За углом начинается рай

— Хината… Киба закрывает лицо ладонями, издавая такой душераздирающий вой, на какой вряд ли способна хотя бы одна собака его клана. Я замираю посреди кабинета, стиснув в пальцах рукав только что снятой с вешалки куртки. Я ослышалась? Может, у меня слуховые галлюцинации, или же я просто вижу дурной, никак не прекращающийся сон? — Киба, ты уверен? Откуда ты зна… — Знаю! — Киба безуспешно пытается утереться рукавом, но слезы из его глаз текут слишком сильно. — Но тебя даже не было рядом, когда мы встречали Наруто и Хинату! — спорю я, безумно желая, чтобы Киба признал мою правоту. — Ты не мог успеть обнюхать ее! — Да, но ты бросила под стеной ее дорожный плащ! — бессильно выкрикивает Киба. — Он буквально пропитан этой вонью, Акамару чуть не вывернуло, а я с трудом отмыл руки! Говорю тебе, это Хината, Наруто я уже видел, он в порядке! Ками, почему Хината выбрала этого идиота, он же даже не защитил ее! Что теперь бу… — Отставить истерику! — рявкаю я, перебивая Кибу. — Мне и без твоих бабьих причитаний тошно! Мысли в голове никак не желают оформляться в более-менее достойный план. Да я сама перепугана не меньше Кибы! Нужно что-то делать… Сказать Наруто? Нет, ни в коем случае! Поискать Шизуне… А зачем? Что нового она скажет мне? Или… Что мне делать-то? Киба вдруг делает несколько полупьяных шагов ко мне и хватает за плечи. Я нервно дергаюсь: зрачки перепуганного до смерти Кибы расширены почти во всю радужку и выглядят страшновато. — Пообещай, что спасешь Хинату, Сакура! — Киба, отпусти меня, придурок! — я дергаюсь еще раз, пытаясь обойтись без применения чакры. — Пообещай! — повторяет Киба. Его заостренные глазные зубы вдруг становятся больше. Или… Нет, это просто обман, солнечный блик на лице, не больше. Но выглядит страшно… Будто Киба вот-вот превратится в собаку или другого хищника и перегрызет мне горло за малейшую попытку отказа. — Ты не понимаешь! Хината — самый важный для меня человек в этой чертовой деревне! — Киба уже почти кричит, стискивая мои плечи. — Она для меня значит то же самое, что для тебя Шестой! Если Хината умрет… — Шаннаро! Врезавшись в стену, Киба мешком падает на пол и замирает, оглушенный моим ударом. Я морщусь, активируя Мистическую ладонь: не контролировавший себя Киба пропорол мне ногтями плечо и даже не заметил. Не столько больно, конечно, сколько неприятно — еще Кибе я не разрешала себя за руки хватать! Придумал тоже! И… — Что значат твои слова о Шестом, Киба? — требую я разъяснений, наскоро залечив ранки. Киба поднимает голову, тяжело привстает на колени и криво усмехается: — Да у нас в клане каждая собака знает, что вы с ним спите. — КИБА! — воздух встает колом у меня в горле от неожиданности. — С чего ты… — Какой смысл врать, Сакура? Врать ты будешь Саске, а не мне. Я чую запах Шестого на твоей коже. Я про вас с самого начала все понял… Киба поднимается, держась за стену. Я смотрю на быстро растущую на его лбу шишку и не знаю, о чем жалеть: о том, что причинила боль или о том, что сразу не убила… — Я люблю Хинату, — тихо говорит Киба, вцепляясь в стену позади себя. — Люблю. Всегда ее любил. А она выбрала Наруто, и в упор меня не замечает. И знаешь, мне плевать, я хочу, чтобы она была счастлива. Пока Наруто с этим справляется, я буду молчать. Но если она умрет из-за того, что этот недоумок недоглядел за ней, клянусь, я его уничтожу. — Заткнись, Киба! — снова рявкаю я. — Ты — шиноби Листа, а Наруто — твой товарищ! Держи себя в руках, понял меня? Я свяжусь с Пятой и мы что-нибудь придумаем, но если ты продолжишь нести подобную чушь, я пропишу тебе ведерную клизму, чтоб хотя бы через задницу дошло! — Ты меня услышала, — качает головой Киба, ничуть не напуганный моими угрозами. — Пусти меня к ней, Сакура. — Ты же там с ума сойдешь от вони, — предпринимаю я последнюю попытку образумить Кибу. — Пусти. Меня. К ней. — Нет. Беспомощная ярость поднимается в глазах Кибы, но продолжать спорить он не пытается. Сгорбившись и будто уменьшившись, он выходит из моего кабинета, шаркая, как старик. — Мне жаль, Киба, — говорю я уже закрывшейся двери. — Но она любит моего друга. После ухода Кибы я трачу целую вечность в количестве трех минут на бестолковое сидение в кресле. Такое ощущение, что все силы разом покинули меня. Не могу поверить. Просто поверить не могу, я же с ней совсем недавно разговаривала! Да, Хината выглядела слабой и измученной, но… Паразит? Серьезно? У состояния Хинаты могла быть тысяча причин, но истинной оказалась та, о которой страшно было даже помыслить? Что происходит с этим миром, в конце концов? То он кажется мне сладким гендзюцу, то ночным кошмаром… Что мне, Кьюби меня покусай, теперь делать?.. Я впиваюсь зубами в ногтевую фалангу одного из пальцев так, что чуть не откусываю подушечку напрочь. Кровь даже не проступает — она струйкой стекает по ладони, пачкая блузку. Плевать, отстираю. Не до того сейчас… — Призыв! Разряд боли прошибает руку вдоль кости, отдаваясь в зубах. Щедро поделившись кровью, я намеренно сэкономила чакру, поэтому техника срабатывает криво, наказывая меня. Но все же срабатывает — на гладкой полированной столешнице из небольшого клуба дыма проступают плавные черты небольшого слизня. Почему все происходит так медленно?.. — Добрый день, Сакура-сан, — как обычно, очень тихо и вежливо здоровается клон Кацую. — Что случилось? Тяжелый пациент? — Госпожа Кацую! — я вцепляюсь в край стола, чтобы не начать кричать и не обидеть ненароком медлительный призыв. — Вы можете связать меня с Тсунаде-сенсей? Кацую-сама задумчиво шевелит рожками. Я знаю, что именно сейчас перед Пятой, где бы она ни находилась, появится еще один небольшой слизняк, чтобы передать ей мою весточку. Точнее, мой крик о помощи! — Госпожа Тсунаде сейчас очень занята, — с сожалением произносит Кацую. — У нее эксперимент в разгаре. — Кацую-сама, это вопрос жизни и смерти! — я едва не ломаю край столешницы, слишком сильно сжав пальцы. — Мне нужна помощь с тяжелым пациентом, я без Пятой не справлюсь! У Кацую-сама нет лица, но я могу поклясться, что вижу в ее мимике сожаление. — Скажите мне, где лаборатории! Я сама приду к ней, если она не может! — повышаю я голос. — Это секретная информация, я не могу… — Кацую-сама, умоляю! — я вскакиваю из кресла, упираясь ладонями рядом со слизняком, и нависаю над ним. — Вы не понимаете? У меня на руках умрет беременная женщина, если Тсунаде-сама продолжит играть в секретность! Мне плевать, чем там они с Орочимару так заняты, мне срочно нужно поговорить с… — Не кричите, Сакура-сан, прошу вас, — нежным голосом просит слизень, чуть отползая. — Я передам ваши слова сейчас же. Только успокойтесь, пожалуйста. Я заставляю себя сесть и натянуть на перекошенное злостью и страхом лицо подобие милой улыбки. Эти эксперименты совсем затмили разум моей наставницы, как я погляжу! Эксперимент в разгаре, ха! Какой эксперимент может быть важнее человеческой жизни? О, Ками, как тянется время, как же хочется снова повысить голос, но приходится сдерживаться… — Тсунаде-сама сказала, что вы можете прийти, — с сомнением в голосе произносит Кацую, оживая. — Ее лаборатория находится в аварийном крыле госпиталя. — Что? — я взмахиваю руками, не в силах поверить услышанному. — Что за цирк? Почему бы сразу не… — Сакура-сан, — Кацую-сама перебивает меня, заставляя замолчать от изумления. — В коридоре, ведущем в аварийное крыло, активна барьерная техника. Чтобы снять ее даже на время, Тсунаде-сама тратит немало своей чакры, поэтому она редко покидает лабораторию и не принимает гостей. Мне совершенно не нравится то, чем она занимается с Орочимару, но… Клон вдруг замолкает, будто прислушиваясь, и встревоженно вытягивает рожки. Я тоже замираю, не понимая, чем обусловлено поведение Кацую-сама. Несколько секунд проходит в томительном ожидании, а затем клон встревоженно произносит: — Тсунаде-сама просит вас поторопиться. Ей нужна помощь. Сейчас! — Я сейчас же бегу в аварийное крыло! — я вскакиваю с кресла и принимаюсь натягивать рабочую форму. — Нет, Сакура-сан! Идите так! Клон развеивается, оставляя после себя лишь облачко дыма