За углом начинается рай

Я зябко дышу на пальцы, пытаясь немного согреть их. Похоже, в этом году будет довольно прохладная зима — холод уже ощутимо кусает меня за нос и щеки, несмотря на то, что на небе сейчас нет ни облачка и день достаточно ясный. Впрочем, холод ли это? Я прекрасно знаю, как может морозить кровь страх. Не он ли пускает по моим жилам колкие кусочки льда? До Ичираку остался один поворот — я и Какаши как раз проходим узкий переулок, через который обычно никто не ходит. С каждым шагом, который мы делаем, страх, бушующий в моей крови, только умножается, и сейчас я уже почти в панике. Почему, почему все так неудачно? Пятая потратила Бьякуго, дав мне еще один повод ненавидеть Орочимару еще сильнее. Шизуне строила глазки Какаши — при мне! — и разбередила душу. А сам Какаши.. Неужели он действительно списал Аяме со счетов? Неужели считает ее потерянной, не верит, что я справлюсь? А если бы на месте Аяме был кто-то другой? К примеру, тот же Гай-сенсей или Куренай-сенсей, которую он тоже очень уважает… Сказал бы он мне, что они "все равно, что мертвы"? Какаши? Хокаге, для которого гражданские и шиноби одинаково ценны? Я не понимаю! Гражданские, напротив, всегда имели приоритет — по инструкции, их первыми эвакуируют при стихийных бедствиях и угрозах деревне извне, первыми принимают в Госпитале ирьенины. Все потому, что гражданское население скрытой деревни, каждый человек доверяет нам, шиноби, самое ценное, что у них есть — свою жизнь и жизни их близких. Они верят, что жить рядом с ниндзя безопаснее, потому что пока шиноби защищает свой дом и семью, он защищает и их. Это люди, неспособные дать отпор даже среднему генину! Они не умеют использовать чакру, быстро бегать, ходить по воде, они… Они же как дети! Взрослые такие дети, которых надо оберегать! Я не понимаю… — Ты волнуешься? — тихо спрашивает Какаши, замедляя шаг. Я быстро оглядываюсь по сторонам — может ли нас кто-то слышать? Совсем рядом, за поворотом, кипит жизнь и уже можно почуять вкусные ароматы, доносящиеся из Ичираку. Аяме сейчас носится с тарелками, полными рамена, шутит, улыбается клиентам и ничего не подозревает… — Как ты мог? — шепчу, не выдержав, я. — Разве жизнь гражданского не равна жизни шиноби? Почему ты уже записал Аяме в мертвецы? — Сакура… — Ты Хокаге! — перебиваю я все тем же громким шепотом. — Ты обязался беречь всех этих людей, не только шиноби! — И тебя в том числе, — терпеливо говорит Какаши, останавливаясь. — Я ирьенин! Это моя работа! — Хм, напомни перечитать твой трудовой договор.. — Не смешно! — сжимаю кулаки я. Какаши вдруг берет меня за плечи и аккуратно разворачивает к себе лицом. Я впервые жалею, что не ношу маску, подобно ему — в то время, как лицо Какаши из-за этого тонкого кусочка ткани остается непроницаемым, на моем, должно быть, написана вся мешанина чувств, которую я испытываю. — А я и не шутил, — спокойно говорит Какаши. — Сакура, ни один ирьенин в деревне не будет обменивать свою жизнь на жизнь пациента. Ты лучше меня знаешь правила — ниндзя-медик не должен умереть, пока живы его подопечные. У тебя этих подопечных — полная Коноха! Почему ты за каждого готова в гроб лечь? — Но… — Вот тебе задачка, — хладнокровно продолжает Какаши. — Ты прибыла на поле боя и видишь такую картину: в глубоком кратере стонет от боли покалеченный вражеский шиноби, на ветке ближайшего дерева висит, схваченный петлей за лодыжку, джонин, из кустов тебя зовет раненый в живот генин-подросток, ну и, допустим, где-то там же лежит куноичи с нашивкой медика, без видимых увечий, но признаков жизни не подает. В каком порядке ты будешь их спасать? — Сейчас не время загадки загадывать! — повышаю я голос. — Там Аяме… — Самое время, — перебивает Какаши. — В такой ситуации ты должна принять решение меньше, чем за минуту. Минута не спасет Аяме, если паразит уже допивает ее чакру, но может быть, эта же загадка спасет потом десяток других людей. Итак, госпожа старший ирьенин, кого же мы будем спасать первым? Ребенка? Джонина? Кого? Я прикрываю глаза. Какаши прав — в такой ситуации решение должно приниматься за секунды. Многие вечера потратила на нас с Ино Пятая, придумывая подобные ситуационные задачки, пока не добилась от нас правильной постановки диагноза и схемы лечения. Но еще старательнее Тсунаде-сама дрессировала