Бывшие — нынешние

Вермут кружил голову приятным чувством лёгкости. Такой, своего рода, проводник во что-то неземное, окрыляющее, разливающееся по телу теплом и уютом, который не выразишь словами и не почувствуешь на коже. Хорошо внутри, а слишком громкие мысли наконец-то дают возможность услышать что-то новое. Акааши допивает третий бокал, не замечая, как поздний вечер стирает с неба персиково-малиновые оттенки и обесцвечивает облака. В комнате темно, но не так чтобы слишком, не так чтобы навязчиво и напряжно, и забавный светильничек над головой можно не включать. Ещё рано. На мягком диване как-то запредельно комфортно. Атмосфера вечера манит, одурманивает, и этому невидимому волшебнику, что накладывает на разум чары, стоит сказать спасибо. Акааши даже хочет спросить у Кенмы, в какой игре есть кто-то подобный, настолько добрый и бескорыстный, что помогает людям почувствовать жизнь, но вовремя вспоминает, что в игры для детей они давно не играют, что в том визуале виртуальной реальности — аморальные гниды. А каждый волшебник — лютый садист. И это забавно — просто наслаждаться моментом, разваливаясь на диване. А от этой магии опьяняющего зелья — просто закрывать глаза, боясь отпускать удовольствие. — Малыш, спать ложиться пока нельзя! И прежде, чем вникнуть в полупьяные слова, — получить по лицу подушкой и съехать по спинке дивана на бок. — Эй! Ты что… Акааши переворачивается, чтобы встать, чтобы высказать Кенме за его грязное поведение, но этого парень ему не позволяет. Нависает сверху, устраиваясь между его ног, и самым краешком подушки хлопает ему по губам. — Давай устроим пожар? — шепчет на ухо, своим дыханием обжигая, спрашивая про пожар из вежливости, а в действительности — всё решая за Акааши. — Покажи мне, на что способен. Покажи, как подминаешь Бокуто под себя… Акааши от очередного хлопка по губам впивается зубами в уголок подушки, ругая невидимого волшебника за эксперименты над его одурманенным разумом, отчего-то проникаясь этой странной игрой и восхищаясь смелостью Кенмы. Вермут почти допит, и кажется, что можно начинать себя за слабость немножечко ненавидеть, но ведь ничего такого в том, чтобы поддаться — нет. Акааши вырывает подушку зубами и хватает Кенму за бока, аккуратным, но резким движением сбрасывая его с себя и в момент оказываясь сверху. Пронзительно смотрит в его бесстыжие глаза, отчего-то исследуя взглядом его губы и представляя, что с ним делает Куроо в такие моменты и что слышит в ответ на свои действия. Акааши отчего-то тоже хочется услышать его тихие стоны и прерывистое дыхание. Исключительно с позиции спортивного интереса, но лучше вообще об этом не думать. Но не думать не получается. Точнее, получается, но о чём-то другом. О здравом смысле, например, и хорошо бы вообще вспомнить о стеснительности, но когда холодные тонкие пальцы сжимают края футболки, пытаясь стянуть её, — о стеснительности лучше вовсе забыть. Однако вовремя остановиться. — Кен, ты что делаешь? — спрашивает с протестом, но чёртова неконтролируемая улыбка — намёк, что как бы не против. — Снимаю с тебя футболку, — хитро ухмыляется, явно дразнясь, явно, блять, провоцируя. И то, как Кенма это делает, Акааши несказанно нравится. — Куроо научил тебя плохому, — констатирует факт, всё ещё чужой смелостью восхищаясь. Своей — немножечко тоже, и пусть Дизайнер докуривает быстрее, иначе Акааши точно прогорит. Решимостью и тем, что бесконечным потоком крутится в голове. Дружеская шалость, а алкоголь вроде некрепкий, если в него не подсыпаны какие-то вещества. Да и кому какая сейчас разница? Акааши точно не похотью проникается. Запертых демонов внутри себя давно пора выпустить, потому что Кенма — чёртов, мать его, экзорцист. — А теперь я научу плохому тебя, — шепчет Акааши на ухо, притягивая его к себе за шею. — И