За углом начинается рай

Я прижимаюсь к забору спиной и сосредотачиваюсь, обволакивая свое тело чакрой. Техника Камуфляжа снова не получается у меня с первого раза — когда я, наконец, проваливаюсь в стеклянное желе и мир вокруг становится чересчур материальным по отношению ко мне, моя собственная чакра сокращается больше, чем на четверть. Я замираю без движения, ожидая, когда Какаши приведет в этот закоулок Эбису-сенсея. Лишь бы хватило чакры — будет ужасно, если она вся иссякнет еще до начала операции… Все же ниндзюцу — это не мое, качаю я головой, пытаясь контролировать отражение света от своего тела. Удивительно — у каждого шиноби действительно есть вид определенных навыков, в которых они эксперты, но остальные техники им не даются. Наруто, при всей своей мощи, не умеет использовать гендзюцу. У Тентен, способной попасть с закрытыми глазами в движущуюся мишень размером с ягоду голубики, совсем плохо с контролем чакры. Саске же, при том, что его клан поколениями специализируется на Катоне, предпочитает использовать стихию Молнии и разнообразные вариации техники, придуманной ненавистным учителем… Сейчас моя очередь отключить мозг и делать то, что у меня получается лучше всего. Тсунаде-сама говорила, что я — прирожденный ирьенин, что мне легко даются те дзюцу, которые другие шиноби могут учить месяцами, а я исполняю их, не задумываясь. Что ж, будем надеяться, что фокус, который я собираюсь провернуть с Эбису-сенсеем, спасет ему жизнь… — Думаю, стоит срезать путь здесь, — слышу я голос Какаши и от неожиданности чуть не вываливаюсь из своей маскировки. — Это кратчайший путь к Ичираку. Я не слышу, что отвечает сенсею Эбису, но мне это уже не нужно. Я прикрываю глаза и падаю внутрь себя, пытаясь дотянуться до собственной чакры. Нужно ускорить ее движение до максимума, сделать максимально “вкусной” для паразита… Черт, лишь бы это сработало, я так не хочу, чтобы Какаши пришлось убивать сегодня… — Шестой-сама, здесь же тупик. Сдержанно-удивленный голос Эбису-сенсея заставляет меня распахнуть глаза. В узком тупичке, где еще вчера Саске держал меня за горло и угрожал, с трудом можно развернуться, но именно из-за этого я и посоветовала Какаши привести Эбису именно сюда. В случае, если техника сорвется, будет гораздо проще запереть Эбису в тупике, чем ловить по оживленной Конохе, попутно пытаясь защитить гражданских… Только бы все сработало, пожалуйста… — Эбису-сенсей, вы, конечно, догадались, зачем я привел вас сюда, — серьезно говорит Какаши, смещаясь так, чтобы я оказалась спиной к выходу из тупика, а сам Эбису — между нами, лицом к самому Какаши. — Понятия не имею, — вежливо отвечает Эбису. Я стараюсь сдержать собственную тахикардию, медленно перетекая по забору к выходу из тупичка. Из-за чрезмерного волнения зрение снова играет со мной злую шутку: я перестаю видеть цельную картинку мира, и взгляд выхватывает лишь детали. Худая фигура в темном джонинском костюме, полностью закрывающая волосы бандана на голове Эбису, дужки его извечных темных очков… Нет, Эбису не видит меня, иначе уже задавал бы вопросы. Но чувствует ли он мою чакру? И, самое главное, чувствует ли мою чакру паразит?.. Ух, мне даже дышать от волнения тяжело! Я встаю прямо за спиной Эбису, молясь, чтобы у Какаши получилось, и готовлюсь погрузить ладони в тело. Мне нужно лишь одно: чтобы Эбису-сенсей не двигался. Но здесь придется полностью довериться Какаши-сенсею… — Коноха в опасности, Эбису, — без долгого вступления начинает говорить Какаши, переходя на крайне “доверительный” тон. — Я вынужден просить твоей помощи, чтобы защитить деревню. — Но… почему я? — закономерно интересуется Эбису. — И почему здесь? Не в Резиденции? — Охрана скомпрометирована, — цедит Какаши. — Я не могу им доверять. Все под подозрением! Выдохнув, я активирую Мистическую ладонь и медленно ввожу обе руки в спину Эбису. Из-за окружающей мои пальцы чакры эта процедура, несмотря на жутковатый внешний вид, совершенно безболезненна: пациент обычно не чувствует даже щекотки. Именно поэтому опытный ирьенин может спокойно осматривать таким образом даже пугливых детей во время дневного или ночного сна… — Тогда я внимательно слушаю, Хокаге-сама. — Перестань, Эбису, мы с тобой — товарищи с детства, отбрось этот официальный тон… “Клюнул, — я прикусываю губу, поворачивая ладони и вводя их глубже. — Клюнул! Молодец, Какаши… Держи его!” — Хорошо, — голос Эбису звучит все также вежливо, но в нем проявляются более теплые нотки. — Можно и без суффиксов… Какаши. Я с трудом слышу их разговор, занятая своим делом. Я толкаю свою чакру в тело Эбису одной ладонью, так, чтобы она отразилась от органов, и принимаю резонанс в другую свою ладонь. Простейшая диагностическая техника — я не могу ни увидеть повреждения тела человека, ни залечить их, лишь распознать непорядок в организме, тем самым определив путь для дальнейшего осмотра. Но сейчас я не пытаюсь найти болезнь: я лишь мягко играю своей чакрой внутри тела Эбису, постепенно наращивая ее частоту… Я его чувствую. Как тогда, в допросных, я не имею никакого понятия о том, где именно сидит паразит, иначе я просто погрузила бы пальцы в мозг Эбису и вырвала бы проклятого таракана из его головы. Но я помню, как убирала из