Иммунизированный

В час дня они всё-таки доезжают до какого-то города. Тише, чем здесь, возможно, было только в лесу — по пути, как это обычно было на выезде из Северного района, им не встретилась ни одна живая душа. Не было сирен, не сновали по центральным улицам полицейские, мимо за всё это время на велосипеде не проехал ни один курьер. Так Ло догадался, что город был на границе с Мариджоа, и стоит проехать чуточку дальше, они наткнутся на силовиков. Росинант закуривает последнюю сигарету и грустно смотрит на абсолютно пустой торговый центр. Он оставляет машину прямо около входа, делает знак рукой, мол, встретимся на этом самом месте, и скрывается в направлении здания бывшего супермаркета. Скорее всего, пошёл искать сигареты. Ло разминает ноги, поднимаясь по застывшему эскалатору на второй этаж, Дофламинго молча следует позади, как тень. Было бы неплохо найти пуховик потеплее — ночью температура стала опускаться до минус пятнадцати. Пять дней назад начал валить первый снег, дорога ухудшилась — может быть, имело смысл готовиться к ранней зиме, если с Мариджоа ничего не получится. Зачем вообще нужна была остановка тогда, когда цель так близко? В помещениях торгового центра холодно, как на улице, всюду валяются листья и мусор, через разбитые окна проникает тусклый серый свет. Настолько унылую картину Ло не приходилось видеть ни в одном городе, где они останавливались. Представить только, в нескольких десятках километров отсюда находится кусок земли, не тронутый вирусом, а Донкихотами, похоже, руководят сентиментальные чувства — если всё получится, обратно дороги не будет. Иначе объяснить эту остановку нельзя. Ло поднимается на этаж выше, чтобы проверить, уцелело ли что-нибудь. Если город действительно пуст, то должны были остаться хоть какие-нибудь тряпки на складе. По дороге не встретилось не одного трупа — редкая удача для покинутых всеми общественных зданий в таких умирающих мегаполисах. Плотно запертую стеклянную дверь бывшего магазина верхней одежды, судя по вывеске, он разбивает найденным неподалёку огнетушителем. Пробирается через небольшой проход с острыми краями, задевает рукав пальто; Дофламинго все так же следует рядом, ни о чём ни спрашивая, хотя, скорее всего, со стороны это смотрелось очень дико. Отовсюду своими пустыми глазами смотрят голые женские манекены. — Удивительно, что здесь ничего не украли, — действительно, одежда из настоящего меха обнаружилась на складе. Через открытое окно в здание проникли птицы, и здесь они заполонили все пространства под потолком, по полу нужно было ступать аккуратно, но темные складские помещения, кажется, были не тронуты. Пока пуховиков Ло не видел и продолжал вскрывать пыльные пластиковые чехлы. — Военное положение обьявили в этом городе летом, да и мех — отличный пылесборник, учитывая то, что вирус передаётся воздушно-пылевым путём, — Дофламинго накидывает ему на плечи белую песцовую шубу, поворачивает к зеркалу, в котором ничерта не видно из-за грязи. — Тебе очень идёт. — Она женская. — Никто тебя не осудит, — смеётся мужчина и запускает руку под толстовку, прикладывает к сердцу огромную ладонь, словно определяет сердечный толчок. Он чувствует, что пальпируемое сердце начинает стучать неритмично, с огромной скоростью. Всё это пошло отражается в зеркале в полный рост. Дофламинго опрокидывает Ло на стол для сортировки прямо в этой пыльной белой шубе, целует в шею (если укусы можно считать поцелуями), снимает верхнюю часть одежды. У него, кажется, трясутся руки, это видно даже в темноте, движения рваные и ощущение, что только тронь — ударит током, как оголенный провод. Ло замирает и перестаёт дышать. Голой кожи касается морозный воздух, она покрывается мурашками, приходится тут же заворачиваться в эту дурацкую меховую тряпку, чтобы не начать стучать зубами от холода. Он тянется к подбородку Донкихота, от которого приятно пахнет чем-то сладким, осторожно целует в уголок губ. Внутри кишки по ощущениям скручиваются в неприятный тугой клубок, непонятно, от волнения или от холода. — Они смотрят, — Ло указывает на манекены, расставленных как попало по всей площади. — Зрители, — Дофламинго углубляет поцелуй настолько, насколько это возможно, считает языком зубы и отстраняться не намерен — его партнёр уже задыхается. Стоило им только остаться наедине, как и предполагал Ло, у старшего Донкихота снесло крышу. Всё с Дофламинго было ожидаемым и тем не менее пугающим настолько, словно идёшь по лезвию ножа. Как бы ты не пытался перехватить инициативу, получилось крайней плохо. Возможно, это нормальное поведение для человека, который долгие годы провёл в изоляции. От этой мысли стало мерзко, Ло задушил её в самом корне, чтобы не сбить настрой. Получалось посредственно — либидо после всех колёс, которыми он пичкал себя больше года, в период затяжной депрессии, кажется, было поломанным и зависело от каждой мимолетной мысли. И ещё этот ебучий холод, который особенно чувствовался на участках кожи, на которых оставались мокрые полоски из слюны. Парень запускает пальцы в короткие белые волосы, тянет их в области затылка. Это