Я так много лет использовала тьму, чтобы почувствовать
Семь недель. Тысяча сто семьдесят девять часов. Сорок девять дней. Вот как долго она была беременна, плюс-минус. Она помнит это семь недель назад. Сразу после того, как все дела с Стоунвуллом были завершены, Джаг пригласил её на ужин в Мидвейл, в место, находящееся далеко за пределами их зоны комфорта, причем разными способами. Они сидели рядом друг с другом, положив руку ей на бедро, хихикали над нелепыми псевдофранцузскими именами и зарабатывали взгляды как от официантов, так и от других посетителей. Это был редкий момент, когда им позволяли просто быть молодыми и беззаботными, красть еду друг у друга и получать легкие шлепки за это. (Ты не возьмешь у мужчины странную радужную змею, чтобы рассказывать сказки, Бетс) А потом они легли на берег реки Свитвотер, при этом едва хватало света, чтобы видеть лица друг друга, и Бетти скользнула губами по его губам, царапая мышцы его спины, когда шапочка, которую она связала ему, соскользнула с его головы.***
Семь недель спустя это кажется почти идеальным, и воспоминания только причиняют боль. Не прошло и двух недель после этого, она целует Арчи. Она превращается из девушки, глупо влюбленную в своего парня, в просто глупую, одним поцелуем. А теперь она на втором месяце беременности, учится в колледже и одна.***
Ну не одна. Она живет с Шерил и Тони, что… интересно. Она полагает, что они слишком привыкли жить с малышами («Кто это разрешил?», задается вопросом Бетти). Так что, возможно, их прогулки по дому на цыпочках, а, следовательно, и ее, — обычное дело. Но они относятся к ней невероятно деликатно, чего Бетти не ожидает от Шерил. Она создала для Бетти комнату с невероятной нежностью, наполненную оттенками розового, с красивой кроватью из красного дерева и старинным туалетным столиком. Поверх прикроватной тумбочки она разместила фотографии всех самых близких к Бетти людей, и Бетти находит фотографию, от которой у нее сердце начинает бешено биться. Это возвращение домой. Она вспоминает, как снова посмотрела на Шерил и увидела, что ее лицо почти соответствует ее волосам. -Ты можешь избавиться от этого, — бормочет ее кузина очень не по манере Ше6рил. — Но я просто подумала… ты была так счастлива так долго… может быть, когда-нибудь это будет просто хорошее воспоминание. Шерил, кажется, не ожидает объятий и все еще не привыкла к объятиям, но с нетерпением обнимает Бетти как коала. Она начинает понимать, насколько искренне заботится ее кузина, даже если это иногда неуместно.***
Они ведут себя так, как будто ожидают, что она разобьется в любой момент, но Бетти была свидетельницей почти смерти своего парня, но не сломалась. Она застрелила отца и не плакала. Она полагает, что, возможно, в этот момент ее слезные протоки слишком горды, чтобы разорваться из-за чего-то столь же мелкого, как незапланированная беременность. О ее беременности знают два человека, и они будут единственными. Бетти вкладывает деньги в свободную одежду, в отличие от укороченных свитеров и узких мини-юбок, которые она не понимает, как ей удавалось никогда не носить так4ую одежду. Она собирает свои книги в сентябре в струящейся тунике, и о дочери Черного Капюшона никто не шепчет. Здесь она просто студентка и чувствует себя почти нормально. Выбор времени для этой беременности оказался на удивление удачным. Она должна была родить примерно в конце мая, говорит ей врач, и к этому моменту она будет сдавать экзамены на первом курсе. Судя по всему, ее новые профессора видят перед собой напуганную и одинокую первокурсницу и уверяют ее, что они что-нибудь придумают, если она сдаст экзамены. И тогда ее второй год закончится, только воспоминания. Она будет учиться в университете, и ее ребенок останется воспоминанием о жизни в каком-то бостонском особняке, может быть, далеко от нее, а отец никогда о них не знал.***
Она ищет его за каждым углом. Каждая прогулка в парке, каждый ресторан, каждый магазин. Она знает, что он в том же городе. Тони и Шерил мало рассказывают ей о нем, но она знает, что он в Нью Йорке, он выбрался из Ривердейла, и она невероятно гордится и всегда будет гордиться им. Спустя всего несколько месяцев ее основные симптомы, кажется, остаются двумя самыми неприятными. А именно тошнота и рвота. И тот, кто назвал это утренним недомоганием, совершенно очевидно, никогда не был беременным, потому что это было более обычное состояние, в течение всего дня. Скоро начало занятий и ей бы очень хотелось, чтобы ее рвало во время всех уроков. Но, как это было общей темой, ей не приходилось выбирать свою судьбу. Она попробовала это однажды, и это все испортило.***
