***
Дверь кабинета распахивается, так внезапно и резко грохнув в стену, что я подпрыгиваю в своем кресле, едва ли не хватаясь за подсумок с кунаями. Я ожидаю чего угодно — нашествия молодняка, визита мамы, Тсунаде-сама с проверкой, но точно не влетевшего на сверзвуковой скорости Какаши. Он успевает только сделать огромные глаза, приложить палец к прикрытым маской губам и сложить печати, как следом врывается Шизуне — растрепанная, раскрасневшаяся и нервно сжимающая в объятиях апатично болтающуюся свинку. — Шестого видела? — бросает Шизуне, тяжело дыша, будто только что бежала марафон. — Н-нет, Шизуне-сан, — отмираю я, стараясь выглядеть естественно, что достаточно сложно с дергающимся уголком глаза. — Сюда ведь побежал! — Шизуне с досадой топает ногой. — Вот зараза! — А что случилось? — интересуюсь я, пытаясь не улыбаться. — Прости, мне некогда, — мотает головой Шизуне, а Тонтон подтверждает ее слова согласным похрюкиванием. — Если увидишь этого негодяя, тащи его в Резиденцию, а я еще этажом ниже поищу. Проклятье, сюда ведь побежал! Я могу поклясться, что видела, как он вбегал в твой кабинет! — На самом деле я слышала хлопок, — говорю я с максимально честным видом. — Возможно, Какаши-сенсей использовал клона. — Твою же мать, — подводит итог Шизуне, поправляя кимоно. — Ладно. Извини, что ворвалась, Сакура. Я слышала, что в твоем кабинете только что сделали ремонт? — Да, — киваю я смущенно. — Не стоило изучать новую боевую технику в закрытом помещении, я не рассчитала. — А что за техника? — с любопытством интересуется Шизуне, оглядывая свежепостеленные полы и искрящиеся чистотой стеклянные дверцы шкафчиков. — У тебя стало очень уютно. Поставила себе кушетку? Я перевожу взгляд на узкий деревянный топчан — пожалуй, единственное отличие теперешней обстановки от разрушенной мною. Не знаю, считать ли мне появление “спального места” намеком на переезд обратно в кабинет… Хотя все может быть, вдруг я как-то стесняю Какаши, а он не решается мне об этом сказать? — Я же часто задерживаюсь на работе, — через силу улыбаюсь я, складывая руки на столе, как послушная ученица. — Ночевать на футоне не очень удобно. — А, молодец, молодец, — рассеянно кивает Шизуне. — Ладно, извини, я побегу искать Шестого. Что за невозможный человек! — Хорошего дня! — желаю я вдогонку Шизуне, но она уже уносится, и все, что я слышу в ответ — это жалобное хрюканье замученной Тонтон. Стараясь не смеяться, я запираю кабинет изнутри, на всякий случай оставляя ключи в замке. Да уж, Ино сделала мне сюрприз года — я не ожидала, что мой кабинет отремонтируют так быстро! Кроме того, когда Ино втолкнула меня в кабинет и, хихикая, убежала, на полированной столешнице меня ожидала моя старая спортивная сумка, в которой, вместо привычных мне красных тренировочных туник и растянутых штанов, я нашла новую осеннюю куртку, белые облегающие брючки — Ино, зараза, сшила их так, что они даже не прикрывают пупка! — и еще несколько платьев и юбок, которые я не заказывала. Ну и на самом дне сумки я обнаружила отдельный пакет с несколькими комплектами белья! Ино постаралась, и кроме нежно-розового кружевного набора я, краснея одновременно от стыда и от мелькающих перед глазами провокационных фантазий, успела примерить перед новым, дочиста отмытым зеркалом еще и совершенно прозрачные черные трусики, и красные “шортики”, и даже состоящий из одних веревочек “купальник”, в котором я смотрюсь более развратно, чем будучи даже голой… Мои уши до сих пор полыхают от стыда, едва я вспоминаю, как пялилась на себя в зеркало — Ино удалось невозможное, в белье ее пошива у меня чудесным образом появляются соблазнительные формы, и даже грудь становится аппетитнее, но вот только… Почему, почему она не додумалась пошить мне хотя бы две пары обычных хлопковых трусиков?.. Я легонько мотаю головой, чтобы вставшие перед глазами совершенно неприличные картинки развеялись, как снятое гендзюцу, плотно задергиваю шторы и лишь тогда приближаюсь к одиноко скучающей в темном углу вешалке-стойке и приобнимаю ее: — Господин Шестой, — ехидно улыбаюсь я, — сдавайтесь, вы окружены. С легким хлопком Хенге рассеивается, и я охаю, подхваченная сильными руками: — Озорница, — мурлыкает Какаши, зарываясь носом в мои волосы. — Кто еще из нас озорник, — возвращаю я подначку, греясь в объятиях сенсея. — От Шизуне бегаете. Совсем бедняжку запутали. Несанкционированные Хенге… ммм… Да, пора признать, когда Какаши меня целует, да еще так — мозгов в моей голове остается не больше, чем витаминов в рамене. Он чуть приподнимает меня, крепко обхватив за талию, чтобы, сделав несколько шагов, посадить меня на мой же письменный стол, и только тогда отрывается от моих губ: — Прекрасно выглядишь, — замечает Какаши, голодными глазами осматривая меня. — Это подарок Ино, — смущаюсь я. Шизуне ворвалась ко мне в кабинет, когда я уже почти решилась переодеться обратно в привычные и удобные джонинские штаны и ирьенинскую форму. И сейчас я в полуобмороке от мысли, что сижу на своем же столе перед Какаши в короткой, не доходящей даже до середины бедра легкой темно-розовой юбке, очень похожей на мою старую тренировочную, но куда короче, что декольте кремовой блузки, которую я примерила с юбкой вместе, слишком глубокое и из него практически видно кружево белья, и что если я неудачно пошевелюсь сейчас, я рискую продемонстрировать Какаши свои новые трусы. И я не уверена, совсем не уверена, что это сойдет мне с рук! — Как вам ремонт, Сакура-сан? — выдергивает меня из собственных мыслей неожиданный вопрос. — Хотите комплиментов, Шестой-сама? — я провокационно облизываю губы, не в силах сдержаться и не подразнить. — Если только в строго дозированных количествах… — Шторы не подходят по цвету к моим глазам, — с укором качаю я головой. — Свитки разложены неправильно. Полы из дуба, а я хотела ясеневые… — Что ж, — вздыхает Какаши, делая скорбный вид. — Придется ломать. Поможешь? — Будете так шутить, Шестой-сама, может случиться что-нибудь ужасное, — предупреждаю я, прищуриваясь с деланой угрозой. — К примеру? — опасно прищуривается Какаши. — Мышки покусают. Я молниеносно подтягиваюсь на его плечах и игриво кусаю за кончик носа — легонько, только чтобы поддержать шутку. Вздохнув, Какаши поднимает руку и стягивает маску, второй рукой обвивая меня за талию: — Мышки, значит… Я