над рабочим столом. Я хватаю ключи, чтобы закрыть кабинет, но в итоге не могу попасть дрожащими руками в замочную скважину и плюю на это дело: кому и что может понадобиться у меня в кабинете? Я снова спускаюсь на цокольный этаж. Чтобы попасть в аварийное крыло, нужно пройти под госпиталем — раньше работал другой вход, но после войны его так и не отремонтировали. Сильно просевший фундамент не позволил перестроить здание, и в итоге было решено закрыть крыло совсем, пока не понадобится капитальный ремонт. Поскольку никто не знал, как скоро опоры, возведенные капитаном Ямато, рухнут, в аварийном крыле нельзя было устроить даже склад. Где же еще могла обосноваться Пятая? Я нервно смеюсь, не в силах поверить — вот почему у Тсунаде-сама в госпитале везде глаза и уши, вот как она первой узнает о любых нарушениях в работе персонала! Не зря ее так боится Ияши — я тоже боялась бы человека, смеющегося в глаза не только смерти, но и всякому здравому смыслу! Едва я приближаюсь к лестнице, ведущей наверх, туда, где до войны располагалась госпитальная аптека, меня охватывает сильная паника. Настолько сильная, что я пошатываясь, хватаясь за стену. Липкий ужас накрывает меня с головой. Ками, зачем я туда иду, это самоубийство! Здание настолько нестабильно, что может рухнуть даже от звуков моих шагов! Я не хочу умирать так глупо, в завалах, с перебитым кусками перекрытий позвоночником! Пятая с ума сошла, ей жить надоело, что ли? Голова раскалывается. К-к-ками, как же больно, в глаз будто тупой кунай воткнули, еще немного, и пойдет кровь из ушей… Голубоватое зарево вспыхивает вокруг меня, рассеиваясь на мириады медленно рассыпающихся в пыльном воздухе подвала искр, и все проходит. Я с удивлением обнаруживаю, что мое лицо мокрое от слез, и с трудом поднимаюсь на ноги, держась за стену. В горле так сухо, будто я прошла пешком всю пустыню Суны, а в ногах моих — бесконечная слабость. Но голова, как ни странно, снова ясная — настолько, чтобы я поняла: боль и панику на меня нагнало мощное гендзюцу. Был бы здесь Какаши, он наверняка смог бы заметить барьер раньше, чем я влетела в него, запутавшись, как муха в паутине… Мне хочется бежать к Пятой со всех ног, но получается только плестись, держась за стену. Хорошо, и где мне искать свою наставницу? Двухэтажное крыло достаточно длинное, и на втором этаже было много палат. Это если не считать аптеку, архив и отдел кадров на первом! Где же мне… — САКУРА! Я чуть не роняю ключи, зажатые в потной ладони. Мощный голос Тсунаде-сама явно исходит со второго этажа, и я устремляюсь туда, пытаясь понять, в какой из палат… Да вот же. Вот она. В самом деле — почему бы еще одной из дверей не быть сорванной с петель? Что я, Тсунаде-сама не знаю? Вот и след от каблука в некогда прочной древесине… — Сюда иди, быстро! — слышу я из палаты и влетаю туда вспугнутой птицей. Тсунаде-сама стоит над одной из двух кроватей, сгорбившись. Ее лицо прикрывают длинные блондинистые пряди распущенных волос, не позволяя мне рассмотреть наставницу. А на самой кровати я вижу Орочимару, лицо которого едва ли не белее простыней. Длинные черные волосы бывшего нукенина разметались, а желтые змеиные глаза безвольно закатились… — Быстро! — снова приказывает мне Пятая, едва я оказываюсь рядом. — Помоги мне завести его! — Но я… — ВЫПОЛНЯТЬ! Я поспешно вытягиваю руки, активируя технику. Клянусь, я давно не видела Тсунаде-сама такой: может быть, разве что на войне, когда она атаковала Мадару. Чакра наставницы нервно пульсирует вокруг возложенных на худую грудь Орочимару ладоней. — Тсунаде-сенсей, он умер… — тихо говорю я, прикоснувшись чакрой к сердцу змеиного саннина. — Как же, умер! — шипит Пятая, энергично нажимая на грудь Орочимару. — Очнись, скотина! Десять минут назад разговаривал со мной, умер он, как же! — Тсунаде-сенсей, никакой электрической активности нет, он умер, — пытаюсь я воззвать к разуму наставницы. — Мне жаль, но вы же знаете… — Там он! — яростно встряхивает волосами Пятая. — К черту, чакры не хватает… Орочи, а ну, живо вернись! Какого пса ты полез в новое тело без разрешения, облезлая ты гадина? Сакура, начинай непрямой массаж, мне нужно отойти в конец коридора на минуту! — Но… — Это приказ! — Есть! Я нажимаю на узкую грудь Орочимару как раз над сердцем, окутывая свои переплетенные пальцы чакрой. Пятая же, едва я принимаюсь за дело, вылетает из палаты, по пути спотыкаясь о сорванную с петель дверь — отборная ругань наполняет пустой коридор, эхом отдаваясь под потолком. Нажатие, еще нажатие… Я смотрю на Орочимару и понимаю, что трачу драгоценную чакру зря. Тсунаде-сама свихнулась, она не может не понимать, что это конец! Сердце ее бывшего врага и товарища изношено настолько, как не бывает изношено сердце столетнего старика. Я истово нажимаю на грудину неподвижного Орочимару, а моя чакра тем временем пытается дать хотя бы один удачный спасительный толчок к регенерации. Да все бесполезно! Сердце Орочимару покрыто рубцами, ведущие к нему сосуды сужены и истончены, клапаны изношены… Проще заставить работать мертвого осла, чем это сердце! Пятая просто обезумела, если не хочет принять поражение… — Качай, качай! — запыхавшаяся Тсунаде-сама снова появляется в дверях, бросаясь ко мне на помощь. — Сейчас… Орочи, держись, слышишь? Сейчас я… Вот же скотина, прибью тебя, обещаю! Без меня решил… Качай, Сакура! — Тсунаде-сама… — я уже запыхаюсь, но не смею остановиться. — Он… умер. Понимаете? — Он там, — рычит Пятая, закатывая рукава. — Его там нет, сенсей! — Да не там! — Тсунаде-сама с досадой кивает на бездыханное тело под моими руками. — А там! Я, не переставая нажимать на грудь Орочимару, оборачиваюсь. На второй, стоящей у стены, койки определенно кто-то лежит. Я не успеваю ничего переспросить — из-под простыни, служащей покрывалом, вдруг бессильно свешивается вниз соскользнувшая человеческая рука… — Тори — Ума — Ину — Ми… — Пятая принимается быстро складывать печати, от волнения проговаривая свои действия вслух. — Сару — Ину — Ума — Тори — Ми… Возвращайся, Орочи, сейчас! Тсунаде-сама резко накрывает мои ладони своими, и вокруг ее пальцев вспыхивает лиловое пламя. В следующий момент мне кажется, что мои руки сгорели в пламени Катона — я едва сдерживаю крик боли, когда толчок чакры проходит через них прямо в остановившееся сердце Орочимару. Тсунаде-сама держит мои руки на груди Орочимару еще несколько секунд, но они кажутся мне бесконечными, а затем… Со стороны второй кровати я спиной ощущаю резкое движение, а через мгновение вскрикиваю от неожиданности. Что-то холодное и чешуйчатое скользит по моей спине и плечам, свиваясь кольцами. Тсунаде-сама ловко запрокидывает голову трупу Орочимару, его рот приоткрывается, и, сорвавшись с моего плеча, длинное тело белой змеи ввинчивается между тонких, успевших посинеть губ. Дрожа от омерзения, я наблюдаю, как змеиное тело движется внутри горла Орочимару, протискиваясь все дальше, помогая себе снаружи бешено дергающимся тонким хвостом… — Оро! — когда змея полностью исчезает во рту Орочимару, Пятая-сама хватает его за плечи, встряхивая и чуть приподнимая над кроватью. — Орочи, ты здесь? — Можеш-ш-шь меня не тряс-с-сти, пожалуйс-с-ста? — слышу я измученный голос того, кто минуту назад был совершенно точно мертв. — Ну, ну, — Тсунаде-сама помогает Орочимару сесть, опускаясь на край кровати и придерживая оглушенного саннина за плечи. — Тихо, тихо… — Отпус-с-сти меня, женщ-щ-щина, — вяло сопротивляется Орочимару. Он пытается отстраниться, но только бессильно обмякает на руках Тсунаде-сама, опуская голову ей на плечо. Пятая подводит руки под спину и колени Орочимару, легко поднимаясь на ноги вместе с ним. — Пойдем, Сакура, — повелительным тоном говорит Тсунаде-сама. — Откроешь для меня дверь, не хочу опять выбивать. Голова Орочимару безвольно запрокидывается, как ни старается Пятая устроить ее на своем плече. Когда Тсунаде-сама выносит чудом воскрешенного подопечного из палаты, она случайно задевает его болтающейся головой дверной проем, и сразу же из худого горла я слышу обиженное шипение: — Ос-с-торожнее, там! Не надо с-собирать моим телом