тел зараженных генинов яд, и как он “кусал” меня за пальцы, выпивая мою чакру — и сейчас чувствую то же самое. Паразит, кажется, заинтересовался. Я постепенно усиливаю ток чакры вокруг моих ладоней… Вкусно, тварь? Ешь, ешь. Подавись. — В Конохе предатель, — тем временем говорит Какаши, вынужденный отвлекать Эбису так, чтобы тот не двигался с места. — Есть все основания полагать, что он связан с новым нукенином, убившим нескольких наших людей… Теперь я еще сильнее чувствую заинтересованность паразита. Он даже перестает жрать на мгновение: кажется, он прислушивается… Я толкаю в тело Эбису еще больше чакры, вынуждая паразита выбирать, кто вкуснее. Стабильный поток чакры Эбису или постоянно усиливающийся мой? Иди сюда, мерзкий таракан… Я прикусываю губу, играя чакрой уже на полной мощности. Я зде-е-есь. Я тебя накормлю. Иди, иди… Я знаю, что как только паразит сорвется на мою чакру, я смогу его увидеть — как увидела, едва паразиты отцепились от генинов и прыгнули, метя мне в лицо. Вку-у-усно? Вот тебе еще… — Это чрезвычайно секретная информация, — говорит Какаши тем временем. Его голос звучит для меня, подобно морскому прибою — лишь легким фоном, так велико напряжение, испытываемое моими мозгами. Чтобы максимально привлекательно играть чакрой, мне приходится практически лишить ее своих органов, и я уже не уверена, что держу технику Камуфляжа правильно. Все равно, что пытаться писать сразу два отчета двумя разными руками… Если чертов паразит не вылезет из мозгов Эбису, все бесполезно. Нужно оставить себе ровно столько чакры, чтобы хватило на Нефритовую печать в случае неудачи… — Я хотел бы, чтобы этим делом занялся именно ты, Эбису. Ты — один из элитных джонинов Конохи, и я уверен, что… Я чувствую его. Я чувствую, как мерзкий таракан пошевелился и призадумался в мозгу Эбису. Сейчас он должен ощущать себя, как голодный человек, у которого вдруг появился выбор между пресной лапшой и паровой котлеткой. Я чувствую, что он начал двигаться, потому что количество чакры, утекающей с моих пальцев в никуда, становится куда больше. Клюнул! Меня передергивает, когда я ощущаю задумчивое прикосновение к своей чакре, будто ее ощупывают тонкими, с волосок, жгутиками. Он ищет, как бы прицепиться и поужинать уже мною… Попался! Теперь нужно вывести его из мозга Эбису, поймать, резко выдернуть и… — Эбису-сенсей, вот вы где, я вас везде ищу! — раздается сзади мальчишеский звонкий голос… Я уже видела смерть пациентов. Смерть хронических, неизлечимых больных и смерть невинных детей. Видела, как умирают товарищи на поле боя, и как тихонько угасают в своей постели старики. Я удерживала эту смерть на расстоянии, реанимируя подвешенного между Чистым миром и миром живых Наруто. Но именно сейчас я впервые ощущаю смерть. Не вижу, а именно ощущаю — будто тонкая струнка лопается под руками, и человек в одно мгновение превращается лишь в набор ливера. Необратимо… — Беги! — слышу я крик Какаши, но уже не успеваю среагировать. Кулак Эбису с размаху входит мне в живот — с такой силой, что мои ноги отрываются от земли, а из легких выходит весь воздух. Мир стремительно кувыркается — или это я кувыркаюсь, отброшенная чудовищным ударом? Спина встречается с мостовой — я скребу дорогу пальцами, стараясь вдохнуть или хотя бы не потерять сознание. Что произошло? Почему? Ведь я почти… Даже с плотно закрытыми глазами мне невыносимо больно — яркий белый свет пробирается под сомкнутые веки, разъедая зрачки. “Октябрь, — машинально думаю я, выкашливая тонкую струйку крови. — А птицы все еще поют…” Когда у меня получается открыть глаза — через мгновение или через целую вечность после удара? — электрическое зарево уже погасло. Какаши стоит позади замершего с поднятой рукой Эбису, так плотно к нему, будто обнимает. Одна рука Какаши удерживает Эбису за запястье — думаю, если бы он не помешал, Эбису-сенсей пробил бы мне грудную клетку. Вторая рука Какаши… Ох… Капающая из огромной дыры на спине Эбису-сенсея кровь уже успела образовать небольшую лужицу и заструиться между плотно подогнанными друг к другу камнями мостовой, подбираясь к ногам оцепеневшего от ужаса Конохамару. “У меня бы получилось, — мелькает у меня в мозгу. — У меня получилось бы, если бы Конохамару не отвлек Эбису… Это не моя вина”. От этой мысли мне хочется снова зажмуриться и побиться головой о камни, настолько она ужасна, но я заставляю себя сесть и вытереть кровь с лица. — Сакура, — ледяным тоном, от которого я поневоле вздрагиваю, спрашивает Какаши, — ты в порядке? Я издаю согласный горловой звук — голос еще не подчиняется мне. — Можешь идти сама? Покачиваясь, я поднимаюсь на ноги, машинально хватаясь за живот. Рефлекс, вбитый в меня Тсунаде-сама, только что спас мою никчемную жизнь — тело быстрее мозга осознало направление удара Эбису и направило всю оставшуюся чакру в солнечное сплетение, защищая нежные органы. Если бы паразит не снял ограничения физической силы Эбису-сенсея, он сломал бы о мой живот руку… — Ты убил моего учителя, — слышу я неверящий полушепот слева. — Убил моего учителя… Я с трудом перевожу взгляд, фокусируясь на Конохамару. “Он же еще ребенок”, — горько шепчет внутренняя, и я снова вздрагиваю — уже от ее интонаций. По лицу мальчика текут