ахаю от обрушившихся на меня ощущений, мгновенно теряя остатки разума. Я, признаться, ожидала поцелуя в отместку за дразнящий укус, но никак не думала, что он будет таким жадным! Невероятно, насколько по-разному может целовать меня этот человек — от нежных, невесомых прикосновений до почти грубых голодных полуукусов, мгновенно посылающих в низ живота жаркие волны. Какаши притягивает меня к себе за талию так, что я фактически обнимаю его бедра коленями, и врывается в мой рот языком с утроенным напором. Я даже не могу отвечать — вся моя оборона сминается, как неправильно написанный отчет, и летит к чертовой матери. Я в состоянии только хныкать и извиваться в его руках, стараясь не потерять сознание, так мне хорошо. Несмотря на то, что Какаши почти груб в своих прикосновениях, он каким-то волшебным образом не переходит ту черту, за которой остается только насилие.. Или все дело в том, что я сама до полуобморока хочу, чтобы он не прекращал шарить ладонями по моему телу, поглаживая и разминая забитые мышцы?.. Не отрываясь от моих губ, Какаши сдергивает с рук защитные перчатки и я ахаю, когда его ладони ложатся мне на грудь, недвусмысленно сжимая. — Мы не можем, — с трудом прервав поцелуй, простанываю я, тем не менее, совершенно неприличным образом прижимаясь к ласкающим меня ладоням. — Можем, — бормочет Какаши, примеряясь к моей шее. — Я на… А-ах… Рабочем месте… — Считай, что я тебя отпросил, — горячий язык проходится за моим ухом, и я прикусываю губу, ощущая, как между ног становится мокро. — Какаши… — всхлипываю я, — Ну не здесь же… Все мои слабые возражения тонут в глубоком поцелуе, и я едва не падаю, потому что голова начинает кружиться. Я могу только слабо надеяться, что мои с трудом сдерживаемые стоны не слышны из коридора. Что на него нашло? Неужели простой укус за нос мог так его спровоцировать? — Я соскучился, — шелковым шепотом говорит Какаши, зарываясь пальцами в мои волосы. — В последние дни у меня слишком много работы и слишком мало Сакуры-химе… Я боюсь перевести взгляд ниже, но, судя по ощущениям, Какаши сейчас борется с пуговицами на моей блузке, пытаясь добраться до моей груди. Всерьез опасаясь, что после него мне придется эти пуговицы пришивать, я сама расстегиваю блузку, позволяя Какаши добраться до моего тела. Я схожу с ума. Определенно схожу, и меня ничем уже не спасти. На рабочем месте! В собственном кабинете! Целоваться! С! Хокаге! Если хоть кто-нибудь нас застукает, нам обоим конец, но если он сейчас остановится, я определенно умру… Лицо Какаши выражает лишь чистое блаженство, когда он, наконец, справляется с бельем и касается моей неприкрытой груди ладонью. Я всхлипываю, ерзая на столешнице — она слишком жесткая и неудобная, и очень хочется обвить Какаши ногами за бедра, придвигаясь ближе, но остатки моих мозгов все-таки понимают, что если я так сделаю, спасения не жди. Как сказала бы внутренняя Сакура, он без вариантов трахнет меня на моем же широком столе, и я еще буду умолять его не останавливаться… — Маленькие, — выдыхаю я, пытаясь не умереть от взрывоопасной смеси стыда и блаженства. — А? — отзывается Какаши, с трудом фокусируя взгляд. — Маленькая, — поправляюсь я, облизывая губы. — Грудь. — В самый раз, — Какаши стаскивает вторую защитную перчатку зубами и накрывает ладонью и вторую мою грудь. — Определенно, идеальная… О-о-о, я сейчас умру, Сакура, что ты сделала со мной… Какаши заводит руку за мою спину и, не успеваю я моргнуть, он мягко нажимает на мое плечо, вынуждая откинуться. Я теряю равновесие и теперь единственное, что удерживает меня на весу — это его правая рука. Губы Какаши прижимаются к моему горлу, и следующее, что я ощущаю — шелковое прикосновение языка, медленно опускающееся вниз. — Какаши-и-и, — я зажмуриваюсь, чуть не плача от изысканного удовольствия. — Что ты творишь… — С ума схожу, — бормочет Какаши. В следующую секунду я распахиваю глаза так, что они едва не вылезают из орбит. Почувствовав лишь единожды за свою жизнь, теперь я вряд ли перепутаю это ощущение с чем угодно: ласковое объятие губ на моей груди. Задыхаясь, я плыву в вязком мареве желания, не в силах отвести взгляд. У Какаши такое сосредоточенно-блаженное лицо, что единственное, на что я остаюсь способна — поднять руку, вплести ее в пепельные волосы на затылке и прижать голову Какаши ближе. Пульсация между ног становится просто невыносимой, пока я наблюдаю за тем, с каким удовольствием Какаши трогает языком мою грудь. Это неописуемое ощущение — мне стыдно, хочется спрятаться, но вместе с тем я не могу оторвать глаз… Я сжимаю пальцы, сгребая волосы Какаши в горсть, и молча тяну его голову чуть в сторону, к другой груди, подписывая этим безоговорочную капитуляцию… — Я его не видел! — слышу я из коридора голос Ияши. Какаши рывком сажает меня нормально и прижимает к себе, прислушиваясь. — Показалось, — шепчу я, поднимая глаза. — Тс-с-с, — Какаши кладет палец мне на губы, и я покорно замолкаю, навострив уши. — Твою же мать, Пятая идет. — Откуда ты знаешь? — шепотом спрашиваю я, судорожно принимаясь застегивать пуговицы. — Знаю, — взгляд Какаши мечется по моему кабинету, выискивая пути отступления. — Ч-черт. Какаши быстро клюет меня в щеку, а в следующий момент у меня вырывается нервный смешок: Хокаге, самый сильный шиноби деревни, рыбкой ныряет под мой письменный стол, прячась от разыскивающей его по госпитальным коридорам Тсунаде-сама. Я успеваю застегнуть все пуговицы, пригладить растрепанные волосы и тихонько провернуть ключ в замке, прежде чем прыгнуть в свое рабочее кресло и принять крайне озадаченный вид… — САКУРА! — дверь распахивается так, что я пугаюсь за целостность ее петель. — Где Шестой? — Доброе утро, Тсунаде-сама, — вежливо здороваюсь я, сделав максимально удивленный вид. — Я не видела Какаши-сенсея с прошлой недели. — Не ври мне! — Пятая шумно втягивает носом воздух, отчего ее пугающих размеров груди подпрыгивают. — Какаши! Я знаю, что ты здесь! Я в ужасе сжимаюсь в комочек — Тсунаде-сама выглядит разъяренной донельзя. Она размашистым шагом проходит в мой кабинет, шаря цепким взглядом по обстановке. — Тсунаде-сама, я правда… — Кушетку себе поставила? — подозрительно спрашивает Пятая. — Ну… Да, я ведь часто задерживаюсь… — Знаю я, как ты задерживаешься, — цедит Пятая и вдруг размахивается. Жалобный