что? — слегка отстраняется, совсем на чуть-чуть, и осторожно расцепляет его руки на своей шее. — Ждёшь благодарности? — Жду, когда ты снимешь с себя грёбаную футболку, — приподнимается на локтях, стараясь снова стать к нему как можно ближе, стараясь вывести из строя его до неприличия приличные устои. — Серьёзно, Кен. Куроо научил тебя ужасным вещам, — закусив губу, ухмыляется, смотря неотрывно Кенме в глаза. — В этом твоя вина… Без тени сомнения стягивает с себя футболку медленно, вроде как увлекаясь, вроде как пытаясь доказать что-то Кенме… вроде как дико кайфуя с себя. И не вроде — действительно. И не только Бокуто можно показать настоящего себя, потому что от Кенмы на самом деле — набрался многого. — Ах… хорош… — шепчет Кенма, касаясь Акааши, пальчиками скользя от ключиц к проколотым соскам, на пирсинг которых сам же его надоумил. — Как же ты хорош… — М-м-м… впечатляет, — вдруг произносит Дизайнер за спиной Акааши, оказываясь рядом как-то слишком бесшумно. — Как-то ты быстро покурил, — с наигранной долей разочарования произносит Кенма, поднимаясь. — Пошли тоже сходим, Акааши, — берёт парня за руку, утягивая за собой. — Сходите, сходите, — ухмыляется Якобуши, с особой жадностью гуляя взглядом по чужой обнажённой спине. — Глядишь, Акааши-сан без штанов вернётся. А вот это уже — напряг, и не посмотреть вопросительно на Кенму никак не получается. С одной стороны — загадочный тон Дизайнера ничего не значит, всё в норме вещей, ведь от него и не такое услышать можно. Однако с другой — все эти игры намеренно, для цели какой-то великой, и Кенма, кажется, вовсе с Акааши не был серьёзным. И не то чтобы обидно, просто пусть хотя бы сейчас никто из них о своих проблемных отношениях не думает. — О чём он? — шёпотом спрашивает Акааши, доставая из пачки сигарету с малиновой кнопочкой. — Да так, Кей, — отмахивается, замечая на столе коньяк и яблочный сок в графине. — Потом скажу. Нам надо ещё немного выпить.

***

Когда кто-то говорит: «Немного» — истина проста. Пиздит. Пиздит и даже не пытается оправдаться, когда начинается дичайший алкотрип, когда чёртов коньяк с яблочным соком залетает в глотку, как по волшебству, и когда бутылка пустеет быстрее, чем голова. Акааши, кстати, такой пиздёж впервые приемлет. Ждать, пока Бокуто соизволит ехать домой, не надо, и смотреть на его нелепые телодвижения не приходится. Приходится делать их самому: опять-таки, чёртов Кенма — провокатор. Кружится вокруг Акааши изящно, плавно, то прижимаясь к нему, то обнимая со спины, не упуская возможности погладить, коснуться груди и скользнуть пальцами по стальным шарикам в сосках. Громкая музыка и неразборчивые слова на подпев шёпотом в губы — очаровательны. В этом — лишь раствориться и не суметь вернуться на диван, потому что и Кенмы коснуться хочется очень. Хочется слиться с ним в танце и не дать ему возможности отстраниться снова. Хочется губами выдыхаемый им дым поймать и выдохнуть, отравившись ещё сильнее, больше и слаще. Кажется, Дизайнеру не стоило разрешать курить им в комнате: уровень пожароопасности резко возрос. Только не огнём по ковру, стенам, до потолка — искрами, которые сверкают от каждого касания, сверкают в глазах и лучше ослепнуть, чем видеть их, чем чувствовать тёплыми пальцами по спине и лопаткам. Синяя подсветка добавляет атмосферы, притягивает удовольствие, и тени так красиво по чёрно-белым стенам пляшут. Акааши залипает, продолжая двигаться в такт какой-то песни, которая наверняка играла у Тендо, ведь очень знакомой кажется. Он представляет себя зрителем театра, готовым подарить Кенме все цветы мира за это представление, готовым утонуть в этом коньяке из-за зависти, оказаться на дне бутылки из-за неё, но в последние секунды — так и не отвести глаз от теней, хоть и нечётко, расплывчато. Это смятение на лице Дизайнер