За углом начинается рай

Никогда не думала, что разговаривать по душам с Пятой может быть тяжелее, чем тренироваться с ней же. По крайней мере, после того, как три года назад Тсунаде-сама валяла меня по всему полигону в пыли, она сама же и лечила меня, заодно комментируя свои действия. А сейчас… Я возвращаюсь домой без единой царапинки, но чувствую себя настолько паршиво, что нет сил даже включить свет. Я и без освещения знаю, что Какаши еще не вернулся: у порога нет его обуви, в доме не пахнет едой и никто не спешит меня обнять… Я плетусь мыть руки, вяло обдумывая все, что сказала мне Пятая. Разговор был тяжелым. Очень. Настолько тяжелым, что мои глаза неистово чешутся после двух часов практически непрерывных слез. Но это были слезы очищения: я чувствую себя так, будто разговаривала не с наставницей, а со священником, и это был не разговор по душам, а исповедь. Мне стоило гораздо, гораздо раньше вспомнить, что Пятая — тоже женщина. Возможно тогда моя жизнь пошла бы совсем по другой колее… Тсунаде-сама очень хорошо умеет слушать. Она не перебила меня ни разу, лишь задавала вопросы — спокойным, теплым, ласковым тоном, хотя я ожидала чего угодно: бурю, негодование, разнесенный в щепки Госпиталь… Ведь я сама не заметила, как выложила ей все. Абсолютно все, начиная с той злополучной первой брачной ночи с Саске, когда мне впервые захотелось умереть — и отнюдь не от удовольствия. Я плакала, ругалась, кричала и срывалась на шепот, я краснела, бледнела и умирала от стыда и страха, снова проживая свой неудачный брак заново. Я вспомнила каждый свой синяк, каждую рану, вспомнила свою порезанную щеку и треснувшую ключицу, я тридцать минут пыталась найти слова, которые точно описали бы, насколько же все это болело. Просто не узнаю себя: еще два-три месяца тому назад я до обморока боялась, что кто-нибудь узнает, насколько же мне больно и страшно. Но, пока Тсунаде-сама мягко обнимала меня, поглаживая по голове, а я ревела на подушке ее огромной груди, проговаривая те ужасные события вслух, я вдруг осознала: молчать не стоило. Следовало бежать за помощью уже давно — после первой же ночи, которую я провела в ванной, пытаясь отстирать в ледяной воде окровавленное белье… Я зажмуриваюсь, осторожно опуская в мыльницу белый брусочек с едва заметным ароматом зеленого чая. Как наяву, вспоминаю, что вода была настолько холодной, что у меня не сгибались пальцы, а успевшая засохнуть кровь не желала отстирываться от шелковой ткани. Куда я дела ту опоганенную комбинацию и разорванные трусики? Сожгла? Зарыла за городской стеной? Я даже не помню, ложилась ли спать или так и просидела на холодном полу ванной всю ночь, не смея даже заплакать… Почему-то в ванной не оказывается полотенца, поэтому я утыкаюсь лицом в мягкую махровую ткань голубого халата с сюрикенами, одновременно обнимая его. Халат мгновенно осушает мои руки и глаза, но я не спешу отлипать: я обнимаю его, как обнимала бы Какаши, страстно желая, чтобы он поскорее закончил свои важные дела и вернулся домой. Я чувствую себя измотанной, разорванной на кусочки и снова склеенной наживую, и сейчас он мне не просто нужен — он мне необходим. Я плетусь в гостевую комнату и падаю на кровать без сил. Следовало бы встать и приготовить ужин — Какаши придет уставшим, и он тоже натерпелся за день, не стоит заставлять его еще и у плиты стоять… Какая же я бесполезная, нет от меня проку ни на кухне, ни в постели. И зачем меня Какаши терпит… Пятая ни разу не прикрикнула на меня, не обозвала дурой за мое молчание о насилии, не пригрозила размазать Саске по городской стене. Сейчас же, лежа ничком в полутемной комнате, я понимаю, что следовало. Узы, которые связывают меня и Наруто с Саске, никак не распространяются на Пятую, она имеет полное право презирать его — и в глубине глаз наставницы я видела ее глухую