Открой те раны, Вылечи их снова. Пусть сложатся они В судьбы узор.
У Евгении кожа была синяя и вздутая, а глаза, потерявшие свой яркий генциановый блеск, смотрели на него из-под опухших и, словно обугленных, чёрных век. Осколки стекла — неживые, леденящие кровь. Левая нога, неестественно болтаясь из стороны в сторону, била по взмыленному боку лошади. Жан гнал во весь опор. Не останавливался, хотя лёгкие разрывало от боли с каждым новым глотком холодного воздуха и во рту от жажды пересохло. Он старался не смотреть на девушку, повисшую безвольной куклой в седле, ведь если он увидит на её лице печать смерти, то наверняка сорвётся на крик. Кирштайн крепче прижал ослабевшее, ватное тело к себе одной рукой, а другой натянул поводья с такой силой, что грубая кожаная материя впилась в едва дрожащие ладони. Ему казалось, — или, возможно, хотелось самозабвенно предаться крошечной надежде, — что в груди Евгении по-прежнему гулко трепещет сердце, что она всё ещё жива. Но эта навязчивая мысль не отпускала: глупая смерть. Ужасно глупая смерть. Женя не должна умирать вот так (вообще, чёрт возьми, не должна умирать!): после всего того, через что она прошла. После Ада, разверзнувшегося на захваченных титанами землях Марии, после голодной жизни в бараках и стольких лет упорных солдатских тренировок. После Троста, этой братской могилы, в которой полегло столько их товарищей и друзей. Женя, его лучшая подруга, его надежный тыл и опора после смерти Марко, умирала у него на руках. Умирала из-за этой суки, разгромившей весь правый фланг. Рядовая Новицкая никогда не падала с лошади. Она жила на конном ранчо в отдалённой горной деревушке и в седле сидела чуть ли не с пелёнок. Но упала. Застряла в стремени. Животина словно обезумела, когда над её головой взметнулась гигантская тень женской особи, а Женя даже не успела понять, как оказалась висящей у неё под копытами. Все попытки ухватиться за поводья в этой дьявольской свистопляске оказались тщетны; она металась, металась, как птица в клетке, до исступления ударяющаяся о железные прутья решетки. Женя не чувствовала ног, а кобыла всё неслась вперёд, гонимая инстинктами: спрятаться, спастись, сбежать. Её острые, заточенные каменистой почвой копыта били девушку по лицу, рукам, спине, рёбрам, ломая кости, пока та вовсе не перестала бороться… Жан бы пристрелил эту клячу, собственными руками содрал бы шкуру. Но нужно было добраться до основного строя, до Эрена и команды — они отступали. Вновь повержены, вновь разбиты и вынуждены собирать себя по кусочкам. Это происходило снова. Он снова терял друга. Но на этот раз мог спасти, мог удержать над пропастью, но не успел. Чувство вины булькало внутри застоявшейся водой и желчная рвота подступала к горлу. «Не успел» — теперь как клеймо. — Кирштайн, она умерла. Юноша вцепился в руку Евгении мёртвой хваткой, надеясь нащупать слабый пульс. Хоть какой-то, мать его, признак жизни. Но было глухо. Женя лежала среди сочной, зеленеющей травы и крохотных диких ирисов, которые словно обступили её бледное, худое тельце. Злорадный солнечный свет путался в потускневших белёсых волосах, слипшихся от густой бордовой крови; некогда красивое лицо впало и посерело, а на пальцах недоставало ногтей. Она зарывалась ими в землю, чтобы выбраться из смертоносной ловушки. И наверняка кричала, но Жан не слышал — в тот момент для него весь мир сжался до единственной маленький точки. — Жан, мне очень жаль, но её нужно отнести к остальным… Остальным… Да, к остальным — в телегу с горой трупов, укутанных в крылатые плащи. К тем, с кем придётся проститься навсегда, чтобы продолжить сражаться. Но Жан не знал, сможет ли. — Жан, что ты де?.. — Жан! Он сдавил хрупкие плечи в объятьях. Ведь он так и не сказал!.. Словно сквозь плотную вуаль перед ним мельтешили лица: Армина, Райнера, Саши… Микасы. Что-то внутри с треском надорвалось — образ Микасы вдруг превратился в лицо Новицкой. Живой и невредимой. Такой, какой он её запомнил перед этой злосчастной вылазкой — с разбитой губой и искрящимися глазами. И она улыбалась так широко, так честно, что ссадину нещадно жгло. И за улыбкой этой было что-то ещё. Прощание. Расцепив цепкое кольцо рук, Жан позволил товарищам оттащить его в сторону, но прежде, чем Женю успели унести, он сдавленно попросил: — Не закрывайте ей глаза. Она… боится темноты.***
Синие цветы заполонили весь овраг: они колыхались на ветру, как волны далёкого и неизведанного моря. Моря, которого он никогда не видел и в глубине души боялся, что уже не увидит. Жан потянулся, и травинки тихо зашептались, зашелестели под Крыльями свободы на его спине. Запах ирисов дурманил и кружил голову. — Иногда я думаю, что море — отражение неба. Женя лежала поодаль, но едва ли он мог разглядеть её за густой, сверкающей от утренней росы муравой. Но он знал — она рядом. Всегда рядом, плечом к плечу. — От Армина заразилась? — с нескрываемой усмешкой в голосе бросил парень. — Неизвестно, может, моря этого и в помине не существует. Женя промолчала. Её ловкая, тонкая рука бесшумной змеёй скользнула в траву и крепко ущипнула Кирштайна за кончик уха. Однако этот жест не показался ему неприятным — скорее, отдавал где-то внутри блаженным тёплом, таким знакомым с детства. Тогда, когда мир был