реки слез, а кулаки его бессильно сжаты, и только в глазах постепенно разгорается такое пламя, что мне хочется предостерегающе крикнуть… Тем временем Какаши даже не смотрит на Конохамару: он аккуратно укладывает мертвого Эбису на мостовую… “Он собирается атаковать!” — вскрикивает внутренняя Сакура. Ослепленный яростью мальчишка поднимает руку, и голубые вихри чакры сами собой свиваются в плотный клубок. Какаши не видит его! Ноги не слушаются меня, когда я пытаюсь метнуться наперерез Конохамару, и все, чего я достигаю — это наступаю на волочащийся по земле длинный шарф мальчишки. С криком ярости Конохамару заносит руку с расенганом, готовясь поразить Какаши, но… Какаши делает какое-то движение, которое мое зрение не успевает осознать, и уклоняется, одновременно с этим хватая Конохамару за запястье. Не достигший цели расенган рассеивается, а сам мальчишка взвывает от боли, повиснув в болевом захвате. О, я прекрасно знаю этот захват — сейчас Конохамару должен ощущать лишь то, как его локтевая кость медленно выкручивается по своей оси, грозясь затрещать… — Убийца! — выпаливает Конохамару, пытаясь сопротивляться несмотря на невыносимую боль. — Я тебя достану! Я тебе отомщу! — Вот как? — прохладно спрашивает Какаши, не позволяя Конохамару вырваться. — Эбису-сенсей был хорошим человеком! Верным шиноби! А ты — сволочь! — по лицу Конохамару текут злые слезы, капая на синий шарф и мгновенно впитываясь. — Ненавижу! — Было бы неплохо, если бы ты вспомнил, что разговариваешь с Хокаге, — сиплю я. “У него только что на глазах убили учителя, — одергивает меня внутренняя Сакура. — И ты требуешь от него благоразумия? Ну ты и каменная…” — Что ж, у меня были на то причины… — говорит Какаши. Я вижу, что он пытается ослабить хватку, но Конохамару, кажется, не понимает, что его до сих пор жалели — он пытается дотянуться до подсумка с кунаями, но повисает над землей, едва касаясь ее носками сандалий. — За что? — рыдает мальчишка, в отчаянии глядя на мертвого сенсея. Я заставляю себя посмотреть на Эбису. Он лежит, раскинув руки, на холодных камнях мостовой. Круглые темные очки, без которых никто не видел Эбису, разбиты — одна линза испещрена трещинами, а другая вовсе вылетела от удара — и валяются поодаль, похожие на раздавленное насекомое. Взгляд открытых немигающих глаз Эбису-сенсея направлен в высокое, холодное осеннее небо и кажется таким умиротворенным, будто в самый последний миг он успел простить этот мир за все, и даже за собственную смерть… — За что ты его убил, сволочь? — Конохамару извивается, продолжая осыпать Какаши-сенсея ругательствами. — Ты подлый! Ты нам не Хокаге! — Кажется, досточтимый внук Третьего хочет сразиться за шляпу Каге? — голос Какаши опасно понижается. — Или требует, чтобы Хокаге отчитался перед генином в своих действиях? — Требует! — Конохамару умудряется отвесить пинок в голень Какаши, и я вся сжимаюсь, отлично сознавая, что удар по этому месту очень и очень болезнен. — Увы, это секретная информация, Конохамару, — в голос Какаши пробирается сочувствие, но слышится оно, будто совсем издалека. — Мне очень жаль. Я уважал твоего учителя. Однажды ты узнаешь и поймешь. — Однажды Наруто вернется! — выкрикивает Конохамару, пытаясь ударить Какаши свободным локтем в живот, но задевает только воздух. — Он вернется и пустит твою задницу на лоскуты! Я в ужасе зажмуриваюсь. Конохамару, придурок, он вообще не осознает, что ли, что и кому говорит? За такие речи любой АНБУ деревни давно лишился бы звания, а его Какаши жалеет, хотя за одно только нападение на себя имел полное моральное правило отлупить дурачка. Пусть Конохамару лишь пятнадцать лет, пусть на его глазах только что погиб его учитель — он все еще шиноби Листа и не имеет права так терять голову, да еще и пытаться убить своего Хокаге! — То, что ты общаешься с Наруто, не дает тебе ни особых прав, ни привилегий, — ровно говорит Какаши, бдительно следя за тем, чтобы Конохамару не покалечился от своих чрезмерно интенсивных движений. — Но обещаю тебе — то, что на самом деле убило твоего учителя, обязательно будет наказано. Об остальном я не могу и не хочу тебе рассказывать. А теперь возьми себя в руки, сын Сумико, внук Хирузена, племянник Асумы, и не позорь клан Сарутоби своим недостойным поведением! Имена, которые называет Какаши, действуют на Конохамару подобно вылитому на макушку ведру ледяной воды. Он перестает брыкаться, беспомощно повисая в болевом захвате, и Какаши медленно и осторожно выводит его руку в правильное положение. Нет, Конохамару не перестает плакать — его глаза уже краснее шарингана, и синий шарф, кажется, уже насквозь мокрый. Но он делает нечто, чем бесконечно удивляет меня — опускается на одно колено перед Какаши-сенсеем, и склоняет голову в знак признания его власти. — Иди, — спокойно говорит Какаши-сенсей. — Да, господин Шестой, — совершенно мертвым голосом отзывается Конохамару. Я могу лишь наблюдать за тем, как Конохамару встает с колен и покачивается, едва не падая. На подламывающихся ногах он проходит мимо тела своего мертвого учителя, но вдруг будто спотыкается. Конохамару наклоняется, чтобы поднять сломанные очки Эбису, осторожно складывает погнувшиеся от удара о камни дужки, и только тогда покидает