нас вот такими загадками, где решение не может быть однозначным. И я знаю, чего от меня добивается Какаши… — Я знаю эту загадку, — ровно говорю я, отводя взгляд. — Только там речь шла не о джонине, а об АНБУ. Подвох в том, что, кого бы я ни выбрала, один умрет. Если я начну с раненого генина, джонин вскоре потеряет сознание от кровоизлияния в мозг — по легенде, он висит так уже много часов. Если сначала сниму с дерева джонина, умрет мальчишка-генин. Если начну с куноичи в надежде привести ее в чувство и потом работать вдвоем, мы не сможем выбрать между своими шиноби и врагом, а враг, по легенде, обладает бесценной информацией. — Молодец, — хвалит меня Какаши. — Может быть, госпожа доктор напомнит своему бездушному сенсею, списавшему гражданского со счетов, не осмотрев, почему у персонажей задачки сложилась такая ситуация? Мне больше всего на свете хочется оттолкнуть Какаши и рвануть на помощь Аяме, но я понимаю, что Какаши все равно не оставит меня в покое и лучшим решением было бы послушно отвечать на вопросы, если я планирую успеть. Поэтому я тяжело вздыхаю и четко, как по бумажке, отвечаю: — Потому что, согласно инструкции, перед сражением на пересеченной местности отряд из трех человек должен обеспечить безопасность медика. Если бы ирьенин осталась в сознании, она до прибытия подкрепления успела бы снять с дерева джонина, не допустив тем самым кровоизлияния и помочь генину, а прибывший отряд занимался бы врагом. А так, получается, что я по инструкции должна сперва заняться ранами медика, какими бы тяжелыми ни были остальные трое, что отнимает у меня время. — Отлично, — без тени улыбки кивает Какаши. — То есть, ты все еще помнишь, что, согласно инструкции, жизнь ирьенина приоритетнее жизни АНБУ? — Потому что ирьенин может за свою жизнь спасти десятки и сотни людей, — вздыхаю я. — Да, да… Протокол. — Сакура, протоколы писал не я и не Пятая. И даже не Первый-сама. Они написаны кровью, — Какаши кладет мне руку на плечо и чуть сжимает пальцы. — Я понимаю, что ты подумала, когда я назвал Аяме все равно, что мертвой. Вероятно, это отвратительно прозвучало. Но подумай вот о чем: Пятая потратила Бьякуго на Орочимару не потому… Не только потому, что стала сентиментальна. Я думаю, она действительно хочет, чтобы Орочимару завершил эксперимент с искусственными телами. Это не только даст ему возможность использовать свою технику без осуждения обществом, это еще и поможет многим шиноби вернуть утраченные на войне руки, ноги и глаза. К тому же, уверен, Пятая только шиноби не ограничится. Жизнь Орочимару-преступника не стоит полной печати Бьякуго, это факт. Но что касается Орочимару-новатора? — Но при чем тут Аяме? — расстроенно шепчу я. Какаши оглядывается по сторонам и украдкой гладит меня по щеке большим пальцем. Я с трудом подавляю желание схватить эту широкую ладонь и уткнуться в нее лицом. — Сегодня заразили только Аяме, а завтра окажется, что заражена еще половина Конохи, — Какаши с видимым сожалением убирает руку и выпрямляется. — А ты — единственный в деревне медик, кроме Пятой, способный использовать Бьякуго. Если ты потратишь печать на Аяме, и даже если она выживет… Будет ли стоить ее жизнь столько же, сколько жизни десятка, сотни других людей? Мы ничего не знаем об этом шиноби. По какому принципу он заражает людей? Почему делает это? Какая разница между мучившимися генинами, Баки и Эбису, даже не заметившим воздействия паразита? Пока мы не имеем ответов, нельзя тратить твою Бьякуго, Сакура, это наш стратегический запас на случай большой беды. Я опускаю голову, прикусывая губу, чтобы не заплакать. Он прав. Конечно, он всегда прав. Бьякуго тяжело и долго копится, а солдатские пилюли слишком вредны, чтобы набирать нужный уровень чакры только ими. Вся моя проблема в том, что я не умею закрывать Бьякуго. Если печать активируется, она вся уйдет на одну Аяме, и тогда придется еще полгода-год молиться, чтобы не было никаких серьезных угроз для деревни. Если бы Наруто был в Конохе и защищал нас, я бы на это пошла… — Я вытащу паразита без помощи Бьякуго, — говорю я как можно тверже, чтобы Какаши не заметил, что я на грани истерики. — А если не получится, я хотя бы буду знать, что сделала все возможное. — Иди сюда. Я снова оказываюсь втиснутой лицом в прикрытую болотно-зеленой броней