ненависть к этому человеку. К счастью, Пятая сказала, что все, что я ей выложила, останется между нами и кабинета не покинет… Конечно, мне нужен был этот разговор о Саске давным-давно. Но еще больше мне нужно было попросить совета о теперешних моих отношениях с Какаши, потому что я запуталась в себе сильнее, чем заяц в силках. Страх, который мне не дает перешагнуть черту, за которой отношения с Какаши станут полными и правильными, нужно искоренить. И я, зажмурившись от стыда, рассказала Пятой все в подробностях: как Какаши меня целовал после саммита, как я впервые превратилась в испуганного суслика и как это потом повторилось снова и снова, едва его ласки принимали более смелый характер… В итоге, она дала мне совет. Кого из нас стоит винить в том, что ее слова пришлись мне не по душе?.. Я вяло плетусь на кухню, чтобы залезть в холодильник. Как всегда, пустой… Какаши почему-то предпочитает покупать всякий раз свежую еду и не хранить ее в доме. Возможно, дело в Паккуне, который прекрасно умеет открывать холодильник и уже не раз был пойман на попытке стащить что-то вкусное, но вредное для собачьего желудка. Впрочем, ничего страшного — мне все равно кусок в горло не лезет. Да и голода я не ощущаю. Все, что осталось во мне после разговора с Пятой — это страх. Казалось бы, я разговаривала с ней как раз для того, чтобы этот страх перебороть, но, кажется, я лишь выпустила его из темных глубин подсознания. И сейчас, кажется, я понимаю, почему замираю в ужасе, едва Какаши перестает себя контролировать. Я же ничего, абсолютно ничего не умею, кроме того, чтобы лежать и терпеть! С Саске перехватить инициативу было невозможно, он не позволял дотронуться до него, поцеловать, сменить позу, он меня просто, как выражается внутренняя Сакура, “драл”. Саске даже не раздевался полностью, лишь приспускал штаны, будто считал меня чем-то, обо что можно испачкаться. И вот — я с другим человеком, я давно не девственница, а опыта у меня никакого. Может быть, поэтому я боюсь? Внутренняя Сакура вопила, что хочет “попробовать член Какаши на вкус”, а я вот подозреваю, что в этой ситуации просто моргала бы и не знала, что с таким подарком судьбы делать… А секс? Вряд ли Какаши, прочитавшему столько эротических книжек, в которых персонажи разве что в узел не завязываются, понравится, если я буду просто лежать с закрытыми глазами, пережидая его движения. Я не хочу позориться перед ним. Что он подумает? Какаши готовит, как шеф-повар, в доме у него всегда идеальная чистота, ребенка я родить не смогу, так еще и в постели буду трусливым зайцем? А зачем же я такая нужна?.. Хотя… Есть один способ… Не помню, где я о нем услышала: выцепила из болтовни Ино или нечаянно обратила внимание на хихиканье других куноичи в банях… Я никогда не была сильна в ниндзюцу, да и теневые клоны — конек Наруто, не мой, но… Дверь предусмотрительно закрыта и подперта сумкой с вещами, никто меня не застанет во время моего дурацкого эксперимента. Я прикрываю глаза, складывая печати, тщательно сосредотачиваюсь, и… — Искусство ниндзя: техника теневого клонирования! Когда я позволяю себе перестать жмуриться, в полутьме гостевой комнаты я вижу еще одну себя. Да-а, видимо, стоит перестать ругаться на зеркала — мой клон выглядит настолько измученным, что я не представляю, что в этой девушке могло понравиться Какаши. Растрепанные волосы? Сбитая набок бандана? Круги под мутными от усталости глазами? Плоские, екай их побери, сиськи?.. — Ты знаешь, чего я хочу, — тихо говорю я клону. Клон поднимает руки и наскоро складывает печати: — Хенге! Хенге выходит у клона настолько замечательным, что я даже пугаюсь: такое ощущение, что это настоящий Какаши стоит передо мной, опустив руки и равнодушно глядит в мою душу. Сглотнув слюну, я тянусь к руке клона и сажаю его на кровать рядом с собой… Я помню, как