тупичок. Едва Конохамару скрывается, Какаши тяжело опускается рядом с телом Эбису, и я тоже подхожу ближе. Меня трясет. Меня разрывает на части от боли и сочувствия, потому что по плечам Какаши снова играют молнии, в его глазу я вижу скорбь, а уголки спрятанных за маской губ — опущены… — Не этой смерти он желал, — тихо говорит Какаши. Его ладонь ложится на лицо Эбису, а когда снова поднимается, только что умиротворенно глядевшие в осеннее небо карие глаза оказываются закрыты. — Он сильно навредил тебе? — устало спрашивает Какаши, не отводя глаз от разгладившихся черт лица Эбису. Я мотаю головой: — Я защитилась чакрой. Он только немного оглушил меня. — Не стоило слушать тебя, — голос Какаши понижается, и я ощущаю, как в горле встает горький комок. — Я подверг тебя опасности и прошу прощения. — Я почти справилась, — отчаянно сжимаю я кулаки. — Мне не хватило какой-то минуты! — Иди домой, — тихо перебивает меня Какаши, и я давлюсь слезами, которые не имею права ему сейчас показать. — Я приду вечером. Не получилось выходного… Я хотела бы многое ему сказать, но у меня получается лишь: — Да, сенсей. Не знаю, заметил ли Какаши мою оговорку, но виду он не подает.

***

— Я дома, — говорю я привычно, стаскивая сандалии. Дом встречает меня недружелюбной тишиной, глотая мои слова, как акула глотает неосторожную мелкую рыбешку. Несмотря на то, что день еще далек от завершения, в доме царит полутьма, будто тусклый осенний свет не может проникнуть в окна. Я осторожно ступаю босиком по идеально выглаженным половицам — я буквально чувствую, как дом враждебно настроен ко мне. Кажется, что еще пару шагов, и кто-то шепнет из угла: “Уходи, ты здесь чужая”... Я поднимаю руку, нашаривая выключатель, но тут же отдергиваю ее. Как бы мне ни хотелось немедленно зажечь свет в каждой комнате, чтобы разогнать тени, я почему-то не рискую нарушать покой дома. Почему же здесь так неуютно?.. Не поэтому ли Какаши говорил, что этот дом — большой и бесполезный? Не поэтому ли он предпочитает оставаться и ночевать на диванчике в кабинете, лишь бы не возвращаться в дом, который ему не рад?.. Пока я осторожно иду по коридорчику, вспоминая, какая из дверей куда ведет, у меня складывается впечатление, что дом намеренно прячется от солнечного света. “Глупая, — говорю я себе, — это всего лишь твои домыслы. Просто неудачно выбранное место для стройки, вот и все…” Поборов тихую враждебность дома, я заставляю себя включить свет в ванной и войти внутрь. Сразу же вспомнив о спрятанном мешке с вещами, я вытаскиваю его из-под ванны, легким щелчком пальцев убив устроившегося в складках бумаги жирного паука. Нужно спрятать пакет под кровать и постирать позже… Когда я заглядываю в зеркало, у меня складывается впечатление, что оно — родственник зеркала из моего кабинета, иначе откуда бы взяться этой безжалостности? Не может быть, что у меня на самом деле такие темные тени под глазами и измученный вид, а волосы похожи на паклю, которую уже не возьмет ни один гребень, как ни старайся. Кожа местами сильно блестит, и я тянусь за мылом. Ах да, я же именно мылом отмывала свои волосы, чему я удивляюсь?.. Тщательно отмыв руки и лицо, я утыкаюсь носом в свои ладони, втягивая оставшийся на коже слабый аромат. К моему разочарованию, туалетное мыло Какаши практически не пахнет. Точно, Какаши ведь упоминал, что не пользуется шампунями и мылами с запахом, чтобы не перебивать обоняние нинкенов… Нужно чем-то заняться. Нужно найти дело рукам, или я сойду с ума, представляя себе, чем там занят Какаши и когда же он вернется. Как бы мне хотелось забрать хотя бы часть его боли, как бы мне хотелось избавить его от этой необходимости убить человека… Глупая, бесполезная дура! На глаза наворачиваются слезы: это я, все я виновата! Почему я не подумала лучше, почему повела себя, как типичный Наруто, решив действовать по ситуации? Почему не подстраховалась? Не догадалась попросить о помощи Тсунаде-сама? Мой контроль чакры действительно очень тонок, но, вынужденная постоянно откладывать чакру в печать Бьякуго, я сокращаю ее природный запас вдвое. И даже огромный резервуар Бьякуго совершенно бестолков в борьбе с паразитом: я легко могла бы открыть его, но закрыть уже не получилось бы, пока вся чакра не была бы истрачена! А вот Тсунаде-сама легко черпает из своей Бьякуго силы, чтобы поддерживать Хенге даже во сне! Да и ее природные запасы куда как больше моих… Почему, почему я снова решила, что догнала ее? Почему мысль о сенсее пришла мне голову только сейчас, когда человек уже мертв?.. Мне кажется, я никогда не смогу забыть это ощущение лопнувшей ниточки жизни. Будто фитиль ровно горящей свечи вдруг прижали влажными пальцами, и остался только слабый дымок, больше ничего. Вот только что перед тобой был человек, миг — и человека уже нет, это лишь набор органов и тканей, образец для исследований, но уже не личность. Если бы я действовала иначе, если бы не расшатывала паразита так долго, если бы он соблазнился моей чакрой быстрее, тогда я успела бы до прихода Конохамару, тогда он не окликнул бы сенсея, тогда… Нужно занять руки, или я сойду с ума. Я решительно прохожу на кухню и включаю свет, замирая на пороге. Какаши, наверное, придет голодным… Я прокололась