Бывшие — нынешние

Братско-сестринское начинается, когда никто не видит. Когда смущать становится некого, хоть этот некий и без того знает непозволительно много. Когда милые улыбки кончаются, и маску можно наконец-таки снять. — Ты сам нормальный вообще? Недовольство прорывается сквозь радость долгожданной встречи, и Теруко, пытаясь смириться с внешним видом брата, старается держать себя в руках. — Не понял… — Тецуро в недоумении поворачивает голову в сторону сестры, легонечко напрягаясь. — Я тебе десять раз сказала одеться нормально, что мы в банк едем, — злится, поджимая губы и вскидывая брови. — Ты чё, как чушка, вырядился? От этой интонации бросает в дрожь. Даже идти тяжело становится, потому что Куроо, с дико виноватым видом оглядывая мятую рубашку и потёртые на коленках штаны, понимает, что проебался. Не специально, не для того, чтобы встретить сестру с охуевшим луком пропагандиста-пропагандона, а просто. Просто так получилось. — Ну, знаешь ли, в юкате, аки самурай, тоже идти было бы такое, — отшучивается, вспоминая, как с Кенмой вчера по-праздничному одеться не успели: на фестиваль спешили очень. — Я бы тебя тогда катаной порубила, — грозно отвечает, сохраняя серьёзность,— аки самурай. — «Обладающий лишь грубой силой не достоин звания самурая», — праздно произносит, положив руку на сердце, драконя Теруко ещё больше. — «В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце». Панчи из постулатов Бусидо по утрам, конечно, хорошо. Плохо, когда сестра оказывается непревзойдённым учителем, и в ответ ей ничего сказать не можешь: не придумать никак. — Ладно, сучка-анэсан, твоя взяла, — ущемляется, тоже безумно радуясь встречи. — Пока что. Теруко лишь тяжело вздыхает, закатывая глаза: братец за последний год не стал менее противным. Наоборот, воспылал энтузиазмом похамить и как всегда не послушаться. Возможно, так только кажется именно сейчас, потому что за время её отсутствия они друг от друга отвыкли. Частые, приближающиеся к стабильно-постоянным, звонки ментальный обмен не восполняли. Тяжело было обоим в одинаковой степени, хоть и положения разные. У Теруко — работа. У Тецуро — бесконечные тёрки с Кенмой. А общая проблема одна — неважное здоровье главы семейства. Прям, вот, совсем неважное, и время, до сих пор играющее им всем на руку, — тоже в какой-то мере угнетало. Тецуро и выглядеть стал хуже: под глазами появилась синева, ни следа от былой спортивной формы, а эти впалые щёки и бока лишь сожаление вызывали. —Ты прям совсем херово выглядишь, — сочувственно произносит перед тем, как сесть в машину. — Правда? — показушно удивляется, борясь с желанием расплакаться. — Спасибо, что мне глаза раскрыла, а то уж я… Куроо резко замолкает. Понимает, что сарказм здесь неуместен, и что Теруко права. Защитная реакция — полная хуйня, и грубить сестре на самом деле не хочется: проходили уже через это. А делать ей больнее, чем есть сейчас, — «в делах повседневных помнить о смерти» с позиции лютого селфхарма, ведь друг другу надо помогать. — Прости… Извиняется искренне, реально держась из последний сил, потому что Теруко — единственная, перед кем можно побыть слабым. Единственная, чьего присутствия, чтобы болью задохнуться, достаточно. Особенно сейчас, когда она рядом, не за хуиллиарды километров от Токио, некрепко сжимает его руку и лучезарно улыбается, тоже сдерживая слёзы. — Ну что, чушка, — ласково произносит, ухмыляясь по-Куроовски, — перед банком надо успеть заехать на квартиру, и не дай Боже у тебя в шкафу ничего солидного. — А если Боже не даст? — расслабляется, заводя машину. — Пиздец тебя ждёт, — снова делает интонацию грубой, вызывая у Тецуро поддельный страх. — Божья кара. Как же всё-таки Куроо по ней скучал. Не будь сложившихся в пользу личной жизни обстоятельств, они бы виделись вчера, позавчера и даже три дня назад: Теруко сразу в Осаку прилетела. Свозила отца к родителям Кенмы, разгрузив тем самым бабушку, и договорилась с банком насчёт оформления кредита на недостающую для операции сумму. В Японии по деловому вопросу, в общем, но обратно в Канаду можно не спешить: жених вопрос с её отсутствием уладил. Предусмотрительный весьма, и Тецуро за это его уважает. Однако и ненавидит чуть-чуть, но за другое — запудрил Теруко мозги, разлучив сестру и брата. Забрал её в свой Ванкувер, в котором, судя по сторкам, фильмы хоть каждый