Бывшие — нынешние

— Куро, отвали… Сонным голосом фыркает Кенма, когда Куроо запускает руки ему под футболку. Мотивация отказа весьма понятна: они в доме не одни, на часах — под утро, и солнце во всю будит певчих птиц. Волшебно-оранжевый рассвет освещает небо, прогоняя остатки сумерек, и хочется как можно быстрее заснуть, пока лучи не начнут попытки пробраться сквозь шторы. — Да ладно тебе… Горячий шёпот остаётся на шее чем-то приятным, щекотным — вот бы съёжиться. Спрятаться от Куроо под одеялом и всеми силами постараться ему не поддаться. После разговора с Теруко такого себе позволять нельзя. — В соседней комнате твоя сестра, а снизу — Акааши. — И что? Действительно, ничего такого в этом нет. Нет и аргументов против, ведь присутствие других людей никогда их не останавливало. И не то чтобы было похер, просто если вести себя тихо — никто ничего не узнает. Вроде как. Вроде как тихо еле получалось. Вроде как сейчас Кенма должен хотеть Куроо настолько сильно, что исключительно громко. Вроде как сейчас неподходящее время. Вроде как Кенма проебался ещё больше, чем думал. Вроде как Куроо необязательно об этом знать. — Мы вчера пол ночи трахались. Тебе было мало? «Мало и неубедительно», — думает Куроо, гладя любимого по груди и утыкаясь носом ему то в плечо, то в шею. Зарывается в волосы, скользя ладонью ниже, но Кенма перехватывает его руку, недовольно переворачиваясь на спину. — Можешь трахнуть меня. Я не против, — ехидно ухмыляется, нависая сверху. Издевается. Кенма тяжело вздыхает, закатывая глаза, зажимая одеяло между ног сильнее, чтобы думалось легче, будто бы так кровь с низа перетечет к верхам. К мозгу, который перестал функционировать в середине вечера с Теруко. — Нет, — решительно отвечает, рукой впиваясь в подушку и впечатывая её милому в лицо. — Почему? — не противится этому жесту, бубнит в нос, пытаясь обхватить Кенму. — Потому что снизу Акааши, а в соседней комнате — твоя сестра. Куроо коротко посмеивается: понимает, к чему ведёт вся эта игра. Знает, что риск возбуждает ещё сильнее, и что в такие моменты Кенма чувствует себя неловко. Опять-таки, не из-за того, что в доме находится кто-то посторонний — из-за дичайшего внутри желания, разгорающегося чем-то большим. — Мы могли бы позвать Акааши к нам. Побудет снизу у нас, — бросает провокацию, намереваясь вывести на эмоции, но Кенма не ведётся. — Третий в постели — конечно, хорошо. Можно мне тогда свести эти лапы нахуй и больше никогда насчёт верности не париться? — Эй! — перестаёт прижиматься лицом к подушке, вырывая её из его рук. — Я ж, блять, этим камнем в мой огород и заебашу любовника твоего. — Даже если я покружусь с Акааши? — натягивает сучью ухмылку, выгибая бровь. — Даже если ты покружишься с Акааши. Наигранно обижается, вжимая Кенму в кровать. Впивается в его губы своими, грубо сжимая кожу на тазовых косточках в месте, где самой тонкой иглой набит контур кошачьих лапок. Наверняка синяк останется. — Что ты… кстати… ему сказал?.. — спрашивает через поцелуи, оставляя на его плечах ярко-красные следы от пальцев. — Ничего… — отвечает в губы, не отрываясь. — Только то… что ему… надо… раскрепоститься…