грудь Какаши. Всего на несколько секунд — большего мы не можем себе позволить, не будучи под прикрытием стен, крыши и плотных штор. Но мне хватает этого, чтобы сердце болезненно дернулось и забилось сильнее, будто оттаяв. Нет, предчувствие беды не оставило меня — в горле так и стоит комок, а в висках гулко бьет похоронный колокол, но Какаши смог придать мне немного сил перед моим сражением. Этот враг — что-то новое, ужасное, то, чего Коноха еще никогда не видела, и мне придется сражаться с ним в одиночку от начала и до конца. Но я должна справиться. У меня нет другого выбора. — Ты волнуешься? — еще раз спрашивает меня Какаши, чуть отстранив от себя за плечи. Я два раза глубоко вдыхаю через нос, а потом отвечаю — твердо, четко, будто делаю доклад после миссии: — Нет, господин Шестой. — Тогда удачи нам всем, — и Какаши быстрым шагом уходит вперед, в два широких стелющихся скачка достигая стены Ичираку. Я оказываюсь там же буквально на секунду позже. Кровь снова кипит, и я понимаю, что вот-вот уйду в адреналиновый штопор. Очень опасное состояние — когда тебе кажется, что ты вполне можешь поднять Скалу Хокаге и зашвырнуть ее на Луну. Чакра мечется во мне, бушует — в океане, который я сохраняю в своей печати, сейчас настоящий девятибальный шторм. Что ж, уже некуда отступать… Какаши сливается со стеной и на какое то время я теряю его из вида. Есть хоть что-то, что Какаши не умеет делать или делает плохо? Его маскировочные техники выше всяких похвал! Я даже не успеваю заметить, как он, осмотрев окрестности Ичираку, возвращается, и едва ли не пугаюсь резкого появления человека перед собой. Не говоря ни слова, Какаши вытягивает вперед одну руку и, быстро меняя положение пальцев и запястья, "рассказывает" мне, что предстоит сделать. Вероятно, когда он так же общался со своим отрядом, пока состоял в АНБУ, быстрое движение его рук вообще было трудно отследить — я вижу, что Какаши специально делает это медленно. Внезапно на ум приходит ассоциация — мать, обучающая ребенка говорить, медленно проговаривает: "Па-па", "Ма-ма"... Я киваю в знак того, что поняла все, и тоже делаю несколько жестов: "А гражданские?". Какаши в ответ складывает печати теневого клонирования и вопросительно смотрит на меня: сколько? Показываю два пальца. Началось. Мир снова расслаивается на отдельные кадры, как и всякий раз, когда в моей голове начинает бить адреналиновый гейзер. Вот два клона Какаши отделяются от его настоящего тела и уходят патрулировать окрестности, не пуская под благовидными предлогами голодных жителей деревни в Ичираку. Вот сам Какаши открыто входит в раменную, и я даже слышу благодушный голос Теучи-сана, с уважением приветствующего Хокаге. Сердце привычно отсчитывает такты: раз, два, три… Пора. Я, прижимаясь к стене, проскальзываю в Ичираку как раз вовремя, чтобы увидеть, как Какаши осторожно укладывает спящего Теучи-сана на пол. Какаши оборачивается на меня, и я вижу, как в его глазу вращается алое пятно Шарингана. Машинально отвожу взгляд, будто это меня сейчас будут погружать в иллюзию… Какаши тихонько откашливается два раза, зачем-то трогая пальцами горло, и вдруг зовет: — Аяме, помоги мне здесь! Я вытаращиваюсь совершенно неприличным образом: голос Какаши совсем изменился, теперь его не отличить от голоса Теучи! Неужели и этому учат АНБУ? Потрясающе! — Иду, папа! Широкое полотнище, разделяющее Ичираку на две половины, шевелится, и спиной вперед выходит Аяме — стройная, грациозная, в неизменной белой косынке поверх мягких каштановых волос. В обеих ее руках исходят ароматным паром глубокие, полные до краев миски с раменом. Желудок вдруг издает предательски громкий стон, и я испуганно округляю глаза. — Какаши-сан проголодал...