с завтраком, но ужин приготовить способна. Воодушевленная, я открываю холодильник и замираю, с изумлением разглядывая пустые полки. Даже лампочка не горит… Как? Я суюсь за холодильник, и вижу, что он не подключен к розетке. Неужели Какаши настолько редко бывает дома, что даже не пользуется холодильником? Он выглядит далеко не новым, но при этом — в идеальном состоянии, все полки чистые, и лишь на дверце я вижу вереницу пузырьков, в которых с замиранием сердца узнаю лосьон для заживления ран из Госпитальной аптеки. Возможно, что часть этих пузырьков наполняла я… “Значит, он принес продукты для завтрака утром, — я вздрагиваю от прошившей мое сердце иглы вины. — Успел и к Ино, и на рынок, пока я бока отлеживала, да еще и готовил, а потом Киба, и Эбису, и… Какая же я бесполезная! Нужно сбегать за продуктами, пока Какаши не вернулся!” “Куда ты побежишь? — мрачно отзывается моим мыслям внутренняя. — Ты же свой кошелек с деньгами в сумке с барахлом прятала, и где та сумка? Поздравляю, лобастая, ты иждивенка.” — Твою мать… — негромко говорю я вслух. Я залезаю на кухонную тумбу и распахиваю шкафчик, расположенный высоковато для меня — я не вижу его содержимое полностью. Но внутри я обнаруживаю лишь початую упаковку крупы, всю зараженную мелкими жучками, и огромное количество собачьих консервов и корма. — Ужин отменяется, — говорю я себе, пытаясь этим монологом чуть разогнать неуютную тишину дома. — О, ты дома! — слышу я довольное погавкивание откуда-то с пола. — Паккун! — радостно вскрикиваю я, чуть не падая с тумбы. — Ты вернулся! — Слушай, если уж ты все равно наверху, может, уронишь собачке баночку покрупнее, а? — Паккун предвкушающе облизывается. — Ты обманщик, — строго говорю я, не спеша выполнять его просьбу. — Какаши утром кормил тебя! — Утром кормил, а сейчас уже вечер! — хвост Паккуна начинает слабо постукивать по полу. — Ну, дай, тебе жалко? Смотри, сколько там на этих полках добра, неужели Какаши будет пересчитывать? — Не дам! — я наставляю на старого нинкена палец, стараясь не смеяться. — Сколько корма Какаши насыпает тебе в миску? — Вредина, — обиженно говорит Паккун. — Ла-адно. Моя порция — две мерных ложки сухого корма, но ты разбила мне сердце, так и знай! Я спускаюсь с тумбы и отмеряю в миску Паккуна ровно две ложки корма, но, заглянув в огромные и грустные глаза нинкена, сдаюсь и добавляю третью: — Растолстеешь и будешь кататься, а не бегать! — предупреждаю я, опуская миску перед довольно зачавкавшим кормом Паккуном. — Я тебя уже люблю, — невнятно отзывается Паккун. — Думаю, мы тебя оставим. — Я тебе не котенок приблудный! — возмущаюсь я. — А то сама остаться не хочешь, — хмыкает Паккун, похрустывая гранулами. — Все, уйди, мешаешь пищеварению. — Слушай, тут какая-нибудь еда есть? — растерянно спрашиваю я Паккуна, не спеша покидать кухню. — Он же придет голодный, нужно что-то приготовить… — Ай, не забивай себе голову, — фыркает Паккун, явно недовольный тем, что я отвлекаю его от корма. — Ставлю на кон левую лапку, что он даже не подумает об ужине. Какаши в принципе ест мало, хотя готовит прекрасно и мог бы заткнуть за пояс любого повара. Такой уж обмен веществ. Ну, если захочет, я, в отличие от него, не жадный! Вот моя миска, вот мои консервы, пусть кушает на здоровье, хе-хе. — Вредный ты, — с чувством говорю я, мстительно выключая свет. — Вот и кушай на здоровье. Я собираюсь завернуть в гостевую комнату, но замечаю, что Какаши не закрыл дверь в свою, и замираю на пороге, не решаясь сделать шаг внутрь. Какаши так и оставил ящики с оружием на полу, но в остальном в его комнате царит такой же стерильно-безжизненный порядок, как и в остальном доме. Такая же узкая кровать с ночником над ней, как и в гостевой, несколько книжных полок на стенах, и… Фотографии. Ноги сами несут меня внутрь, а руки хватают рамки — любопытство слишком сильно. Такая же двойная рамочка, как та, которую я разбила после развода. Одна фотография мне прекрасно знакома: Какаши-сенсей жмурится в улыбке, его ладони лежат на головах мальчишек, свирепо глядящих друг на друга, и я — такая беспечная, наивная девчонка, между парнями. А вторая… Сердце пропускает удар. Вот этот взрослый, в джонинском жилете, это определенно Четвертый — отец Наруто и сенсей Какаши. Но как же похожа его поза на ту, с нашей фотографии! Совпадение или Какаши нарочно копировал Минато-сенсея? И мальчишки на фотографии чересчур похожи на Саске и Наруто: у Какаши такой же колючий, неприветливый взгляд, как у моего бывшего мужа, а Обито носит защитные очки, как когда-то Наруто… Невозможно. Будто реальность сделала круг — как могут две фотографии быть такими похожими? — Ты очень похожа на ту девочку, Рин, — слышу я сзади голосок Паккуна и едва не роняю рамку. — Он себя так и не простил за нее. — Он все еще себя винит? — дрогнувшим голосом спрашиваю я, неосознанно прижав рамку к себе. — Столько лет прошло… — О, да, — вздыхает Паккун, забираясь на кровать Какаши и принимаясь выгрызать что-то из левой задней лапки. — А когда он не смог уберечь Кушину, я вообще думал, что Какаши повесится. Не знаю, что его удержало, он совсем мертвый ходил. Эх, хорошие были люди, любили Какаши, как родного сына, а для меня Кушина всегда берегла сахарную