должно быть приятно, но Дофламинго только стряхивает руку и в отместку ставит метку на груди. На том самом месте, где написано — не реанимировать. Ло не кричит, хотя больно. А смысл — его все равно не услышат. — Просто представь, что мы последние люди на Земле, — мужчина стягивает с себя дурацкое красное пальто, ему, возможно, становится жарко. Бывший медбрат садится так, как ему удобно, притягивает его к себе обратно, ногой упирается в пах — чувствует возбуждение и сглатывает вязкую слюну. Во рту ощущается чужой вкус. — И Росинант. — И Росинант, — нехотя подтверждает тот. Тыльной стороной ладони проверяет температуру. — Тебе точно нормально? Мёрзнешь же. — Нормально. Давай быстрее, — дыхание сбивается. Ло тянется ближе, чтобы согреться, помогает, нет, скорее мешает расстегнуть пуговицы рубашки. Ему хочется, чтобы это поскорее закончилось, пока не сбилось возбуждение, зацепившись за какую-нибудь дурацкую мысль о личном кладбище или наблюдающих за ними безглазых манекенах, чтобы потом заново раз за разом отматывать воспоминания в начало. Дофламинго, его пациент №86, сейчас переспит с ним, потому что он привлекательный внешне и интересный собеседник, а не потому, что он последний человек на Земле, не считая безмозглого брата. Наверное. Ему страшно посмотреть на соски — те горят так, словно над ними держат зажигалку. Он тянется за поцелуем ещё и ещё. Возможно, будь они последними людьми на Земле, это было бы важнее. Ло садится сверху, придавливает раскрытой ладонью грудь любовника, а второй приподнимает резинку трусов и поглаживает напряженный член. Холодные пальцы Ло двигаются в слишком медленном темпе, так, как он привык удовлетворять себя. От этой мысли Донкихот возбуждается ещё сильнее. Ему нравится, что рука с татуировками «смерть» на пальцах уверенно прижимает его к низкому столу. — Почему не реанимировать? — Дофламинго смотрит на него снизу вверх и сглатывает так, что массивный кадык приподнимается в пространстве. Он пальцами оставляет следы на заднице, надавливает на сфинктер и получает удар локтем прямо поперёк грудины. Смеётся, ублюдок. — Прекрати, — Ло серьёзен. Он сжимает зубы, чтобы не стучать ими от холода, и когда настойчивость Донкихота переходит все границы, начинает кричать, — Да хватит, я сказал! Ты человеческий язык понимаешь? Ло чувствует тепло от разлившейся в ладонь спермы. Он смотрит в щель под очками и все равно не видит глаз — веки прикрыты. В каком-то дурацком порыве царапает кожу на животе, но не добивается никакой реакции. Через несколько минут, отойдя от оргазма, Дофламинго перекидывает парня на себя, окончательно освобождает его от джинс и берётся делать минет. — Так почему нельзя реанимировать? — спрашивает, прежде чем взять в рот полностью. Ло зажимает рот ладонью, чтобы позорно не застонать от новых ощущений. Не так представлялся ему первый секс, но, похоже, в такое тяжёлое для человечества время и это было неплохим вариантом. Он пытается отпрянуть, но его подхватывают за бёдра ближе. Доффи стоит на коленях и снова смотрит на него снизу вверх, словно проверяет реакцию. — Как-нибудь проведу тебя в реанимацию, посмотришь, почему, — только и получается выдавить. Голос переходит на хрип. Главное, не начать думать в этом направлении. Такая себе тема для разговора во время секса. — Доктор, Вам сейчас так не хватает белого халата… — Заткнись, — он прижимает голову Донкихота ближе и с непривычки кончает в рот. Тот часть сглатывает, оставшееся сплёвывает и слышать не хочет сбивчивые извинения — всё ещё наблюдает за дезориентированным выражением лица и довольно смеётся, настаивает на продолжении, шепча всякие пошлости прямо в ухо. Ло окончательно пробирает то ли от оргазма, то ли от холода, но он, как рыба на суше, жадно глотает воздух и не может выдохнуть. Бьётся в панике в объятиях и не может сказать абсолютно ни-че-го — Дофламинго не понимает, в чем дело, и Ло, забившись, соскальзывает на пол. На это смотрят застывшие люди без лиц, и от этого становится ещё хуже — Ло жестами показывает, что ему нужен ингалятор. От холода легкие сжимаются с новой силой, как будто в душе на тебя резко обрушивается ледяная вода. На периферии зрения маячит старший Донкихот, с паникой вытряхивающий своё красное пальто в поисках бронходилятатора. Не так представлялся первый приступ бронхиальной астмы, но, похоже, в такое тяжёлое для человечества время и это было неплохим вариантом. Всю интимную атмосферу словно рукой сносит. После того, как всё более-менее приходит в норму и Ло перестаёт синеть с каждым выдохом, его поспешно одевают, укутывают в эту дурацкую шубу, которую он примерил шутки ради, и несут к машине. Дофламинго держит его словно ребёнка, говорит какие-то банальные вещи вроде «всё будет хорошо», «я рядом» и «сейчас уже поедем», но легче не становится — адреналин впервые за долгое время выделяется в таком количестве, что очень сложно просто усидеть на руках, хочется бежать куда-нибудь или как минимум разреветься, но, как и прежде, глаза остаются сухими. Цезарь был прав. Ло пропустил у себя первые признаки бронхиальной обструкции. Какой же он идиот.