ся… Смех Аяме обрывается в то же мгновение, как она поворачивается и встречается взглядом с шаринганом. Я едва успеваю подхватить выпавшие из рук Аяме тарелки, пока еще недавно кипевшая в котле лапша не вывалилась на мирно спящего Теучи. — Я держу, — коротко говорит Какаши. — Начинай. Мне не приходится повторять дважды — вокруг обеих моих ладоней мгновенно вспыхивает зеленый ореол чакры. Я опасливо подхожу к Аяме со спины, готовясь погрузить руки в ее тело… — Еще одну свиную котлету? — смех Аяме снова звенит колокольчиком, в то время, как ее лицо остается неподвижным. — Или добавить побольше спаржи? — Что она видит? — шепотом спрашиваю я, не удержавшись. — Подозреваю, что обслуживает клиентов, — отзывается Какаши, поднимая руку к протектору. — Сакура, давай… — Да, я сейчас! Ругая себя за задержку — Какаши все-таки очень больно удерживать Аяме внутри иллюзии! — я медленно ввожу обе ладони в спину Аяме, как раз на уровне нижних ребер. Адреналиновый фонтан в голове превращается в гейзер, когда я ощущаю чужеродное присутствие в бедняжке — Ясуши не ошибся, в Аяме действительно сидит та же тварь, которая едва не погубила его самого. Сознание раздваивается — одна его часть слушает болтовню "работающей" Аяме, а вторая уже ищет, за что зацепиться… — Может быть, добавки? — лукаво спрашивает Аяме снова. — Пожалуйста, — вежливо отвечает Какаши, подыгрывая. — У Какаши-сана хороший аппетит, — смеется Аяме. — Папа, еще один большой рамен со свининой! — Ага, — подражая Теучи, Какаши мгновенно меняет голос. Я выдыхаю — два раза подряд, резко, чтобы в груди не осталось воздуха, и на следующем вдохе мягко пускаю в пальцы каплю чакры… "Я здесь". Я чувствую его. Я чувствую, как он голоден и ослаблен, как он зол. Глодать гражданского паразиту невкусно, как я и предполагала. Еще одна капля чакры утекает в тело Аяме — прежде, чем поймать рыбку, нужно ее прикормить… — Прекрасный вкус, Аяме-чан… Я вижу, как Какаши трудно. Я вижу, как устало дрожит зрачок его родного глаза, и сердце в груди рвется в лоскуты от сочувствия и боли. Я должна справиться с ним… "Я здесь, — посылаю я еще один сигнал. — Кушать подано". Аккуратное, недоверчивое прикосновение к моей чакре заставляет меня вздрогнуть от отвращения. Это оно. Оно раздумывает. Я усиливаю поток вокруг своих ладоней — совсем немного, чтобы не напугать паразита. Аяме тем временем увлеченно болтает, обсуждая с "отцом" сезонное меню Ичираку и горячие напитки. Какаши поддакивает ей, но я замечаю, что с каждой репликой его голос все меньше похож на голос Теучи… Нужно спешить. "Иди кушать, — я пускаю в руки едва ли не половину всей своей свободной чакры. — Голодный маленький… Мамочка накормит…" Не знаю, откуда на ум приходят эти слова, но мерзкая тварь в голове Аяме явно задумалась. Я чувствую, как он колеблется. Но почему? Голодный паразит должен был ломануться к моим рукам со скоростью летящей молнии… Неужели чувство, которое я ощутила, выманивая паразита из Эбису-сенсея, истинно? Оно разумно. Оно… учится! "Усилить, усилить, усилить поток!" Еще одно липкое прикосновение холодных жгутиков к моей чакре. Фу, как противно! Но я сразу же отдаю немного чакры паразиту — ешь, маленькая тварь, вкусно? Не то, что гражданский, верно? Иди сюда, твою мать! Красная струйка, прочертившая лицо Какаши, едва не заставляет меня забыть про Аяме. Нет! Его шаринган! — Не останавливайся, — рычит Какаши, прижав пальцы к лицу и пачкаясь в крови. — Достань мне его! Я зажмуриваюсь, но это не помогает — перед глазами все равно стоит Какаши, и его глаз кровоточит. Если бы я могла, я бы закричала, но тогда иллюзия может сорваться… Я чувствую, как паразит выбирается из мозга Аяме. Он с готовностью вытягивает из ее клеток свои жгутики-щупальца, такие тонкие, что отделить их другим путем, не повредив мозг, невозможно. Паразит спешит на свой романтический ужин… Он сползает ниже и ниже, перемещаясь из мозжечка в ствол мозга, а оттуда перебирается по позвоночнику… Еще немного, и… — Сенсей! Мой крик, кажется, должна была слышать вся Коноха. Собрав все свои силы, сконцентрировав в ладонях такое количество чакры, какое мне и не снилось раньше, я хватаю неосторожно подобравшегося слишком близко паразита и выдергиваю его из тела Аяме. Какаши хватает одну из двух мисок с забытым раменом, безжалостно вываливает лапшу на пол и накрывает брошенного мною на полированное дерево барной стойки паразита, отрезая ему пути к бегству. Аяме падает тихо, будто марионетка, у которой вдруг перерезали ниточки. Какаши чудом успевает подхватить ее, смягчив удар о пол подставленными ладонями. Белая косынка слетает с разметавшихся волос, пачкаясь в разлитом по полу бульоне. Бедняжка бледна, как простыня, и, кажется, не дышит… Я склоняюсь над ней, пытаясь уловить щекотку выдоха на своей коже или услышать… Тихий, влажный звук удара сердца становится песней в моих ушах. Я пускаю остатки