наблюдала за тренировкой Наруто, стоя под нарисованным зонтом Сая вдали от чужих взглядов. Помню, почему именно такой способ выбрал Какаши — при развеивании опыт клона переходит к оригиналу, и Наруто мог анализировать ощущения двойников и свои ошибки. Конечно, создать три сотни клонов, как Наруто, я не смогу — не тот запас чакры. Но мне хватит и одного, почти настоящего — главное, чтобы он был похож не на меня. А когда я его развею… Когда я развею его… Может быть, я смогу понять, что почувствует Какаши со мной?.. — Это только эксперимент, — глупо оправдываюсь я перед клоном, опуская руки на его широкие, почти как настоящие, плечи и придвигаясь ближе. — Он потом только благодарен будет… — Я знаю, — говорит клон голосом Какаши. Вздрагиваю всем телом, пытаясь игнорировать волну паники: — Молчи, только молчи, пожалуйста. Клон закрывает рот и зажмуривается. Я сглатываю слюну — хотя ее так мало, что горло кажется продолжением пустыни Суны — и тянусь к губам клона, прижимаясь к ним. Клон послушно впускает меня — он связан с моим разумом и знает наперед все, что я хочу сделать. Сосредоточившись, я заставляю двойника поднять руки и обнять меня, продолжая целовать его рот… “Не сработает, — равнодушно заявляет внутренняя, отчего мы с клоном вздрагиваем, отпрянув друг от друга. — Не сра-бо-та-ет. Проще надеть красивые трусы и пойти приласкать настоящего Какаши, а там уже действовать по ситуации”. “Не мешай, — зло одергиваю я свое подсознание. — Для нас же стараюсь!” “Да делай ты, что хочешь”, — фыркает внутренняя Сакура, подозрительно легко замолкая. Я с силой облизываю пересохшие губы, чтобы смочить их хоть немного. Клон, заметив что-то в моих глазах, снова поднимает руки и увлекает меня в объятия, уже самостоятельно целуя меня. Я закрываю глаза — так легче представить, что это настоящий Какаши ласкает мои плечи. Вот так, да… Я чувствую слабый укол удовольствия, когда широкая ладонь клона проникает под мою одежду и сжимает мою грудь… — Нет, все неправильно! — выпаливаю я, снова разрывая объятия с клоном. — Не надо так! Лучше просто… ну… Двойник снова понимает меня с полуслова. Пока я судорожно поправляю белье, клон поднимается, расстегивает темные джонинские штаны и спускает их до колен вместе с трусами. Я захлебываюсь вздохом, пытаясь не отворачиваться в приступе трусости — клон, не сумевший скопировать шершавые ладони Какаши, прекрасно сымитировал его член… Я протягиваю руку и кладу клону на бедро, заставляя подойти ближе. Он послушно приближается, но не делает никаких попыток обнять меня или заставить поцеловать. Зависящий от моего разума клон буквально парализован, ведь у меня не хватает внимания для его контроля. Так что я просто утыкаюсь лбом в его живот, сползая на колени, и судорожно всхлипываю от стыда, когда член двойника оказывается прямо у моих губ… Нужно просто сделать это. Сделать так, как я сделала бы для Какаши, а потом — развеять клона. Его опыт и ощущения перейдут ко мне, и тогда я пойму, понравится ли в итоге Какаши или нет? Может быть, я была бы неосторожна с зубами или слишком сильно сжимала, не контролируя свою физическую силу? Может быть, это было бы слишком слюняво или даже больно? Вот сейчас-то и узнаем… Набираясь сил и мужества, я делаю глубокий вдох. А затем выдыхаю и складываю печати, чтобы остаться в комнате в одиночестве. Боль и отчаяние от собственной бесполезности и беспомощности сдавливают мое горло все сильнее. Внутренняя была права. Для таких экспериментов клон бесполезен. Это все равно, что пощекотать себя — ничего не почувствуешь! Я знаю, что клон — это не настоящий Какаши. Вот, что не дало мне продолжить. Суметь скопировать при помощи Хенге внешность — достаточно просто. Дело в деталях. В шершавой коже на ладонях и грубых подушечках тонких пальцев. В равнодушном взгляде. В запахе. “Ибики