кос-с-сяки! — Будет тебе шипеть, — цедит Тсунаде-сама, поудобнее перехватывая кажущееся бескостным тело. — Нечего было торопиться! Я же тебе говорила, что клону еще нужна минимум неделя в колбе, а теперь двухмесячный труд насмарку, и все начинать заново! Сакура, открой эту дверь, ключ у меня в кармане. — Ключ у меня, — подчеркивает Орочимару, с трудом приоткрыв желтый глаз с вертикальным зрачком. — За пазу-х-х-хой. — Когда ты успел его прикарманить? — от возмущения Тсунаде-сама теперь уже, как мне кажется, намеренно задевает стену безвольно свисающими босыми ногами Орочимару. — Вот же прохвост! Сакура, достань ключ, руки заняты! Состроив брезгливую гримасу, чтобы Пятая без единого моего слова поняла всю глубину моего отвращения к ее подопечному, я запускаю руки под серое кимоно Орочимару, ощупывая его узкую грудь. Я изо всех сил стараюсь поменьше касаться холодного тела — меня все еще не отпускает впечатление, что на самом деле Орочимару мертв, и это та белая змея разговаривает изнутри, свернувшись кольцом вокруг изношенного человеческого сердца. Пока я аккуратно исследую складки кимоно, Орочимару, тряпочкой свисая с рук Пятой, умудряется еще и язвительно комментировать мои действия. В итоге ключ я обнаруживаю чуть ли не у самой подмышки, приколотый булавкой к мягкой ткани. Отперев дверь, я распахиваю ее и придерживаю, пока Тсунаде-сама заносит Орочимару в бывшую шестиместную палату, переделанную сейчас в небольшую уютную комнату. Она очень похожа на мой кабинет, на самом деле. Такой же широченный письменный стол у окна, задернутого плотными занавесками — он завален бумагами, прижатыми микроскопом за неимением пресс-папье. Такая же узкая кушетка у стены, застеленная тонким футоном. Такие же шкафы с громоздящимися в них свитками и книгами. Я легко определяю, что это комната Орочимару — у Пятой никогда не было бы такой хирургической чистоты в жилище, хотя и свиньей ее назвать язык не повернется. Единственное, что выбивается из педантичной картины — горстка сухих полупрозрачных чешуек на краю письменного стола. Проследив направление моего взгляда, Тсунаде-сама опускает Орочимару на футон, заботливо прикрывая его босые ноги покрывалом, а затем смахивает в ладонь эти чешуйки, отправляя в мусор бытовым, абсолютно замученным движением. — Орочи, почему ты не можешь линять, как культурный змей? — устало спрашивает Пятая, отряхивая ладони. — Обязательно свою содранную кожу везде разбрасывать? — Моя комната, — оскорбленно шипит с кушетки Орочимару. — Где х-хочу, там и линяю! Мне неудобно, положи меня по-другому! — Могу тебя только из окна выбросить, — огрызается Тсунаде-сама, тем не менее, переворачивая Орочимару на бок. — Сенсей, — осторожно, шепотом вклиниваюсь я в перепалку, — его парализовало? Пятая не отвечает, многозначительно закатывая глаза, но неожиданно я получаю ответ от самого Орочимару: — Я был мертв двенадцать минут, девочка. Зах-хват с-с-старого тела проис-с-х-х… Тс-с-сунаде, я долго еще буду ш-ш-шипеть??? — Пока твое горло не привыкнет снова дышать, будешь шипеть, — недовольно отвечает Пятая. — Понимаешь ли, Сакура, новое тело опять не приняло душу Орочимару, а возвращаться в старое для него становится все труднее. Обычно змея, сбросив кожу, в нее не возвращается… — Но Тс-с-сунаде у нас гуманная, — насмешливо цедит с кушетки змеиный саннин, — поэтому ни нормальное тело не предос-ставляет, ни с-сдохнуть не дает. — Раньше, если тело было неподходящим, он сразу начинал искать новое, — насупившись, бурчит Пятая, проглотив оскорбление. — Искусственное же тело или подойдет Орочимару сразу, или не примет совсем. Ему крупно повезло, что ты была в Госпитале в свой выходной, Сакура, или мне не удалось бы его вытащить. Слышишь, там? Спасибо сказать не забудь, что у меня такая умная и сильная ученица! — С-скажешь тоже, — уголки губ Орочимару приподнимаются в ехидной ухмылке, лишая его неподвижное лицо подобия маски. — Мой Кабуто твою С-сакуру с-со с-сломанными руками за пояс-с заткнет! — И где же он, твой Кабуто? — язвит Пятая, деланно осматриваясь. — Ах, прости, я забыла, что ему на тебя наплевать, потому что ты его использовал в своих гнусных целях. — Да, я с-совсем забыл, — в голосе Орочимару прорезается плохо скрываемая ярость, — это ведь я перес-садил с-себе его клетки, а вовс-се не наоборот! Ис-спользовал? Ко мне приходили добровольно, чтобы получить больше с-силы, и я давал им эту с-силу, эти знания с-сполна! Мои будущие "тела" готовы были передраться за право принять в с-себя мою душу! И что теперь? Моя правая рука ис-спользует мое ДНК без разрешения, а С-саске-кун нарушил наш договор, лишив меня с-своего молодого, с-сильного тела! А теперь меня ис-спользуешь ты, Тс-с-сунаде! Я не рас-с-таюсь с микрос-с-с… микрос-скопом, а ты… Ты… Истратив, наконец, силы, Орочимару переходит на придушенное нецензурное шипение. Тсунаде-сама, стоящая рядом с кушеткой, тем временем сначала бледнеет, потом багровеет до угрожающе-бордового оттенка лица. Я испуганно цепляюсь за ее локоть, чтобы остановить страшный удар, если потребуется… Но все обходится. Пятая просто прикрывает глаза, начиная глубоко дышать, отчего ее огромная грудь принимается мерно колыхаться. У любого мужчины от двенадцати до ста двадцати лет подобное зрелище, наверное, вызвало бы неконтролируемое носовое кровотечение, а то и судороги, но Орочимару лишь презрительно щурится, шипя и плюясь, как гадюка, которой наступили на хвост. — Руки зудят, — недовольно заявляет Орочимару через несколько минут, наверное, осознав, что от окончательной и скорой смерти его отделяет лишь пара грубостей. — Ноги затекли. Посади меня, Тс-с-сунаде. Тишина. Я с тревогой наблюдаю за высоко вздымающейся грудной клеткой начальницы, активно выполняющей дыхательную гимнастику АНБУ. — Пожалуйс-с-ста, — униженно шипит саннин. Круто развернувшись, Пятая выходит из комнаты, чеканя шаг, и громко хлопает дверью, едва не срывая ее с петель. Не дождавшись помощи, Орочимару начинает возиться на футоне, пытаясь сесть, но в итоге лишь переворачивается на живот, неловко подвернув под себя бессильные руки и запутавшись в собственных волосах. Внезапно мне становится жалко его — так же, как было бы жалко любого вредного, но беспомощного моего пациента. Я делаю шаг к кушетке, легко поднимаю худое измученное тело Орочимару за плечи и аккуратно сажаю, прислонив к стене спиной. Потом я помогаю ему опустить ноги и даже накрываю тощие колени одеялом, чтоб лишенные нормального кровотока ноги не замерзли до синевы, пока Орочимару окончательно не возьмет верх над телом. — Спасибо, — неискренне бурчит свесивший голову Орочимару из-под занавесивших его лицо волос. — Как долго происходит захват тела? — интересуюсь я. — Это всякий раз так тяжело? — Только не делай вид, что тебе интересно, — ядовито цедит Орочимару. — Да мне на вас вообще плевать, вот честно. Но я должна знать, надолго ли мне занять госпожу Тсунаде, чтобы она не вернулась и вас окончательно не прибила, — фыркаю я, складывая руки на груди. — Обычно мне хватает нескольких минут, чтобы подавить новое тело, — судя по перекосившемуся лицу, Орочимару делает титаническое усилие, пытаясь пошевелить рукой. — Но с клонами все идет не по плану. С тем же успехом я мог бы пытаться переехать в марионетку или в любую из своих змей. Я застрял. Не мог дышать, говорить, видеть. Старое тело успело забыть мою душу, поэтому никак не привыкнет к ней снова. Ничего, не в первый раз. Ноги, конечно, вернутся дня через три, но руки должны вот-вот… Эй, дай мне какую-нибудь книгу, что ли? Выбери что-нибудь из шкафа. Что угодно, мне нужно занять мозг. Я задумчиво приближаюсь к шкафу, принимаясь просматривать стройные ряды корешков. Одно из названий вдруг бросается мне в глаза ярче остальных, и я вытаскиваю некрупный, но очень пухлый томик. — Ого! — в восторге выдыхаю я, пролистывая первые страницы. — Пятая-сама за эту книгу что угодно отдала бы! — Ну-ка, дай сюда, — прикрикивает Орочимару. Я протягиваю ему книгу, но вместо того, чтобы попросить меня разложить ее на коленях саннина, тот вдруг высовывает свой чересчур длинный, гибкий