замечает сразу. Тянет сигарету, улыбаясь, смотря на Кенму и Акааши через пелену дыма и всем и сразу наслаждаясь. Чужими зажатостью, неуверенностью — в том числе. И не то чтобы делать с ними что-то собирается: ни к чему вмешательство. Однако поучаствовать в этой начатой Кенмой игре, чтобы скрасить вечер, не отказывается. И нет, ему сейчас не скучно. Такого понятия он не знает, потому что предельно гармоничен с собой. Просто ради забавы. Просто ради забавы присоединяется к танцу, обнимая Акааши за талию сзади. Теней на стене становится больше, и из-за этой картины слившихся друг с другом фигур посчитать их практически невозможно. От чужих горячих ладоней, блуждающих по телу вместе с пальцами Кенмы, ударяет в голову в сотню раз сильнее. Чувства переполняют мёртвое море, и волны начинают бушевать — заглушают подсознание. Просьб отстраниться не слышно, и Акааши от этих касаний кем-то чужим даже не передёргивает. Наоборот, хочется больше, ближе, ещё, и чтобы эта чёртова музыка не кончалась, а тени и дальше нельзя было посчитать. — Нравится? — шепчет на ушко Кенма, сцепляя пальцы на шее Акааши. И то, как он становится на носочки, чтобы невесомо провести губами по щеке, — пробивает на мурашки. Пробивает на мурашки и горячее дыхание Дизайнера, стекающее, словно масло, к лопаткам. Акааши на вопрос утвердительно кивает. Прижимает к себе Кенму за поясницу одной рукой и вцепляется в бедро Дизайнера — другой. В ритм новой песни не попадает, да и это вдруг становится каким-то неважным. Танцевать, когда тело больше тебе не подвластно — пытка. Пытка — не расплываться, как картинка перед глазами из-за выпитого алкоголя. Кенма хитро щурится на Дизайнера, улыбаясь широко, игриво, и утыкается носом Акааши в шею, специально прерывисто выдыхая. От чужого запаха не воротит. Наоборот, Акааши Кенме весьма приятен, но это — не как с Куроо. И голова кругом идёт только от алкоголя, а набирающие уверенность касания не обжигают. Так, приятный досуг, и Кенма вообще не понимает, какого хера здесь затесался Куроо, ведь в списке приглашённых на вечеринку Акааши его нет. — Прошло столько времени, а ты до сих пор в штанах, — язвительно произносит, отвлекаясь от собственных мыслей, и проводит подушечками Акааши по низу живота, опускаясь к пуговице джинсов. — Давно пора исправить. — Снова со мной играешь? — не останавливает его, внимательно наблюдая за ловкими движениями тонких пальцев. — Ну, типа, — избавляет пуговку от петельки, принимаясь за ширинку. — Я лишь помогаю тебе «апнуться». До следующего уровня тебе не хватает немного опыта... где-то двадцать очков. Акааши вопросительно выгибает бровь, но делает вид, что в поднятии уровня заинтересован. Точнее, делать вид не приходится. Штаны — последние двадцать очков, и если это сделает Акааши боссом, на которого рейд не грех собрать, то он снимет их. Но с одним условием. — А наложить бафф в виде коньяка можно? — спрашивает с какой-то особой решимостью, переставая опираться на грудь Дизайнера. — Можно, — даёт согласие Кенма, подходя к столу и закуривая сигарету. — Делай, ультуй, и в ванную пошли. Впереди — пенная вечеринка, и тебе вход в одежде туда запрещён. Дизайнер уже давно готов тебя щёлкнуть. — Ну охуеть… — озадачено произносит себе под нос, внимательно рассматривая чёрную в синем освещении комнаты жидкость. — А, чем прикрыться, есть? Просто… почему я один в трусах ходить должен? — А кто Вам, Акааши-сан, сказал, что в трусах? — ухмыляется дизайнер, присоединяясь к Кенме с сигаретой. — А укрыться — сейчас принесу. Бесценный реквизит для съёмок… Якобуши, затягиваясь, оставляет тлеющую сигарету в пепельнице и уходит по коридору в гардеробную, что рядом с прихожей. Гремит вешалкой о перекладину и, заглянув на кухню за текилой, возвращается в комнату с леопардовым халатом и бутылкой