день снимай. Теруко с развевающимися по ветру волосами снимай, и дорожи этими видео больше жизни, потому что идеальнее её — никого нет. По крайней мере, Тецуро таких не знает. Кенма — не в счёт и даже не обсуждается. Он идеальный по умолчанию, как в заводских настройках, которые никак не сбросить. Проще операционную систему поменять, но отказаться от этой — не сможешь. Так и будешь ходить, наслаждаясь. — Как там Райнер? — как бы невзначай спрашивает Куроо, ревнуя крепкой братской любовью. — Райан. — Похуй. — Нормально. Звучит не так обнадеживающе и вовсе неинформативно: Тецуро, как бы, тоже ок, но под этим «нормально» прячется то, чего лучше не знать. Вот и здесь, возможно, тоже многоходовочка: правда и одновременно ложь, которые заставляют беситься немного больше. — Нормально — типа, реально нормально? Или ты его покрываешь? — начинает загоняться, представляя себя следователем на допросе. Блокнотика с карандашиком не хватает только, чтобы все вероятные признаки пиздежа помечать. — Да хорошо всё, работает, — слегка смущается, попадая под подозрение. Куроо пока что фиксирует всё в уме. — А со мной он контакты как-то налаживать собирается? — заводится легче своего автомобиля, да ещё и шуметь начинать больше. — Ничего, как бы, что вы уже год вместе, а он мне ни разу не написал, там, не позвонил? Фотографию вашу, в конце концов на охуенно зелёной ванкуверовской полянке не прислал. — Я не хочу об этом говорить, — честно обозначает, цепляясь взглядом за каждого проносящегося мимо прохожего, лишь бы на Тецуро не смотреть. — Почему? Куроо ловит момент: пока стоят на светофоре, смотрит на сестру неотрывно, своего добиваясь. Недоумевающий взгляд в ответ ещё больше вопросов вызывает. Теруко моргает, не зная, что должна сказать, а Куроо — делает точно так же, передразнивая. — Если я скажу, ты меня обратно к нему не пустишь, — сдаётся, тут же морщась: проебалась, проебалась, по-Куроовски проебалась. Нет, так, скорее, проёбывается Бокуто: невзначай, случайно ляпая то, чего бы лучше никому не слышать. Секрет из серии «Только никому не говори» идёт от одного к другому, и в итоге об этой хуйне «никому не говорят» все. Или как минимум те, кому больше всех этого знать не надо. — «Хау ду ю финк, систер», — как вы в своей Канаде говорите… — включает большого злого брата, прожигая взглядом светофор, чтобы и секунды не пропустить. — Я похож на ебаната? — Отчасти. — От… — хмурится, осознавая, какую грязь развела сестричка. — Отчасти, ладно, но не на полного. Мне просто интересно, что ещё может укрепить мою любовь к Райнеру. — Райану. — Похуй. Теруко снова закатывает глаза. К бывшему её Тецуро относился более-менее нормально. Терпеливо. С натуральной симпатией. И обниматься с ним после собственного девятнадцатилетия не брезговал. Даже слова плохого после их расставания про него не сказал. Здесь же — ситуация обратная, а неприязнь — взаимная. — Вот Кенма говорит, что у мужика твоего комплекс неполноценности, — констатирует, всё ещё продолжая следствие. — И я с ним… — Родной, подожди… — перебивает. Собирается с мыслями для раскрытия суровой правды, заранее настраиваясь на исправительные работы на каторге, на возможные последствия в виде попытки разбить друг другу всё, что под удар попадёт, и на ультразвук, которым братец начнёт расплавлять всё вокруг. Тецуро как назло слушается. Ни звука не издаёт. Сидит тихонечко, как мышенька, и даже дышать громко перестаёт. Давления нависшего выдерживает, а вот Теруко — нет. — Райан считает неполноценным тебя… — начинает, замечая, с какой силой его пальцы впиваются в руль. —Та-ак… — Из-за Кенмы… — бросает на добивочку, спиной вжимаясь в сидение: сейчас бомбанёт, и жопа отвалится. — А, замечательно, блять. Зять гомофоб! На вашей свадьбе я выебу его в рот. — Тецу! Он против вас ничего не имеет! — Тетсю, он пьётив вась нитего не имеет. Синдром Кенмы — не признак инфантильности. Шумный выдох Теруко — показатель последней стадии развития болезни под названием «Я-не-готов-ко-взрослой-жизни-и-какого-хуя-твой-мужик-себе-позволяет». Второе ущемление за утро! И вообще, сколько можно терпеть это безобразие. — Дорогой дневник, мне не подобрать слов, чтобы описать боль и унижение, которое я испытал. — Да хватит тебе. — Лучше быть чушкой, чем гомофобом. — Тецу-у-у… — Может, к бывшему вернёшься, пока не поздно? Бывший тоже тебя замуж