чакры в пальцы — теперь я точно спасу ее! Я знаю, как должен работать мозг, как должны дышать легкие и струиться в голубоватых венках кровь. Нужно лишь напомнить ее телу об этом… — Сакура, отойди, — слышу я повелительный женский голос над собой. — Какаши, убери ее. — Она жива! — сопротивляюсь я, когда на мои плечи ложатся мужские руки. — Сенсей… — Не волнуйся, — Пятая опускается на корточки рядом с Аяме и машинально щупает пульс на ее шее. — Да, жива. Ты ее спасла, Сакура. Хватит тратить чакру, остановись. Только сейчас я понимаю, что вокруг моих пальцев все еще бушует зеленое марево, и силой подавляю процесс. Зубы так и стучат от перевозбуждения — я пытаюсь что-то сказать, но выходит жалкий писк. Тсунаде-сама озабоченно прикладывает ладонь к моей макушке и я ощущаю толчок чакры — свежей, сильной, с запахом хвои и мятной зубной пасты. Чакра Пятой сразу же гасит адреналиновый шторм в мозгу, и я снова обретаю возможность видеть мир не частями. Оглядываюсь. — Теучи-сан будет в шоке, когда проснется, — нервно икаю я. Весь пол залит бульоном, и безжизненными прядями то тут, то там раскидана лапша с яркими художественными вкраплениями рыбных "спиралек" и овощей. Теучи-сан мирно спит посреди этого безобразия, а рядом безвольно лежит, раскинув руки, его дочь. Грудная клетка Аяме движется едва заметно, но движется! — Какаши, позови, — распоряжается Пятая. — Я в порядке, — качает головой Какаши, пытаясь незаметно вытереть с лица кровь. — Позови, сказала! — чуть повышает голос Тсунаде-сама. — Хочу посмотреть, как твои лентяи отработают протокол. Думается мне, они засиделись, пора бы устроить им внеплановые учения. — Самое время, — ворчит Какаши. — Ладно… Охрана! Голос Какаши кажется мне безумно уставшим. Но не успеваю я моргнуть, как вокруг Какаши материализуются трое шиноби — те самые охранники, которых пару часов назад моя мама воспитывала сковородкой по крепким лбам. Я не успеваю даже изумиться тому, как они так быстро добрались из Резиденции. Что там изумиться! Я моргнуть не успеваю, как стражники синхронно складывают печати и из мира пропадают звуки. На мгновение я пугаюсь, что внезапно оглохла, но тут мое внимание привлекают поползшие по полу узоры. Я прослеживаю их быстрое движение, выглядываю в окно и вижу, как эти узоры образуют вокруг Ичираку высокий, почти до самого неба, барьер. Красивого голубого цвета, прозрачный, он кажется стеной из чистейшего льда. Я поднимаю взгляд выше, пытаясь понять, где кончается стена из чакры, возведенная стражниками, но вижу лишь, как небольшая стайка мелких пичуг внезапно меняет направление, даже не долетев до барьера. Он что, отпугивает их от себя? — Тсунаде-сама, Сакура-сан, вы в порядке? — спрашивает один из охранников, Иваши, пока двое других опускаются на колени рядом с Какаши. — Без чакры, — коротко отвечает Пятая, наблюдая за действиями шиноби. Иваши мгновенно теряет к нам всякий интерес и наклоняется над Аяме и ее отцом, проверяя их пульс и реакцию зрачков. Ни разу не ирьенин, Иваши, тем не менее, мгновенно и правильно находит бьющиеся на шеях гражданских жилки — я только одобрительно слежу за его четкими действиями. Тем временем двое, оставшиеся с Какаши, не обращают на нас никакого внимания. Один из стражей, тот, что с рубцом на лице, внимательно осматривает своего начальника. Не удовлетворившись увиденным, страж достает из жилета небольшой свиток, распечатывает его и обматывает голову Какаши, стараясь полностью закрыть витками поврежденный шаринган. Прокусив палец, шиноби оставляет на последнем туре свитка мазок своей темной кровью. Судя по зеленоватому свечению, появившемуся, едва техника, запечатанная в свиток, была активирована… Мистическая ладонь? Хм, свечение достаточно слабое. Впрочем, если бы свитки могли заменить полноценного ниндзя-медика… Тсунаде-сама одобрительно кивает, и в этот же самый момент я слышу около уха едва заметный свист. Я тихонько сглатываю, боясь оглянуться. По позвоночнику упруго стекает в трусы волна холода. Выплюнутый третьим стражником сенбон, который он еще секунду назад держал в зубах, кажется, срезал мне несколько волосков около уха. С трудом повернув голову, издаю нервный смешок… Паук. Небольшой паучок, раскинув лапки, пришпилен сенбоном к деревянной стене Ичираку. Видимо, хотел спуститься на мое