — Ка-ка-ши, — выдыхаю я, прежде чем под моими прикрытыми веками расцветает тысяча радуг.