треск, взметнувшиеся щепки, и я закрываю лицо руками, не зная, плакать или смеяться: — Сенсей, ну что же вы… — В самом деле… Кушетка… — несколько растерянно говорит Тсунаде-сама. — Ошибочка, ха-ха. Прости. Я с утра на нервах! — А что случилось? Не успеваю я договорить, как снова давлюсь воздухом, пытаясь спрятать вылезающие от удивления глаза. КАКАШИ! Что он де… Я чувствую, как с меня осторожно снимают сандалии, и сразу же моих ступней касаются сильные мужские пальцы. Моментально рот наполняется привкусом крови: в попытке не застонать и не вскрикнуть я прокусываю щеку. Боже, КАК ХОРОШО! Я даже не подозревала, что так успела устать с утра, и что уверенные крепкие движения рук Какаши могут приносить такое удовольствие. О, это какое-то сумасшествие, достойное гендзюцу: Хокаге Листа сидит под моим письменным столом, надежно укрытый его глухими стенками от взгляда Пятой и массирует мне ступни… — Что случилось… — Пятая, к счастью, занята разглядыванием кабинета, и ничего не замечает. — Сакура, Орочимару у меня уже вот здесь сидит! Тсунаде-сама хватает себя за горло, показывая, где именно сидит у нее Орочимару, и в этот же момент к моей лодыжке прижимаются губы. Я едва не подпрыгиваю, а мое колено врезается в столешницу снизу, и, если бы Какаши не успел подставить ладонь, я наделала бы достаточно шума. Тем временем Пятая подходит к книжному шкафу, косится на меня и без предупреждения опускает на него ладонь, так, что дверцы жалобно звякают. — Тсунаде-сама, это всего лишь шкаф, — вздыхаю я, стараясь никак не реагировать на происходящее под столом. — Я там свитки храню. — Вижу, — ворчит Пятая. — Свитки. Представляешь, Орочимару три раза за эту неделю травился едва ли не насмерть! Говорит — чисто в исследовательских целях! И ладно бы, помер, плакать бы не стала, но его же яд не берет, он ходит потом по ночам и блюет по всей лаборатории! А еще опыты ставит на змеях, ему-то чего — он печати сложил и у него пять живых змей вместо одной дохлой, а мне их жалко! Я едва слушаю Тсунаде-сама: настойчивые губы, покинув мою лодыжку, медленно двигаются по голени к колену. На глазах выступают невольные слезы: Какаши, что же ты творишь, екай тебя напугай! — Какой аккуратный почерк, — замечает тем временем Пятая, доставая один из многочисленных свитков с книжной полки. — Спасибо… наверное, — улыбаюсь я, гадая, что же нужно не спешащей уходить Тсунаде-сама. — Да, — цедит она, пристально глядя мне в глаза. — У Ияши, например, отвратительно выходит писать… Может быть, именно поэтому он решил не переписывать отчет, м? Моя спина мгновенно покрывается холодным потом. Даже изучающие мое колено губы на секунду замирают, прежде чем продолжить выцеловывать на нем мое имя. — Честное слово, я… — Ладно, расслабься, — машет наманикюренными пальчиками Пятая. — Ияши — тот еще жук, но я ему еще припомню. Решил на твоей шее выехать, ха! Наверное, в ноги упал, да? Умолял? Плакал? Твердил, что один в семье кормилец? — Д-да, — зажмуриваюсь я, мечтая провалиться сквозь пол. — Хитрость раньше него родилась, — Тсунаде-сама качает головой. Приложив палец к губам, Пятая осторожно, на цыпочках подкрадывается к окну, скрытому за шторами, а затем резко сминает их края в руках и раздвигает с победным криком: — Попался! — Нет его здесь, Тсунаде-сенсей, — вздыхаю я, невольно дергая ногой. Настойчивые губы, исцеловав колено, касаются внутренней стороны бедра, и сознание невольно начинает мутнеть. А-а-а, что он делает, и ведь не остановишь… Может, сдать его Пятой?.. И ведь нет ни одного отчета на столе, чтобы прикрыть полыхающее лицо. Сумасшедший! Что он творит! Теперь я ощущаю прикосновения не только губ, но и языка… — Ладно, — Пятая корчит гримасу, складывая руки на груди. — Если вдруг встретишь нашего — ха-ха, — одноглазого, непременно скажи ему, что я обещала больше не пытаться ставить опыты над его шаринганом. — Непременно, — вежливо обещаю я, мечтая, чтобы Пятая поскорее ушла и можно было бы выпустить пресловутого одноглазого из-под стола. — И передай ему, — повышает голос Тсунаде-сама уже в дверях, обернувшись, — что я жду в его кабинете! И чтобы он особенно не задерживался! Дверной замок негромко щелкает, закрывшись, и я сразу же заглядываю под стол, чтобы высказать Какаши все, что думаю о его провокациях в присутствии Пятой. — Вылезай! — я легонько дергаю ногой, пытаясь аккуратно отобрать ее у Какаши, тихонько поглаживающего мое колено. — Нет, — шепчет Какаши, подаваясь вперед. — Что ты твори-и-и… Под мои ягодицы на мгновение проникают широкие ладони и, пискнув, я сама собой смещаюсь на самый край стула. — Какаши, ты с ума со-о-о… Ох… — Определенно, — бормочет Какаши. Его руки ложатся на мои колени, и я чувствую, как мое сердце обрушивается куда-то поближе к желудку от смеси ужаса и восторга. Глаза Какаши выглядят совершенно безумными, он часто дышит и вдруг совершенно по-хищнически облизывается, втянув носом воздух. Поняв, что от меня просто-таки несет возбуждением, я издаю жалкий писк стыда и прикрываю ладонями лицо. Расстояние между коленями увеличивается будто само собой, и вроде бы ни при чем сжавшиеся на них пальцы. Шершавые ладони прослеживают линии моих бедер от колена и вверх, и я заливаюсь краской, когда Какаши подается вперед, прижимаясь губами к их нежной стороне по очереди. Мне кажется, или он издает едва слышный утробный рык, как выследивший и поймавший добычу зверь?.. — Какаши, я… — По-жа-луй-ста, — хрипит Какаши, дробя слово на слоги от недостатка воздуха в легких. В одном этом слове я слышу столько всего, что захлебываюсь, и моя рука, уже готовая его оттолкнуть, беспомощно замирает в пепельных волосах. Какаши прижимается щекой к нежной стороне моего левого бедра и еще больше отодвигает мою ногу в сторону, устраиваясь поудобнее. Осознание того, что он собирается сделать, лишает меня возможности нормально дышать — я хватаю воздух подобно выброшенной на берег рыбе. Я чувствую, что мое белье уже насквозь сырое, и что у меня нет ни шанса, и… Какаши подается вперед совсем немного, но я буквально взвиваюсь от резкого, прошившего нутро удовольствия — это его губы прижались к моему лону через тонкое кружево, едва не вырвав из груди крик. Зарычав, Какаши рывком сажает меня обратно на стул, и мне приходится схватиться за край стола, чтобы не потерять сознание. Я