косточку, прими боже их души… Откровения Паккуна прерывает скрежет ключей в замке. Я вздрагиваю и неловко ставлю рамку обратно, стараясь оставить ее в том же положении, из которого взяла, и вылетаю из комнаты, чуть не зацепившись за ящик с оружием. — Какаши… Когда я вижу его, я будто раздваиваюсь: одна часть меня хочет с воплем облегчения кинуться ему на шею, а вторая часть — спрятаться куда-нибудь в темный угол и не высовываться. — Я дома, — бормочет Какаши, сбрасывая сандалии. Только по интонациям я понимаю, что Какаши разговаривает вовсе не со мной: его фраза была такой же машинальной, как мое “Я дома”, брошенное в пустоту. Такое ощущение, что Какаши даже не видит меня — он стаскивает с головы протектор и зло кидает его в стену. Звякнув металлической пластиной, повязка падает на пол и остается так лежать. — Какаши, что… Нет, он все еще не слышит и не видит меня. Вслед за повязкой в стену летит бронежилет, а затем Какаши вдруг стаскивает водолазку. Я не успеваю испугаться того, что на очереди остались лишь штаны, но Какаши даже не тянется к застежке — шлепая босыми ногами по полу, он проходит мимо меня, в свою комнату и с грохотом обрушивается на кровать, перепугав разлегшегося поверх покрывала Паккуна. Какаши замирает в странной позе — он стоит рядом с кроватью на коленях, положив голову и торс на нее так, что в мои мысли закрадывается образ гильотины. Его глаза обращены ко мне, но он никак не реагирует, даже когда я зову его по имени еще раз… — Оставь его, — ворчливо говорит Паккун, легонько потянув меня за штанину. — Он весь в себе. — Но ему же неудобно… — Не переживай, шея затечет — ляжет нормально. К утру будет, как новенький. Все же я не слушаюсь Паккуна, осторожно приближаюсь к неподвижному Какаши и тихонько зову: — Ты меня слышишь? Ляг, у тебя голова болеть будет… Никакой реакции. — У тебя в доме есть чай? Хочешь, я заварю тебе? Тишина. — Я же говорю, — гавкает Паккун, — он весь в себе. Это бесполезно, Сакура. Он сейчас не пошевелится, даже если на дом упадет бомба Биджуу. Вот, смотри… Какаши! Мадара с войсками на подходе! Кьюби вырвался из Наруто! Гай потерял свой комбинезон и бегает по Конохе в чем мать родила! Я вздрагиваю, поворачиваясь к нинкену и делая угрожающее лицо: — Тише ты! Не время шутки шутить! — Да я тебе говорю, — говорит Паккун таким голосом, будто разговаривает с идиоткой, — он ничего не слышит и не видит. Иди отдыхать, он оклемается. Я задерживаюсь на пороге, только чтобы выключить свет. Ложиться спать? Да как можно уснуть, зная, что за стенкой Какаши поедом ест себя за смерть товарища? Голодный! И что к утру он замерзнет без водолазки!.. Не зная, чем себя занять, я подбираю брошенные Какаши вещи. Не удержавшись, я прижимаю протектор Какаши к лицу, вдыхая слабый запах его волос. В носу начинает щипать от с трудом сдерживаемых слез. И я думала, что мне тяжело? Думала, что я самая несчастная на свете? Какаши несколько часов назад убил человека, не врага — товарища детства. Он был обязан сделать это, как Хокаге, потому что Эбису-сенсей представлял собой угрозу для деревни. Но каково ему было разговаривать с Эбису по дороге в тупичок? Как же я не подумала о том, что Какаши было бы легче сделать это молча? Ведь АНБУ никогда не разговаривают с людьми, которых должны убить, это я знаю наверняка… Я встряхиваю водолазку Какаши, чтобы сложить ее, и вдруг замечаю, что один из швов безобразно разошелся, и оттуда торчат обрывки черных ниток. Непорядок… Точно! Вот чем я займу свои руки! Конечно, я та еще швея, но… — Паккун, — шепотом зову я нинкена, пытаясь высмотреть его в темных углах. — Пакку-у-ун! — Чего голосишь? — недовольно отзывается Паккун, выглядывая из кухни. — Спать иди, тебе ведь на работу завтра. — У Какаши в доме есть нитки? — я показываю порванную водолазку. — Спроси, что полегче, — бурчит Паккун, но скрывается с глаз в комнате Какаши и приносит мне в зубах небольшую шкатулку. — Понятия не имею, оно это или нет. Я поднимаю резную крышечку и радостно улыбаюсь: оно! Одна-единственная катушка черных ниток и воткнутая в нее слишком крупная игла. Мне кажется, ее толщины хватит, чтобы проколоть матрац… Но что поделать… Я забираюсь с ногами на постель в гостевой комнате, не забыв тщательно отряхнуть ноги, и, прикусив губу, принимаюсь вдевать нитку в иголку. Не может же это быть труднее, чем контроль чакры, ха! Ино же научилась, чем я хуже?.. К счастью, прореха пролегает прямо по шву — нужно лишь подшить по уже сделанной за меня дорожке, и все. Я тщательно делаю стежок за стежком, стараясь, чтобы они были поменьше, или хотя бы одинаковыми. Но… Черт, слишком длинная нитка путается, затягиваясь в некрасивый колтун, и мне приходится распороть только что проложенную строчку. От моих манипуляций шов водолазки расходится еще сильнее, и я с досадой шлепаю себя по лбу: вот балда, следовало закрепить нитку, прежде чем зашивать дыру! Но как? Кончик слишком короткий и у меня не получается затянуть его в узелок… Внезапно меня осеняет гениальная мысль. Я тщательно, тройным узелком, привязываю к старой нитке новую, подражая собственной же Нефритовой печати. Подергав нить и убедившись, что узел не подведет, я со спокойной душой начинаю делать новые стежки. Теперь я