Бывшие — нынешние

Люди в кинозале охали с какого-то ужастика, на который Тецуро не особо-то хотел идти, но отказать Теруко не получилось — желание провести время с братом напротив большого экрана оказалось слишком велико. От проката в это время суток ожиданий как-то не набралось, однако некоторые моменты действительно впечатляли: Киану Ривз неплохо в кадре смотрелся. Кенма бы сейчас, возможно, ответил что-то из серии: «Хуйня, никогда не пускай баб, которые к тебе стучатся», и Куроо бы этому улыбнулся, начав загонять про мораль и помощь нуждающимся. Но остался бы в дураках, потому что: «Пизди, Емеля, твоя неделя, а помощь эта никому не нужна. Ничего хорошего от людей ждать не стоит». Да, будь сейчас с ними Кенма, Куроо бы точно не искал дыры в сюжете. На фильм бы ему было в принципе насрать, ведь некто гораздо более притягательный сидел бы как обычно слева и тёрся бы щекой о его плечо, желая ласки от того, что скучно. Но Кенме не до этого. Не до Тецуро и его сестры, которая не появлялась в Токио больше года. Не до разговоров, в которых Куроо хочет разобраться в проблеме. Не до их чёртовых отношений, которые снова строятся из говна и палок. И лучше бы сейчас и дальше погружаться в атмосферу фильма, наполовину прошедшего мимо, но телефон вибрирует в заднем кармане шорт, а отвлекающий фактор, к сожалению, не Кенма — Бокуто звонит. — Физкульт-минет, бро… — слышится сразу же, как только Куроо поднимает трубку. Всё тело моментально сковывает напряжение. Кодовая фраза, означающая полный пиздец — Бокуто отсосал по полной, по самые гланды и даже не подавился. — В чём дело, бро? — шёпотом спрашивает Куроо, дожидаясь, когда музыка в фильме стихнет. — Акааши… Акааши меня нахуй послал! — переходит на повышенные, шмыгая носом. — Чё? К-как? — недопонимает, вжимаясь от нарастающего стресса в спинку кресла. — Так! Сказал: «Идите нахуй, не звоните мне больше», и скинул! Куроо закрывает глаза. Чтобы вздохнуть — требуются усилия, а голова начинает взрываться от бесконечного потока мыслей, что болезненно давят на черепную коробку. Волна их сносит, утягивает за собой, заставляя мучительно умирать от асфиксии, и шум в ушах заглушает звуки. Осколки разбитых убеждений впиваются в мозг, содержимое стекает тягучей жидкостью к горлу. Слизистые жжёт, будто кто-то разлил по гортани масло и вместо пепла стряхнул в вязкую лужицу догорающий табак. Пары отравили лёгкие, въелись в кровь ядовитыми веществами, а ингаляцию Куроо поставить никто не смог. Шаблон сломался. В витрину жизни въехал грузовик, разъебав горячие предложения по скидке. За рулём — водитель не пьян и даже с управлением возможно было справиться, однако Кенма решил препятствие в виде чужого терпения объехать. Пуля раздора прошла через сердце насквозь, колёса раздробили череп, смешав содержимое в кашу. В безобразную массу из переживаний, недосказанности и обид. И вот они — теперь снаружи. Не внутри. Не гнетут. И убегать от себя больше не нужно. Гнетущая музыка на фоне как никогда кстати вписывается в концепт ситуации. Внутри ниточка за ниточкой с треском рвётся, образуя обрыв между паникой и спокойствием, к которому так долго стремился. Куроо кажется, что Киану Ривзу в кино охуенно. Он играет, прекрасный актёр и со своей ролью справляется отрадно. Однако в реальной жизни — не место кино. Тупой фильм-импровизация с трясущейся рукой, держащей телефон у уха, точно получил бы Оскар, вызвав восхищение у зрителей за талант, за то, что искусную безысходность на лице даже гримом поправлять не приходится. И нет, Куроо никогда не против обсуждать проблемы, искать выходы и больше недопониманий не допускать, но одно сейчас конкретно тревожит: Кенма выбрал чужие отношения, пробив брешь в своих. Оставил тонну вопросов, разместив их на груди, решив, что пусть давят. Рёбра для них — охуенная подставка. Обозначать свои границы — то, что достойно уважения. Даже когда молча хавал гнетущее в ущерб себе, однажды сорвавшись. Акааши заслуживает оваций, но способ, который он выбрал, к которому склонил его Кенма — мешает проникнуться восхищением. Куроо зол. Только-только вышли на ровную поверхность, как снова в земле сколы, дыры, сдвинутые плиты по кусочку. Вставать на них — небезопасно, равновесия нет. Шатает из стороны в сторону, дрожит, грозит разрушиться, провалиться вместе с тяжёлым телом в глубины тьмы, что от глаза скрыты, чей холод помнит только душа и избитый переживаниями разум. — Ладно, Бо, разберёмся, — сдавленно протягивает Куроо. — Скоро буду. Виноватый, насколько возможно, взгляд на Теруко — мольба и извинения за испорченный ей вечер. Сочувственно мягкая улыбка — ответ и убеждение, что всё не так паршиво, как ему кажется. — Поехали, — спокойно произносит девушка, утешающе гладя брата по тыльной стороне ладони. — До квартиры меня довезёшь. — Не останешься с… нами? — неуверенно спрашивает, будто бы вовсе сомневается, что и эту ночь проведёт с Кенмой. — Нет, с первым поездом уеду в Осаку: с папой хочу ещё побыть. А вам… — делает паузу, тяжело вздыхая. Не нужно было Кенме ничего говорить. — …желаю поскорее со всем разобраться.