То, что она действительно понимает, так это то, что поцелуй было первое, что она когда-либо скрывала от Джага. Он был больше, чем ее парень, он был ее лучшим другом, ее партнером по расследованию, ее самым большим сторонником. Никогда не было ничего такого, что она не могла бы сказать Джагу. Нет ничего, в чем бы он ее не поддерживал. Какая бы чертовщина ни происходила за последние три года, Джаг всегда был рядом, поэтому она никогда не была одна, даже когда одиночество было самое большое, что она чувствовала. А потом она поцеловала Арчи, и он исчез. Почти иронично, что ее так много раз бросали, но Джаг всегда заставлял ее чувствовать себя любимой, поддерживаемой, видимой. Теперь она чувствует себя невидимой.***
Это более сильное чувство, чем она когда-либо испытывала, будучи беременной. Есть что-то слегка невероятное в том, чтобы вырастить человека, наполовину ее, наполовину Джага. На данный момент это чувство ужасно. Бетти полагает, что ей следовало разработать более эффективные механизмы преодоления трудностей за последние три года, которые были очень травматичны, потому что весь ее комфорт, кажется, заключен в Джагхеде. Однажды она мечтает о том времени после карантина, когда Джагу впервые разрешили вернуться в Ривердейл, и как он немедленно обнял ее и спал в ее постели следующие три недели. Что-то в его пробуждении от его темных волос, растрепанных на ее розовых подушках, слегка приоткрытого рта, стало для Бетти таким естественным утешением, и в первый день, когда он снова спал в трейлере, по ее оценке, она могла проспать, возможно, всего три часа. Теперь она навсегда одна. По крайней мере, шестьдесят раз ее палец нависает над контактом Вероники на ее телефоне, и фотография контакта выскакивает, как будто она издевается над ней. Руки Вероники обвивают ее талию сзади, ее подбородок лежит на плече Бетти, они обе ярко улыбаются в камеру. Одна одна одна одна ты сделала это. Бетти считает, что беременные эмоциональные люди не отличаются своей координацией. Так что, прежде чем она осознает это, телефон вываливается из ее руки, и ее сердце почти останавливается, когда она слышит свою лучшую подругу на другом конце линии. — Привет? Кто это? Конечно. Конечно, она удалила номер Бетти. Наверное, все их фото тоже. Твоя вина твоя вина твоя вина твоя вина. Она совсем не чувствует, что контролирует свое тело, но слово выскальзывает наружу. — Ви? Пауза, и на долю секунды Бетти осмеливается надеяться. Она представляет, если бы мир был так добр к ней, хоть на секунду, она могла бы лежать на диване своей лучшей подруги, положив голову на колени Веронике, пить мимозу, смеяться и плакать. И все будет хорошо, потому что она не будет одна. Вещи больше не изменились бы. Гудок сброса вызова — это то, что возвращает ее к реальности и заставляет в конце концов слезы.***
Спустя два часа нескончаемых слез Бетти просто хочет своих родителей. Она хочет снова быть ребенком, теплым и безопасным, без монстров, без серийных убийц, только с ее теплой кроватью, запахом духов ее матери и сильными руками отца, обнимающими ее. Но вот в чем дело. Все счастливые воспоминания Бетти о ее отце испорчены. С того дня, как он впустил ее в свой гараж, чтобы наконец позволить ей починить вместе с ним мотор их старого универсала. К теплу его руки, лежащей на ее руке, когда они включали мотор в машине, к мягкости его улыбки и мягкости его голоса, говорящего ей: — У тебя выходит, тыквочка. Долгие обеды и перешептывания «не говори маме, детка». Ярмарочные дни в парке Пикенса. Долго едет домой, притворяясь спящей, чтобы ее отнесли в постель, там тепло и безопасно. Те же руки убивали людей. Это же лицо уловило последние слова невинных. Каждое воспоминание о ее детстве испорчено навсегда. Отец Бетти напал на нее. Он пытался покончить с собой. А теперь он мертв. У нее нет отца, и это не должно быть так больно. Дверь со скрипом открывается, и Бетти привыкла к сюрпризам, но ни в одной вселенной она не ожидала, что Ф.