Помни меня

      – Если ты запрешь меня еще раз, я убью себя.       Это первое, что говорит Баки, когда Стив возвращается спустя двое суток.       – Как знаешь, – холодно отвечает тот. – Только будь добр, подожди меня у ворот ада. Войдем вместе. Я сразу за тобой, Бак. Не сомневайся.       Баки вскакивает на ноги, разворачиваясь к нему.       – Зачем ты это делаешь? Чем я заслужил? Что вообще происходит? Какого черта мы в ГИДРЕ? Чем они промыли тебе мозги?!       Стив не отвечает. Морщится, пытаясь снять с себя тяжелое кожаное пальто. И Баки замечает, что оно и так висит на одном плече.       – Ты ранен? – спрашивает он в беспокойстве, в момент забывая всю свою злость. Помогает Стиву снять пальто, видит, что тактический костюм приспущен наполовину, обнажая плотно перевязанное плечо.       – Ничего серьезного.       – Дай я помогу.       Стив принимает его заботу будто через силу. Но все же принимает. Позволяет Баки себя раздеть. Позволяет помочь принять душ так, чтобы не замочить повязки. Сбрить щетину и переодеться в домашнее. Баки накрывает на стол остатки ужина, – ждать, пока приготовят новый, у Стива нет ни сил, ни желания. Он вообще отказывается есть, но Баки заставляет. И Стив подчиняется, понимая, что он прав. Они перекидываются шутками из прошлого. Про мелкого дохляка, которым Стив рискует остаться, если не будет есть как следует.       Напряжение немного спадает. Или Баки просто так кажется. Сам он по крайней мере оставляет все обиды на потом. Смотрит, как Стив ест, вновь погружаясь в прошлое. Или в будущее. О котором он мечтал, но которое так и не настало.       Стив встает за водой, слишком резко, забывая о ранении, и тут же морщится от боли в плече. Баки вскакивает из-за стола, чтобы помочь. Ставит перед ним стакан, целует за ухом и невесомо поглаживает края повязки, пытаясь заглушить болевые спазмы.       – А вот если бы ты позволил мне пойти с тобой… – начинает он полушутя.       – То что, Бак?       Стакан опускается на стол с опасным грохотом. Баки аккуратно забирает его у Стива из пальцев и спокойно продолжает мысль:       – Я бы не допустил, чтобы тебя ранили. Был бы самым лучшим твоим телохранителем.       Баки улыбается, заигрывая. Садится на стол рядом с ним, как любит это делать. Он шутит, но, конечно, это шутка с подтекстом. Стив вроде тоже улыбается, но в глазах у него леденящий холод. Он кладет ладонь Баки на бедро, ласково поглаживая, и говорит:       – В тебе я не сомневаюсь, родной. Но никак не могу быть уверен в себе. Я уже допустил твое падение с того поезда в Альпах. Поэтому впредь предпочитаю перестраховаться.       Стив с силой сжимает его колено, и Баки вздрагивает, обожженный его болью через это прикосновение. Но он никак не может понять, при чем здесь тот чертов поезд. Это же просто случайность. И в этом никто не виноват. Тем более Стив. Просто роковая случайность.       Не хотелось бы, чтобы подобная случайность повторилась.       Баки хмурится, смутно припоминая. Они уже говорили об этом когда-то. Про миссии. Да, Баки хотел на миссии.       Я устал сидеть в четырех стенах! Я не выношу этого, Стив!       А я не вынесу, если снова тебя потеряю!       Вот почему Стив держит его взаперти. И не взял с собой на штурм Трискелиона. Дело не в его слабости или неготовности. Дело в Стиве и его непережитых страхах. Но это же абсурд. Что же теперь запереть его на всю оставшуюся жизнь? Баки моргает, пытаясь возразить тому, прошлому Стиву. Но Стив настоящий поднимается из-за стола и мягко закрывает ему рот ладонью.       – Этот спор больше не имеет смысла, Бак. Все. Миссий больше не будет. Битвы окончены. Мы взяли Трискелион. Мирная жизнь, которую ты так хотел, уже близко.       Полностью безопасный мир.       Баки сглатывает, отстраняясь от его ладони, и спрашивает:       – «Озарение» уже завершилось?       – Пока нет. ЩИТ успел переписать программу для геликерриеров, нужно будет восстановить. Но это займет пару недель, не больше.       Мир без войн. Насилия. Ненависти и жестокости, – отдается в памяти. – Где никто не посмотрит на другого осуждающе. Где никто не кинет в другого камень. Где не будет смертей и убийств. Не будет потерь. Все будет решаться мирно, за столом переговоров. Станут не нужны супергерои и суперсолдаты, и нас с тобой спишут за ненужностью. Мы купим маленькую квартирку в Бруклине и заживем так, как всегда мечтали.       Баки вспоминает. Вспоминает, что Стив говорил про «Озарение». Стив всегда умел убеждать, умел вести за собой, в том числе и Баки. Особенно Баки. И если «Озарение» – это мир, в котором не будут убивать, Стив будет спокоен, а Баки будет рядом с ним, то почему тогда он должен его остановить? Что в этом плохого? В идее о полностью безопасном мире?       Кто-то издевательски смеется в его голове и велит пораскинуть мозгами.       Геликерриеры… Двадцать миллионов одномоментно.       Геноцид тех, кто не вписывается. Превентивное убийство.       Представь, сколько жизней можно было бы спасти, сколько судеб… Ты только представь. И мы бы с тобой счастливо жили в Бруклине, не было бы этих семидесяти лет ужаса…       Но кто решает, кто плохой, а кто хороший? Вот ты хороший?       На основании огромного комплекса данных нашими учеными разработан алгоритм, нацеленный на выявление элементов, которые представляют угрозу мирному сосуществованию либо могут потенциально представлять такую угрозу в будущем.       Невозможно знать наперед. Невозможно прочитать человека наперед.       Красивая религиозная сказка, которая разбивается о действительность. Блудный сын снова уйдет. Предатель снова предаст. Дикий зверь будет смотреть в лес и рано или поздно, но укусит приласкавшую его руку.       На этом хриплый голос его внутреннего «я» вдруг стыдливо замолкает. Будто здесь нечего возразить. Но Баки помнит, что возразил что-то. Что-то не укладывалось в эту схему, когда они говорили со Стивом в прошлый раз. Но теперь… Баки не помнит.       Но зато знает, что не укладывается сейчас. Сам Стив.       Баки упрямо вздергивает подбородок и натыкается на не менее упрямый взгляд выцветших до стального глаз.       – Это не твоя идея, Стив. Ты не мог додуматься до того, чтобы спасать человечество, выкосив половину. Это не ты.       Стив лишь пожимает плечами.       – Какую половину, Бак? Всего двадцать миллионов нелюдей.       – Нелюдей? – эхом повторяет Баки, не веря ушам. – Вот тебе и отсутствие дискриминации! Ты кем себя возомнил, мелкий? Богом, насылающим всемирный потоп?       Стив хмурится точно, как в детстве, когда миссис Роджерс ругала их за драки и порванную одежду. Недоволен, что его отчитывают, считая себя полностью правым.       – Морализировать легко, Бак. Но лучше выкосить двадцать миллионов маньяков одномоментно, чем позволить им убить еще больше.       – Да тебе какое дело до этого, Стив! Ты не убийца! Ты сражался всегда одним щитом! Ты не нападал первым! А теперь вдруг встал во главе геноцида! И я не морализатор! Мне откровенно плевать на эти двадцать миллионов маньяков или не маньяков! Так же, как мне всегда было плевать на свободу и справедливость для каждого! В отличие от тебя, мне никогда не хотелось спасать мир, только лужайку перед собственным домом! На мир мне плевать! Как плевать было на Красного Черепа и остатки ГИДРЫ в Европе, с которыми разобрались бы и без тебя, и без меня! Но на тебя мне не плевать! Так вот ты – Стивен Грант Роджерс – не можешь быть убийцей! Ты себе этого не простишь! И вот на это мне не плевать! Но пока, получается, что именно ты – главный маньяк из всех двадцати миллионов! И первый, кого должен уничтожить чертов алгоритм, – это ты! Если это действительно алгоритм. Ты не задумывался, что ГИДРА может использовать и тебя? Да тебя водят за нос, как ребенка! Что они тебе наговорили? Что они тебе пообещали? Это ведь не ты, Стив! Ты бы никогда на такое не пошел! Никогда! Стив! В чем твоя сделка с ГИДРОЙ? Почему ты здесь?       Баки кажется, что Стив сейчас расколется, как когда-то в детстве. Когда он упорно замалчивал имена хулиганов, разбивших ему нос, потому что не хотел, чтобы Баки вмешивался. Но Баки неизменно вытрясал из Стива ответ на вопрос: «Ну же, мелкий, кто тебя обидел?»       – Разберемся с этим вместе, – шепчет Баки ему и сейчас, притягивая к себе. Заглядывает в глаза, вкладывая в этот взгляд всю свою любовь. Если Стив что-то пообещал ГИДРЕ, увяз в этом, запутался, то, конечно, есть выход. Всегда есть выход.       Стив лишь смеется, холодно и неприятно. Гладит его щеку и вновь использует прозвище, которое Баки так ненавидит:       – Малыш, никто никому ничего не обещал. И уж тем более меня никто здесь не держит. Это не сделка, а взаимовыгодное сотрудничество. Наши с Пирсом цели совпадают.       Баки трясет головой, не веря.       – И в чем цель? Только хватит про этот безопасный мир! Тебе он не нужен такой ценой! Ты солдат, а не убийца!       Стив нависает над ним, и Баки невольно раздвигает колени, подпуская его ближе.       – Мне он нужен любой ценой, Бак. Мир, где больше никто тебя у меня не отнимет. Мир, где не потребуется скрываться в стенах военной базы под постоянной охраной, опасаясь за твою жизнь. Мир, где мы сможем вернуться в чертов Бруклин, и ни одна тварь не посмеет предъявить тебе счета за преступления Зимнего Солдата. Ни одна тварь не объявит на тебя охоту, случайно откопав парочку кодов под развалами Советов. Моих сил уже не хватило однажды, чтобы тебя защитить, – себе я больше не доверяю. Но никаких случайностей я впредь не допущу. Все двадцать миллионов чертовых случайностей я намерен уничтожить.       Баки вздрагивает и невольно пытается отстраниться – настолько чужим кажется в этот момент его лицо. Но Стив, наоборот, притягивает его к себе здоровой рукой и продолжает говорить, глядя в глаза:       – Я хочу наконец выполнить данное тебе обещание, Баки. Обещание, которое я столько раз тебе давал, но никогда всерьез не думал выполнять. Всегда считал неважным, откладывал на потом, не придавал значения. Мне было важнее спасать мир, быть героем, а остальное – потом когда-нибудь, наверное, – думал я. Пока вдруг не оказалось слишком поздно. Но теперь, родной, мы действительно вернемся в Бруклин. Как ты и хотел. И будем жить обычной жизнью. Ты и я. И больше никаких войн.       – Так это все ради меня? ГИДРА, «Озарение» – ради меня? – выдыхает Баки в ужасе. – Нет, Стив, я этого не хотел. И не хочу! Не такой ценой! Не так! Я этого никогда не хотел!       – Разве?       Стив смотрит будто бы сквозь него. Как загипнотизированный, продолжает гладить его лицо. Очерчивает губы, скулы, словно пытается запомнить каждую черту. Как нечто самое драгоценное, что у него есть.       – Помнишь нашу последнюю ночь перед злосчастным поездом? Или это потерянное воспоминание?       Потерянное. Почти. Сейчас, когда Стив об этом говорит, оно начинает проясняться. Ночь перед миссией, ставшей для него последней. Баки помнит жуткий холод и горячее тело Стива на контрасте. И Стив точно так же очерчивает его лицо, запоминая черты. А Баки помнит, что злится, ужасно злится и дрожит от холода, пусть даже Стив греет его заледеневшие ноги между своих горячих бедер.       – Мы больше никогда не вернемся домой, да? – спрашивает он, глядя в холодную темноту.       – Закончится война и вернемся, – Стив делает попытку поцеловать его, но Баки дергается в раздражении. Он вечно взвинчен перед миссиями, и эта нервозность только растет вместо того, чтобы превратиться в глухую привычку.       – Война уже закончилась. Ее исход понятен. А мы просто добиваем остатки ГИДРЫ. Неужели, это не может сделать кто-то еще, кроме тебя?       – Ну я же Капитан Америка. Кто если не я? – улыбается Стив, и его невидимая улыбка злит еще больше.       – Вот и вернемся в Америку. А мы в ебанной Европе! При чем здесь вообще ты? Пусть делают своих суперсолдат.       Стив только смеется на это. Кусает его за плечо. А Баки резко поворачивается к нему спиной. Так, чтобы не касаться вообще.       Бесконечно злит все. Даже смех Стива. Особенно его смех. То, с какой легкостью Стив относится к смерти и к этим миссиям. То, что ему, в отличии от Баки, все это нравится. Искренне нравится быть героем и спасать мир. И дело не в сыворотке, – Стив всегда был таким. Всех спасал, защищал, отстаивал свою чертову справедливость, даже будучи щуплым мальчишкой, – это в его крови, в его характере. Баки это в нем и любил и, не задумываясь, влезал за ним в уличные драки. Но уличные драки – это одно. Война – совсем другое. Стив – солдат и герой, именно здесь он на своем месте. Но вот Баки не на своем. Как бы он ни хотел, но себя не обманешь. Он честно отдал долг родине, но Стив взвалил на себя какие-то новые бесконечные долги перед всем человечеством. А Баки мучительно не вытягивает это геройство. И мучительно пытается вернуть Стива себе.       – Бак. Ну что опять? – выдыхает Стив ему между лопаток. Словно нашкодивший щенок, трется носом о его шею. Баки выгибает спину, все так же пытаясь избежать его прикосновений. Одиноко обхватывает себя руками, погружаясь в чувство безумной жалости к себе:       – Я устал. Я хочу жить обычной жизнью. Как прежде. Ходить на танцы вместо того, чтобы бегать по минным полям. Я, блять, хочу дожить до старости! Хочу спать в тепле. Я избалованный цивилизацией мальчишка из Бруклина. Из меня хуевый лучший друг супергероя. Я не вытягиваю, Стив. Я устал, мне страшно, холодно и я хочу домой. Я не ты. Я никогда не был героем и не хотел им стать. Я обычный, самый обычный и я просто хочу домой. Весь мой полк вернулся. Выжившие. А я до сих пор здесь, в этих богом забытых горах. И мне жутко холодно, – зачем-то повторяет он. Потому что холод это явно наименьшая из его проблем.       – Иди сюда, я тебя согрею.       На контрасте ладони Стива кажутся обжигающе горячими. Но Баки все еще закрывается от его прикосновений. Ненавидит его и себя, потому что осточертело, что каждый подобный разговор заканчивается тем, что Баки бессвязно стонет у Стива на члене, вновь примиряясь со всем. Так будет и в этот раз. И еще бесчисленное количество раз и, как он и сказал вначале, – они никогда не вернутся домой. Потому что Стив спасает мир, а Баки влюблен до беспамятства.       – Ладно, Бак. Чего ты хочешь? Отсюда ходит поезд до Цюриха. Ты можешь сесть на него хоть завтра, оттуда вернуться в штаб, и Говард организует тебе поездку до Америки. Я договорюсь. Хочешь?       Баки хочет. Собрать сумку и сесть на поезд, а затем на корабль или на самолет. Заснуть в тепле и комфорте. Вместо того, чтобы преследовать Золу по заснеженным горам, сидеть в засаде по несколько часов в леденящем холоде, который он ненавидит. Баки жаждет сесть на поезд и уехать. Останавливает только одно:       – А ты?       Судя по скрипу матраса, Стив переворачивается на спину. Закидывает руки за голову, как он всегда делал, когда они лежали в одной кровати еще подростками, делясь друг с другом мечтами.       – Мне нужно разобраться с Красным Черепом. Потом я вернусь в Бруклин к тебе.       – Да после Красного Черепа появится еще кто-нибудь! – рычит Баки, перекатываясь к нему. Стив лишь пожимает плечами.       – Ну, а что ты предлагаешь? С большой силой приходит большая ответственность! Я не смогу жить обычной жизнью, зная, что миру угрожает опасность, а я могу, должен ее предотвратить.       Баки стонет в отчаянии. Конечно. Так и есть. Они никогда не вернутся домой.       – Мне больше нравился ты до сыворотки, Стив. Тогда ты любил меня. А теперь – свободу и справедливость.       – Это не взаимоисключающие вещи.       – Тебе так кажется. Вот сейчас, когда надо сделать выбор между мной и геройством, ты выбираешь геройство!       – А ты заставляешь меня делать выбор! – обиженно возвращает ему Стив.       – Да ты его уже сделал! Если я сяду на поезд до Цюриха, у тебя и мысли не мелькнет уехать со мной! – горько заключает Баки.       – Бак, я Капитан Америка! Я не могу дезертировать!       – Вот и оставайся Капитаном Америкой. А я всего лишь Баки Барнс. Простой парень из Бруклина. Война закончилась, и я возвращаюсь домой. Завтра же сяду на чертов поезд, – зачем-то говорит он, хотя знает, что ни на какой поезд он не сядет. Стив тоже знает это прекрасно. Смеется, подхватывая Баки под бедра, и сажает на себя верхом.       – Оставишь меня без снайпера?       Они только что переспали, Баки еще весь липкий от его семени и внутри все саднит. Но Стив водит руками по его ногам, по спине, сминает его тело сильными пальцами, и Баки чувствует, как возбуждение сладкой тяжелой волной накатывает снова. Злится на себя за эту слабость. Злится на Стива. И бормочет зло, выгибаясь в его руках:        – Найдешь кого-нибудь другого. Там очередь из желающих выстроится на вакантное место.       Он говорит это, чтобы задеть его. Но больно делает себе же. Стив смеется, понимая это по его голосу, предательски дрогнувшему в конце. Стив вообще знает его как облупленного. От макушки до пяток. Со всеми дешевыми уловками. Знает, о чем Баки действительно говорит. И что ему необходимо услышать в ответ.       – Лично я, Бак, планирую дожить до ста лет, так что рассчитываю, что место не будет вакантным еще, как минимум, лет семьдесят. Ты незаменим, родной. Где еще я найду такого невероятного снайпера, мм, сержант Барнс?       Стив лукаво улыбается, прижимая его к себе и покрывая поцелуями. Тело уже давно его предало, но Баки упорно продолжает ворчать уже просто из вредности:       – Мой самый страшный кошмар бегать с винтовкой еще семьдесят лет! И терпеть этот холод еще семьдесят лет! Эти горы, это все! Мне осточертели бесконечные погони и вылазки. Давно пора сбросить на Гитлера и Шмидта атомную бомбу и дело с концом. И вообще как-нибудь научиться отстреливать этих тварей до того, как они начинают творить хуйню, втягивая в это целые народы. Душить пуповиной при рождении, например.       