потерял обоняние, — слышу я, как наяву, смеющийся голос Какаши. — А мой “клон” так вкусно пахнет твоим шампунем…” — Я дома, — слышу я приглушенную фразу. Скорости, с которой я притворяюсь спящей, позавидовал бы, наверное, даже АНБУ. Выдать меня может разве что бешено колотящееся сердце. Если бы Какаши не имел привычки говорить “Я дома”, вполне могло случиться так, что он вошел бы в самый неловкий момент, и увидел бы… О, я тогда, наверное, умерла бы со стыда — и вовсе не в переносном смысле!.. — Сакура? — дверь комнаты приоткрывается, и я прилагаю все возможные усилия, чтобы мой “сон” казался естественным. — Ты спишь… Мягкие шаги Какаши около кровати я не слышу, и чуть не вздрагиваю, когда моего уха вдруг нежно касаются теплые, прикрытые тонкой тканью маски губы. Все, что я позволяю себе — тихонько вздохнуть, как бы “во сне”, и перевернуться на другой бок. — Солнышко мое, — ласково гладит меня Какаши по голове. — Натерпелась… Какаши уходит так же тихо, как и пришел, и я сажусь на кровати, прикрывая лицо ладонями. Что. Мне. Делать?.. “Подсказать?” — равнодушно интересуется внутренняя. “Я и так знаю, что ты можешь посоветовать”, — раздраженно думаю я, отмахиваясь от помощи. “Ну-ну”, — смеется подсознание и снова подозрительно легко замолкает. Трясущимися руками я вытягиваю из-под кровати спортивную сумку с одеждой. Пора бы, наверное, повесить ее культурно, но все никак нет времени… Если все, что я умею — лежать и терпеть, то я буду лежать и терпеть. А потом мне понравится. Обязательно понравится… Я выбираю самое развратное из трех комплектов белья, сшитых Ино — ярко-красные трусики-шортики и такой же вырвиглазный лифчик. Его хитроумный крой выгодно подбирает все то немногое, чем одарила меня природа, приподнимает и визуально увеличивает — я даже сама начинаю верить, что у меня есть грудь. Понравится ли Какаши?.. “Ему понравится, если ты голая придешь”, — справедливо замечает внутренняя. Стиснув зубы, я не обращаю внимания на ее подначивающие комментарии. Все мои силы уходят только на то, чтобы быть смелой. Красное кружево ложится на мое тело идеально — нигде не жмет, не натирает, подчеркивает все, что только можно подчеркнуть.. Не в силах выйти прямо так, я все же укутываюсь в нагло украденный из ванной халат с сюрикенами. Какаши я нахожу на кухне — он снова балансирует на одной ноге, насвистывая что-то веселое, а на плите весело шкворчит сковородка. — Привет, — тихо говорю я, останавливаясь в дверях. — Проснулась? — Какаши одаривает меня неимоверно солнечной улыбкой, посмотрев через плечо. — Есть хочешь? — Извини, что не приготовила ужин, — я опускаю голову как можно ниже, готовясь провалиться сквозь землю. — Ты устал, и… — Очень устал, — бормочет Какаши, наполняя тарелки мясом с овощами. — Весь день читал отчеты, задницу отсидел, дал имена всем мухам у себя в кабинете… Каторжный труд Хокаге, и никто не избавит меня от него. Я против воли нервно хихикаю, пытаясь настроиться на еду. Аромат от тарелок поднимается просто восхитительный, но вкуса я не ощущаю совсем, будто жую картон. Все же я нахожу в себе силы проглотить несколько кусочков, прежде чем, вроде бы невинно, спросить: — Ты знал, что Пятая собирается делать с твоим глазом? — Лучше бы не знал, — невесело отвечает Какаши, пялясь в свою тарелку. — Мне это не нравится. — Почему? — Потому, что это идея Орочимару, — совсем мрачно говорит Какаши. — Потому, что Тсунаде-сама слишком увлечена и верит, что сможет обратить его энергию в благое русло. И еще потому, что она действительно не верит, что я способен на что-то без этого чертова шарингана! Я едва не давлюсь едой от неожиданности: — Кто тебе сказал такую глупость? — возмущаюсь я, когда снова могу говорить. — Когда ты был нашим учителем, ты открывал шаринган в исключительных случаях, и что, разве кто-то смог тебя