язык, обвивает им книгу и мгновенно проглатывает. Я не успеваю даже заметить, как растягивается тонкогубый рот. — Это на день рождения, — сварливо бурчит Орочимару. — Не смей ей проболтаться, или я тебя отравлю. Я долго в замешательстве молчу, не зная, как реагировать, но в итоге просто достаю наугад какой-то пухлый том и раскрываю посередине, укладывая на колени Орочимару. Справедливо рассудив, что листать ее он сможет и языком, за неимением рук, я уже собираюсь уходить, как слышу вдогонку: — Комната Тсунаде находится по соседству с моей. Проследи, чтоб много не пила. Не девочка уже. Комнату наставницы я в итоге нахожу легко — но самой Пятой там нет. В нерешительности остановившись на пороге, я гадаю, почему же Тсунаде-сенсей не закрыла дверь. Ее жилище выглядит очень похожим на ее бывший кабинет в Резиденции, вплоть до цвета стен и текстуры половиц, и даже небольшой кожаный диванчик у стены подозрительно смахивает на тот самый… Я смущенно краснею, продолжая разглядывать обстановку. Все выглядит таким знакомым, что нетрудно представить себе Пятую, в полном облачении Хокаге сидящую за широким письменным столом. Единственной выбивающейся деталью выглядит высокая стеклянная колба в дальнем углу комнаты, достаточно высокая, чтобы туда полностью поместился человек. Я озадаченно пялюсь на нее, гадая, для каких целей служит это приспособление… — Подвинься, Сакура, — слышу я сухой голос Пятой из-за спины. — Руки заняты. Я поспешно освобождаю наставнице дорогу. Она боком проходит в комнату, внося на руках бездыханное человеческое тело. Я вытаращиваюсь на него совершенно неприлично, тут же заливаясь краской и отворачиваясь: тело молодого мужчины на руках Тсунаде-сама абсолютно обнажено. Пятая укладывает тело рядом с колбой, косится на меня, вздыхает, а затем стаскивает свой зеленый плащ и накрывает им самые пикантные места. — Хорошее было тело, — с сожалением произносит Пятая, носком сандалии поддевая начинающую коченеть руку. — Перспективное. Ему бы еще неделю в колбе — глядишь, и получилось бы… — Тсунаде-сама, так это что, то самое искусственное тело? — заинтересованно подаюсь вперед я. — Да, — тяжело отвечает Пятая, падая в кресло за стол и подпирая рукой щеку. Я внимательно гляжу в бледное лицо тела. Клон Орочимару? Не понимаю, как? Черты лица клона куда шире, чем у змеиного саннина, волосы больше похожи на шевелюру Наруто, только не тепло-золотого цвета, а совершенно белые. От Орочимару в клоне я усматриваю только тонкогубый длинный рот. — Он выглядит, как… ну… — Настоящий? Хах, — смешок Пятой выходит натянутым и нервным. — Он ближе к кабачку, чем к человеку. Как одна из фиалок Куренай — если ее выкопать и бросить без воды, тоже долго не протянет. Не смотри на него так, Сакура, нечего его жалеть, это тело никогда не жило. — Но Орочимару… — Поторопился. Тело-то у клона выросло, но система циркуляции чакры все еще никакая. Тут уж сколько печати ни складывай, все бесполезно будет, ты же понимаешь. Не представляю, в каком же отчаянии Орочимару, что решил переселяться в такое тело, это же билет в один конец! А теперь его только растворять, больше никакой пользы! — Как это — растворять? — растерянно переспрашиваю я. Пятая молча, рывком поднимает тело с пола, запихивает его в колбу и нажимает потайную, утопленную в металлическое основание колбы, кнопку. Стеклянный резервуар начинает медленно наполняться мерцающей голубоватой жидкостью. — Белковый коктейль заказывали? — бормочет Пятая, наблюдая, как уровень жидкости подбирается все ближе и ближе к подбородку бездыханного тела. Когда клон оказывается утоплен полностью, Пятая снова падает в кресло и рывком вытаскивает один из ящиков стола. На свет появляются пузатая бутыль и две стопки. Вздохнув, я подтаскиваю диванчик поближе к столу — мне не нужно лишних слов и уговоров, чтобы понять, что Тсунаде-сама нужна собутыльница. Опять. — А где Шизуне? — без особенной надежды интересуюсь я, усаживаясь перед наставницей и наблюдая, как она наполняет стопки для себя и меня. — Я отправила ее в отпуск, — щека Тсунаде-сама дергается, и я понимаю, что задела больную мозоль. — Ей… Не нравятся наши с Орочимару эксперименты. Я не собираюсь ничего ей доказывать и объяснять, у каждого человека — своя мораль и свои приоритеты. Она не моя собственность и ничего мне не должна. Слова Пятой звучат несколько заученно — видимо, она часто повторяла эти слова самой себе. Первая стопка пропадает в Тсунаде-сама настолько быстро, что я едва замечаю мелькнувшую руку. Вздохнув, я подношу свою порцию к губам, но пить не спешу — лишь прикасаюсь к обжигающей слизистую жидкости. Этого вполне достаточно, чтобы Пятая убедила себя, что не пьет в одиночестве, и сохранит мой разум ясным. — Я прекрасно понимаю, как все это выглядит, — кивает Тсунаде-сама на колбу позади себя. Я кошусь на бурлящую в ней жидкость. Зрелище и вправду крайне неприятное и местами тошнотворное — клон на самом деле постепенно растворяется, будто помещенный в кислоту. Накатывает тошнота, но я мужественно гляжу на колбу еще минуту или две, чтобы наставница не посчитала меня неженкой. — Как это работает? — интересуюсь я будто бы равнодушно. — Большая концентрация ферментов. Три дня — и от клона ничего не останется. — Можно будет попробовать заново, — улыбаюсь я, решив поддержать Пятую. Она мрачно улыбается в ответ углом рта и опрокидывает в себя еще одну стопку. Глядя на ее похоронный вид, я сама начинаю чувствовать себя крайне неуютно, и снова делаю вид, что пью. — Как же, — тяжело усмехается Тсунаде-сама, наваливаясь грудью на край стола, отчего он крякает. — Заново. Это была последняя попытка спасти Орочимару, и он ее провалил. Ты видела его сердце, Сакура? Изношено до дыр. Если бы ты не оказалась в Госпитале, если бы я не обнаружила отсутствие клона вовремя, если бы Кацую в это время не разговаривала со мной, передавая твои слова… Дьявол! Много лет, садясь за карточный стол, я пыталась понять, куда делась моя удача. Видимо, этот змеемордый спер ее еще в детстве. Орочимару — просто баловень судьбы! — Что это была за техника, Тсунаде-сенсей? — Так, — третью стопку Пятая выцеживает уже медленнее. — Дедушка нашептал… Поняв, что больше я от нее ничего не добьюсь, я вздыхаю и подношу к губам все ту же многострадальную чашечку. Думаю, мне не следует дожидаться, чтобы Тсунаде-сама набралась до потери сознания, прежде чем выложить ей, почему именно… — Кстати! — оживает Пятая, со стуком опуская стопку на стол. — Почему ты оказалась в Госпитале в свой выходной, Сакура? Я думала, вы с Какаши не упустите возможности побыть вдвоем, разве нет? Я заливаюсь краской по самые уши. Проницательность Тсунаде-сама просто не оставляет мне шансов! — Да разве нам дадут побыть вдвоем! — вырывается у меня жалобный возглас. — С самого утра он вечно кому-то нужен! Впору самой барьерные техники начать учить, чтобы хотя бы в выходные его не тревожили! Пятая понимающе усмехается, подливая себе еще саке из стремительно пустеющей бутылочки. — Что поделать, — разрумянившаяся Тсунаде-сама отправляет в себя уже пятую или шестую порцию, — он — общий Хокаге, не только твой. Ничего, не расстраивайся, вернется Наруто — уж Какаши не упустит шанса спихнуть на него заботы о деревне. — Это то, о чем я хотела бы поговорить, сенсей, — обреченно говорю я, опуская занесенную над стопкой ладонь обратно на столешницу. — М-м? — Наруто вернулся. Уже успевшая пригубить, Тсунаде-сама заходится кашлем — видимо, от неожиданности саке пошло не в то горло, обжигая гортань. Я спешу вскочить и уже заношу ладонь над лопатками наставницы, чтобы помочь откашляться, как слышу каркающее: — Сядь! Кхе! Кто же такие вещи говорит, когда человек пьет? Кхе! Когда? Почему молчала? — Орочимару-сан так некстати начал умирать, — язвлю я, — что как-то из головы вылетело. — Кхе! — Пятая вытирает обильно проступившие на блестящих от избытка саке глазах слезы. — Чтоб тебя! А чего вид такой, будто он привел за собой джуби на поводке? Радоваться надо! — Хината тоже вернулась, — мрачно отзываюсь я, касаясь губами саке и жалея, что не могу пить так же, как