ухо, за что и пострадал. Но это же какое зрение нужно иметь! — Гражданских и Шестого в Госпиталь, — говорит тем временем Иваши, сгребая в охапку безвольного Теучи. — Генма, возьми девушку. — Есть, — слышу я от Генмы, успевшего заправить в рот другой сэнбон взамен выплюнутого. — Никакого Госпиталя! — Какаши вдруг отталкивает руки третьего охранника. — Я в порядке! — Простите, господин Шестой, у нас протокол, — извиняется стражник. — Я Хокаге! Я отменяю протокол! — Какаши свирепо смотрит на Пятую, делая попытку встать с пола. Охранник качает головой и одним ловким движением вдруг забрасывает Какаши к себе на спину, будто он ребенок, а не взрослый мужчина с плечами шире, чем у самого стражника. Генма подбирает с пола Аяме и исчезает первым, следом Иваши уносит Теучи-сана, а когда дематериализуется третий страж, в мир снова возвращаются звуки и шум оживленной улицы, и я понимаю, что барьер снят. — Ты только посмотри, даже ругать не за что, — с усмешкой качает головой Тсунаде-сама. — А с виду такие дурачки, правда? Ладно, Сакура, иди домой, я закончу здесь. — Но мой рабочий день… — заикаюсь я. — Ничего слышать не хочу! Это приказ! — повышает голос Пятая. — У тебя выходные, Сакура, и точка. Иди домой, набери себе горячую ванну, откисни в ней. Съешь что-нибудь сладкое. Выспись, в конце концов! Чтоб раньше понедельника я тебя в Госпитале не видела, и только посмей сейчас пойти туда, я с Какаши и без тебя разберусь! Я недовольно краснею, понимая, что Тсунаде-сама снова читает меня, как открытую книгу. Да, именно так: я планировала отправиться прямиком в Госпиталь и проверить, в каком состоянии глаз Какаши. Скорее бы вернулся Наруто! Может быть, он все исправит… — Сенсей, а надолго его в Госпиталь?.. — не удерживаюсь я, стараясь, чтобы мой голос не звучал настолько траурно. Пятая задумчиво кладет ладонь на суповую миску, под которой сердито шебуршит извлеченный из Аяме паразит, и постукивает по белоснежному фарфору ноготками. Вдруг она отдергивает руку, будто обжегшись, и удивленно дует на пальцы: — Ты смотри, какие мы голодные, — удивленно тянет Пятая, — жрет меня прямо через тарелку! Нет, мне определенно понадобится кто-нибудь из Абураме… Не переживай, Сакура, верну я тебе Какаши живым и невредимым, посмотрю его глаз и отправлю домой — в Госпитале мне такой подарок точно не нужен. А теперь давай, кыш-кыш, чтоб через пять минут я тебя здесь не наблюдала! Подчинившись прямому приказу, я лишь коротко наклоняю голову, обозначая поклон, и выметаюсь из раменной. Признаться, я и сама не прочь как можно скорее оказаться подальше от паразита. Мои руки еще помнят влажные прикосновения его жгутиков, и это так ужасно! Пятая права — после них я чувствую себя грязной, будто купалась в болоте, и больше всего на свете мечтаю помыться. А Какаши… Вряд ли Пятая доверит его тайну Ияши или даже Рэн-сан, поэтому мне не о чем переживать. Вот только… О, надеюсь, Тсунаде-сама быстро отпустит Какаши домой, потому что мне просто жизненно необходимо его обнять. Я почти добираюсь до поворота на улицу, где живет Какаши, как вспоминаю, что родители должны были уже покинуть деревню. Думаю, стоит заглянуть в отчий дом ненадолго — забрать некоторые вещи и книги. Отсюда до него буквально рукой подать — почему бы и нет? Может быть, я там и искупаюсь… — Сакура-сенсей! — слышу я оглушительный визг, и кто-то худенький и юркий прыгает мне на спину. Уставший разум не сразу понимает, кто покушается на мои плечи, поэтому я чуть не ухожу в перекат, но вовремя прихожу в себя и ссаживаю возбужденно дрыгающую ногами Мидори с моей спины. — Это что за прыжки из-за угла? — строго интересуюсь я, поворачиваясь к ученице. — О… Здравствуй… Саске-кун. Саске не удостаивает меня ответом — он лишь насмешливо смотрит из-под длинной, прикрывающей риннеган, челки. Но, если подумать, вряд ли я услышала бы его ответ — Мидори в своем репертуаре: щебечет, выплевывая сотню слов в минуту. — Погоди, — останавливаю я Мидори, не понимая, о чем она говорит. — Куда вы идете? Кого убили? Где? — Ой, вы еще не знаете, — лицо Мидори мгновенно меняет выражение на скорбное. — Говорят, Хокаге-сама убили… Мне очень жаль, он был вашим сенсеем… — Да с чего ты взяла? — изумляюсь я. — Ну, по деревне ползет слух, что люди видели, как Какаши выносят из Ичираку по