Стив хохочет, утыкаясь лицом в сгиб его шеи.       – Господи, Бак. Откуда в тебе столько кровожадности? Хватит уже дуться. Разберемся с ГИДРОЙ и вернемся домой. Этого ты хочешь?       – Да, – выдыхает Баки, не уверенный, отвечает ли сейчас на его вопрос или мучительно стонет от удовольствия, пока сильные пальцы бесстыдно ласкают его нутро.       – Я все для тебя сделаю, ты же знаешь… Баки… Родной... Все будет так, как ты захочешь. Чего ты хочешь? Только скажи… – жарко шепчет ему Стив с каждым толчком, заполняя собой. И ничего кроме него не остается. Ничего кроме него и не нужно.       – Тебя. Я хочу тебя, – стонет Баки, задыхаясь. И мир снова сужается до одного Стива. Как было миллион раз до этого. Как будет миллион раз после. Будет всегда.       С ним не остается ни холода, ни ноющей боли от незаживших ран, ни бесконечной копящейся внутри злости и усталости, которые не находят выхода. Баки опустошен и наполнен одновременно. И когда Стив спрашивает его безжалостно, разморенного этим теплом, выжатого до самого нутра:       – Все еще хочешь уехать?       Баки честно отвечает:       – Хочу. Но не смогу без тебя.       Стив улыбается, а его глаза переполнены такой любовью и нежностью, что Баки, кажется, готов позорно разрыдаться от избытка чувств.       – И я не смогу без тебя, Бак. Я тебя не отпущу. Ни за что. И никогда. Не отпущу.       Стив целует его руки, переплетает его пальцы со своими. Воспоминание замирает стоп-кадром на этом моменте и, словно сорванная пленка, резко мчится вперед. Их пальцы размыкаются, и все утопает в грохоте железных колес, крике Стива и вое ветра белой пропасти, в которую он летит.       Баки вздрагивает, распахивая глаза.       – Тш, тихо, родной. Все хорошо. Все закончилось, – ласково шепчет ему Стив. – Прости меня. Я так перед тобой виноват.       И прощение он просит не за вытащенное наружу воспоминание. Баки кусает губы, понимая, насколько страшно наложилась их глупая ссора на то, что произошло в дальнейшем. Он бы отдал все за то, чтобы забрать обратно собственные слова, сказанные в ту ночь, так неожиданно ставшую роковой. Чтобы избавить Стива от этого ужасающего чувства вины, с которым он прожил все это время. С которым живет до сих пор.       – Мне нечего тебе прощать.       – Я должен был дать тебе уехать.       – Глупости, Стив! Я никогда всерьез об этом не думал! Я бы не уехал без тебя! Это были просто слова! Я ни за что бы не уехал без тебя!       – Значит, я должен был уехать с тобой.       Баки хочет ему возразить. Это было бы правильно. Честно. Но он не может. Давится собственным дыханием, потому что – да. Именно этого он когда-то так страстно невозможно желал, что до сих пор сдавливает грудь. И Баки теряет способность говорить.       Но все же…       – Ты не виноват, Стив. Господи, хватит! Это же просто чертово стечение обстоятельств!       Стив размыкает объятия и пододвигает себе стул. Опускается на него тяжело, кривясь от ноющей боли в плече.       – Мы когда-то спорили с тобой про «Озарение», ты не помнишь, но…       Баки помнит. Примерно, смутно, но помнит. Вспышками и отдельными фразами. Этими разговорами о прошлом Стив невольно задевает какие-то триггеры, но Баки не собирается говорить ему об этом. Невольно прижимает руку к бедру, где в кармане у него все еще лежит та чертова записка. Он так и не решил, что с ней делать. И что можно говорить, а о чем стоит молчать.       – Ты сказал, что нельзя знать наперед. Как будет. Что будет. Никакой алгоритм не может ничего рассчитать. Люди непредсказуемы. Жизнь полна случайностей. Поэтому «Озарение» – это провальный план. И не может быть наказания до преступления. До самого последнего момента нельзя знать, нажмет ли убийца на курок. Но знаешь, Бак. Если не нажмет – то именно это и будет просто случайность. Одна на миллион. Возможно, просто пистолет окажется неисправен. А алгоритм высчитывает закономерности. И если взглянуть на нашу с тобой жизнь, то твоя смерть – это не стечение обстоятельств, как ты говоришь. Не случайность. Это как раз чертова закономерность. Потому что не этот поезд, так следующий. Все к этому вело. Понимаешь? Все. Я тебя к этому вел. К той пропасти.       – Стив, прекрати. Ты забываешь, что это был мой выбор. Это всегда был мой выбор. Я хотел быть с тобой, я так решил, и не собирался я уходить, – пытается донести до него Баки, но Стив будто не слышит:       – Я ведь действительно наслаждался тогда. Наслаждался своей ролью героя. Я мечтал об этом с детства и наконец у меня появились возможности. Мне не нужна была слава, но… мне нравилось спасать, помогать, рисковать жизнью ради чего-то… чего-то абстрактного… И я так беззаветно верил в неограниченность собственных сил и твое мнимое бессмертие – в моей голове просто не укладывалось, как это – если тебя не будет рядом. Ты не мог умереть. Я бы тебе не дал. Я бы этого не допустил. Так я думал. Затащил за собой в этих Ревущих Командос, когда весь твой полк уже демобилизовали. Мне так нравилось спасать мир. И я считал, что и тебе должно это нравится. А как же иначе? Только когда ты умер, я вдруг понял, что весь чертов мир, все чертово человечество ничего не значит, если тебя нет. Пока ты был жив, я не понимал. Не ценил. Меня раздражало твое нытье, я не понимал, чего тебе не хватает, я же делаю все, нам же так хорошо вместе, у нас такой прекрасный тандем… А потом мне вдруг так остро стало не хватать тебя. И ничто на свете не могло дать мне покоя, заткнуть эту зияющую пустоту. Боже мой, и почему я только не дал тебе уйти…       – Стив, ты слышишь меня? Это мой выбор! Мой! Я этого хотел! А то, что я наговорил в ту ночь – ну ты же знаешь меня! Я многое болтаю! Особенно когда обижен! Тебе так врезались в память мои неосторожные слова, сказанные просто в пылу ссоры… Так получилось, что одно наложилось на другое. Но ты слишком зациклился на этом. Хватит. Пора это забыть. Хватит, Стив. Оставим все и уедем. Куда-нибудь. Подальше от ГИДРЫ. Ото всех. Для этого не нужно никакого «Озарения». Не нужно никого убивать. Мы боролись против ГИДРЫ, помнишь? Они виноваты во всем этом. Не ты, Стив. ГИДРА виновата. ГИДРА.       Стив задумчиво проводит пальцами по его бионической руке, пересчитывая пластины.       – ГИДРА дважды спасала тебе жизнь. Я тебя нашел только благодаря Пирсу. И выжил ты благодаря сыворотке Золы.       – Да лучше бы я сдох в таком случае! – рычит Баки и прячет за спину бионическую руку, вновь начиная ее ненавидеть. – Слишком дорогая плата за мою жизнь, Стив! Ты в качестве Капитана Гидра во главе геноцида! Я этого не хочу! Мне это не нужно!       – Почему? – вдруг спрашивает Стив. С каким-то по-детски искренним неподдельным любопытством.       – Что почему? – Баки моргает непонимающе. Они уже несколько часов это обсуждают. И, видимо, не в первый раз. Что Стив хочет от него услышать?       – Ты никогда не был против «Озарения». Тебя вообще это особо не интересовало, как и стратегия уничтожения приспешников Шмидта в Европе. Ты выходил на миссии пострелять и поворчать. И после возвращения воспоминаний ты совершенно спокойно воспринял новость о том, что мы теперь сражаемся за ГИДРУ, – она реабилитировалась, а ЩИТ, наоборот, прогнил. Ты выслушал меня и согласился. И больше мы к этому не возвращались. Что изменилось, Бак?       