звал. — Просто едь молча, ладно? Третье! Третье ущемление за утро, и это получаса не прошло! А скрутить счётчик, как пробег на тачке, — дело не плёвое. Куроо всё помнит. Всё держит в голове и к концу вечера, походу, карандаш о бумагу весь сточит. И блокнотик весь испишет. — Слушай, — не унимается, входя в состояние «Аватара»: реально готов всё разъёбывать, пока жопа не отвалится. — А если у вас ребёнок родится, он тоже будет гомофобом? Это как-то на генном уровне передаётся? — Боже… — теперь ущемляется Теруко, прикидывая, что будет, если выйдет из машины на полном её ходу. — Просто давай помолчим? — Просто передай ему, что пидарасы — хуже геев. — Так и передам. — И номер его дай. Будем с Бокуто звонить ему по ночам и стонать в трубку. — Как там Бокуто? Соскакивает с темы, надеясь, что хотя бы это пыл брата умерит, что мысли о друге спроецируют в сознании радугу и розовых единорогов, а ассоциативная память натолкнёт Тецуро на позитивные мысли и покажет фокус с исчезновением смысла. — Нормально. Ну, нормально — уже не плохо. Хотя бы так, хотя бы теперь Тецуро молчит и, кажется, ближайшие семь километров до дома разговаривать не собирается. А Теруко, в свою очередь, водителя тревожить постесняется: пусть от припадка пока отойдёт. И, казалось бы, дома можно утешиться, но чёртова женская натура при виде творческого пиздеца о себе знать дала. Тецуро как знал: сестру пускать в съёмную квартиру нельзя — гештальт из детства по поводу уборки снова открылся. Кенма, наверное, сейчас чихнул. Теруко слово в слово повторила его наставления по поводу необходимости ремонта, уборки на кухне и в ванной и перепачканного постельного белья, что до сих пор лежит в стирке. Кенму, кажется, вечером ждёт серьёзный разговор. — Послушай сюда, милочка, — по-доброму огрызается, выбирая, какие брюки надеть. — Я вообще-то мужик. Добытчик! Мне все эти ваши уборки нахер не сдались. Две работы, детка. Две! И Кенма, с которым с серединки на половинку. — Ну, ты сам не захотел с ним по-нормальному, — пожимает плечами, помогая подобрать брату рубашку. — Мужик, блин, тоже мне. — Я не мог по-другому. И ты об этом прекрасно знаешь. — Кое-кто просто дохрена гордый. Тецуро не первый раз слышит от неё такое, но оспаривать её великолепно точное замечание сейчас не к чему: Куроо гордый только до себя, до своей слабости, которую никогда перед другими не проявит, до своих переживаний и страхов, о которых знает только сестра. В остальном — ради сохранения отношений всегда ступает первым. Поверхностно, кажется, ведь за последние восемь месяцев ради этих же отношений наделал много хуйни. Теруко всё-таки права, но Тецуро этого ей никогда не скажет: гордость ебучая не позволит. Тецуро, раздеваясь до трусов, благодарит себя за умение гладить. Хоть что-то делает вовремя, и рубашка, отпидорашенная после стирки от складочек, проходит проверку у невъебенного эксперта-блюстителя чистоты: Теруко облегчённо вздыхает. Тратить время на глажку не надо. — Я смотрю, вы с Кенмой серединку-то с половинкой миновали, — язвит, окидывая взглядом украшенное непристойностями тело, про себя отмечая, что братец-то без одежды оказывается выглядит неплохо. — Ты куда вообще смотришь? — набрасывает на плечи рубашку, смущаясь: однажды они с Кенмой перестанут извращаться друг над другом. — Да так, Тецу, — отходит, садясь на кровать. — Хорош ты у меня просто, хорош. — А то, — ухмыляется. — Не ванкуверский гомофоб твой. — Мой ванкуверский гомофоб дал нам недостающие двести тысяч, — не выдерживает, заёбывается настолько, что раскрывает все карты раньше времени. Тецуро на секундочку охуевает. Пытается осмыслить сказанное, оборвать ниточки логической цепочки и обвязать их заново вокруг сознания. Даже молнию на брюках застегнуть больше не старается, потому что пальцы вовсе слушаться его перестают. — Подожди… — собирается с духом, — а зачем мы кредит оформлять едем? — Мы едем деньги на счёт положить, — просто объясняет, закидывая ногу на ногу. — Никаких кредитов, Тецу. — То есть… — всё ещё не догоняет, тут же загораясь: — У нас есть вся сумма? — Да, Тецу, у нас есть вся сумма. — О-о-о, Господи! Подбегает к сестре, от радости бросаясь ей на шею, и восторженно смеётся, мысленно начиная ванкуверского гомофоба благодарить. А Теруко, обнимая в ответ брата, лишь ласково улыбается. — Тецу, хоть штаны с рубашкой застегни.