в форме солнышка с довольной рожей усатого мужика посередине. — Вот, Акааши-сан, это вам, — протягивает халат, вновь принимаясь за сигарету. — А это? — спрашивает Кенма, рассматривая причудливую бутылку в форме хуй пойми чего в его руках. — А это — нам. «Rey Sol Anejo» с привкусом карамели. Кенма в ответ многозначительно мычит, понимая, что к двум основным целям можно смело добавлять ещё одну — выжить. Проснуться утром с Куроо в одной кровати, а не оказаться где-нибудь в Пекине и не слиться в толпе с китайцами, что, кстати, тоже очень заманчиво, но быть из серии «ушёл из дома и не вернулся» как-то не вдохновляет. Об этом можно подумать потом — прикинуть, насколько ситуация вышла из-под контроля, а пока лучше просто насладиться устроенным Акааши зрелищем, завистливо скользнуть взглядом по его бёдрам и поглубже затянуться, чтобы дым ударил по горлу. А ещё бы, желательно, не включить охуенного табачного дегустатора и не предъявить Дизайнеру за то, что он курит сигареты с безвкусным фильтром, а слизать с губ сладенькое — не выходит весь вечер. — Кстати, Акааши-сан… — перебивает все мысли Якобуши, разливая по стаканам остатки коньяка. — А вам больше нравится запах банана или клубники? Акааши, аккуратно складывая джинсы на диване, в момент напрягается. Вопрос достаточно провокационный, а подвох — определённо есть. По крайней мере, воспринимать всерьёз что-то подобное от Дизайнера крайне сложно, а потому, набрасывая на плечи халатик, Акааши задаёт встречный вопрос: — С какой целью интересуетесь? — Ха! — не сдерживается Кенма, тоже видя в вопросе Дизайнера подвох и резко, так, вспоминая разговор о смазках у Куроо на балконе. — Акааши, отвечай: «Вишня». Помнишь, как от тебя тогда ей пахло? Казалось бы, в алкоголе смущение утоплено, а здравый смысл спасательный круг так и не докинул, но Кенма, грёбаный Кенма, пару месяцев назад весь вечер стебущий Акааши за вишню, достал его со дна. — Бля, Кен, отсоси мне, — не зло произносит, заливаясь краской. — Чего-чего? — переспрашивает, смеясь: всех демонов из Акааши выгнал. — Фоткаться давайте! — фыркает, фыркает, поднимаясь. Подходит к Кенме, забирая из его пальцев сигарету, и затягивается сам, от вкуса табака вперемешку с малинкой больше не краснея. Дизайнер в ответ пожимает плечами, делая глоток коньяка, и уходит в ванную, так и не дожидаясь ответа Акааши. Но проблема — невелика, и между клубникой и бананом долго не выбирает. Капает, не жалея, в чёрную ванну пену с ароматом банана и делает воду потеплее, прикидывая, что ещё из оборудования ему может понадобиться. Кроме камеры, больше на ум не приходит ничего. И, дожидаясь, когда вода наберётся до нужного уровня, Дизайнер возвращается в комнату. — Всё готово, Акааши-сан. Можете раздеваться. — Я только оделся, — негодует, посильнее укутываясь в леопардовый халат. — Ничего не знаем, — мурлыкает Кенма, стягивая мягкую ткань с чужих напряжённых плеч. — Сам же сказал: «Фотькаться давяйте». Уф-уф… непостоянный ты такой. Может, ещё выпьешь? — Нет, спасибо, — вежливо отказывается, вновь от пальцев Кенмы на своей коже растекаясь. — Пойду, — отстраняясь, — с Богом, что ли. — В этой квартире Бога нет, — спокойно объявляет Дизайнер. — Она вне его юрисдикции. Акааши закатывает глаза, пытаясь не смеяться. Уходит в ванную, заранее настраиваясь на что-то, к чему в принципе давно готов, но в ожиданиях — что-то разъёбное, и жаль, что прятаться в халате вряд ли получится весь оставшийся вечер. А Дизайнер, тем временем, продолжает потреблять коньяк с соком, пьянея ровно на одну десятую, и в перерыве, когда уверен, что Акааши уже греет попочку в ванной, вдруг обращается к Кенме: — Козуме-сан, на кухне вино. Наполните, пожалуйста, бокал и найдите в столе зажигалку. Вам в кадр обязательно надо попасть — неплохо будете в нём смотреться.