одолеть? Какаши криво улыбается, ковыряясь в тарелке: — Ты права. И все же стоит мне надеть цветные линзы, переодеться, снять маску и нарисовать на лице две полосы, как никто уже не узнает меня, даже лучший друг, с которым мы с трех лет знакомы. Коноха верит, что вся тысяча моих дзюцу — скопирована, и все почему-то забывают, что Чидори я придумал сам… Впрочем, что-то я успею сделать для деревни и без шарингана, а потом с чистой совестью передам пост Наруто. Устал. Пусть он теперь имена мухам придумывает. Я против воли хихикаю, осекаясь лишь в момент, когда вижу абсолютно серьезное лицо Какаши. — Ты что, действительно хочешь отдать пост Наруто? — встревоженно спрашиваю я, откладывая палочки. — Теперь тебе это не кажется отличной идеей? — улыбается мне Какаши грустно. — Он погубит Коноху, — хватаюсь я за голову. — Он, может быть, действительно умеет читать в сердцах людей и сил ему не занимать, но он же даже джонинский минимум не сдал! Он себя-то организовать не может без посторонней помощи! Пообещай, что заставишь его хотя бы историю страны Огня выучить, иначе мы все пропадем! Видимо, я говорю действительно что-то забавное, потому что теперь смеется и Какаши. Он отставляет в сторону пустые тарелки и перебирается поближе ко мне, мягко опрокидывая меня на свою грудь и удобно устраивая в объятиях. Цепи паники немного ослабевают, и я позволяю себе прикрыть глаза, просто греясь в сильных руках. Сейчас мне еще сильнее видна разница между неудачным клоном и настоящим Какаши — один только запах этого мужчины заставляет меня терять голову все быстрее… “Я сделаю это, — обещаю я, прислушиваясь к своим ощущениям. — Нечего бояться, это же Какаши. Он-то не станет меня бить, как Саске…” “Ну и для кого эти жертвы? — вклинивается в мысли язвительный голосок изнутри. — Ты для кого собралась подвиг совершать? Для себя, для Какаши или назло Саске? Тоже мне, трепетная дева в доспехах из консервной банки — в постель, как на войну!” “Ты-то чего взвинтилась? — удивленно округляю глаза я, пользуясь тем, что Какаши не может этого видеть из-за прикрывших лицо волос. — Разве не ты спишь и видишь, как бы поскорее забраться Какаши в трусы?” “Я не хочу так, — фыркает внутренняя. — Мне не нужны эти твои “полежу и потерплю”. Я хочу им наслаждаться, хочу попробовать на вкус, хочу расцеловать каждый его маленький шрамик, и смотреть на то, как он целует мое тело… А приходится сидеть на цепи и наблюдать, как ты поганишь наши отношения!” “Это только один раз! — в отчаянии обещаю я, чувствуя, как храбрость меня покидает. — Потом будет лучше и легче!” “Ой, да иди ты к Кьюби под хвост, — отмахивается альтер-эго. — Пятая дала тебе отличный совет, а ты как всегда — послушала и сделала все в точности наоборот. Слова тебе больше не скажу, наслаждайся своим добровольным изнасилованием, дура плоскогрудая!” — О чем задумалась? — мурлычет Какаши мне в левое ухо, перебивая ругающуюся внутреннюю Сакуру. — Смотришь в стену, меня не слушаешь… — Прости, пожалуйста, — вздрагиваю я, — ты что-то мне рассказывал? — Так, глупости всякие, — вздыхает Какаши. — Ты в порядке? У тебя какой-то потерянный вид. Я, наконец, решаюсь. Я поднимаю деревянные руки и вцепляюсь в поясок халата, пытаясь развязать перетянутый узел. С трудом мне удается его распутать, не разорвав сам пояс, и, вдохнув поглубже, я откидываю с тела мягкую ткань, оставаясь лишь в объятиях красного кружева. — Ого, — зачарованно выдыхает Какаши, заглядывая через мое плечо. — Это все мне? — Тебе, — подтверждаю я, прикрывая глаза. — Не шутите так с моим старым больным сердцем, Сакура-химе, — смеется Какаши. Не удержавшись, он поднимает руку и обводит впадинку моего пупка подушечками пальцев. Я прикрываю глаза, принимая эту ласку, и думаю, что все действительно должно так и произойти… — Хокаге-сама, — серьезным тоном говорю