Тербийели

Эда хочет на себе это платье. Пышная розовая покрытая сеткой ткань перехватывается ремнем, и высокие ковбойские сапоги дополняют ее дерзкий образ. Что-то вроде молчаливого протеста этим белым и невинным свадебным платьям с их закоренелой традиционностью. Что-то, что за километр будет отличать ее от других. Отвратительно. Отвратительно понимать, что человек, которого она представляет рядом с собой в зеркальном отражении, априори рядом быть не может. Будет кто-то другой, но самое страшное (боже, боже), что никого другого она рядом не видит. Не может. Это могла быть другая, красивая история, в которой они бы встретились где-нибудь в старшей школе, она бы украла его сердце и хранила бы в своих ладонях всю жизнь. Селин бы не было, контракта тоже. Эти мечты — они причиняют боль. Она разливается по венам, зовёт себя тоской и безнадежностью, ломает внутри все самое светлое. Эда хочет таблетку от любви. Не важно, как долго будет длиться курс лечения, какие будут побочные эффекты — любовь к Серкану уничтожает ее медленно, показывая все оттенки боли.  — Эда? Серкан. Его голос она бы различила под толщей воды, за криками умирающих, за тысячу миль. Не поворачивается, платье развевается под мягкий осенний ветер, Серкан позади. Не дышит. Стоит, смотрит на то, как цветочная фея эфемерна рядом, думает, как в этом пропитанном грязью мире можно было остаться ребенком. Скоро ее в его жизни не будет, это ведь здорово, да? То есть, она не будет с утра портить настроение, выводить из себя, не будет этой зависимости от ее улыбки и шелковых волос. Ярость вскипает, когда она радуется этому. Он в нее, в Эду, влюблен. Такая невесомая. Они бы красиво смотрелись перед алтарем: она в этом платье, а он в каком-нибудь из своих строгих костюмов-троек. Это звучит так естественно, что можно ощупать слова и проникнуться их теплом. Только сначало нужно разобраться в чувствах. А чувства у него, как ему кажется, неразделенные.