зажмуриваюсь до искр перед глазами — внезапно ощущений становится так много, что зрение лишь перегружает и без того теряющие контроль мозги. Я чувствую прикосновение длинных пальцев, и снова едва ли не подпрыгиваю, издавая короткий жалобный стон. Я чувствую, что ластовица трусиков тихонько сдвигается в сторону, оставляя меня совершенно беззащитной, чувствую прохладный выдох Какаши, тем не менее, обдавший меня кипятком… — А-а-ах, — из глаз так и брызжут слезы, и я поспешно зажимаю себе рот ладонью, боясь, что кто-то вдруг услышит. — Пожалуйста, — снова бормочет Какаши, делая тяжелые, судорожные вздохи. — Умоляю. Я больше не могу. Еще одно прикосновение дразнящего языка, и сердце кувыркается, сбиваясь с ритма, настолько это невыносимо сладкое ощущение. — Какаши, — всхлипываю я, прикусывая край ладони едва ли не до крови. — Что ты… — Можно? — я чувствую поцелуй где-то совсем близко к эпицентру взрыва. — Можно? — Я не… О, Какаши, — я пытаюсь не разрыдаться от нахлынувших чувств, зажимая себе рот. — О, Какаши, да, да, я… Одного моего “да” хватает, чтобы Какаши совершенно потерял голову. Он обхватывает мои бедра пальцами, слегка приподнимая меня, и я чувствую, как трусики сползают до самых лодыжек. Прохладное дыхание на разгоряченной желанием плоти вышибает последние искры разума из головы, а вместе с разумом пропадает и стыд, иначе чем объяснить то, что уже я готова умолять, чтобы он не останавливался? Несколько быстрых, легких поцелуев лишь раззадоривают меня — зажмурившись, я осознаю, что кресло, скорее всего, еще несколько дней будет пахнуть возбуждением, настолько мокро у меня между ног… “Признай, тебе нравится, — слышу я задыхающийся голос внутренней в своей голове. — Потому что мне — нравится!” — Что ты… “Попроси его, ну!” — Еще, — выбрасываю я белый флаг, не в силах отвести взгляд от происходящего под столом безумия. — Еще. Не знаю, каким чудом я остаюсь жива — центры моего удовольствия так перегружены, что впору уходить в Чистый мир счастливой. Я прикусываю щеку снова, стараясь не думать о том, что Какаши творит со мной. На его красивом лице нарисовано такое блаженство, будто он вкушает кулинарный изыск, а не… О, как ему может это нравиться, я же… Какаши проходится языком по нежному месту, и я чуть не съезжаю под стол, потому что тело отказывается удерживать равновесие. Умиротворенно вздохнув, Какаши касается пальцами там же, где только что поцеловал, и слегка раздвигает нижние губки, проникая между них языком. Становится так горячо, так невыносимо сладко, что я против воли подаюсь вперед, прижимаясь к дразнящему рту. О, как возможно, что прикосновения в этом месте могут быть не просто безболезненными — приятными! Не просто приятными, а… Не знаю, что заводит меня сильнее — то, что творит Какаши с моим телом или то, как все это выглядит: я не могу зажмуриться, хотя лицо пылает ярче любого Катона, я не могу перестать смотреть! Прикрыв глаза, Какаши одновременно касается языком чувствительной пуговки, постепенно усиливая нажим и амплитуду, а его пальцы осторожно дотрагиваются до входа в мое тело. Страх мгновенно сковывает меня, и удовольствие едва не пропадает, но через несколько его поцелуев я осознаю: он не стремится проникнуть в меня, лишь аккуратно гладит, весь поглощенный другим видом ласки. Я вплетаю дрожащие пальцы в пряди его волос и против воли прижимаю ближе, умирая от желания усилить контакт. “Боже, надеюсь, Джирайя в раю, — мелькает у меня совершенно идиотская мысль. — Эти его книжки… О-ох…” Будто почувствовав, что я на грани, Какаши ускоряет темп. Мне снова приходится прикусить губу, чтобы не кричать от переполняющего меня удовольствия, и я малодушно подумываю о том, чтобы временно вывести из строя собственные голосовые связки. У Какаши такое лицо, будто каждый стон, который мне не удается удержать, отдается песней в его ушах. Когда он, не выдержав, тянется рукой к штанам и сжимает себя прямо через грубую ткань, приходит конец и моей выдержке. Ахнув, кажется, в голос, я вцепляюсь в его волосы, подаваясь вперед совершенно бесстыжими движениями, и Какаши вбирает все мое интимное место в рот, чтобы через мгновение я почувствовала, как его язык входит в мое тело… Этого оказывается слишком много для меня и мир раскалывается на звенящие кусочки. Остатки сил и мужества уходят на то, чтобы не закричать, но мне приходится оттолкнуть Какаши и прикрыть пульсирующее от удовольствия лоно ладонью, потому что еще одно прикосновение — и я точно умру, перестану быть, растворившись в собственном безумии. Какаши тяжело дышит, уткнувшись в мое колено лбом, и только ждет, пока меня перестанет трясти. — Н-не смотри, — заикаясь, говорю я, когда голос снова начинает подчиняться мне. — Я и не сомневался, — сокрушенно выдыхает Какаши, не шевелясь. Он украдкой облизывается, и от этого зрелища фейерверк, который я только что испытала, едва не повторяется. Раскрасневшийся, красивый до потери сознания, и эти припухшие губы… Он выглядит сейчас так развратно, что мне впервые хочется не снять с него злополучную маску, а натянуть ее обратно, да повыше, чтобы уже остыло чересчур чувствительное тело и успокоилось воображение. — Как тебе только не противно было, — вырывается у меня невольно, едва я вспоминаю, что бегала, взмыленная, с самого утра. — Вкусно, как праздничный пирог, — бормочет Какаши, легонько касаясь моей ступни. Мое колено все-таки врезается в столешницу — простое прикосновение, да по обострившимся рефлексам доводит тело до судороги. — Тебя Пятая ищет, — говорю я тихо, не зная, что еще можно сказать. В самом деле, что? Спасибо? Извини? Делай так каждую ночь всю мою жизнь?.. — Меня все время кто-то ищет, — тяжело усмехается Какаши, не поднимая глаз. Я с трудом отодвигаюсь от стола, позволяя ему выбраться. Даже если я сойду с ума и начну рассказывать, что здесь произошло только что, никто все равно мне не поверит, потому что разве можно поверить в такое? Я и сама с трудом осознаю, что еще пять минут назад Какаши довел меня языком практически до сердечного приступа. Мокрые насквозь трусики неприятно холодят, и я слегка морщусь — надо бы переодеться… — Извини, — тихо говорит Какаши, опуская глаза. Он будто делается ниже ростом и поворачивается к выходу, и только тогда я осознаю, за что именно он извиняется. Птицей я преодолеваю разделяющие