кускам, — холодно отвечает вместо Мидори Саске. — Я сомневаюсь, что его вдруг вторая Кагуя порубила, но проверить стоит. — Какой бред, — фыркаю я, не удержавшись. — Очень интересно, кто слухи распространяет! С Хокаге все хорошо, а в Ичираку были учения стражи, вот и все. — А ты откуда знаешь? — с подозрением щурится Саске. Я снова покрываюсь липким потом. Н-нет, я сейчас легко могла выдать нас с Какаши! — Я зашла пообедать и поневоле сыграла роль ирьенина в беде, — нахожусь я. — А в чем проблема? По лицу Саске я понимаю: он мне не верит. Совсем не верит, ни капельки. Но больше вопросов он не задает, и я снова могу переключиться на Мидори. Она, услышав, что Хокаге ничего не угрожает, вроде даже веселеет: — Ой, как хорошо, что мы ошиблись! А то я хотела помочь, и Саске-кун помог бы, да, Саске-кун? — Да, — цедит Саске. — Помог бы. Я вздрагиваю и делаю шаг назад: мне кажется, или я вижу блеснувший Шаринган? В горле пересыхает до состояния наждачной бумаги... — Сакура-сенсей, а вы куда идете? — вдруг резко меняет тему Мидори, подхватывая меня под локоть. — Раз с господином Хокаге все в порядке, может, мы с Саске-куном проводим вас? Ты не против, Саске-кун? — Нет, детка, — снисходительно отвечает Саске. — Проводим. Так где же живет теперь Сакура-сан? Бросаю настороженный взгляд на Саске и осторожно отвечаю: — Дома. С родителями. А что? — Ой, а вы что, переехали? Я вчера вас искала, — тарахтит Мидори, — но мне сказали, что вы больше не живете в Госпитале, и Ино-сан тоже сказала, что не знает, где вы теперь живете! Внезапно меня осеняет: нельзя вести их к себе домой! Мидори ладно, она милая и забавная дурочка и не в курсе происходящего, а вот Саске сильно удивится, когда поймет, что моих родителей нет в деревне. Мне только его подозрений не хватало! Но Мидори уже буквально висит на мне и радостно болтает обо всем на свете, периодически бросая на Саске, идущего поодаль, полные обожания взгляды. Мне даже становится стыдно перед Мидори: она еще ребенок, она не знает, что у Саске есть ужасная, темная сторона… Пожалуйста, пусть она не успеет этого узнать! Для нее эти их "отношения" — по-настоящему. Ярко, жарко, сладко и кажется, что навсегда, и любимый выглядит богом в твоих глазах, кажется самым прекрасным человеком на свете — чутким, нежным, понимающим… Когда-то я тоже готова была продать душу за одну тень улыбки на этих бледных губах. Но все познается в сравнении — теперь я ни за что не спутаю эту кривую ухмылку с нежной улыбкой влюбленного. Теперь я знаю, насколько прекрасной может быть улыбка по-настоящему любящего человека… В себя я прихожу, лишь зацепившись полубезумным взглядом за знакомую дверь. Дом, где я выросла. Надо срочно избавляться от Саске и Мидори… — Вот и пришли, — непринужденно улыбаюсь я своей ученице. — Что ж, вы гуляйте, а я пойду. — До встречи, Сакура-сенсей, — Мидори мгновенно обвивает меня руками, обнимая. — Как хорошо, что мы встретились сегодня! Я по вам скучала! — Мы подождем, пока ты не зайдешь, — говорит вдруг Саске холодно. — Нужно же засвидетельствовать почтение твоим близким, да, Сакура? — Это не обязательно, Саске-кун, — я сглатываю ставшую вдруг очень вязкой слюну. — Что ж… Подозрение во взгляде Саске только растет, и я обреченно стучусь. Сейчас Саске поймет, что моих родителей нет в деревне, и тогда… Дверь резко распахивается, и на пороге я вижу маму. У нее такое сердитое лицо, что я покрываюсь нервными пятнами. Да что за день сегодня! Что опять случилось? — Сколько можно повторять — клади ключи на место! — шипит моя мама. — Растеряха! Опять выгребла их из-под кровати! Мидори вдруг хихикает в кулачок, а Саске, к счастью, совершенно теряет интерес к моим родителям. Он приобнимает Мидори и холодно произносит: — Что ж, мы опаздываем. Пойдем, детка. Мама вдруг хватает меня за руку и втаскивает в дом, поэтому я не успеваю услышать ответа Мидори. Но прежде, чем я догадываюсь спросить, какого биджуу родители еще не покинули деревню, как маму обволакивает белая дымка. Едва она рассеивается, на месте мамы я вижу высокого шиноби в форме АНБУ и маске аиста, и выдыхаю: — О, точно. Спасибо, что выручили, Птица-сан. — Не за что, госпожа доктор, — глухой голос АНБУ искажается маской настолько, что я даже не понимаю, женский он или мужской. — У нас приказ от Шестого-сама играть