***

Куроо добирался до дома Бокуто по пробкам, с каждой потраченной попусту секундой вскипая на градус. Телефон Кенмы был выключен, а любые попытки дозвониться до Акааши, чтобы узнать, где они и как, не увенчались успехом. Духота пыльного города и слепящие огни ночной жизни Токио раздражали только сильнее: людская суета в позднее вечернее время сейчас была ни к месту. Наблюдать за беспорядочной чередой событий настоящего, плавно переходящей в будущее и остающейся в прошлом, убивает. Капает на мозги расплавленным металлом, оставляет ожоги и вливает в разъевшие дыры новые порции. Будущее становится настоящим, а возможности за что-то зацепиться не появляется, как в прошлом. Счётчик всё также продолжает крутиться, грозясь однажды остановиться на чём-то одном без возможности повернуть время вспять, и оттого Куроо проклинает этот город за такую подставу. Температура кипения достигает пика, когда «солярис» наконец-то въезжает в спальный район на окраине Токио. От сигаретного дыма давно раскалывается голова, но Куроо и сейчас продолжает затягиваться никотином, задыхаясь от запаха прокуренного салона. В доме Бокуто темно. Свет не горит даже в прихожей, и где-то в провонявшем гарью создании проносится мысль, что там — пусто, что даже лучший друг играет на нервах, исполняя на них лучшие композиции современности, словно смычком по струнам. Однако в следующий момент Куроо расслабляется. Отпускает тревожность хотя бы по этому поводу, ведь знаком с Бокуто хер знает сколько лет. В том, что парень не покидал пределов дивана в прихожей, можно даже ослу тупому не сомневаться. Куроо заходит в дом без звонка и без стука. Разувшись, включает свет и идёт на звуки страданий, доносящихся почему-то с кухни — не с прихожей, как предполагалось. — Бро? — зовёт парень, пытаясь достать друга из глубин отчаяния. — О-о-ох… го-оре мне… горе… — обхватив голову руками, хриплым басом тянет Бокуто. — Куроо… это такой пиздец! Пиздецкий пиздец! Пиздецкий-распиздецкий пизд… — Да, бро, я понял, — садится на стул рядом, приобнимая его за плечи. — Что ещё Акааши сказал? — Акааши? — встрепенулся, снова начиная завывать. — Он меня бро-о-осил! Сказал, что наши отношения зашли в тупик, и бросил! Он сказал… что я его заебал! Вгха-а-а! — Бо, может, ты что-то неправильно понял? Куроо пытается сгладить, ни капли не сомневаясь, что Бокуто действительно понял всё совсем не так. Для него это естественно. Так же привычно, как для Куроо кофе с сигареткой по утрам вместе с Кенмой. — Я? Неправильно? — изумляется. — Не смеши мою жопу! — Ой! А я как раз хотел посмешить твою жопу. О-ой, не повезло! — язвит, с силой ударяя Бокуто по спине. — Бля, да иди ты, — дует губы, отмахиваясь. — Ни стыда ни совести. Куроо слегка посмеивается. Не то чтобы весело, просто обстановка уже немного разряжена, а когда хуёво обоим — больше хочется, несмотря ни на что, жить. Хочется препятствия преодолевать, на льва идти с голыми руками, копья в белок метать, разрисовать грудь грязью и слиться с природой, показав всем, что человек вполне себе способен эволюционировать от разумного к архантропу, но не это должно делать. Отчаиваться настолько нельзя. А единственный лев, на которого стоит пойти с голыми руками, — Бокуто. Иначе — пиздец, просто шмонька такая унылая ходит. — Ну, и? — вдруг серьёзно спрашивает Куроо. — Долго сопли на жопу наматывать будешь? — Акааши не хочет меня видеть… — тоскливо протягивает дрожащим голосом. — Что мне ещё остаётся? Драма достигает невъебенного уровня, однако у Куроо есть ответ на этот вопрос. Свои методы, пропитанные эгоизмом и какой-то неправильной справедливостью, которая частично не учитывает желания других. К тому же, выключенный телефон