И Баки нечего ему ответить. Кроме того, что он нашел странную записку в своем ботинке, где говорится, что он должен остановить «Озарение». Но нет. Не только это. Баки все же начал что-то вспоминать и сам.       – Я был против и раньше… Ты же сам сказал, мы спорили про «Озарение» и до этого.       – Спорили, – спокойно соглашается Стив. – Мы с тобой часто спорим, это нормально. Но всегда приходим к взаимопониманию.       – То есть ты хочешь сказать, что я согласился с тобой в том споре про «Озарение»?       – Да. Ты согласился, – отвечает Стив, делая странный непонятный упор на этом «ты». – И сказал, что будешь со мной до конца.       Вполне возможно, что Стив говорит правду. Баки действительно не помнит, чем закончился тот спор.       – Так почему ты против сейчас? Кто-то что-то тебе сказал? Ты что-то услышал? Почему вдруг тебя так волнует «Озарение», Бак?       Баки молчит. Все дело в чертовой записке. Но Стив не должен про нее знать. Потому что Баки теперь очень сомневается, что провал в его памяти был просто провалом.       – Бак, мы всегда были откровенны друг с другом и мне хотелось бы услышать ответ.       – Что ты хочешь от меня, Стив? – Баки корчит жалобное лицо и говорит почти правду: – У меня вся память перекроена. Я помню какие-то отрывки разговоров, отзвуки. Про «Озарение» в том числе. Я пытался разобраться, а ты вообще отказывался со мной говорить и ведешь себя странно…       – Бак, – резко перебивает его Стив. Он повышает голос, и это настолько неожиданно, не похоже на него, что Баки весь собирается. Стиву действительно нужен ответ. Он что-то подозревает. Но Баки понятия не имеет что.       – Баки, мы знаем друг друга с детства, и я уверен, что ты мне сейчас врешь.       Это блеф. Стив никогда не мог расколоть его на лжи. Зато Баки всегда раскалывал Стива. Ничего тот не знает. Ни в чем не уверен. Но мучительно выискивает что-то, о чем не хочет спрашивать прямо. Не хочет или не может. Не уверенный, помнит Баки или забыл.       И Баки прекрасно понимает, почему Стива так это беспокоит. Всю жизнь Баки следовал за ним, слепо верил в него и его решения. Что изменилось теперь? – спрашивает Стив. Что-то изменилось. Действительно что-то это изменилось. Баки это чувствует. Но не может понять что. Стив же знает наверняка – но хочет, чтобы Баки забыл.       Но сам же неосознанно подсказывает ему ответ.       – Ты любишь меня? – спрашивает он так, будто сомневается в этом.       Баки поднимает на него ошарашенный взгляд.       – Конечно, я люблю тебя. Что бы ты ни натворил, я люблю тебя, придурок. О чем ты вообще думаешь?       Баки тянется к нему, и Стив льнет в его объятия с благодарностью.       – Я люблю тебя, – повторяет Баки. Недоумевая, почему Стив вообще спросил об этом. Спросил именно так. А секундное ожидание ответа будто стало для него вечностью.       – Я люблю тебя, – произносит Баки вновь. Не задумываясь. Раз Стив так хочет это слышать. Для Баки это нечто априори. Так было всегда. И разве может быть по-другому?       Но слова медленно оседают в воздухе, как медленно расслабляется в его объятиях Стив, обретая внутреннее успокоение. Баки же, наоборот, пронзает смутная тревога. Потому что эти простые слова, которые он говорил Стиву сотню раз, сейчас ощущаются совсем не так, как раньше. По-другому. Вместо привычной сладкой эйфории и тянущей нежности они вдруг отзываются внутри странной болью и щемящей пустотой.