***

— «Не парься. Разговор был не о тебе». Так Акааши Куроо и поверил. Не был уверен даже в том, что Бокуто в принципе казался способным выдавить из себя что-то, похожее на слова. За вечер и вовсе не позвонил ни разу, написав всего одно охуительно содержательное сообщение: «Лббимыц, купи плмз воды». Зачем только Куроо так над Акааши издевается — непонятно. Да и издевается ли? Акааши не знал. С одной стороны доля правды действительно существовать могла. Поговорили о Дизайнере и максимально пиздатом вечере, где кроме конкурсов на раздевание интересного более ничего не происходило. Не об Акааши — Куроо точно не пытался вправить Бокуто мозг и настроить его на здоровые отношения. Однако с другой стороны… и такое ведь быть могло. Могло же? Если только вечность назад, когда у Куроо с Кенмой по пизде ничего не шло, когда Куроо не звал на тусовки Бокуто и когда оба не знали о тысяче способах довести любимых до самовыпила одной тупорылой историей в Инстаграме. Череда непрекращающихся побед Шакалов — туда же. Популярность Бокуто что-то определённо погубила. Синдром «хорошего мальчика» — погубил всё. Привычка подстраиваться, угнетать себя ради удовольствия Бокуто и мысли из серии: «Пусть. Главное, чтобы ему было хорошо» — просто разрушили всё к хуям. Казалось, если любишь, то обязательно вытерпишь. Только вот, выносить это всё сейчас попросту становилось невозможным. — «Бокуто-сан, ваши чувства взаимны». Да, именно так сказал Акааши три года назад, лёжа в постели с температурой и от запаха апельсинов почти пьянея: Бокуто чистил их один за другим, отчего-то считая, что когда болеешь — аллергии на килограммы цитрусов нет. Он просто был рядом. Каждую секунду собой затмевал и шагу Акааши без него ступить не давал: носил на руках до кухни, туалета и ванной, беспокоясь, что самому ему сил спуститься не хватит. И поцелуй их первый — тоже был апельсиновый. Акааши этот запах ненавидел, но стоило пальцам Бокуто соскользнуть по его скулам, огладить подбородок и провести по губам — к грёбаным цитрусам он вдруг резко проникся любовью. И это было так волшебно. Настолько, что Акааши никак не мог насладиться Бокуто, полностью забывая о Куроо и виня в случившемся антипиретики, которые от температуры тем вечером нихрена не помогали. Он ведь и правда был героем. Таким романтиком старшеклассником-первокурсником, который продолжал добиваться Акааши, даже когда выпустился из школы. Романтиком, который всюду оставлял маленькие милые подарочки. Романтиком, который суть свою показывал только одному Акааши. Романтиком, который нежным и сдержанным был только с ним. И внимательным — был тоже. Акааши как парня-то его и не воспринимал. Как хорошего друга долгое время — только и всего. И отдача была от него, как от друга. Никаких пересечений границ и мыслей о его объятиях по ночам. Никаких бабочек и обид на судьбу. Никаких чувств и радости от его бесконечных сообщений и звонков по утрам, пока не встретятся, чтобы в школу в очередной раз пойти вместе. Чёткая установка «только друзья» рухнула, когда Бокуто удивил настолько, что у Акааши до сих пор по спине пробегали мурашки: его до этого так не берегли, не защищали и всей важности в чьём-то маленьком сердечке не показывали. Бокуто против семерых пошёл, стоило одному из ублюдков схватить Акааши за руку и потащить куда-то в центр клуба. Возможно, просто потанцевать. Возможно, предложить потусоваться с его друзьями. Возможно, попытаться развести его на еблю с семью мудаками или просто познакомиться — Бокуто в этой хуйне не стал разбираться. А утром, после охуевшего скандала на парковке, Акааши один из ублюдков звонил. Извинялся. Бокуто, кажется, дома его навестил — по испуганному голосу и довольному смеху на фоне было понятно. Тогда-то и бабочки первые, и мысли по ночам, и волнение от разговоров, и тоска: по утрам вместе они не каждый день ходили. И чувства взаимные. И шанс их любви Акааши дал. И себе жить другим позволил. И получилось даже, но кое о чём он забыл — о том, что действительно нужно любить. Не возвращать Бокуто долг за то, что вытащил по осколочку и переклеил. Да и чужому счастью нечего завидовать. Акааши знает, что всё не так. Знает, что за бесконечными ссорами — боль и душа в ссадинах, будто об острые шипы или ветки порезался. Только их не обойти. Путь — исключительно сквозь них, даже если зажить до конца не успели. Знает, что Кенма ранен. Знает, что Куроо ранен тоже. И счастье их — всё изранено. По жёлто-кошачьим глазам понял, когда следом за Куроо — Теруко с Кенмой домой вернулись. Понял и по отстранённости, нежеланию идти спать и один на один оставаться. Понимает и сейчас, когда после приглушённого: «Всё, блять, спи. Не хочу я тебя. Пойду спать к Акааши», — слышит шаги с коридора к лестнице. Догоняющий топот — следом. — Китти, ну не уходи-и-и… — Прости, милый, но не стоит нам сейчас… просто дай мне немного подумать. — Ты весь вечер загоняешься. Почему? — Потому что. — Мы это обсудим? — Нет… Или да. Если я смогу нажраться до такой степени, чтобы мы могли это обсуждать. Акааши притворяется спящим. Утыкается носом в подушку, впиваясь в края футболки пальцами, чтобы унять дрожь — чувствует себя преступником, деяние которого ничем не оправдать. Услышал то, чего не должен был слышать, и мозг так предательски на чужом шёпоте сосредоточился, как назло различив все слова. Акааши притворяется спящим, даже когда Кенма ложится рядом на край разобранного дивана в гостиной. Куроо тоскливо наблюдает за ним со второго этажа и, тяжело вздыхая, возвращается в комнату, слегка хлопая дверью. Акааши слышит тихие всхлипы и резко открывает глаза. Кенма, свернувшись клубочком, вздрагивает, кутаясь с головой в одеяло. Тело немеет, и Акааши ненавидит мозг за перегревшиеся механизмы — не пошевелиться, не заставить себя расцепить на футболке пальцы и выдавить из себя слова: требуется перезагрузка. На горящем экране — проценты и просьба не выключаться. В голове — сомнение, но мяться нельзя. Без грёбаной решимости и так проебал уже многое. Сердце бешено клокочет в груди, импульсами отдавая где-то в горле, сдавливая связки и лишая голоса. Акааши пытается проглотить этот ком, но во рту становится слишком сухо. Чёртовы шипы прокалывают душу Кенмы насквозь, и сделать можно только одно — насадиться на них вместо него, спрятать собой от боли и, блять, в конце концов просто обнять его со спины, прижавшись лбом ему к лопаткам. — Пиздец, Акааши… как я мог так проебаться… — Возможно, ты просто не мог по-другому. — Мог… мог, блять, но не хотел… Сука! Пожалуйста, Акааши, откройся Бокуто… Покажи ему то, что показываешь мне, и никогда не молчи… Иначе с каждым разом будет только хуёвее… Господи… просто почему сейчас так вообще… Акааши прижимается к Кенме всем телом, уголком одеяла смахивая со щеки слезу, осознавая, что тоже плачет, что от этих шипов не ссадины — ножевые ранения, и что друг без друга им быть нельзя. Подарок Куроо — всего лишь взрослые травмы, и зацикленность на прошлом только к разочарованию и привела. А чужому счастью — определённо точно нельзя завидовать. Лучше строить своё. Лучше любить: долг возвращать не нужно. Лучше просто быть сейчас рядом и радоваться, что есть с кем все эти страдания разделить, что есть кого от этих страданий избавить.