особенно тщательно слежу за тем, чтобы нить не запуталась… — Ш-ш-ш, — шиплю я, засовывая палец в рот и слизывая каплю крови. Только сейчас, очнувшись, я понимаю, что Паккун все это время сидел передо мной и внимательно наблюдал за тем, как я мучаюсь с иглой. — Что ты делаешь? — спрашивает меня Паккун изумленно. Я показываю нинкену водолазку Какаши: — Шов разошелся. Сейчас еще одну строчку сделаю, и все. — А… Зачем? — Как — зачем? — возмущаюсь я. — Что, по-твоему, Какаши с дырой на боку будет ходить? Паккун открывает рот, затем захлопывает, а потом все же говорит негромко: — Сразу видно — в доме появилась женщина. Какаши никогда не штопает драные вещи, он их просто выбрасывает. — Зачем? Это ведь всего лишь шов? Смотри, — я разворачиваю водолазку изнанкой к нинкену: — Даже не заметно! — Какаши — очень талантливый человек, — гавкает Паккун негромко, — но вот шить он не умеет. Ему проще купить новую водолазку, чем после каждой миссии дырки от кунаев штопать. В сердце впивается острая игла незваной боли, когда я представляю, как Какаши возвращается с миссии в дом, где его никто не ждет, и некому приготовить ему ужин, если он устал, и заштопать порванные водолазки… А ведь он сейчас лежит в своей комнате совсем один, в неудобной позе, и ест себя… — Ты знаешь, — Паккун тычется мокрым носом в мою лодыжку, смешно щекоча усами, — я думаю, что ему с тобой лучше. — Я только неприятности доставляю, — шепотом отвечаю я, стараясь не разреветься. — Неприятности? Какаши проводит под крышей дома уже вторую ночь подряд! Не спит в кабинете, не шатается по ночной Конохе, не торчит на полигоне, дубася манекен, а ночует дома! И знаешь, почему? — Почему? — Потому что ты здесь, — с уверенностью заявляет Паккун, снова принимаясь ухаживать за шерсткой. — И вообще. Я давно, очень давно не видел, чтобы Какаши так часто улыбался. Последние слова Паккуна догоняют меня уже в коридоре — я выскакиваю из комнаты, потому что не в силах больше сидеть и представлять Какаши там, у себя, в одиночестве. Боль и печаль проще переносить, если их есть, с кем разделить. Я хочу, чтобы Какаши снова улыбался… Какаши я обнаруживаю в той же позе, в которой оставила — он даже не сомкнул глаз, и сердце мое заходится в крике. — Сейчас, сейчас, — шепчу я, стягивая покрывало с постели. — Погоди немножко… Мне не составляет никакого труда затащить взрослого мужчину на кровать, хотя тело Какаши и кажется в разы тяжелее из-за того, что он даже не пытается мне помочь. Машинально отметив то, что внутренняя Сакура молчит, а не прыгает от счастья и не ходит колесом, как должна, я устраиваю Какаши поудобнее и сама укладываюсь рядом. Сейчас мне плевать, даже если он станет вдруг приставать ко мне — лишь бы пошевелился. Лишь бы хотя бы моргнул… Я с трудом обвиваю шею Какаши руками, укладываясь под его боком и помещая свою голову в столь полюбившейся мне ямке между шеей и плечом. Закрыв глаза, я представляю, как его боль и печаль перетекают в меня, освобождая его бедное сердце. Сама не замечая, я начинаю легонько поглаживать его по груди, ужасаясь количеству мелких шрамиков… Я теряю счет времени достаточно быстро. Сколько я уже лежу так, охраняя Какаши, подобно цепному псу? Десять минут, час? Он все так же неподвижен, как статуя, и настолько тихо дышит, что пару раз я пугаюсь всерьез, и привстаю, чтобы поднести щеку к его губам, улавливая теплый выдох. И этого человека мы когда-то считали хладнокровной машиной? Сколько раз ему было больно так, что хотелось закричать, но он улыбался, потирал затылок и обещал, что все будет хорошо?.. — Са-ку… — вдруг слышу я тихий шепот. — Не исчезай… — Я здесь, — от облегчения я чуть ли не всхлипываю, теснее прижимаясь к Какаши. — Поспи. Поспи, легче будет. — А… ты? Теперь мои губы и вправду вздрагивают, когда я поднимаю глаза и вижу взгляд Какаши, обращенный ко мне. — Я побуду рядом, — заверяю я Какаши, едва удерживаясь, чтобы не начать целовать его плечо в попытке забрать боль. — Все хорошо. — У тебя смена завтра, — шепчет Какаши. — Откуда ты знаешь? — Знаю… Какаши снова замолкает, будто короткий диалог выпивает его силы досуха. Я еще крепче прижимаюсь к нему, тихо радуясь: работает! Он снова заговорил со мной! Пытаясь найти удобное положение, я кручусь то так, то эдак, пока не кладу голову на грудь Какаши, в уютную ямку недалеко от выступающей ключицы. Едва удерживаюсь, чтобы не застонать от удовольствия: как же приятно так лежать в обнимку… — Я разговаривал… — Какаши делает долгую паузу, обкатывая слова на языке, — с родителями… Эбису… "О-ох", — я зажмуриваюсь, похолодев от одной мысли об этом разговоре. — Они… уже отошли от дел, — Какаши не двигается, глядя в потолок. — Они… даже не прокляли меня. Понимаешь? Комок чистой боли встает у меня в горле, пока я стараюсь не разрыдаться. Что же он чувствовал?.. Мне приходилось говорить людям о том, что их близкий человек не пережил операцию, но это… — Они просто… стояли и слушали, — голос Какаши кажется чугунным, настолько он переполнен горечью. — А я… Я сказал им… что убил их единственного сына… Их кормильца… Но не мог объяснить, зачем… Понимаешь? Я зажмуриваюсь, не в силах больше удерживать струящиеся из глаз горячие слезы. Душу будто клещами разрывают. Только