Пятая. — Прекрасно! — Она беременна. — Ого! Наруто, наверное, на седьмом небе от счастья? — Тсунаде-сама… Пятая замирает с недонесенной до губ стопкой, видно, расслышав в моем голосе траурные нотки. Я вздыхаю, складывая руки и опуская на них гудящую от избытка переживаний голову. Как дожить до вечера и до объятий Какаши, я уже просто не представляю… — Приходил Киба, — докладываю я, не отрывая лба от рук. — Хината заражена. И без вас я не справлюсь, потому что… — Две системы циркуляции, — медленно договаривает вместо меня Пятая абсолютно трезвым голосом. Отодвинув чашечку, Пятая встает и не спеша пересекает комнату, подходя к книжному шкафу. Я не двигаюсь и даже не смотрю на нее — нет сил. Воцарившуюся гнетущую тишину нарушает лишь бульканье стремительно пожирающих неудачного клона ферментов в колбе. — Хината — сильная куноичи, — голос Пятой звучит глухо и бесцветно. — Наследница своего клана, ведущего начало от самого Хамуры Отсутсуки. О силе Наруто можно даже не начинать разговор, все и так понятно. Их ребенок будет не просто природным гением… — Да, — подтверждаю я мысли Пятой, которые пришли мне в голову сразу же, как я услышала слова Кибы о паразите. — И вся эта сила… Вся его чакра… — Да, сенсей. — Как скоро она родит? — Пятая разворачивается ко мне резко, уже не пытаясь спрятать свою тревогу. — Какой срок? — Чрево уже опустилось, — я сглатываю вставший в горле комок. — Максимум — неделя. Я не смогла осмотреть ее, но уверена, что Хината носит мальчика… — Думаешь, переходит? — Тсунаде-сама на мгновение “зависает”, но тут же мотает головой, стряхивая наваждение. — Впрочем, это не играет роли. Сакура, ты должна сегодня же… Нет! Завтра! Сделаешь Хинате кесарево, нужно спасти хотя бы дитя! — Что? Я вскакиваю так резко, что чуть не опрокидываю стол — к счастью, падает лишь бутылочка саке, разливая остатки резко пахнущего напитка по полированной столешнице. Перемахнув через спинку дивана, я подскакиваю к наставнице и, свирепо глядя на нее снизу вверх, переспрашиваю: — Я не ослышалась? Что значит — хотя бы дитя? — Успокойся, — холодно цедит Пятая. — Ты сама знаешь, чакра матери всегда защищает ребенка. Скорее всего, от тенкецу Хинаты уже ничего не осталось. Но ребенок может быть в порядке, тем более, что у еще не родившегося младенца тенкецу “спят”, и вряд ли привлекут паразита. — Но Хината умрет! У меня нет столько чакры и рук, чтобы спасти обоих! — Но ты спасешь дитя, — подчеркивает Пятая, глядя поверх моей макушки на неспешно растворяющегося клона. — Если мы обе постараемся, мы… — У меня нет чакры, Сакура, — спокойно перебивает меня Тсунаде-сама. — Я потратила все, что успела накопить, чтобы завести Орочимару, и то, мне не хватило бы сил, если бы я не украла немного чакры и у тебя. Все, чем я могу помочь — дать тебе несколько книг, чтобы подготовиться. Ну, и добрый совет, естественно. — К черту добрый совет! — разоряюсь я, не веря своим ушам. — Сенсей, это же убийство! Вы не понимаете? Хината умрет! — Но дитя выживет. — Почему вообще нужно выбирать??? Почему? — я не замечаю, что по моему лицу уже текут злые слезы, пока Пятая осторожно не стирает с моей скулы соленые капельки. — Почему жизнь ребенка должна быть приоритетнее жизни матери? Почему жизнь Орочимару приоритетнее жизни Хинаты? Почему вы спасали этого ублюдка, но отказываетесь хотя бы попытаться помочь мне с хорошей, славной, доброй Хинатой? Как вы потом сможете смотреть в глаза Наруто, сенсей? Как мне потом смотреть ему в глаза? — Так, ну-ка, сядь. Я шлепаюсь на пол, скрещивая ноги, не в силах сопротивляться приказывающему тону Пятой, сама себе напоминая Паккуна. Все равно колени уже отказывались меня держать — стресс так и валит меня с ног, и единственное, чего мне хочется, это мгновенной смерти. Лучше пусть сейчас на меня упадет и убьет Луна, чем придется держать ответ перед безутешным Наруто, объясняя, почему я не уберегла его любимую! И это если я смогу уберечь его сына!.. — Почему ты не осматривала Хинату? — голос Тсунаде-сама звучит очень сухо. — Ей становится плохо от любого воздействия чакры извне, — спешу оправдаться я. — К тому же Наруто умудрился проморгать Хинату — она упала с большой высоты, я чудом успела ее перехватить. К ней прикоснуться-то страшно, такой тонус. Пятая почему-то пропускает мою сердитую реплику о криворуком Наруто мимо ушей, будто это нормально — ронять с нарисованных птиц беременных женщин. Пока Тсунаде-сенсей молчит, размышляя, я осознаю, что пол вообще-то холодный, но встать без разрешения не смею. — Поскольку паразит сидит в мозгу, очень вероятно, что он использует ее глазные нервы, чтобы "подглядывать", — задумчиво говорит Тсунаде-сенсей. — Естественно, что паразит чувствует от тебя угрозу. Кукловод дергает за ниточки, марионетке становится плохо, ирьенин пугается и прекращает осмотр… Мой слух неприятно режет слово: "пугается", но возражать Пятой я не смею. Я только неподвижно сижу на полу, ожидая ее вердикта. Ками, мне просто нужно, чтобы Пятая-сама хоть немного мне помогла! Совсем чуть-чуть!.. — Ты что-то давала ей? — спрашивает Тсунаде-сенсей. — Только успокаивающий настой без чакры. — Хината уснула? Она одна сейчас? — а вот теперь в голос Пятой пробираются раздраженные нотки. — Надеюсь, ты вызвала дежурного ирьенина, чтобы он посидел с Хинатой? — Я не… Я планировала поговорить с вами и вернуться к ней, — растерянно отвечаю я. — Сакура, ты оставила ее одну? Серьезно? Сейчас??? Вот теперь, кажется, Тсунаде-сенсей разозлилась на меня. Схватив со стола ключи, она резко поднимает меня с пола за шкирку и выталкивает из комнаты, запирая дверь. — Побудь с Орочимару! — приказывает мне Пятая раздраженно. — Я осмотрю Хинату сама, пока она спит. Заодно вызову кого-нибудь из медиков-Хьюг, чтобы присмотрели. Сакура, ну, твою же мать! Как ты могла оставить ее без присмотра? Я не успеваю подобрать слова — бросив меня посреди коридора, Пятая широкими раздраженными шагами уходит в сторону функционирующего крыла Госпиталя. Такой дурой я не чувствовала себя очень давно. Я совсем потеряла счет дням! Суббота! Выходной день, вторая половина! Из медиков в госпитале — только дежурный ирьенин, один на три этажа, до которого еще нужно докричаться. А если бы Хината начала рожать, пока вокруг нее никого нет? Одна в пустой больнице, напуганная, под контролем мерзкого таракана в мозгу?.. Я прикрываю глаза, делая судорожный вдох, и вхожу в комнату Орочимару, справедливо рассудив, что и так сегодня со всех сторон виновата, и следует выполнить прямой приказ Пятой незамедлительно, чтоб не навлечь на себя еще большей беды. Орочимару, к моему удивлению, уже не беспомощно сидит на кушетке — устроившись за письменным столом, он увлеченно глядит одним глазом в какой-то прибор. Его не собранные ничем волосы прикрывают лицо так, что только память подсказывает мне о находившемся на столе микроскопе. Откинув футон, я устраиваюсь на его кушетке и холодно сообщаю: — Тсунаде-сама велела за вами проследить, пока она отошла по делам. Я посижу здесь. — За добавкой побежала, что ли? — не отрываясь от окуляра, ухмыляется Орочимару. — Пятая-сама не алкоголичка! — взвиваюсь я. — Она, между прочим, из-за вас разволновалась! А все потому, что кое-кто не согласовал применение техники и запорол перспективного клона! — Брось, — Орочимару рассеянно приподнимает на меня взгляд, но тут же возвращается к рассматриванию предметного стекла. — Это тело изначально ближе к кабачку, чем к человеку. От меня не укрывается тот факт, что Орочимару повторяет фразу моей наставницы. Но я решаю списать это на совпадение. Нахохлившись, я сижу на кушетке, настороженно наблюдая за работающим Орочимару. Его руки ладонями вверх лежат на столе по обе стороны от микроскопа — неподвижные, со скрюченными судорогой пальцами, больше похожие на грабли, чем на живые конечности. Странно, ведь руки у него обещали прийти в норму раньше ног, как же Орочимару тогда перебрался в кресло без посторонней помощи, если час назад не мог самостоятельно сесть? — Слишком громко думаешь, — равнодушно замечает Орочимару. — Ноги не работают. Руками могу двигать, но