я, делая вид,что вовсе не впадаю в истерику, — уточните, пожалуйста, насколько сильно устал сегодня мой старенький сенсей? Пол пропадает из-под меня так резко, что я даже ахаю, покрепче вцепляясь в Какаши. Момент, когда он подхватил меня на руки, я даже не успела зафиксировать… — На одну маленькую мышку сил хватит, — обещает Какаши, открывая дверь в свою спальню ногой. — Вредная… Дразнится… Какаши практически роняет меня на кровать, а сам вцепляется в застежку своих штанов, пытаясь расстегнуть ее дрожащими руками. Я немного приподнимаюсь на локтях, заинтересованно наблюдая за его движениями. В полутьме спальни Какаши кажется полубогом — он красив просто до потери пульса. Даже по меркам шиноби, среди которых редко попадаются худощавые или неправильно сложенные, его тело — просто образец мужской красоты. Каждая мышца, которой положено быть рельефной — рельефна, но не настолько, чтобы это выглядело нелепой горой мяса. И этот взгляд, полный голода… Какаши обрушивается рядом со мной, сгребая меня в охапку, и я едва удерживаюсь от испуганного писка. Он остался пока что в одних обтягивающих его привлекательную задницу трусах, и я тихонько проглатываю слюну, ощущая бедром то самое, крупное и горячее, что вот-вот должно будет войти в меня. — Моя, моя, моя, — рычит Какаши, осыпая мои плечи поцелуями. — Здесь, со мной, настоящая… — Здесь, — шепчу я, пытаясь расслабиться. — И твоя. Какаши пытается расстегнуть на мне лифчик, но терпит поражение в борьбе с хитроумной застежкой и просто спускается ниже, начиная целовать мой живот. Пламя в его глазах пугает меня все сильнее. Он будто совсем с ума сошел, в один момент превратившись из ласкового и заботливого Какаши в голодного зверя. Его поцелуи становятся все весомее, все ощутимее, и, когда тяжелое мужское тело наваливается на меня сверху, прижимая к простыням, я в ужасе понимаю — началось. Опять этот чертов страх! Я закрываю глаза, начиная мелко дышать носом. Сейчас пройдет. Должно отпустить. Это Какаши, он не причинит вреда. Больно не будет… Пусть он просто отпустит меня, пусть не налегает так, мне тяжело, мне дышать нечем, я не могу пошевелиться, я в западне… Вдыхать становится все труднее… Шевелись, трусливая мышь, обними его, ответь уже на поцелуй, впусти в рот!.. — Сакура? — встревоженно зовет Какаши, отрываясь от моих зацелованных губ. — Ты в порядке? — Д-да, — сиплю я, пытаясь улыбнуться и потянуться за новым поцелуем. Какаши почему-то не поддается на провокацию. Приподнявшись надо мной на локтях, он просто смотрит, и его взгляд трезвеет с каждой секундой. Я прикусываю щеку изнутри, чуть не плача — продолжай, просто продолжай, почему ты остановился? Моей храбрости не хватит надолго… — Может быть, не стоит? — тихо спрашивает Какаши. — Я же прекрасно вижу, что ты боишься... — Все нормально, — на грани истерики выпаливаю я, заставляя себя приподнять бедра и потереться о то самое, твердое и горячее. — Продолжай, я потерплю. — Так, — говорит Какаши, и тяжесть пропадает с моего тела. Он встает одним гибким движением, отходит к окну и распахивает его, впуская холодный осенний воздух. Я мгновенно покрываюсь мурашками, но ледяные поцелуи ворвавшегося ветерка мигом приводят меня в чувство. Какаши не смотрит на меня, опираясь на подоконник, и я заматываюсь в его покрывало так, что остается виден разве что нос. — Не получается у нас с тобой, — мрачно говорит Какаши в темноту. Его интонации почему-то пугают меня до жути. Я вскакиваю, путаясь в покрывале, и кидаюсь к Какаши, обхватывая руками и прижимаясь всем телом к его обнаженной спине. Какаши кажется горячим настолько, что от него должен валить пар. — Иди спать, Сакура, — равнодушный голос Какаши заставляет меня прикусить губу, чтобы не разреветься. — Завтра поговорим. — Прости, прости меня, пожалуйста, — срываюсь я на всхлип, прижимаясь щекой к теплому плечу. — Иди. Спать, — повторяет Какаши тоном, не терпящим возражения. Слезы все-таки проступают, размывая картинку перед глазами.