теперь я в полной мере осознаю, от чего именно Какаши защищал меня, отказавшись перекладывать убийство Эбису на мои плечи! Место, куда врезался кулак Эбису, уже не болит, успешно излеченное мною. А как долго будет болеть сердце Какаши, вынужденного смотреть в глаза осиротевшей матери?.. — Когда мой отец… у-умер, — Какаши прерывисто вздыхает, — мать Эбису иногда подкармливала меня пирожками…Если бы они хоть кунай в меня… — Это я виновата, — всхлипываю я, утыкаясь лицом в грудь Какаши и мечтая умереть на месте. — Я ошиблась! Я не смогла вытащить паразита! Если бы я старалась лучше, тебе бы не пришлось… — Что? — Какаши с трудом поворачивает голову и замечает, что я взахлеб реву, вытирая слезы о его плечо. Я чувствую движение, и в следующий момент Какаши вжимает меня лицом в свою грудь. Теперь он лежит на боку, крепко обнимая меня, и я чувствую, как его губы слегка прикасаются через маску к моей макушке. — Ты не виновата, — тихо говорит Какаши, целуя мою голову. — Вскрытие показало, что… Там были Хьюги, и они… В общем, тенкецу сердца Эбису были уничтожены, и если бы все получилось, он все равно умер бы. Ты не виновата. — Но тогда тебе не пришлось бы! — в отчаянии выкрикиваю я, чувствуя, как льющиеся из глаз слезы стекают мне в ухо. — Что поделать, — еще одно прикосновение губ к макушке, — работа Хокаге — это не только чтение отчетов… Спи, Сакура-химе. Тебе завтра на дежурство. “Сакура-химе... Принцесса…” Не сразу, но слезы потихоньку иссякают. Я лежу в теплых объятиях Какаши и прячу лицо на его груди, и только иногда прерывисто и глубоко вздыхаю. Несмотря на то, что боль еще грызет меня изнутри, я чувствую себя на удивление легко, будто слезы вымыли что-то черное из моей души, и мне страстно хочется верить, что однажды Какаши тоже почувствует себя очистившимся. Сейчас, слушая мерное дыхание Какаши, я понимаю ясно, как никогда до этого: да, у нас с ним все странно и местами неправильно, и да, возможно, что однажды о наших отношениях станет известно всей деревне, и многие не поймут и осудят… Но, несмотря на чужое осуждение, я все равно хочу, и все равно я буду с ним, потому что мне отныне плевать на мнение людей, не знающих, как их Копирующий Хокаге, как их Хладнокровный Какаши, человек, который убил не один десяток врагов, сходит с ума в темной комнате, один — из-за смерти товарища, в которой, можно сказать, даже не виноват. А завтра, когда поднимется солнце, он снова пойдет в свой чертов кабинет, читать свои чертовы отчеты, и он будет там один, а в коридорах резиденции будет шептаться чертова охрана, обсуждая смерть Эбису-сенсея… — Спи, моя звездочка, — слышу я тихий голос Какаши, и его руки обнимают меня крепче. — Я покатаю тебя на радуге. У радуги длинный хвост… Слезы, только-только высохшие, снова вскипают на моих глазах: — Откуда ты знаешь эту колыбельную? — Кушина-сан пела ее, когда была беременная, — немного удивленно отзывается Какаши. — А я однажды буду петь ее своему ребенку. Будто кол всаживают мне в грудь, такая резкая боль пронзает мне душу. Я зажмуриваюсь до алых разводов под веками, не зная, как перенести ее, как не дать себя разорвать… — Какаши, я… — дышать становится все труднее и я в ужасе понимаю, что еще немного, и паника накроет меня с головой. — Ты… Ты очень хочешь детей? Как ему сказать? Черт, как ему сказать, что я бесплодна? Кровь колотится в висках так, что голова начинает идти кругом, и хочется умереть на месте. Я бесполезная, глупая, да еще и бесплодная! Какаши мог найти себе хорошую женщину, которая продолжит его род, а я только трачу его время! Я хочу оправдываться, хочу что-то обещать — пройти еще раз обследование, сдать анализы, но получается только жалкий писк, а во рту вдруг появляется привкус крови — похоже, я прокусила губу, стараясь не заплакать. Какаши глубоко вздыхает и снова перекладывается: он поворачивает меня спиной к себе и прижимает к своей груди, закутывая нас обоих в покрывало. Я обхватываю его кисти своими руками и прижимаюсь к его пальцам губами, не зная, как просить прощения за свою неполноценность… — Столько лет еще впереди, — Какаши зарывается носом в мои волосы, умиротворенно вздыхая. — Я люблю тебя, а остальное…. Только бы ты была со мной. “Ты слышала, ТЫ СЛЫШАЛА? — счастливый вопль внутренней Сакуры взрывается праздничными фейерверками в моей полупустой от слез и нервов голове. — Он тебя любит! Он любит НАС!” — Спи, Сакура-химе, — повторяет еще раз Какаши, и я слышу, насколько у него уставший, но безмерно ласковый голос. — Я просто полежу так. Я тебя не обижу. Не бойся. Я молча утыкаюсь лицом в ладонь Какаши, прижимаясь к нему так плотно, что, кажется, еще немного, и я спихну его с постели. Сон не идет. Постепенно дыхание Какаши выравнивается, а руки расслабляются, и я понимаю, что усталость все же победила его. Ничего. Утром будет легче… До самого рассвета я не смыкаю глаз — мне все кажется, что тени в углах его спальни шепчутся и смеются над ним, ожидая, когда я усну и можно будет наброситься на беззащитного Какаши и мучить его. Но теперь у них нет ни единого шанса. “Спи, мой Каге, — тихонько поет в моей голове счастливая, как никогда, внутренняя Сакура. — Мышка защитит тебя от ночных екаев. У мышки дли-и-инный хвост…”