П. Джонс проскользнет в ее комнату и мягко сядет на край ее кровати. — Привет, детка. Его голос хрипит, но в ней должны присутствовать некоторые из инстинктов совершенства Куперов, потому что она поспешно вытирает глаза и садится. — Мистер Джонс. Я не… знала, что Вы здесь. Она пытается поправить рубашку на животе, но он нежно кладет свою руку на ее. — Полегче, Бетти. Все нормально. Я знаю. Он знал? Он проводит большим пальцем по тыльной стороне ее руки. — Тони сказала мне. Она позвонила мне. — Тони. Она всегда была более проницательной, чем казалось. Бетти уверена, что он слышит, как ее сердце стучит по ее грудной клетке. — Мистер Джонс, это не… — Все в порядке, Бетти. Я никому не сказал. — Никому — слова выходят шепотом. — Ни души. И я не буду. Я не буду. Она не заслуживает этого. Ни в каком мире она этого не заслуживает. Она ищет на его лице любые признаки того, что он пытается ее обмануть, но находит только мягкие карие глаза, наполненные сочувствием. — Но Вы… Он сказал, что не скажет ему. Но он предлагает Бетти поддержку. Он предлагает нести ее собственный секрет, держать его подальше от ее матери, его сына и всех остальных. Бетти не смеет поверить, что кто-то так поступит. Ф.П. держит ее руку, честно смотря ей в глаза. — Это страшное время, детка. Я знаю. А люди… делают ошибки. Бог знает, что я сделал. Но независимо от обстоятельств, ты не должна оставаться одна во время этого. Гормоны при беременности — это чертовски ужасно, потому что Бетти умела сдерживать слезы. Не сейчас. Теперь отец ее бывшего парня открывает свои объятия, и Бетти без колебаний бросается в них. Его руки сжимаются вокруг нее, и Бетти становится тепло. На мгновение она чувствует себя в безопасности. Пальцы Ф.П. гладят ее по волосам, он шепчет, что никому не скажет, что он будет здесь, что с ней все будет в порядке, и Бетти ломается. Кажется, что ее слезные протоки сломаны, потому что она почти не понимает, сколько жидкости существует в ней. Для Бетти это суровый момент, момент, когда она позволяет своему разуму стать пустым и просто сосредоточиться на ощущении рук, обнимающих ее, пальцах, гладящих ее волосы, и голосе, успокаивающем ее, зная, что она сделала. Он уходит через два часа, снова пообещав, что никому не расскажет, и что — Я здесь, дорогая. Что бы тебе ни понадобилось, я здесь. Она слабо улыбается, как надеется, выражая благодарность Тони, и она чуть-чуть менее одинока.***
Иногда она позволяет себе представить, каково было бы видеть его здесь. — Нет, Бетти. Я нечасто отказываюсь, но я категорически отказываюсь позволять нашему ребенку слушать Тейлор Свифт. — Они не вспомнят! — Но я буду знать. Я всегда буду знать, что крошечные развивающиеся ушки нашего ребенка были испорчены оловянными махинациями принцессы, созданной Диснеем, не имеющей вокального диапазона. Он растирал ей ноги, держал ее волосы назад, он получал все, что она просила. И дело в том, что он был бы здесь. Она знала это раньше, она знает это сейчас. Ей нужно только сказать ему, и он будет здесь немедленно. Какая-то очень сломанная часть ее просто хочет верить, что он все еще любит ее, но Джаг — лучший человек, которого она знает. Даже сейчас, если бы он был ей нужен, он был бы здесь. А это его ребенок. Она скрывает это от него и заставляет его отца лгать ему и всем остальным. Она начинает понимать, что всегда будет чувствовать, что предает всех вокруг себя, но снова предать Джага — это чувство, которое ее разъедает. Он не заслуживает ничего, кроме самого лучшего. Это не она, но он этого хочет и заслуживает. Она просто пытается убедиться, что он это поймет.***
Она находит агентство через обзоры на Yelp*, которые кажутся ей безумными, но она заставляет себя не думать об этом. Агент по усыновлению добрая. Она старше, с коротко подстриженными белыми волосами и в строгом костюме, который противоречит ее добрым глазам. Она представляется как Энн и дает Бетти коробку из-под салфеток и пригоршню мини-конфет, нежно улыбаясь, когда Бетти съедает их так, что это возмутило Элис Купера. Она дает Бетти документы, уверяет, что она поступает правильно. Она задает основные вопросы, как далеко она продвинулась, как она узнала о них (Бетти не учитывает аспект Yelp) и как она себя чувствует. — Я должна спросить, что заставило Вас выбрать усыновление, Бетти. Вам комфортно об этом говорить? Глядя вниз, Бетти внезапно находит применение тканям, которые она прежде пыталась вернуть. — Я не готова. Не знаю, буду ли когда-нибудь готова. И… я не могу ввести ребенка в свою жизнь. — Не могли бы Вы сказать мне, почему? Она просматривает это в самых простых деталях. Она одна, она учится в колледже, она скрыла беременность от всех, кроме трех человек. Она родом из города, наполненного убийствами, культами, заброшенностью и серийными убийцами. Жизнь в Ривердейле практически не изменилась за пределами Ривердейла. Это казалось очень специфическим