не пальцами. Пересел с помощью призванных змей. Печати не обязательны. — Вы что же, и мысли читать умеете? — не могу удержаться я. Орочимару, ничего не отвечая, меняет глаз, которым смотрит в микроскоп, но тут же морщится и тянется к приборчику запястьем. Я понимаю, что он пытается поправить свет, но неуклюже дернувшаяся конечность только портит все окончательно. Раздраженно зашипев, Орочимару подключает к делу вторую руку, но так ничего и не добивается — напротив, он чуть не роняет хрупкий прибор со стола. — О, хватит издеваться над микроскопом! — я вскакиваю, не в силах наблюдать такое кощунство. — Я сама поправлю! Отстранив Орочимару, я быстро выставляю свет, для верности по очереди заглядывая в окуляр обоими глазами. Я не успеваю понять, что вижу под увеличением — кажется, какие-то живые клетки. Но даже любопытство не заставляет меня поинтересоваться этим: все, чего я хочу, это поскорее покинуть комнату Орочимару. Где же Пятая? Что так долго?.. — Благодарности не жди, — сухо замечает Орочимару, снова склоняясь над окуляром. — И за спасение тоже. — О, конечно! — не могу удержаться я. — Я ведь совсем ничем не помогла, пока кое-кто пытался захватить клона! В следующий раз, может, мне быть такой же задницей, как вы? — Брось, — Орочимару неловко подгребает к себе какие-то документы и переводит взгляд туда, просматривая таблицы. — Я был мертвым, но не глухим. Ты сделала это по приказу, так что формально… — Формально мы с Пятой спасли вашу шкуру, — огрызаюсь я. — Великолепно, — в голосе Орочимару прорезается усмешка. — Ты ненавидишь меня почти так же сильно, как Саске-кун ненавидел своего брата. — Жаль, он вас не добил, — язвительно цежу я, с отвращением разглядывая слоящуюся кожу рук Орочимару. Увлеченно рассматривающий препарат Орочимару вдруг поднимает голову и смотрит на меня из-под завесивших его лицо волос. Я замечаю ухмылку на его лице и передергиваюсь от омерзения. — Ненавидишь меня, да? — ласковый струящийся шепоток почти что гипнотизирует меня, лишая воли, будто я — мышь и вот-вот буду съедена змеей. — У тебя сейчас есть все шансы исправить ошибку Саске-куна. Я обезножен, не могу использовать техники и почти полностью лишен чакры. Тсунаде постоянно повторяет, что ей хватит одного прикосновения, чтобы уничтожить меня без шанса перевоплощения, ну, так бей. Уверен, ты сможешь доказать ей, что я внезапно вышел из себя и напал. Тебе ничего не будет. Ты же любимая ученица, не так ли? А ведь правда, мелькает у меня в голове сонная мысль. Что там бить… Измученный саннин не выглядит какой-либо угрозой, не может сопротивляться. В его случае смерть — милость, все равно он не протянет еще два месяца, а умирать будет тяжело и долго. Можно решить все одним точным ударом. Да что там — прикосновением, которое собьет его изношенное сердце с ритма, заставляя бестолково дергаться. Сколько невинных душ он сгубил своими экспериментами… — Пятая не учила меня убивать беспомощных стариков, — с вызовом говорю я, с трудом оставаясь сидеть. — Ах, точно, — ухмыльнувшись, Орочимару опускает глаза к микроскопу. — Я и забыл, что у тебя кишка тонка. — Вы меня не знаете, чтобы судить! — Саске-кун очень точно описывал тебя. Надоедливая зазнайка, предпочитающая, чтобы за нее делали всю грязную работу, пока она жалеет себя или плачет. От такого заявления у меня временно отнимается речь. Обида на Саске, почти уже заглушенная чувствами к Какаши, поднимается во мне удушливой волной. — Какой вы мерзкий, — искренне говорю я, сверля Орочимару полным ненависти взглядом. Орочимару в ответ на мою реплику лишь ухмыляется, продолжая рассматривать препарат. Воцаряется тишина, однако своей цели этот противный человек уже добился — мое настроение окончательно испорчено. Я даже перестаю грезить о том, как вернусь домой и проведу остаток вечера, не слезая с рук Какаши. Мечтать получается лишь о том, как вернется Пятая и весело скажет: "Ну, чего напугалась как в первый раз? Ерунда же" — Где-то я ошибся, — вдруг тихо говорит Орочимару, будто бы ни к кому не обращаясь. — Где-то на старте. Клон был вовсе не перспективный, он был хуже гражданского. Бесконечная горечь, сквозящая из голоса Орочимару, пробирает меня до костей. Таким голосом обычно разговаривают старики, уже одной ногой вступившие в Чистый мир, ожидающие смерти с минуты на минуту. Я хотела бы промолчать, но игнорировать человека в таком положении кажется мне гнусным. — Может быть, следующий клон будет удачнее? — фальшиво говорю я. — Не будет, — Орочимару в который раз меняет глаз, которым смотрит в окуляр. — Не будет следующего клона. Все было бесполезно с самого начала. Если бы я начал готовить для себя обычное тело, мне хватило бы времени, но Тсунаде с возрастом стала невыносимой моралисткой. Она ни за что не позволит мне пойти испытанным путем, чье бы тело я ни попросил, даже если это будет последний негодяй. — Вы тоже порядочный негодяй, — не могу удержаться я от укола. — Но Тсунаде-сама почему-то печется о вас, а она никогда просто так не сдается. — Брось, — Орочимару на секунду отвлекается от микроскопа, чтобы устало поморгать. — Я достаточно ей нагадил по жизни, чтобы Тсунаде меня презирала. Я убил Сарутоби-сенсея, в конце концов. Тсунаде просто ухватилась за перспективный проект и вовсю переделывает его под свои нужды. Ты знаешь, что она собирается вырастить новую ногу для Майто Гая? Вспомнив, как Гай-сенсей спрашивал Какаши, не в курсе ли он, что за командировка его ждет, я бормочу: — Догадывалась. — У меня есть только один шанс из миллиона, — криво улыбается Орочимару. — Найти ДНК своего настоящего тела, в котором я родился. Но, как видишь, Тсунаде больше не носит на груди медальон с моими волосами. Левая рука Орочимару, бессильно лежащая ладонью вверх на столе, вдруг слегка дергается, и саннин морщится. Я вижу, что он изо всех сил пытается пошевелить пальцами, но пока что у него выходит только чуть согнуть их. Смешанные чувства овладевают мною. С одной стороны, я все так же сильно ненавижу эту бледнокожую сволочь, из-за которой Саске стал чудовищем, с другой стороны — мне страшно даже представить, каково быть запертым в собственном теле и знать, что каждая ночь для тебя может стать последней… — Как я и думал, — Орочимару брезгливо косится на левую ладонь. — Руки почему-то всегда проще подчинить. — Наруто вернулся в Коноху, — говорю я, не понимая даже, зачем. — Может быть, он что-нибудь исправит… — Он позволит мне захватить его тело? — заинтересованно наклоняет голову Орочимару. — Что? Нет! — возмущенно отвечаю я. — А, значит, он уговорит на это Саске-куна? Или… Погоди, точно! Тсунаде никогда не могла отказать Наруто-куну ни в чем, может, она позволит мне один разочек выйти из этого чертового кабинета без ее конвоя, покинуть Коноху и найти себе молодое тело по вкусу? — Да что вы несете! — окончательно выхожу я из себя. — Человеческая жизнь бесценна, вам никогда не позволят больше украсть ее у кого бы то ни было! — Хорошо, — насмешливо цедит Орочимару. — Я понял тебя. Такая же моралистка, как Тсунаде. Я задам тебе несколько вопросов, а ты, госпожа зануда, отвечай на них, не задумываясь, хорошо? — Я не общаться сюда с вами пришла, а последить за… — За чем? — Орочимару повышает голос буквально на полтона. — Как ты видишь, я практически парализован на ближайшие несколько дней. Что такого я могу натворить, что за мной нужен присмотр целого джонина? Хотя погоди, вдруг Тсунаде оставила тебя здесь для того, чтобы ты мне помогла оправиться после туалета, м? — Еще чего не хватало! — я чуть ли не отшатываюсь, забыв, что сижу на краю кушетки. — Даже так? А скажи мне, чем для тебя я так сильно отличаюсь от любого другого пациента? Тсунаде говорила мне… Погоди-погоди, сейчас припомню… А! Ирьенин не может отказать своим товарищам в лечении и помощи. — Вы мне не товарищ! Вы подлый гомункул! — выхожу я из себя окончательно. — Вы украли Саске, сделали из него чудовище! Пока Саске не получил Проклятую печать, он был нелюдим, но не жесток, а сейчас его половина деревни боится! Вы убили десятки невинных людей, замучили их в своих лабораториях, вы… вы… — Еще