Кенмы является деталью недопустимой, ведь игнором парень намеренно разжигает огонь. Искры злости разлетаются по душе, оставляя после себя следы безысходности. Куроо явно теряет остатки человечности, превращаясь в того, от которого Кенма, не оборачиваясь, убегает, но на этот раз карты раскрыты, а таить — больше нечего. Обещание никогда не бросать — выходит, полная хуета и даже гроша не стоит. Куроо кажется, что Кенма снова собирается уйти. Играет на нервах, выискивая повод для очередного расставания, которое точно станет последним, и думает, что сказать напоследок. От этого едет крыша. Куроо не хочет терять Кенму снова, не хочет без него дышать, не хочет надеяться, что через постель опять прокатит, потому что знает, что нет, что ничего больше у них не получится, и этот расход окажется последним. Винит Бокуто за намотанные на жопу сопли, хотя сам страдает похуже чёртового Киану Ривза в кино. Страдает из-за себя, из-за своих ебучих мыслей, которые, словно иголки, втыкаются в сердце. Из-за страха сходит с ума, понимая, что такую хуйню натворили, а одних граблей, чтобы это все разгрести, не хватит. Весь грёбаный день — полоса препятствий, и испытания эти сил не хватает преодолеть. Копится… всё копится, переполняя неудачами банку для монет. Выливается через край, тряпкой не соберёшь и не успеешь: утонешь раньше, чем поймёшь, что всё пропало. — Блять! — ругается Куроо, ударяя кулаками по столу. — Бо, в пизду, поехали. — К-куда? — пугается, впервые поднимая глаза на друга. — Куда-куда… к Дизайнеру, блять. Я вот так страдать не намерен. Птички-кошечки должны быть дома, и меня не ебёт, что за девичник они там устроили. — Бро, Акааши, блин, мне яйца к шее привяжет через спину… если… я… ну… появлюсь! — Похуй, развяжем. Собирайся давай. Посмотрим, как Акааши пошлёт тебя при личной, блять, встрече. И Кенма мне пару объяснений задолжал. Телефон, блять, даже выключил. Ага, нихуя себе. Сейчас, блять.

***

Подъехать к дому Дизайнера и не обнаружить в нём ни души — жизнь не готовила. Куроо заебался. За весь день ни одной хорошей новости, ни единого прутика, за который можно зацепиться, ни минуты, блять, спокойствия. Чего он ожидал — тоже сказать трудно. Даже не знал, что сказать Кенме, и как поддержать Бокуто в сложившейся наихуёвейшим образом ситуации. Однако это — явно перешло все границы, и не включить режим разъёбывающего берсерка Куроо не мог: функция автоматическая. — Да что это такое, сука! Негодует на весь район, вскрывая пачку купленных по дороге сигарет, крепких, без кнопки, чтобы даже мать, бросившая их с отцом, почувствовала, какую дрянь вдыхает в себя её сын. — Бро, может, ну его? — скулит Бокуто, в растерянности переминаясь с ноги на ногу. — Поедем к Тендо, перекантуемся у него до утра… — К чёрту Тендо! — рычит, выдыхая едкий дым парню в лицо. — Звони Терушиме и ставь на громкую. — Но… — Я сказал, блять! Звони! Бокуто нервно сглатывает. Видеть Куроо в таком кондишне — больно и страшно. У этого парня тормозов совсем нет, а от воспоминаний налёта на Дайшо до сих пор мурашки по спине пробегают. — Почему ты… — хочет спросить Бокуто, но вдруг понимает, что произнести мысли вслух оказалось ужасной идеей. — Что «почему»? — уточняет, раздражаясь всё сильнее. Бокуто прикусывает губу. Гуляет взглядом по аккуратно выстриженным кустам, в темноте напоминающим силуэты животных, и вдруг находит смелость продолжить вопрос — осознание своих действий помогает. — Почему ты думаешь, что мы должны ехать за Акааши и Кенмой? Что, если они не хотят нас видеть? Куроо задумывается. Стискивает от злости зубы, рассеивая по воздуху пепел, и водит взглядом по огонёчкам гирлянды в окне напротив. Расслабляет. — Бо… — тяжело