нас пару шагов и вцепляюсь в него, обнимая со спины так крепко, так только могу, с учетом того, что мои руки все еще дрожат. Какаши замирает, а я только стискиваю его в объятиях все крепче, не зная, что сказать. “Ты был великолепен”? Пошлость. “Мне понравилось”? Банальность… — Мне пора, Сакура, — тихо говорит Какаши, не пытаясь, тем не менее, освободиться. — Шикамару и так не в восторге, что я свалил на него бумажную работу… — Подожди минутку, — вырывается у меня. Я перемещаюсь между Какаши и дверью, чуть запрокидывая голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Даже без маски оно выглядит сейчас непроницаемым. Скользнув ладонями по шее Какаши, я притягиваю его к себе и впиваюсь в его чуть припухшие губы поцелуем, пытаясь по его ответу угадать, насколько сильно обидела его… — Я тебе вечером все объясню, хорошо? — я утыкаюсь лицом в грудь Какаши, сетуя на бронежилет, не позволяющий ощутить его тепло. — Дома. Только, пожалуйста, не спрашивай ни о чем сейчас, потому что у меня в голове плавают медузы вместо мозгов. Я с тревогой жду ответа Какаши, молясь, чтобы он понял меня. Ласковое прикосновение длинных пальцев к волосам едва не заставляет меня всхлипнуть от облегчения: он не обиделся! Я поднимаю глаза, чтобы увидеть мягкую улыбку, которую так сильно люблю, и буквально через несколько секунд Какаши натягивает маску, отгораживаясь: — Я постараюсь сегодня не задерживаться, — говорит он на прощание.***
— Техника Теневого клонирования. Я складываю печати быстро и уверенно: не в первый раз. Три появившихся клона, три разных направления прочь от Госпиталя: к дому родителей, на тренировочную площадку и к мастерской Ино. Клоны попадутся на глаза нескольким людям, возможно, перебросятся парой фраз с кем-нибудь и испарятся, выполнив свою главную миссию: отвести глаза. Тем временем я сама быстрым шагом, местами срываясь на бег, продвигаюсь по направлению к дому Какаши, ругая себя, что до сих пор занимаюсь такой ерундой. Шикамару, Темари, Ино и Сай… Вот уж на самом деле, во всем квартале только муж не в курсе! Как долго мне удастся скрывать наши отношения, мне даже не столь важно, как реакция на них Саске, когда дойдет и до него. По спине струится холод, когда я представляю, что он может сделать… “Ты не о том думаешь, — резко врывается в мои безрадостные мысли внутренняя Сакура. — Что мы Какаши скажем? Не ожидала я, что ты так его обидишь, лобастая!” “Я не хотела!” “Именно об этом он и подумал! — язвительно соглашается внутренняя. — Что ты не хотела! Думай, как извиняться будешь!” “Как-как… Скажу, что мне все понравилось, просто нужно немного времени” “Честно? Я бы после такого объяснения тебя послала бы к Кьюби под хвосты, — фыркает обиженно внутренний голос. — О, Какаши, я стонала и извивалась у тебя на языке, но больше так не делай, потому что я зашоренная ханжа и в голове у меня опилки” “Прекращай! Чего начинаешь? — возмущаюсь я. — Ты же часть меня, ты должна понимать, почему я так реагирую!” “Должна-а-а? А что еще я должна?” “Соображать быстрее, к примеру, нам два квартала осталось!” “Скажи ему правду! — предлагает внутренняя с ехидцей в голосе. — Скажи, что каждое утро просыпаешься с мокрыми трусами, и расскажи, что он делает с тобой в твоих снах! Правда, я гарантирую, что ужинать после этого он будет тобой, но-о…” “Хватит глупости нести! — обрываю я подначивающую внутреннюю и заворачиваю за угол. — Ты же знаешь, я к этому не готова!” “Ой, да ты и сиськи свои не готова была показывать, — хихикает она. — А теперь за уши не оттащишь”. После картинки, которую мне показывает неугомонная соседка по телу, я спотыкаюсь — да так, что едва не влетаю в фонарный столб. Рассердившись вконец, я подавляю в себе желание продолжить этот разговор, и, обидевшись, внутренняя Сакура уходит обратно в подкорку, оставляя после себя лишь обвиняющий звук лязгающей цепи. “Думай скорее, дурная голова, — в отчаянии сжимаю я кулаки, уже завидев крышу дома Какаши. — Думай, думай! Что сказать?” Но в голове у меня уже слишком пусто и такое ощущение, что между ушами только ветер гуляет. После того, как Какаши ушел, на меня свалилось столько внеплановой работы, что я и из Госпиталя-то вырвалась с трудом. Если бы Пятая не просветила меня насчет мотивов Ияши, вряд ли я смогла бы так же легко, как сегодня, свалить на него остатки своих дел и попрощаться. Но… Легко не думать о Какаши, когда поглощена работой — а сейчас я не могу отделаться от мыслей о предстоящем разговоре. Слишком уж у него был расстроенный вид, когда он уходил из моего кабинета… — Я дома, — шепчу я себе под нос, стаскивая сандалии. Когда я собираюсь поставить их поровнее, мне в глаза бросается вторая пара сандалий — несколько больших размером, чем мои. Ох… Какаши дома. Уже? Последние дни он приходит ближе к полуночи, я даже не ожидала, что у меня не будет времени подумать еще! Паника снова поднимает свою омерзительную голову: что делать? Что ему сказать?.. Сердце делает кульбит, когда я вижу Какаши. Он стоит спиной ко мне и его мышцы бугрятся под облегающей тело водолазкой. Какаши просто режет овощи, стоя на одной ноге и уперев ступню второй в колено опорной, как цапля. В глазах уже привычно мутнеет, когда я прослеживаю взглядом рельеф его торса: как можно быть таким?.. Не в первый раз у меня ощущение, что его тело лепил влюбленный скульптор, настолько оно совершенно — внутренняя была права, когда говорила, что фигура Какаши — прекрасное наглядное пособие для изучения мышц… — Привет, — откашлявшись, говорю я. Какаши вздрагивает и оборачивается, и я едва не вскрикиваю, когда вижу, как нож срывается с гладкой поверхности помидора и как брызжет едва ли не фонтаном яркая кровь. Какаши даже не меняется в лице, лишь слегка приподнимает бровь, глядя на почти отрубленные слишком острым ножом пальцы, а вот мне становится дурно и даже физически больно — будто в живот входит безжалостный танто, распарывая все на своем пути. — Покажи! — я подлетаю к Какаши, хватая его за жилистое запястье. — Ерунда, — бормочет Какаши, пытаясь прикрыть рану другой ладонью, чтобы я не смотрела. — Заживет. — Заживет? Ты до кости рубанул! — я силой отвожу его руку и почти машинально выпускаю целительную чакру. — Дай сюда пальцы! Я накрываю ладонь Какаши своей, прикрывая глаза и сосредотачиваясь. С точки зрения ирьенина, рана — пустяковая. На таких учат едва освоивших Мистическую ладонь новичков. С точки зрения девушки Какаши, рана — ужасная, и мне страшно на нее смотреть, поэтому я с трудом удерживаю поток чакры на необходимой частоте. Быстро исцелять мелкие ранки нельзя — есть риск, что регенерирующие клетки не перестанут ускоренно делиться, и на месте пореза образуется опухоль. Медленно исцелять тоже нельзя — останется жуткий шрам… — Уже не болит, доктор, — улыбается Какаши, мягко отнимая у меня свои пальцы. — Я теперь понимаю, почему большинство ирьенинов не оперирует своих близких, — судорожно выдыхаю я, не в силах отвести взгляда от наших испачканных кровью ладоней и забрызганного стола. Какаши легонько отодвигает меня и тянется за тряпкой, а я вытягиваю шею, силясь посмотреть из-за его плеча, остался ли шрам на его красивых пальцах. — Будто катаной в живот, да? — голос Какаши звучит так, будто он улыбается. — Ч-что? — с трудом фокусируюсь я на его словах. — Когда видишь раны на человеке, который не безразличен. Будто катаной в живот. — Точно, — я провожу ладонью по лицу, пытаясь унять дрожь в пальцах. — У тебя волосы мокрые. — В душ ходил, — усмехается Какаши. — Садись за стол, буду тебя кормить. Мне хочется сказать, что вряд ли я смогу проглотить хотя бы кусочек, но вот желудок почему-то совершенно другого мнения — он издает такой громкий, голодный стон, что я заливаюсь краской, а улыбка Какаши становится чуть шире. Как же он напоминает мне кота! Даже за ухом почесать захотелось на мгновение… — С удовольствием, — улыбаюсь я навстречу Какаши, легонько коснувшись его пальцев. Я стараюсь не торопиться, как бы мне ни хотелось проглотить еду побыстрее, и мужественно молчу, ожидая, пока Какаши поест. Незачем портить вкусный ужин постными разговорами, даже если мы оба ждали этого разговора половину дня. Да и я понятия не имею, как начать — вся смелость, которую я копила по пути домой, мгновенно улетучилась, едва я взглянула в лицо Какаши. А вдруг я обижу его? Снова причиню боль неуклюжими речами?.. Следовало бы подумать о том, что и как говорить, но я не могу отвести взгляд от мокрых пепельных волос Какаши, из-за которых, бывает, его поначалу ошибочно считают седым. В душ. Ходил в душ. Почему так горячо становится в животе? Он не трогает меня, не целует — я лишь на мгновение представила, как по ладно сложенному телу Какаши сбегают струйки воды, как он поднимает руки, вбивая в густые волосы шампунь… “И как он дрочит, — звенит в ушах хамское замечание внутренней, — потому что ты ему не даешь!” “Завтра же — за таблетками от шизофрении!” — стискиваю я зубы. “Напугала, ой, боюсь!” — внутренняя Сакура хихикает весьма ехидно, но предусмотрительно замолкает, и я, наконец, могу выдохнуть, отогнав от себя провоцирующую картинку. — Ты сегодня пораньше, — замечаю я, наблюдая, как Какаши аккуратно отделяет филе запеченной рыбины от костей, орудуя исключительно палочками. — Мне пришлось подкупить Шикамару, — усмехается Какаши себе под нос, склонив голову так, что я не вижу его глаз за волосами. — Боюсь, на следующей неделе я окажусь у него в рабстве, и он завалит меня отчетами. Какая бесславная смерть. — А меня Ияши сегодня обманул, — вырывается у меня вдруг. — Обещал пациента, а в итоге я половину утра доставала колючки из спины Ли… — Сколько раз он произнес фразу “сила юности”? — улыбается Какаши. — Я даже не считала, — вздыхаю я. — Какаши… Не о том мы разговариваем с тобой. — Не о том, — соглашается он, а его интонации неуловимо меняются. — Но если ты не хочешь… — Хочу! — выпаливаю я. — Просто не знаю, с чего начать.. Какаши молча забирает мою пустую тарелку, ставит на свою и убирает в мойку, опираясь на кухонную тумбу рядом с ней. Он не смотрит на меня, и я втайне благодарна за это: боюсь, под взглядом Какаши я окончательно сломалась бы, начала нести чушь и сделала бы только хуже. — Ты говорила, что если не разговаривать и не обсуждать проблемы, мы далеко не уедем, — тихо замечает Какаши, и я замираю, как кролик перед удавом, вся во власти дурного предчувствия. — Это очень мудрое замечание. Можно, тогда начну я? — Д-да, — киваю я, невольно передернувшись. Какаши поднимает правую ладонь и проводит ею по лицу, будто снимая невидимую паутину. Этот усталый жест лишает меня всякого мужества: что он скажет? Что мне лучше переехать обратно в кабинет? Эта кушетка все-таки была намеком, да? Скажет, что я замучила его провокациями, трусы вон его надевала… Да? Почему он молчит? — Вот тебе правда, — глухо продолжает Какаши, не глядя на меня. — Прости меня за нее, пожалуйста. На глазах проступают слезы, когда я слышу это. Точно, он хочет, чтобы я ушла. Из его дома или из его жизни? О чем я думала? Ино права — он взрослый мужчина. Какой взрослый мужчина будет терпеть в своем доме женщину, которая превращается в напуганного суслика от одной мысли о ласке смелее поцелуя? Я глупая трусиха, мне следовало бы просто потерпеть, просто один раз потерпеть — я же знаю теперь, что он не причинит мне боли, нужно было просто потерпеть, с меня что, убыло бы? Если я могла улыбаться и делать фальшивые комплименты Саске, не в силах свести ноги после его “любви”, неужели я не смогла бы вытерпеть ласку Какаши, который еще ни разу меня не обидел? О, пожалуйста, пусть он молчит, пусть не гонит меня, я не выдержу! — Я слишком опасен для тебя, — длинные пальцы Какаши сжимают край кухонной тумбы. — Что? — переспрашиваю я, распахнув глаза от изумления. — Я знаю, я обещал! — Какаши повышает голос, и я вижу, как его спина снова бугрится мускулами. — Обещал тебя не торопить, да! Поэтому чувствую себя последним чудовищем, поэтому не мог сегодня работать и свалил все дела на Шикамару, а сам не знал, как вернуться и какими словами извиняться перед тобой. Но мне — мне как быть, Сакура-химе? Какаши поворачивается резко, так, что чуть не смахивает оставленную на кухонной тумбе кружку. Я прижимаю к губам костяшки пальцев, пытаясь регулировать собственные вдохи, и только смотрю на его бешеное лицо, не зная, как реагировать. В его взгляде сейчас столько всего, что я задыхаюсь, я утопаю в нем, и, возможно, мне стоило бы бежать, только ноги отказываются подчиняться… — Я хочу тебя до искр перед глазами, — чуть ли не по слогам говорит Какаши, стискивая кулаки. От наполненного жаждой его голоса мне становится