***

Я мечусь по комнате, как раненое животное, кусая костяшки пальцев и даже не пытаясь утирать слезы. Это конец, да? Завтра он выставит мои вещи на порог и велит убираться отсюда! Я все испортила, как всегда!.. Мне так больно, что слезы не приносят облегчения. Мне хочется просто умереть. Почему, почему я снова окаменела в его руках? Он даже не попытался дотронуться до моих интимных мест, просто целовал! Что, теперь я не смогу даже прикосновения выносить? Все же было намного лучше, почему сейчас так?.. “Ну, как потрахалась? — холодным тоном спрашивает внутренняя Сакура, пробиваясь через бушующий внутри шторм. — Понравилось? Какаши был в восторге, не так ли?” “Хватит! И без тебя тошно!” “А все уже, доигралась. Можешь забыть, что Какаши был в нашей жизни, такого даже он не простит”. От этих ее слов я спотыкаюсь, сажусь на полуголую задницу посреди пола и начинаю натурально подвывать. Как же больно! Даже перед уходом от Саске мне не было настолько больно! Я понимаю, что единственное, что я могу еще сделать для Какаши — это уйти, не заставлять выгонять себя. Но как? Как самой разбить это хрупкое, разорвать это тонкое, как?.. Не волосы кунаем снести — руку себе отрезать!.. Больно. Почему я не послушалась Пятую? Почему опять решила, что умнее нее?.. Больно. Я ощущаю, будто наяву, как рвется вон из моей груди сердце, желая немедленно оказаться напротив мерно бьющегося сердца Какаши. Больно. Все, что осталось во мне живого, сейчас кричит, пожираемое пламенем куда более яростным, чем то, что уничтожило приют. Своими руками уничтожила то, что могло меня спасти — просто поторопившись! Как же мне больно, я просто задыхаюсь, я вцепляюсь себе в лицо ногтями, пытаясь одной болью перебить другую… Я должна к нему пойти. Должна умолять простить меня, сказать, что исправлюсь, что буду послушной и никогда больше ничего не сделаю плохого. Должна исцеловать эти хмуро поджатые губы, чтобы они снова улыбнулись мне, должна вцепиться в его плечи и держать, пока он снова меня не обнимет. Поговорим утром? Да я до утра не доживу!.. У меня нет ни времени, ни сил, чтобы переодеться. Я набрасываю на плечи то самое покрывало, утыкаясь в него лицом и едва не поскуливая от едва уловимого аромата Какаши. Больно. По шкале от одного до десяти — три тысячи, не меньше. Если бы Какаши успел закрыть дверь изнутри, я выломала бы ее, не иначе. Деревянная круглая ручка жалобно трещит в моей ладони, когда я сжимаю ее. От страха и нехватки воздуха в легких голова идет кругом. Я зажмуриваюсь, пытаясь отдышаться немного. Атака на Джуби, битва с Сасори из Акацки, Кагуя Ооцуцуки — все это кажется смешным, будто атакующий ноги хозяина котенок. Настоящего страха я до этих пор даже не знала. — Какаши, — выдыхаю я, ощущая, как слезы снова вскипают на глазах. — М-можем мы поговорить? Какаши не поднимает головы и не улыбается, как обычно. Он успел уже одеться и даже натянул маску до самых глаз, к тому же еще и сидит без света — я не вижу выражения его лица, как ни прищуриваюсь. Какаши держит в ладони кунай, мерно чиркая точильным камнем по его лезвию. Как бы мне хотелось, чтобы этот кунай торчал в моем горле, лишь бы он снова улыбнулся мне!.. Рядом с Какаши я умудряюсь разглядеть беспорядочную кучку из оружия и понимаю, что он пытается отвлечься с помощью нудного, монотонного занятия. На подгибающихся ногах я приближаюсь к Какаши, садясь перед ним на пол. Тихонько сглотнув, я прикасаюсь к его левой ладони — той, что с кунаем, чем мешаю сделать очередное движение точилом. Какаши не реагирует — лишь замирает, опустив руки, и не смотрит на меня. Я осторожно вытягиваю наточенный до бритвенной остроты клинок из широкой ладони