вздыхает, приходя в себя. — Мне просто нужно удостовериться, что с ними всё хорошо. Типа… Дизайнер — последний чувак, с которым я бы согласился выпить: сам не заметишь, как окажешься в нём или на нём. Ему невозможно отказать, он слишком убедителен абсолютно во всём, а потому и опасен, — затягивается, морщась из-за жжения в лёгких. — Кенма от меня гасится, Акааши к трубке не подходит. Меня это бесит. И если мы не поговорим с Терушимой — я прям здесь вздёрнусь. Такой ответ Бокуто не то чтобы устраивает, но достать телефон он больше не колеблется. Куроо ведь в чём-то прав. В том, например, что Дизайнер для серьёзных людей действительно опасен. Таких, как Бокуто, легкомысленных и на голову отбитых его шарм не возьмёт, ибо вообще на его харизму похуй: просто весело и всё. Однако с обиженным Акааши Дизайнер мог сотворить, что угодно. Да и с Кенмой вкупе — дуэт ебучих манипуляторов. Гудки по громкой связи разносятся по всему двору, отдавая от стен домов эхом. С каждым новым — микроинсульт от ожидания знакомого голоса в трубке. Каждый новый — словно разрывной удар в грудь, словно дуэлянт испытывает на куклах новый револьвер, только вместо кукол — реальные люди. Терушима первый звонок пропускает. Бокуто, находясь под презрительным взглядом Куроо, набирает абонента ещё раз, умоляя всех Богов надоумить этого солнечного пидараса выйти из зоны игнора. — Моши-моши, неясыть серая, — наконец слышится из трубки. — Хера в пол первого ночи надо? — Терюджи, скажи, — отвечает Куроо, пытаясь держать вежливый тон. — Где Дизайнер обитает, помимо Нэримы? — А что, Курецуро? — ехидничает, как всегда на подобные вопросы начиная юлить. — С ним сейчас Кенма с Акааши тусуются. Дома никого нет, вот и спрашиваем, в какие места он мог их затащить. — О-о-о-о… Кенма и Акааши с Якобуши… — многозначительно тянет, будто бы забавляясь. — Мой вам совет: дайте бедняжкам от вас отдохнуть. Вы ж те ещё козлы. Пусть мальчики развлекаются. — Ой, да иди ты, — фыркает Куроо, выхватывая телефон у Бокуто из рук. — Ты, Терушима, тоже, знаешь ли, не розовый слоник с писюлькой. — Пусть и не розовый, пусть не слоник, зато голубой и с писюлькой. Бокуто кажется, что он слышит то самое пиканье, отсчитывающее секунды в обратном порядке. И, судя по Куроо, рвануть должно через три, две, одну… — Слышь ты, блять, голубой с писюлькой! Я тебя сейчас через трубку в ухо выебу! — выражается на весь район, игнорируя попытки Бокуто понизить громкость рупора Куроо. — Не будь уёбищем, как Дайшо, по-братски тебя прошу. Помоги нам, блять! Ни один из наших мужиков к трубке не подходит. Шумный выдох собеседника скользит по воздуху шуршанием. Терушима отчаянно признаёт поражение: Куроо обмениваться панчами не настроен, а Бокуто вовсе язык проглотил. Бой-бэнд «Два конченых кретина», кажется, только что распался. — Ладно… — произносит серьёзно, без улыбки. — У Якобуши есть квартира в «Тораномон Хиллз». Если и тусуются, то только там. Остального не знаю. — Сердечное тебе, блять, спасибо! — благодарит искренне, хоть и грубо: мозг с одной частоты на другую не успевает перестроиться. — Вот ты сучара, Курецуро! — поражается, не скрывая недовольства. — Должны, блять, будете! А ещё вас, кстати… без меня туда не пустят. — Схуяли? — впервые подаёт голос Бокуто, не выдерживая нервного напряжения. — В апартаменты пускают только по пропускам. А откуда у голожопых шахтёров пропуск? — Ладно, всё, хватит пиздеть, — решает вопрос Куроо. — Через час в Тораномон. Ну, плюс-минус. Долг позже вернём. Собирайся. Сбрасывая звонок, Куроо отдаёт Бокуто телефон и садится в машину. Закуривая вновь, он включает на фон музыку из магнитолы и, многозначительно оглядывая узкую улицу, жмёт по газам.