дурно и одновременно сладко. Ох, еще никто не смотрел на меня так. Так, будто я — самый желанный чертов приз в его жизни. Так, будто бы при необходимости выбора между деревней и мною выберет меня. Не придумываю ли я себе? Как может наш всесильный, железный Хокаге-сама, наш хладнокровный сенсей смотреть таким одновременно голодным и беспомощным взглядом? Он выглядит волком, посаженным на цепь, и на эту цепь посадила его я... — Какаши, я… — Подожди, я еще не закончил, — рычит сенсей, глядя на меня с выражением раненого зверя. — Я никогда тебе не говорил об этом, или говорил, но не правильно. Я люблю тебя. Я желаю тебя. Я с ума от тебя схожу! Мне стоит учуять запах твоего шампуня, и вся выдержка летит Кьюби под хвосты! Думал, что если ты будешь рядом со мной, хотя бы через стенку, будет проще — а теперь не могу спать, потому что помню, каково держать тебя в объятиях всю ночь. — Какаши… — Только вот как мне тебя не ранить, — не слушает меня Какаши. — Как? Я сегодня думал, что не выплыву, если не дотронусь, что умру прямо там, под твоим столом, а в итоге — лучше бы умер! Почему ты вернулась, Сакура? Я готов был поставить свой шаринган на то, что ты проклянешь меня за то, что я тебя заставил сделать. Я помнил, что ты не хочешь торопиться, и заставил! Лучше бы Пятая в мой глаз иголками тыкала, как хотела! И знаешь, что? Если бы у меня был выбор — я бы это повторил! Можешь начинать ненавидеть меня! Я с трудом поднимаюсь на ноги, понимая, что заставить Какаши замолчать можно лишь одним способом. Он следит за мной из-под своих волос — цепко, пристально, и жажду в его глазах я не перепутаю ни с чем. Сколько же мужества потребовалось ему, чтобы озвучить то, что я сказать вслух так и не решилась?.. Возможно, я куда сильнее физически, но разве в силе дело… О чем я только думаю… — Я оставлю с тобой Паккуна, пока мы не разберемся с нукенином, — сломавшимся голосом говорит Какаши, когда видит, что я поднялась на ноги. — Надеюсь, ты поможешь с исследованиями, несмотря на мое отвратительное поведение… — Да замолчишь ты сегодня или нет? — вполголоса бросаю я, подходя к Какаши вплотную. Он стоит, опустив голову, так что мне даже не приходится вставать на цыпочки — я просто обхватываю его лицо ладонями и целую, целую так, как никогда до этого не целовала. Если бы жизнь можно было передавать через поцелуи, клянусь, я умерла бы за эти три секунды, но и без этого я чувствую себя полуживой. От Какаши просто несет желанием — вся его кожа пахнет им, его волосы пахнут им, и… — Я тоже тебя хочу, — выпаливаю я. Едва я осознаю, что именно ляпнула, как заливаюсь краской до корней волос. Внутренняя! Вот, кто дернул меня за язык невовремя! Твою же ма-а-ать, как теперь выкручиваться? “Говорить правду! — рявкает внутренняя, вылезая из подкорки. — Словами! Через рот! Ты что, не видишь, что он сейчас уязвим! Начнешь лгать — только хуже сделаешь! Говори правду, ты, трусиха, зажмурься, если стесняешься свои глаза бесстыжие показывать, и говори!” — Послушай, — выговариваю я, едва ли не заикаясь от волнения. — Я буду говорить, а ты не перебивай, хорошо? Мне не очень легко сейчас… Какаши медленно кивает. О, мои боги, он напряжен, как струна. Я хватаюсь за его левое предплечье, и обмираю — рука кажется просто каменной. Он хочет меня. Сильно. Он мог бы взять меня в любой момент, и я даже не запомнила бы это — для чего еще нужен шаринган? Но он держится, чтобы не причинить мне боль. А я… Поморщилась, и одним этим, кажется, растоптала его. Как я постоянно забываю, что у него тоже нет опыта, что он тоже ходит со мной, как по лезвию, не зная, какая из тысячи предложенных дорог — правильная?.. Мы ведем друг друга по очереди — сначала я подчиняюсь желанию Какаши, с удивлением раз за разом осознавая, что мне нравятся его прикосновения, а затем он делает выводы из моей реакции на них. И сегодня я отправила его ложной дорогой. Самый сильный шиноби деревни полдня беспомощно сходит с ума, потому что считает, что я не хотела... — Послушай, — повторяю я, утыкаясь лбом в широкую грудь Какаши и против воли втягивая носом его дурманящий пряный запах. — Когда ты рядом, мое тело постоянно реагирует не так, как я этого ожидаю. И меня это пугает. — Как я и говорил, — усмехается Какаши сквозь зубы. — Я же просила — просто слушай! — повышаю я голос. — Мне трудно говорить о таких вещах. С тобой — тем более. Я беру Какаши за запястье и поднимаю его руку к своему лицу, утыкаясь в широкую ладонь. Воспоминание о том, где были сегодня эти длинные пальцы, и что при этом происходило, заставляет мои колени подогнуться. Как, как ему объяснить? И что потом будет?.. — Ты доверился мне, и я сделаю то же самое, — тихо говорю я, касаясь кончиков пальцев Какаши губами. — Скажу, как чувствую, самыми простыми словами, не подбирая синонимов. Я чувствую, как судорожно дышит Какаши, и обмираю от ужаса, смешанного с восторгом. Это я, да? Я довела его до такого состояния? Я? Со своей плоской задницей и маленькими сиськами? С широким лбом? С неспособностью к боевым ниндзюцу? Что он во мне нашел, что его глаза при виде меня превращаются в бездонный колодец, куда глубже того, в секретном хранилище, куда можно упасть и умереть не от удара, а от старости? — Еще два месяца назад ты был моим сенсеем, — тихо говорю я, очень осторожно подбирая слова. — А потом привычный мир вдруг встал с ног на голову. Ох, Какаши, я не знаю, как это объяснить, поэтому попробую с точки зрения медицины, хорошо? Вернуть слух неслышащему — это хорошо, это добро, так ведь? Но вчерашнего глухого будет пугать поначалу даже птичье чириканье, просто потому, что в его привычном мире не было птиц, не было шума дождя, журчания ручейков! А в моей жизни раньше не было тебя. — И ты меня боишься, — глухо говорит Какаши. — То, что я пугаюсь каких-то прикосновений, не значит, что я боюсь именно тебя, — качаю я головой, досадуя на себя за скудный словарный запас. — Это значит, что я боюсь именно реакции своего тела на ранее неизвестный раздражитель. Ох, что я несу… Мне нравятся твои прикосновения, Какаши, понимаешь? И ушла в гостевую комнату я не потому, что боюсь тебя. Я просто не хочу тебя дразнить. Я прекрасно понимаю, что ты не пятнадцатилетний мальчишка и хочешь не за ручку держаться... — Я способен себя контролировать, Сакура, — цедит Какаши, а я