пузырем, который могли понять только жители самого проклятого города. Забавно, что даже несмотря на самые скудные подробности последних нескольких лет жизни, Энн по-прежнему рекомендует ей терапию. — Это не осуждение, Бетти. Это не значит, что я не думаю, что Вы поступаете правильно. Я просто думаю, что с кем-то поговорить в такое время будет только на пользу. Бетти хотела бы, чтобы она могла в это поверить. Энн спрашивает об отце. Бетти говорит ей только, что он не знает, и она не уверена, что когда-нибудь сможет ему сказать. Она пишет свое имя на строчке, говоря, что намеревается отказаться от ребенка (ее и Джага) сразу после рождения, и почти не чувствует этого. Но после того, как она уходит с приема, с сумкой, полной юридических документов, она быстро проводит пальцами по животу, и через нее проходит что-то, чего она не понимает.***
Эти две вещи происходят в один и тот же день, и она совершенно уверена, что именно это происходит. Приходит посылка, большая, от матери. Она смотрит на нее, как на бомбу, но осторожно открывает ее. Она уверена, что читала о том, что чрезмерный плач является признаком беременности, потому что слезы начинаются мгновенно. Это должен был быть его выпускной подарок. Она потратила на это больше, чем хотела признаться, но он того стоил. Она гордилась им, верила в него и хотела показать ему это. Ничего из этого не изменилось, когда все остальное изменилось. Она осторожно вынимает книгу из коробки и проводит пальцами по кожаному корешку книги, затем скользит пальцами к гравюре. J Jones. Для его романа. Она знала, что тот, который он напишет, станет бестселлером. Она всегда представляла, как редактирует его работу, когда он заканчивает, держа его за руку, когда приходит письмо с одобрением от издателя, но теперь все было по-другому. Она отходит к стене и чувствует, как у нее перехватывает дыхание от надписи в начале. Я люблю тебя. Би. А потом. Ее живот трепещет, как крылья бабочки. Она на мгновение думает, что это эмоции, нервы, но это не так. Ребенок шевелится, она это чувствует. Он шевелится из-за книги. Это настолько круто, что у нее на глазах выступают слезы. Его ребенок уже так похож на него, а он, возможно, никогда не узнает о нем. Именно в этот момент она решает. Книга помещается в ее сумку, и дверь за ней закрывается.***
Другое дело — искать его намеренно. В городе с восьмимиллионным населением она ищет одного. Во время прогулки ей приходит в голову, что человек, которого она считает лучшим в мире, теперь для нее незнакомец. Она не знает, где он, чем занимается, как проводит время. С кем он проводит время. Эта мысль камнем падает ей в живот. Может, он с кем-то проводит время. Бетти глубоко вздыхает и проглатывает узел размером с Техас в горле. Теперь это не имело значения. Она его увидит. Это все, что имело значение. Она снова чувствует дрожь, и на этот раз улыбается.***
Оглядываясь назад, она легко находит его. Он всегда был человеком привычки. И, может быть, она до сих пор говорит на языке Джагхеда Джонса. Достаточно легко убедить охранника библиотеки Нью Йоркского университета в том, что она студентка и знает, куда идти. В отделе классической литературы библиотеки есть несколько крошечных кабинетов. Она тихонько ступает по закрытым дверям, всматриваясь в крошечные стеклянные пластинки в учеников, склонившихся над своими учебниками. Ее сердце колотится, и она сгибает пальцы, пытаясь убрать ногти с ладоней. Это предпоследняя кабинка. В нем двое людей, и у одного темные волосы, которые падают ему на лицо. На нем нет шапки. Это зрелище скользит между ее ребер, как нож. А затем она замечает девушку рядом с ним. Она хорошенькая. Ее глаза блестят и безрадостны. Он кладет руку ей на плечо и улыбается.***
Позыв к рвоте проникает в ее горло, но на этот раз это не имеет ничего общего с беременностью. Она делает то, для чего пришла сюда. Она рада, что позже принесла ручку. Она сдвигает книгу вниз и бежит, и безумное трепетание в ее животе — единственное, что заставляет ее чувствовать себя хоть сколько-нибудь живой.***
(Он увидит книгу, когда сделает перерыв через сорок минут, а когда он откроет переднюю обложку, страница вывалится, и от наспех нацарапанных слов у него остановится сердце. Ты будешь создавать удивительные вещи, Джагхед Джонс. Я хочу, чтобы ты знал, я люблю тебя. Я никогда не перестану любить тебя. Мне жаль. Би.)Вы когда-нибудь были далеко от дома? Так испугался, что тебе пришлось бродить И теперь ты избит и устал Никто не может назваться другом