и откладываю в сторонку, а затем кладу голову на твердые, обтянутые черными штанами колени. Мне неудобно, да и колено Какаши достаточно жесткое, но я терплю боль в скуле, все сильнее прижимаясь к нему… — Я же сказал, — усталым голосом говорит Какаши, не меняя позы. — Поговорим утром. — Прости меня, пожалуйста, — шепчу я, не в силах открыть глаза. — Я не доживу до утра. “Утром? Вам обоим утром на работу. Это получается, что поговорить вы сможете завтра вечером, — подсчитывает внутренняя Сакура. — Нет, это меня не устраивает. Дожимай!” — Т-тебе на работу завтра, — от долгих слез и страха я даже начинаю несколько заикаться. — Не стоит… перед работой… — А на ночь можно? — немного резко спрашивает Какаши. — Впрочем, я вряд ли усну сегодня. Что ж, давай разговаривать. Когда-то же мы должны научиться это делать, не так ли? “Что это было? Намек на то, что у нас еще есть будущее? Или просто сарказм?” — Прости… — Я уже слышал это, — стальные нотки в голосе Какаши бьют меня наотмашь. — Больше конструктива. — Я просто хотела это преодолеть, — я поднимаю голову, тараща заплаканные глаза. — Для нас, для тебя! — Для меня? Руки Какаши ложатся на мои плечи, и я не успеваю даже мимолетно обрадоваться прикосновению, как он отстраняет меня. — Для меня? — Какаши смотрит так, что я чувствую себя последней сволочью. — Возможно, тебя сбил с толку шаринган, мышка. Я — не твой бывший муж. Меня не возбуждает насилие. — Я же сама этого хотела! — я стискиваю кулаки, не замечая, что ногти впиваются в мои ладони. — Это было бы не насилие! — Не каждую корову тащат на бойню на веревке, но вкус колбасы от этого не меняется, — цедит Какаши. — Шесть лет был твоим сенсеем, а командной работе научить так и не смог. — Прости, умоляю, — я кидаюсь к Какаши на шею, рыдая уже взахлеб. — Прости! Я бесполезная, я глупая, от меня никакой пользы! — Да какая от любви может быть польза! — рявкает Какаши, с силой отстраняя меня. — Ты — моя любимая женщина, а не сторожевая собака! Ты думаешь, я тебя жить к себе позвал для того, чтобы ты посуду мыла и постель мою грела? Это такого ты мнения обо мне, да?.. Я прекрасно понимаю, что ты пережила ужасные события, и я готов был лечить твою душу и ждать, сколько угодно, а ты вместо этого… За что ты так со мной? Что я тебе сделал?.. От слез мне уже трудно дышать, и я лишь цепляюсь за ладони Какаши, снова и снова умоляя себя простить. В моей голове уже нет ни одной разумной мысли, кроме одной: вымолить любой ценой еще шанс. Последний. Самый последний!.. — Ты ведь даже извиняешься машинально, — горько говорит Какаши, проводя ладонью по моему лицу. — Ты не понимаешь… Не понимаешь ведь? — Пятая сказала, что есть техника, — хлюпаю я носом, вытирая слезы о штаны Какаши. — Она может заблокировать в моей памяти моменты, из-за которых у меня начинается паническая атака, и все будет нормально! Я пойду к ней завтра же, и тогда мы… — Не понимаешь, — с тяжелым вздохом констатирует Какаши. — Иди спать, мышка. Бесполезный разговор. — Пожалуйста, — выговариваю я одними губами, вцепляясь в штаны Какаши так, что плотная ткань жалобно трещит. — Не выгоняй меня. Я не уйду! Какаши наклоняется ко мне и берет за плечи. Я не успеваю даже пискнуть, как он приподнимает меня, отрывая от своих промоченных слезами штанов, сажает на кровать рядом с собой и встает: — Что ж, тогда уйду я, — говорит Какаши сухо. — Доброй ночи, Сакура. Я впиваюсь зубами в костяшки рук с такой силой, что рот наполняется вкусом крови. Мне хочется закричать, настолько мне больно, но для этого нужен воздух, а вдохнуть сил нет. Я могу только заставлять себя оставаться в сознании, пока Какаши не покидает комнату, и лишь после этого падаю на его кровать, чтобы вцепиться в простыни, на которых еще час назад он меня обнимал, вдохнуть их слабый пряный аромат и завыть, как раненая собака.