я ставил опыты на вашем дорогом Ямато, — услужливо подсказывает Орочимару. — Анко Митараши, славная была девочка… Продолжим? Во время войны я спас пятерых Каге. Тсунаде не очень подходило быть разрубленной пополам, знаешь ли. Хм, что бы еще припомнить… Может быть, глаз твоего мужчины, клетки которого я как раз рассматривал? Конечно, если ты считаешь, что я не достоин вернуть ему полноценное зрение… Кстати, когда его шаринган окончательно умрет, как думаешь, Тсунаде разрешит мне поиграть с его клетками? — Заткнитесь! — мне становится настолько дурно от вставшей перед глазами картинки, что я едва удерживаюсь от атаки. — Вы не получите глаз Какаши, никогда! — Потому, что скоро умру! — рявкает Орочимару, вытягивая шею так, что та становится раза в три длиннее нормальной. — Умру, и весь мой опыт, мои знания, которые я копил по крупицам десятилетиями, исчезнут! Как интересно работает мораль, да, Сакура-сан? Все равны, но кто-то равнее, верно? Однохвостого тануки вы все простили и любите, хотя тот еще в трехлетнем возрасте, когда Шукаку впервые пробудился, убил народу больше, чем я за несколько лет! И продолжил убивать потом! Я делал это во имя науки, я хотел посрамить смерть, и что получил? Гниющее беспомощное тело! Тсунаде и вы, подобные ей зануды, никогда не поймете моей дороги, пока не влезете в мою шкуру и не поживете недельку с непрекращающейся ни на минуту болью в каждой клетке! Вы позволите мне умереть только потому, что ваша мораль не совпадает с моей! — Вы тут друг друга поубивать решили, что ли? — слышу я усталый голос наставницы из-за спины. Я опускаю руку, с трудом подавляя вспышку гнева. Алая пелена ярости перед глазами пульсирует жирной, шевелящийся массой, а в ушах так и стоит вопль отчаяния Орочимару. Тсунаде-сенсей входит в комнату, приближаясь ко мне и касаясь плеча ладонью. — Что ты исследуешь? — равнодушно интересуется Пятая, посмотрев из-за меня на стоящий перед Орочимару микроскоп. Вспомнив, что не закончил исследование, Орочимару опускает глаза к окуляру. — Пытаюсь выяснить, не родственники ли мы, — насмешливо отвечает он. — В смысле? — Ищу в твоей слюне следы змеиного яда, — уголок рта Орочимару дергается в попытке скрыть язвительную улыбку. Пропустив подколку мимо ушей, Тсунаде-сенсей подходит к Орочимару со спины и вдруг осторожно отводит от его лица длинные черные пряди, лезущие в его глаза и мешающие исследовать препарат. — Еще и зрение испортишь. Где резинка, Орочи? — В столе, — равнодушно отзывается тот. Я молча гляжу на то, как Тсунаде-сенсей извлекает резинку из ящика стола, как держит ее в зубах, как бережно собирает рассыпавшиеся по плечам Орочимару волосы, пропуская их между пальцев, в хвост и стягивает их, наконец, этой резинкой. Не в силах больше оставаться в одной комнате с этим гнусным человеком, я выскакиваю за дверь, а через несколько минут выходит уже и Пятая. — Я пригласила Ино, она просидит с Хинатой до утра. — Как она, сенсей? — я с надеждой смотрю с уставшее лицо Пятой. — Мне жаль, — коротко отвечает она, отводя глаза. Минуту или две я пытаюсь осмыслить слова Пятой, прежде чем, всхлипнув, зажать себе рот ладонью: — Нет! — Ребенок жив, в порядке. Завтра в полдень я родоразрешу Хинату. Но ее органы слишком сильно повреждены, как я и опасалась. Такое не лечится. Иди домой, Сакура, я забираю у тебя Хинату. Отдохни, пока есть возможность. Я смотрю в безрадостные глаза Пятой, тусклые и обведенные тенями. Она кажется мне бесконечно уставшей и измотанной не меньше, чем ее подопечный. Нужно быть слепой и глупой, чтобы не понимать: Орочимару все-таки дорог моей наставнице, сколько бы зла он ни совершил. И… Если бы Саске стоял на пороге в Чистый мир, если бы от моего морального выбора зависело, жить ему, или умереть, что я выбрала бы? Свою рафинированную мораль ирьенина или жизнь человека, искалечившего мою?.. — Вам тоже нужно отдохнуть, сенсей, — проглотив стоящий в горле ком, говорю я. — Поспать. Пятая устало машет ладонью: — Не думай обо мне. Мне еще новую заготовку в колбу прививать. С Орочимару посидит Шизуне, я все же ее уговорила. Иди, Сакура, а не то, чую, твой Какаши придет тебя искать со всей своей стаей. Барьер я пока что сняла. — Да, сенсей, — сдавленно отвечаю я, прежде чем развернуться и уныло потащиться в сторону спуска на цокольный этаж. Я с трудом вижу, куда иду — всех моих сил хватает только на то, чтобы не сверзиться с лестницы. Боль, которой нет названия, выворачивает мою грудную клетку ребрами наружу, выгрызает глубокие норы в спине и кусает за глаза, заставляя их слезиться. Хи-на-та. Не могу поверить. Я просто не могу поверить, что ее завтра не станет. Это просто невозможно представить, чтобы человек, с которым мы росли, учились и сражались бок о бок, завтра уйдет за грань насовсем. Проклятая беспомощность! Никогда прежде я так страстно не желала быть джинчуурики, чьи запасы чакры практически не ограничены. Даже Тсунаде-сама отказалась мне помочь. Это конец… Зачем, зачем я стала ирьенином, если я все так же неспособна спасти людей, которые мне дороги?.. Гендзюцу-барьера я и вправду не замечаю — цокольный этаж встречает меня запахами затхлости и подтекающей из старых, как сама Коноха, труб, воды. Сейчас пересечь подвал, подняться по лестнице и покинуть Госпиталь. А завтра постараться не реветь в подушку весь день, чтобы Какаши не переживал, глядя на меня такую. Надо было попросить успокоительных капель у Пятой — напиться их и лежать безвольным овощем, а в понедельник подняться и снова идти на работу, чтобы спасать тех, кого ещё можно спасти… Отличные выходные получились… Свет небольшого фонарика ударяет мне в лицо, мазнув по глазам, и тут же виновато опускается в пол, давая возможность проморгаться. — Извини, Сакура, я не знала, что это ты. — Ничего, Шизуне-сан, — я растягиваю губы в резиновой, абсолютно ненатуральной улыбке. Шизуне стоит передо мной все в том же темно-синем кимоно, перехваченной сиреневым поясом, в котором я видела ее в последний раз в кабинете Какаши. В ее руках привычно висит Тонтон, радостно хрюкнувшая при виде меня. — Уходишь? — спрашивает Шизуне. — Да, — киваю я. — Госпожа Тсунаде попросила меня последить за Орочимару, — несколько обиженно говорит Шизуне, излишне сильно, как по мне, сжимая бедную свинку. — Не выношу его. Тебе его убить не хотелось? — Ну, характер у него действительно мерзкий, — признаю я. — С другой стороны, не знаю, какой бы мерзкой стала я, если бы целый год ожидала смерти в любую минуту. — Я не о характере сейчас, — качает головой Шизуне. — Мне жалко госпожу. Она же мучается из-за него, плачет. Не могу слышать, как она плачет, понимаешь? Пару раз этот змей засыпал, а я пробиралась в его комнату, стояла над ним с отравленным кунаем и жалела, что ядом его не возьмешь. Лучше бы госпожа один раз его оплакала и отпустила, чем каждые два месяца напивалась почти до комы. — Возможно, он все же доживет до следующего клона, — развожу я руками, — и все наладится. Взгляд Шизуне становится цепким и каким-то неприятным: — А, ты уже видела… это? — Что? — не понимаю я сначала. — Ну, это… существо. — Клона? Да, — киваю я. — Только уже мертвого. — И тебе не показалось это ужасным? — не отстает Шизуне. — Это ведь противоестественно! Вспомнив, как Тсунаде-сама описывала клона, я пожимаю плечами максимально беззаботно: — Ну, Куренай-сенсей ведь размножает свои цветы черенками. По сути-то одно и то же, разве нет? — А фиалки Куренай-сан следят за тобой, когда ты переодеваешься? — фыркает Шизуне. — Морщатся, если вдруг тебе захотелось попеть в свое удовольствие, пока госпожа купается? Ты видела мертвого клона, а я несколько месяцев жила в одной каморке с живыми и растущими. Говорю тебе, госпожа ошибается, они полноценные люди! Все они понимают, только говорить не могут, но ведь ребенок тоже не умеет говорить, едва родившись! Я ежусь от неприятной картины, вставшей перед глазами. Шизуне выглядит очень уж взволнованной, а я, уставшая до кругов перед глазами, не знаю, что и сказать, поэтому сухо отвечаю: — Тсунаде-сама никогда не навредит живому человеку. Это то, во что я верю. Извините, мне