Бывшие — нынешние

У внутреннего голоса Акааши — голос Кенмы. Точнее, его — вместо собственного, потому что в голове из мыслей лишь обида, слова ненависти к себе, расслаивающиеся недостатками и указывающие на причины херового поведения Бокуто. Из мыслей — лишь спутанный клубок, где разноцветные нити сплетаются в выбленочные узлы: крепление к сомнениям и устройствам для ебли мозга. — Да уж, — бросает Кенма, доставая сигарету из «забытой» на кухонном столе пачки. Стендап на тему «Утро» был нихуёвым. — Пиздец, ничего не скажешь. Акааши тяжело вздыхает, соглашаясь. Именно пиздец, он самый, и больше действительно ничего не скажешь. Но молчание из того, чего бы сейчас на самом деле хотелось, точно в рядах последних. Не за этим Акааши приезжал, не за этим… — Можно я тоже возьму?.. — так, к слову, произносит, наблюдая за таящим возле себя дымом. — Конечно. У внутреннего голоса Акааши — голос Кенмы. Слова, что воспоминаниями заливают клетки мозга, всплывая на поверхность. «Разговаривайте». Теперь всего лишь одно, короткое, заевшей пластинкой пульсирует в висках раздражением. Акааши со всем согласен. Не дурак, всё понимает, но делает вид, что не слышит. Делает вид, что прошлого разговора не было, что за темку с выяснением проблем не шарит: надеется проникнуться словами Кенмы ещё раз, надеется набраться смелости и не растратить её до встречи с Бокуто. — Долго хорошим мальчиком будешь? — Кенма спрашивает со злом, с предъявой, радикальными мерами будто пиная. Акааши вздрагивает. Давится сигаретным дымом то ли от неожиданности, то ли от того, что по горлу сильно ударило. Смотрит на свои дрожащие пальцы, скользит взглядом к кружке с еле тёплым недопитым кофе и ищет на дне ответ. Ответ, которого, блять, нет — заранее панчи не приготовил, парировать, оправдываться нечем. — Я не такой, как ты, Кенма, — выдаёт, блять, на ура, чувствуя, как начинает подкатывать. — А какой я? — спрашивает с ухмылкой, откидываясь на спинку стула. — М? Акааши не знает и этого. Точнее, слов не может подобрать, ведь даже этот вопрос разносится по сознанию превышающими норму децибелами. Заглушает его собственный голос, выбрасывает из этого дна белой кружки к новым границам, из которых не выбраться: слишком скользко, слишком мучительно, ведь просто утонуть здесь нельзя. Нельзя погибнуть физически, хоть и причин для существования нет. Умирать — тупо жалко. Себя. — Другой… — пополняет пепельницу, не решаясь затягиваться дымом снова: сердце давления может не выдержать. — Конкретнее, — смотрит на Акааши неотрывно, даже интересом, искоркой, загорается. Акааши думает над ответом, раздражаясь ещё сильнее: как можно описать то, что словам неподвластно? Разве что, одному, и озвучить его парень как ни странно решается. — Ты икона, Кен. — Кто? Очередной вопрос, сопровождаемый смехом, смущает. Делает границы совсем непреодолимыми, будто вместо кофе — масло. Акааши кажется, что он не выдержит давления раньше. — Ты всем нравишься, к тебе все тянутся, и… не знаю… так всегда было. Тебя всегда считали незаменимым. — Кто хоть эти «все»? Куро, который этих «всех» убеждал, что я «мозг» и нужен команде? — усмехается, придавливая недокуренную сигарету в пепельнице. Акааши неприятно. Неприятно потому, что Кенма почему-то себя недооценивает, что юлит от очевидных фактов, прибедняясь. — То есть… Куроо и тебя в этом убедил? Ты же из-за него в волейболе остался? — в этой игре переводит стрелки на себя, забирая у Кенмы право задавать вопросы. — Остался, потому что влюбился, — быстро проговаривает, не понимая, к чему Акааши ведёт. — Нет, — оспаривает, наконец поднимая на Кенму глаза. — Ты остался, потому что поверил Куроо… что нужен не только ему, но и другим людям. И он до сих пор тебе это доказывает, как и все… — Хах, а прикол в чём знаешь? — перебивает, доставая из пачки новую сигарету. — Что когда я был нужен ему, меня рядом-то не было. — В смысле? Ты о чём? — не совсем понимает Акааши, чувствуя, как внутри всё замирает. Казалось бы, у их с Куроо истории, как у медали, две стороны. Одна — в руках у Кенмы блистает. Другая — в тени и покрыта мраком. Мраком, за которым прячется и Акааши, но находится не рядом. Позади, в сторонке, где его несколько лет тому назад оставил Куроо. Вычеркнул, выбросил и появился снова, когда зайку брошенного подобрал другой хозяин. И во мрак этот, хорошо, Акааши не с головой погрузился: Кенма достал. Жаль, из чего — не знает. — Я не зря прошу тебя хотя бы раз сесть и поговорить с Бокуто, — спокойно отвечает, выдыхая дым через нос. — Мы с Куро однажды разучились разговаривать, и по пизде пошло абсолютно всё. Даже сейчас идёт, не знаю… Не так должно всё быть… Я вообще, блять, не понимаю, что происходит! И бабка эта, Нори… от неё, что ли, этой хуйни понабрался, с предчувствиями… — Там было что-то нехорошее, да? — позволяет себе вытереть ноги о коврик чужого личного пространства: пользуется положением