***

На ужин — креветки, текила — на запивон, а на утро — будет стыдно так, как после первой ночи с Бокуто, когда родители вдруг улетели в Торонто к каким-то там своим школьным друзьям. После такого Акааши и одежда явно мешала, ведь в процессе съёмки что Кенма, что Дизайнер, наверное, увидели всё, хоть и последняя надежда на самовнушение до сих пор за что-то внутри держалась. Отчего только — непонятно, ведь под леопардовым халатом к этому времени из белья так ничего и не появилось, но Акааши было комфортно. После такого. После такого… Состояние не стояния. Так бы это могло охарактеризоваться, ведь выпитый объём алкоголя давно дал о себе знать. Мысли путались, как чёртово автоисправление, и вернуться к тому, с чего начали, оказалось легче, чем предполагалось. Точнее, не предполагалось, и весь бред, сидящий в голове Акааши, вдруг всплыл на поверхность пережёванным пластиком. Киты, однако, не умерли, и ни одно животное вообще не пострадало. Разве что, эволюция заработала в обратном порядке, и от Акааши, Кенмы и Дизайнера осталось тупо тело. Прокуренная квартира больше походила на бордель, чем на элитную резиденцию в самом высоком здании Токио, и в новом сценарии полумёртвого мозга — Акааши самая дорогая шлюха, которую сняли, чтобы просто потупить за столом. Без интима, без двойного проникновения, пусть и по ощущениям — универсальная насадка для хуёв, проникающих щекотненько, так, в душу. Приятно, Акааши бы даже сказал, ведь Дизайнер и Кенма — лучшие клиенты, вытрахавшие всю хуйню из мозга. Тихая музыка продолжает играть на фоне, въедаясь в атмосферу необходимым человеку воздухом, и просто залипать в пустую, без теней, стену успокаивает. Умиротворение, незнакомое ранее никому, кроме, разве что, Дизайнера, и Акааши впервые чувствует себя так с собой гармонично. Не стыдно ни за что: ни за мысли о Кенме, ни за танец, ни за фото, на которых полностью разделся. Раскрепостился, кажется, и на сто процентов успешно. Стал главным боссом, на которого и рейд собрать не грех, только бесполезно — босс Акааши непобедимый. Но уязвимый. Очередным звонком Бокуто, от которого внутри недосказанностью все мышцы сводит. — Давай, Акааши Кейджи, топи, — оживляется Кенма, пронзая взглядом светящийся экран куда-то мимо. — Топи до талого. Акааши этой пьяной интонации улыбается, забавляясь умению всё ещё разбирать слова, и действует так, будто сказанное Кенмой — приказ, будто на утро о том, что сейчас сделает, не пожалеет, если утро, конечно же, после такого настанет. И нет, мысли крутятся вокруг невидимого ядра вне контекста смерти. Телефон вибрирует в руках, пересекая линии на ладони. Акааши еле перебирает ногами до панорамного окна, которое не спрятано за шторами, пытаясь придумать слова. Воображает себя писателем, что картины рисует буквами, и пытается сфокусировать взгляд на огнях, маленькими сияющими букашками озаряющих город. Красиво. Безумно красиво, и прежде, чем этому виду душу безвозмездно отдать, — всё-таки поднять трубку. — Чем обязан, Бокуто-сан? — Акааши! Чё за нахер?! Где ты?! Куроо сказал… — Бокуто-сан, послушайте, — перебивает, по кусочку души отдавая этой прекрасной ночи. — Мне, если честно, всё равно, что вам сказал Куроо-сан. Я молчал слишком долго, но сейчас пора и мне быть услышанным, — спокойно произносит, ни разу не дрогнув в голосе. — Наши с вами отношения зашли в тупик, и терпеть всю вашу херню с бесконечными тусовками, круглосуточными тренировками и многочисленными проёбами я больше не намерен. Ставить какие-то ультиматумы не вписывается в концепт моей личности, а потому просто прошу вас пойти, пожалуйста, нахуй и больше мне не звонить. По крайней мере, ближайшие пару дней, потому как я на вас и себя очень зол. Не мешайте моему отпуску и, пожалуйста, не давите на жалость — вашим слабостям я также больше потакать не намерен, — тяжело вздыхает, ловя свои счастливые пьяные глаза в отражении окна. — Доброй ночи, Бокуто-сан... И берегите себя.