нужно идти. Трудный день. — Да, конечно, — Шизуне делает шаг в сторону. — Госпожа мне все рассказала про Хинату. Сочувствую, Сакура. Вы ведь были подругами? — Были? — захлебываюсь я, бессильно сжимая кулаки. — Она еще жива! По глазам Шизуне я вижу, что она уже списала Хинату со счетов, и за это начинаю ее буквально ненавидеть. Горькая боль встает ежом в моем горле. Не плакать, только не плакать при Шизуне! Не при ней! — Я пойду, — шепчу я, делая несколько шагов вперед. Уже когда Шизуне остаётся за моей спиной, я слышу ее напряженный голос снова: — Сакура? Ты могла бы задержаться ещё на пять минут? Хочется огрызнуться, послать ее к Мадаре в пекло, но я с усилием подавляю в себе этот порыв и замираю в ожидании. Повернуться к Шизуне лицом уже нет ни сил, ни желания — я просто жду, что ещё она мне скажет. — Я хотела поговорить с тобой после спасения Аяме, — говорит Шизуне натянуто, — но госпоже понадобилась моя помощь в Госпитале. — Я внимательно слушаю, — крайне вежливо, несмотря на то, что фальшивая улыбка заставляет болеть скулы, говорю я. — Ты не подумай только, я тебе только добра желаю, — почему-то голос Шизуне становится оправдывающимся. — Просто так действительно будет лучше. — Вы о чем, Шизуне-сан? — Ты должна отказаться от места главного ирьенина, — вдруг говорит Шизуне. Если бы у меня в руках в этот момент что-то было, я непременно уронила бы свою ношу. Слова Шизуне становятся бревном, опускающимся мне на затылок — они мгновенно оглушают, а мир схлопывается, как происходит это всякий раз, когда я переживаю. Все, что справа и слева от меня, исчезает — остается только темнота коридора передо мной, трубы с горячей водой надо мной и недовольное хрюканье Тонтон позади меня. — Что? — на всякий случай уточняю я. — Вы сказали… что? Отказаться? От должности? Но документы уже подписаны, и… — Документы еще можно переписать. — На кого? — я подавляю желание истерически рассмеяться. — На вас? Или Ияши-сана в кресло главного посадим? — А ты зазвездилась, Сакура, — с неодобрением говорит Шизуне. — Впрочем, я не буду спорить, навыки медика у тебя на высшем уровне. Только вот ты, кажется, не понимаешь, что быть начальницей — не то же самое, что быть лучшим ирьенином Госпиталя. Ты не справишься. — Откуда вы знаете? — выдавливаю я. — Я еще даже не пробовала! — Откуда? Хмм… Давай подумаем. Когда в последний раз ты брала на себя ответственность за чью-то жизнь? — Что? Да я каждую смену… — Нет-нет, — голос Шизуне приобретает вкрадчивые нотки. — Заразили Аяме — ты первым делом кинулась к госпоже Тсунаде. Заразили Хинату — к госпоже Тсунаде. Конечно, она поможет тебе. Она никогда не откажет, ведь она так сильно тебя любит! И если вдруг пациент все же умрет, ты сможешь утешать себя тем, что виноват кто угодно, но не ты. Ты же не всесильна, да? А госпожа Тсунаде, как твоя начальница, взвалит на себя груз ответственности. Снова. И, наверное, это нормально — она же отвечает за вас всех, не так ли? Только учти, Сакура, раз уж собралась садиться в теплое кресло заведующей: не всегда госпожа будет стоять за твоим плечом. Когда начальницей будешь ты, уже не на кого будет свалить свой мешок с камнями. А твои подчиненные будут идти к тебе со своими проблемами и пациентами, как к более опытной, более сильной, более смелой! Они будут тащить тебе свои проблемы и взваливать на твою спину! Твои подчиненные будут возвращаться к своим семьям, любить своих мужчин и женщин, будут видеть добрые сны, а ты, ты, Сакура! Ты будешь лежать без сна, пялиться в потолок и думать: могла ли я спасти того парня десять лет назад? Ты будешь просыпаться в холодном поту, потому что вместо добрых снов будешь пересматривать неудачные операции. Ты к этому готова? Ты готова всю жизнь тащить этот груз? — Тсунаде-сама верит в меня, — я хочу им произнести это твердо, но выходит как-то жалко. — Я никогда не подведу ее. Я справлюсь! — Сакура, ты думаешь, я не знаю, как ты работаешь? — как-то сухо смеется Шизуне. — Знаю, все знаю. Ты очень добрая, заботливая к пациентам, исполнительная, все это такое. Но в тебе нет жилки управленца. Ты не сможешь быть с подчиненными строгой и даже жесткой, не сможешь ударить по столу и приказать — ты будешь просить, искать компромиссы, уступать… тебе очень быстро сядут на шею, Сакура. Как раз те, кому ты больше всего помогаешь, и сядут, а Ияши вовсе поселится на ней. Ты не сможешь поставить себя, как командира, и провести за собой свою "армию", тебя не воспримут, как главную. Ты ведь с ними работаешь, люди привыкли видеть в тебе такую же, как они сами! А тут вдруг — повышение, и надо подчиняться девчонке, которая еще вчера вместо них истории болезней писала. Кто-то тебя возненавидит, кто-то посмеется. А я ведь тебя знаю, ты очень чувствительная, ты пропускаешь все через себя. Ну, зачем тебе такой груз на сердце? Будешь переживать, плакать. Может быть, лучше остаться хорошим работником, чем стать плохим начальником? Я молчу, потеряв дар речи, и не оборачиваюсь, чтобы не видеть стоящую за моим плечом Шизуне. А она, я чувствую, приближается ко мне вплотную, так, что я спиной чувствую касание пятачка Тонтон, наклоняется к моему уху и добавляет тихо: — Я говорю тебе это вовсе не потому, что я — старая сука, позарившаяся на твоего мужчину. Ты ведь так подумала, Сакура? Нет, нет, не думай так. Я вовсе не завидую тому, что не я сплю с Хокаге. Но я люблю госпожу Тсунаде, как мать, чту ее, как мать, и хочу снять с ее спины этот мешок с камнями, который она тащит всю жизнь. Война и так выпила ее силы, а теперь их сосет этот змеемордый. Госпоже нужно отдохнуть. И если она считает, что из меня плохой управленец, и не я должна сидеть в кресле главного ирьенина, я считаю своим долгом проследить, чтобы место досталось лучшему из лучших. А ты, Сакура… Ты еще слишком молода. Ты не доросла морально до этого места, ты не потянешь. Ты боишься ответственности. Так будь честна по отношению к себе и моей госпоже — откажись. А господин Шестой так или иначе устроит тебя в теплое место. — Иди. К. Черту, — выдавливаю я из себя хриплые, короткие слова. — Спокойной ночи, Сакура, — практически шепчет Шизуне, а потом я слышу удаляющийся цокот ее каблучков, перемещаемый возмущенным похрюкиванием свинки. Я не помню, как выбираюсь из подвала. Не помню, как прощаюсь с попавшимся на глаза дежурным ирьенином, спешащим по своим делам. Не помню, как выхожу из госпиталя. На улице, оказывается, уже стоит ночь — Коноха спит. Который час? Забыла посмотреть на время… Я сажусь прямо на крыльцо больницы, не заботясь о том, что отморожу задницу на холодных камнях. Чувствую себя оглушенной и отупевшей. Сил нет даже заплакать, хотя очень хочется. Шизуне, Шизуне. Всего я ожидала, но такого… Я не замечаю, сколько сижу так, без движения, на холоде, с зажатой в руках курткой. Прихожу в себя я от того, что эту куртку осторожно вытягивают из моих рук, расстегивают и набрасывают мне на плечи. Сфокусировавшись, я вижу, как сидящий передо мной на корточках очень высокий мужчина в маске АНБУ сосредоточенно пыхтит, пытаясь в темноте попасть концом "молнии" в "собачку" замка. — Черепаха-сан, — бормочу я, приходя в себя. — Вы… Покраснев, я сама застегиваю куртку, чтобы Черепахе не приходилось мучиться. На этом АНБУ не отступает — он залезает двумя пальцами под прикрывающий его левое предплечье щиток и, к моему изумлению, извлекает оттуда леденец на палочке. Я замираю, не зная, как реагировать. Черепаха же ждет, протягивая мне конфету, ждет и молча смотрит на меня, ни слова не говоря. — Спасибо, — наконец, отвечаю я и забираю леденец. Черепаха показывает взглядом куда-то в сторону Резиденции и предлагает мне свою огромную ручищу. Уцепившись за эту лапу, я поднимаюсь на ноги, но тут же отпускаю и качаю головой: — Спасибо. Я в порядке. Я доберусь. Не настаивая больше, Черепаха-сан делает шаг назад, чтобы мгновенно раствориться в ночных тенях. Но, пока я целую вечность тащусь на несгибающихся ногах домой, я буквально спинным мозгом чувствую, как за мной неотрывно следят внимательные глаза моего телохранителя. А конфета оказывается клубничной.