простым и понятным, где не было смерти, поджидающей за углом. Сейчас же их жизнь напоминала бег по лезвию клинка, где нет места смирению, слабоволию, где нет безопасности. Но они нашли её в друг друге. Два человека, совершенно непохожих и одновременно с тем таких родных и близких. — Море есть. — Поживём — увидим, — Жан осёкся. Поживём… Выживем, скорее. Девушка приподнялась на локтях, и её пшеничные волосы блеснули в неярком свете солнца, что пробивался к низовьям сквозь раскидистые кроны деревьев; лучи веснушками зарябили на её обветренных щеках, и Жана вдруг ножом полоснуло в груди, а имя призраком осело на губах. — Ты тоже о нём подумал? — спросила Женя и взгляд её стал каким-то затравленным и смертельно усталым. — Я каждый день о нём думаю… Что было бы, если бы Марко не погиб? Что было бы, успей она признаться, что влюбилась в него до беспамятства, как только увидела? Как же это глупо — любовь с первого взгляда! Евгения никогда в неё не верила, но Марко даже рот не успел открыть, как она зарделась от смущения. Вот так просто — без лишних домыслов. Она пыталась, правда пыталась анализировать то, что она чувствует, но ответов нигде не находила. Сможет ли она его теперь отпустить? Любить того, кого больше нет — настоящая пытка. — Если бы я только пошла с ним, если бы… — Ты тоже могла погибнуть, — Жан невидяще смотрел на пятнышко белого света в прорехе меж дрожащей листвы, поджав губы. Его не покидало стойкое ощущение, что они возвращались к этому разговору с завидной периодичностью, вот только сейчас сердце сжималось от осознания: тогда бы он остался один. Женя не лежала бы с ним рядом в тени высокой травы, не трещала бы без умолку о всякой чепухе и о том, как Саша, потеряв всякий стыд, вновь стырила её чёрствую булочку за завтраком. Новицкая вообще много спускала Браус с рук. Одному Богу известно, как она, щедрая и добрая душа, не теряла самообладания, завидев её пытливые ручонки на своей половине стола. Казалось, что у Жени есть особенный дар — подбирать ключи к душе каждого. Она понимала, почему Саша такая, какая она есть, и прощала её заскоки; читала Жана, как книгу; видела то, что другие не видели. И была готова на всё ради них — даже ради Имир, с которой собачилась все три года в Кадетском корпусе. Однако Кирштайн давно понял: когда дело касалось Марко, Женя была готова броситься в бездну. И этим она до одури была похожа на Микасу. — Пусть, — твёрдо заявила девушка и на негнущихся ногах поднялась с земли. Жан зарылся длинными пальцами в колючие русые волосы; голова тяжёлой гирей повисла на шее. Слова её бередили в нём ещё свежие раны, а перед глазами вновь и вновь вспыхивал костёр — длинные языки пламени забрали их друга, унесли в беззвёздное небо, оставив лишь пепел. — Хватит, — сжав зубы, казалось, до скрежета, Жан буравил взглядом землю под своими ногами. — Мозги кипят. Женя натянула на продрогшие мокрые лодыжки армейские сапоги. Жан выглядел маленьким, запуганным ребёнком. То, что он так упорно скрывал, норовило вырваться наружу, и парень был рад, что Новицкая не может видеть его лица, не может прочитать, как ему страшно и неловко перед ней и Марко. Как злые слёзы выступают в уголках глаз. — Ты… Хватит говорить так, будто готова отдать свою жизнь в любой момент. Будто она ничего для тебя не значит, — он сглотнул липкий комок в горле, — Значит. Для меня значит, дура. Если тебе не плевать хотя бы на меня, не говори так больше. Пожалуйста. Откинув косы за спину, Новицкая опустилась рядом с ним на колени. Юноша не поднял головы, но она заставила его это сделать: настойчиво вцепилась ногтями в его подбородок и вздёрнула на себя. Их глаза встретились, и Жан увидел в них отражение своей обречённости. — Прости, Жан, — Женя обхватила своими горячими ладонями его щёки. — Прости меня, дуру… Ветер стих. Они сидели рядом, и Жан вдруг подумал, что в её глазах плещется глубокое ирисовое море. Оно шумело, оно звало…Жан, просыпайся. Жан, слышишь меня?
Новицкая мягко потрясла друга за плечо. Тень тревожности на его лице развеялась вместе с тонкой морщинкой меж хмурых бровей, стоило Жене провести по ней большим пальцем: мозолистым, стёртым от рукоятки клинков. — Долго спать собрался, а, Кирштайн? А кто железную дорогу возделывать будет? Без тебя мы как без рук! Жан распахнул веки: над ним склонилась Женя. Всё та же Женя: косы убраны в аляповатый пучок на затылке, капельки пота стекают по шее к ложбинке между грудей. Она ехидно ухмыльнулась, потирая обмотанные белыми бинтами запястья. Оглядевшись, он понял, что сидит у колеса телеги, а рядом покоится ящик с инструментами и опустошенная бутылка воды. Должно быть, его сморил жар... — Решил от работы отлынивать? — снова задала вопрос Новицкая. Его потерянный вид, судя по всему, Женю откровенно забавлял. — Женя… Жан взял девушку за руку, провел сухими ладонями по предплечью. Живая. Венка пульсирует под смуглой от солнцепёка кожей. Юноша потянул её на себя и почувствовал, как та навалилась сверху, что-то ворча себе под нос. Видите ли, от него потом разит за милю… Жан мог бы возразить, колко намекнуть, что она сама не цветами благоухает, однако единственное, чего он хочет сейчас — это обнять Женю так крепко, чтобы ощутить каждой клеточкой тела её мерное дыхание.