роль ваших родных до особого указания. — Мама у вас отлично получилась, — смеюсь я, разуваясь. — Я поверила! Мне нужно забрать некоторые вещи, и потом я уйду. — Вы здесь хозяйка, — АНБУ снова складывает печати, превращаясь в мою мать. Сбросив сандалии, я быстро прохожу в некогда свою комнату. К счастью, родители не трогали мои свитки — хоть они и оказываются перепутаны, я нахожу все, которые разыскивала. Набив свитками небольшую сумку, я достаю из шкафа несколько кофточек и платьев поприличнее и уже подумываю, как бы все это дотащить, когда чувствую спиной чужой взгляд. Рука сама ползет к притороченному к бедру подсумку. Черт, всего пара сюрикенов и взрывная печать! Впрочем, этого должно хватить… Делая вид, что выбираю из ящиков одежду, я пускаю чакру в кулак, разворачиваюсь, замахиваюсь и… — Как же вы напугали меня, — выдыхаю я, опуская кулак. — Черепаха-сан… Снова тот широкоплечий шиноби в маске черепахи, которого я уже видела утром. И снова меня не покидает странное ощущение… Я с усилием щурюсь, пытаясь вспомнить, где видела этого огромного мужчину, но на ум ничего не идет… — Спасибо, что охраняли меня, Черепаха-сан, — я кланяюсь совершенно искренне. — Господин Шестой рассказал мне… Простите, мне кажется, я вас видела когда-то раньше, только не могу вспомнить! АНБУ вдруг тянется к застежкам на своей броне и щелкает ими, стаскивая серый нагрудник. Я машинально делаю шаг назад. Что? Зачем он раздевается? Что за шутки такие? Теперь он стаскивает футболку, обнажая бугрящийся мускулами торс… Так, кажется, нужно бежать! Черепаха поворачивается спиной и… И я вспоминаю его. И сразу становится ужасно стыдно! Я поднимаю руку и, прикусив в приступе раскаяния губу, провожу ладонью по тугим мышцам спины АНБУ, задавая кончиками пальцев ужасный толстый шрам. Змеясь вдоль позвоночника, этот шрам ветвится по всей левой половине спины шиноби, обнимая бок. И я знаю, что на груди у него такой же ужасный рубец — белый, толстый, скорее всего, мешающий и постоянно натираемый броней. — Пожалуйста, простите меня! — дрожащим голосом говорю я, пуская чакру в ладони. — Могу я помочь? Ответа я не получаю, поэтому просто кладу руки на тело АНБУ — одну ладонь на спину, а вторую на грудь, рядом с сердцем. Я пускаю в руки так много чакры, что пальцы начинает колоть, и через несколько минут чувствую, как грубый шрам чуть размягчается. Кусая губы, я веду ладонью ближе к пояснице замершего шиноби — шрам ныряет под его штаны и теряется там, но туда я уже не полезу. Как я могла не узнать его сразу? Его? Всего через пару месяцев, как меня начала учить Пятая, Черепаху принесли в Госпиталь молчаливые соратники в серых бронях и звериных масках. Принесли, как сейчас помню, в жуткую грозу, в середине ночи, заливая пол кровью из жутких ран Черепахи. Я тогда дежурила второй или третий раз в жизни. Мне было некого звать на помощь, а контроль чакры оставлял желать лучшего. И я, напуганная девчонка, еще совсем ребенок, я... Я зашивала его! Зашивала это огромное жилистое тело, пока по моему лицу текли слезы паники и сочувствия. С перепугу я не догадалась ни обезболить раненого, ни вызвать Кацую, поэтому вздрагивала всякий раз, как кривая хирургическая игла пронзала плоть АНБУ, накладывая на изорванное тело один кривой стежок за другим. Я помню, как умоляла Черепаху говорить со мной, чтобы я могла следить за его сознанием, но шиноби упорно молчал, не издавая ни звука, даже когда я слишком сильно затягивала нити. Сейчас во мне бушуют слишком противоречивые чувства: я одновременно и понимаю, что в той ситуации лучше зашить его было невозможно, и стыжусь топорной работы. Не могу представить, как мучился немногословный шиноби с таким "украшением"! Но теперь все будет хорошо. Мне удается — не сразу, конечно! — размягчить плотный рубец и запустить процесс его рассасывания. — Зайдите в понедельник в мой кабинет, — говорю я, убирая руки от Черепахи. — Я дам вам мазь от рубцов, это поможет восстановлению. Пожалуйста, простите меня, шрам вам, должно быть, жутко мешал… Ничего не отвечая, Черепаха неторопливо натягивает обратно майку, надевает броню, поправляя ремешки, и вдруг опускается на одно колено передо мной, низко склоняя голову. Он упрямо молчит, не говоря ни слова, но в моем горле встает огромный ком. — Не за что, — шепчу я.