друга и тем, что Кенме тоже необходимо выговориться. — Там — да, но получилось всё совсем по-другому, — переводит дыхание, пытаясь наконец собрать разбежавшиеся по углам мысли. — Короче… когда мы поехали домой после покера, то поругались. Из-за хуйни, как обычно. И такой момент был… Куро зафыркал на меня из-за ревности, но по итогу оказалось, что он сам когда-то проебался, — делает тяжку, непроизвольно поднимая глаза на Акааши, но тут же отводит взгляд, продолжая: — И когда я начал злиться, он перевёл тему, вдруг заговорив о том, о чём хуй знает сколько молчал. Просто, вот… С нихуя, хотя бабка сказала, что хер он когда об этом скажет вообще. И сейчас я ловлю диссонанс: он сделал это, чтобы увильнуть от проёба или потому, что выговориться хотел? — запускает пальцы в волосы, подпирая рукой голову. — А ещё, блять, из-за того, что я это знаю, мне дико хуёво, потому что не будь я таким пидарасом, всё могло быть иначе… — Кен, я… — Ты, блять, ты! Вылезай из своей ебучей зоны комфорта и мальчика этого хорошего выключай! Кенма срывается. Не со зла, просто как-то всё доконало. Из отчаяния, может, или благих намерений: хоть у кого-то из них двоих в личной жизни должны царить мир и взаимопонимание. По хорошему, выбирать из двух зол меньшее неправильно, да и ситуации запущены слегка, но у Акааши есть все шансы вырулить на верную дорогу без извилин, кочек и грязи. Насчёт себя сказать пока нечего. Мысли разъедают, и в пространстве, где Куроо сейчас нет, появляется что-то такое, от чего внутри всё съёживается, ненароком прокалывает душу иглами и мешает дышать глубоко. Больно кажется, и от каждого подъёма грудной клетки внутри себя становится слишком тесно. В пространстве, где Куроо сейчас нет, есть время на подумать, на якобы пострадать, добавить к этой ужасной картине новых деталей, кончиком кисти испортив концепт, убедившись в одном ещё раз: по пизде пошло всё в тот момент, когда, отказавшись разбираться в проблеме, Кенма начал накидывать за измену. Акааши он не соврал: признался в своей самой большой ошибке, на своём примере пытаясь доказать всю важность момента. В маленьком мирке для двоих помойку разводить недопустимо — грёбаный клининг этот срач не разгребёт ни в жизнь. И немного, так, противоречиво: Кенма пытается научить кого-то, хотя сам — по этим фронтам не хило проёбывается. Тренеры не играют, не зря говорят, но пора к словам своим прислушиваться. И к себе — тоже. Но не разводить из озвученных Акааши подозрений грязь, а просто принять переживания к сведению: со странностью в поведении Куроо Кенма разберётся потом. Как и с высветившимся на экране телефона сообщением: От: Теруко Чт., 28 авг., 8:19 Как ты мог так мужика своего запустить? «Все хорошо у нас, все хорошо». Сказочник ты, Кенма, еще тот. Вечером поговорим. «Блять», — думается как-то вдруг само по себе, и Кенма от неожиданности тут же тушит сигарету. Оступился опять, снова, в который раз, и как теперь из этой хуйни выпутываться — даже черти не знают. — Что ж… — тяжело вздыхает, натягивая улыбочку. — Кажется, пора наведаться к Дизайнеру. Резкие перепады настроения сидящего сбоку от Акааши человека давно не являются чем-то сверхъестественным, пусть и с восприятием всего этого до сих пор проблемы. Несерьёзные, правда, но противно скрежещущие внутри, ведь определённости от Кенмы в последнее время ни за какие гроши не добиться. И от этого — противно тоже: Акааши чувствует, что возлагает на него слишком много ответственности. Понимает, что до точки невозврата доводит сам, и сейчас вроде даже появляется решимость. Однако упоминание о Дизайнере и неизбежность встречи с ним сделали своё дело настолько искусно, что Акааши, кроме собственной никчемности, больше в себе ничего не замечает. Зацикливается на одном, игнорируя всё остальное, с душераздирающей недоговорённости Кенмы перечёркивая веру в себя новым минусом. И нет, Акааши далеко не такой, чтобы вот так просто принять ситуацию и начать строить дальнейший маршрут к счастью. Пытался однажды, но сошёл на первой же остановке, потому что «счастья» тупо не получилось. С новым водителем — тоже, но за Бокуто Акааши продолжает держаться. Одному из этого Ада не выбраться. — Чё сидишь? — «быкует» Кенма, допивая вторую за утро чашку кофе. — Таксо вызывать кто будет? — Таксо?.. — не понимает, причём здесь «таксо», глупо хлопая глазами: из границ-таки на поверхность вытолкнуло. — Ну, да, — с умным видом подтверждает, слегка смущённо продолжая: — На метро ехать я не готов. Из-за ебучего Дайшо гештальт маленько не закрылся, но… мне уже почти пох. Хоть фотками с Куро ленту забивай. Акааши усмехается. Он не такой, как Кенма, нет. Однако из этого Ада без него не выбраться. Руку помощи больше никто не протянет, а не взяться за неё — без шансов, потому что без Акааши Кенма не уйдёт никуда. Даже если сам в этом омуте погрязнет. Даже если задыхаться своими проблемами начнёт.