обмираю, чувствуя, как напряглась его рука и закаменели пальцы на моих губах. — Это так, — соглашаюсь я тихо. — Спасибо за твое терпение. С каждым твоим поцелуем мне становится проще. С каждым прикосновением — чуть менее страшно. Но если тебе будет так понятнее, представь, что после Са… что для меня доверяться мужчине равноценно спуску по той лестнице в хранилище, но с завязанными глазами, на костылях и без проводника. Так или иначе я спущусь. Но скорее всего — кубарем. Поэтому пожалуйста, веди меня, чтобы я не упала. — Падать будем вместе. Я давлюсь невысказанными словами, когда Какаши врывается языком в мой рот, сминая оборону. Всех моих сил хватает только, чтобы обхватить за его шею и не упасть. Жадным поцелуем Какаши исследует мой рот, и перед моими глазами начинают летать пьяные мушки, а грудь наливается тяжестью, в то время как между ног снова собирается сырость. — Прости, — Какаши, тяжело дыша, отстраняет меня от себя. — П-прости, я не… Тебе лучше уйти, пока я еще в разуме. — Нет, — качаю я головой, и кладу ладони на грудь Какаши, мужественно решив довести разговор до конца, а не потянуться за продолжением поцелуя. — Не ты один сходишь с ума. Если бы ты только знал, какие сны о тебе я вижу... — И что же я там делаю? — Какаши кладет подрагивающую ладонь мне на плечо, еле слышно усмехаясь. — Неважно, — качаю я головой. — Но я могу показать, что делаю я… Я слышу, как Какаши давится вздохом, когда я кладу ладонь на его пах поверх штанов и легонько сжимаю ее, стараясь не умереть от стыда. — Помоги мне расстегнуть, — я тихонько сглатываю набежавшую слюну, — боюсь, что порву. — Тебе не обязательно… — пытается остановить меня Какаши, но я шиплю и передергиваю плечами, упрямо сражаясь с его штанами. — Саку… — Я хочу этого, — не глядя в лицо Какаши, бормочу я. — Хочу к тебе прикоснуться. Так хочу, что у меня закладывает уши, понимаешь? Но я… Я не знаю, как… У меня слишком сильные руки, я сделаю тебе больно. Какаши, будто под воздействием гендзюцу, покорно расстегивает хитроумную застежку, и я получаю, наконец, возможность запустить руку в его штаны. От нахлынувшего облегчения хочется расплакаться, потому что, наконец, я понимаю — это нормально! Я нормальная! А он… Он желает меня! — Можно, я тогда покажу тебе? — слышу я шелковый шепот у своего уха, и в следующий момент ладонь Какаши ложится поверх моей, направляя ее. Я издаю слабый писк, когда ощущаю под пальцами напрягшуюся плоть Какаши. Голова начинает слабо кружиться. Внутренняя не обманула, мелькает у меня странная мысль, у Какаши действительно… О-ох, о чем я думаю! Теплая, шелковая кожа под пальцами, нежная-нежная, а поверх моей ладони — шершавые пальцы бывшего сенсея, и они мягко направляют меня, сжимая мою руку поверх горячего, как кипяток, члена… Вверх, вниз, и еще раз, не спеша, будто маятник — я завороженно гляжу на происходящее безумие, не зная, от чего завожусь сильнее. Вверх, вниз… У Какаши такое рваное дыхание, что грудь отзывается на него затвердевшими сосками. Не успев подумать и покраснеть, я хватаю вторую ладонь Какаши и кладу себе на грудь, чуть сжимая поверх. Вверх, вниз… И никто не умер, удивительно, да?.. Просто от того, что я ласкаю Какаши — никто ведь не умер! И это не страшно, вот ни чуточки! А уж за тихий стон, который издает Какаши мне в ухо, можно и вовсе душу продать… Какой, в самом деле, он красивый, как и все его совершенное тело, просто идеальный — ровный, твердый. Я прослеживаю пальцами изгибы набухших вен, от основания к самому нежному месту, чуть прижимая их подушечками. Во рту собирается слюна. Он целовал меня, там — мелькает у меня обжигающая мысль. Почему бы и мне не приласкать Какаши так? Я ведь теперь знаю, как может снести крышу шелковая нежность дразнящего языка, и что даже самые ласковые прикосновения пальцев по сравнению с такими поцелуями — грубы. Ведь он — мой. В нем нет ничего грязного, ничего постыдного, и я люблю, люблю его всего, полностью, безраздельно, и поздно мне бежать, поздно его бояться — я утонула в этом мужчине еще в первый наш поцелуй, потому что это была… Это была… Радость абсолютного узнавания. — А-а-ах! Вздрогнув от торжествующего рыка над ухом, я чуть сильнее, чем раньше, сжимаю пальцы, и в ладони становится мокро. Я чувствую, как пульсирует под рукой плоть Какаши, и на душе становится так легко, так радостно, будто это он меня приласкал, а не я его. Я победила волка, хочется усмехнуться мне, я схватила его за пушистый хвост и тащу за собой. Пряный запах тела Какаши, который я так люблю, будто бы весь сконцентрирован в его теплом, выплеснувшемся мне на пальцы семени, и я украдкой подношу руку к лицу — понюхать, но вместо этого осторожно пробую одну из капелек, прекрасно осознавая, как это смотрится… — Са-ку… — Какаши берет мою испачканную его спермой руку, заворачивает футболку на животе и принимается вытирать мои пальцы. — Что же ты творишь… — Мне понравилось то, что ты сегодня сделал, — зажмурившись, говорю я то, что следовало сказать с самого начала. Крак! Снесенная локтем Какаши кружка жалобно издает свой последний звук, рассыпаясь на десятки осколков. — У нас еще одна есть? — слабо улыбаюсь я. — Неважно. Завтра будет. Повтори, что ты сказала сейчас? — Какаши-сенсей старенький стал, — поддразниваю я, стараясь не улыбаться во весь рот. — Вот уже и слух теряется… — Столько не живут, — соглашается Какаши сурово. — Повтори. — Мне. Понравилось, — громко и членораздельно повторяю я. — Только больше не делай подобных вещей, пока я на работе. Если бы Тсунаде-сама заметила что-то, она нас обоих бы убила, а меня бы еще и уволила. Какаши, прорычав что-то беззлобное в адрес Тсунаде-сама и ее матери, стаскивает через голову футболку, садится на корточки и принимается собирать в футболку осколки. К счастью, толстая кружка разбилась на аккуратные ровные кусочки, и Какаши не ранит руки снова. Я стою, поджимая пальцы босых ног, и улыбаюсь — Какаши даже не застегнул штанов, и я готова поклясться, что на нем именно те самые трусы, которые я несколько дней назад стащила из его ящика… — Какаши, — тихонько зову я, ощущая, как внутри снова натягивается звенящая струна. Он поднимает голову, и я с трудом облизываю губы, вмиг пересохшие от его взгляда. О, как можно смотреть так?.. — Я тебя люблю, — выпаливаем мы одновременно с внутренней.