Ain't No Grave (Can Keep My Body Down)

Саммари: Черная Вдова сбрасывает бомбу. У Баки сложное утро. Стив и Сэм идут в школу. Чертовы Детишки осматривают периметр. Первые встречи. Сделка заключена. Стив просыпается с шпионом в кровати. Он говорит: – СтивенГрантРоджерс4985870! Затем он говорит: – Ох, черт. Привет, Наташа. Он садится и потирает затылок, прекрасно осознавая, что на нем лишь одни боксеры. Она, кажется, тоже прекрасно осознает данный факт. Она... смотрит. Он говорит: – Не хочу показаться требовательным, но обычно мне нужно полчаса на душ и бритье, прежде чем принимать гостей. Сегодня она одета так, будто собирается на занятия йогой. Он задается вопросом так ли это, или перед ним просто очередной городской камуфляж. – Тебе идет щетина, – говорит она. – Стоит попробовать отрастить бороду. Стив морщит нос. – Я знаю, что меня назвали в его честь, но мне бы не хотелось выглядеть, как Улисс С. Грант. – Ты нашел его, – говорит она. – Кого? Президента Гранта? Она просто смотрит на него. Он вздыхает. – Да, я нашел его. Я собирался сказать тебе, но, наверное, боялся сглазить, если об этом узнает слишком много людей. А потом я снова потерял его, так что теперь это не имеет значения. Он встает и достает достаточно чистые спортивные штаны из корзины для белья. Она любуется видом и позволяет ему увидеть, как она это делает. Он вздыхает. – Я бы сказал тебе сделать фотографию, но у меня такое чувство, что ты уже. – На моем персональном компьютере есть папка, – говорит она с легким русским акцентом. – Я открываю ее, когда начинаю сомневаться в своем решении перейти на другую сторону. Она идет за ним на кухню, затем запрыгивает на стойку и смотрит, как он варит кофе. Ее акцент снова становится нейтральным: – Знаешь, мне кажется, я никогда не видела настоящего кофейного перколятора, пока не встретила тебя. – Скоро они появятся во всех дорогих кофейнях, – говорит он. – И будет стоить дороже капельного кофе. Я человек, опередивший свое время. Они молчат, прислушиваясь к звуку кофейника. Запах кофе клубится по комнате. Стив осматривает содержимое холодильника, затем достает несколько яиц. – Хочешь есть? Она хочет. Он снимает с плиты кофейник и разливает кофе по чашкам (ему черный, ей – со сливками и сахаром), она пьет кофе и смотрит, как он готовит. Она улыбается, когда он передает ей тарелку. Он приготовил ей два яйца в корзинке. Похоже, ей очень нравится, и она даже подтверждает это устно: – Как мило. – Моя мама часто готовила их для меня. Я всегда считал, что так вкуснее, чем яйца и тосты отдельно. Он не заморачивается готовкой чего-нибудь особенного для себя, просто жарит четыре яйца и сжигает небольшую стопку ржаного хлеба в тостере. Они садятся за кухонный стол. Он любит свою кухню: много света по утрам. Ему приходит в голову, что он должен купить цветы, может быть, вазу. Раньше здесь было очень красиво, с утренним солнцем в цветах, что Баки оставил ему. Как будто его квартира стала местом, где жил настоящий человек. Он предлагает Наташе масло, но она качает головой, и он намазывает его на свой хлеб. Наташа скептически смотрит в его тарелку. – Черный кофе и подгоревшие тосты? – Мне нравится то, что мне нравится, – говорит он. – Бак всегда говорил, что все потому, что я заноза в заднице. Она не улыбается. – Я спала с ним, – говорит она. Он застывает с ножом для масла в руке. – Что? – Я спала с ним, – снова говорит она. – С Зимним Солдатом. Несколько раз в шестидесятых, кажется. Время тянется, пока он обдумывает ее слова. – Ты сказала, – говорит он, – что он был призраком. Мифом. Что ты видела его лишь один раз, когда он стрелял в тебя. – Я думала, что правда будет только отвлекать, – говорит она. – Это не имело никакого отношения к миссии. И тогда я еще не знала, кем он был для тебя. Кроме того, я знала, что он не вспомнит меня. Он всегда забывал меня от миссии к миссии. – Что ж, – говорит он. – Ты не единственная девушка, которую он трахнул, а потом забыл, – затем его живот сжимается. – О господи, Наташа, прости, мне так жаль, я понятия не имею, что на меня нашло... Уголок ее рта слегка приподнимается. – Я знаю. И все в порядке. Сейчас я бы не стала, ты же знаешь. – Да, – говорит он. – Конечно, знаю. Мне так жаль... – Не надо, – говорит она. – Все в порядке. – Она откусывает кусочек от своего яйца в корзинке. – Мужчина, с которым я спала, был Зимним Солдатом. Его звали Александр Кровопусков, пока его кураторы не решили, что призраку не нужно имя. До того, как Гидра приобрела его и перепрограммировала, он был сыном фермера из маленькой деревушки к западу от Ленинграда. Он не был Баки Барнсом. – Каким... – он сглатывает. – Каким он был? Она задумывается на мгновение. – Очаровательным, когда был в здравом уме. Он был лучшим в своем деле, хотя и не получал от него удовольствия. Ужасный сквернослов с отвратительным чувством юмора. Романтик, который любил притворяться циником. – Ага, – говорит Стив. – Ты спала с Баки Барнсом. Воцаряется тишина. Уголок ее рта снова поднимается вверх. – В свое оправдание, – говорит она. – Я никогда не встречалась с тобой и, скорее всего, попыталась бы убить, если бы встретила. И на нем не было штампа «собственность С. Г. Роджерса». – Все не так, – говорит он. – Конечно, – говорит она, но ее голос чересчур ласковый. – Ревность – вполне нормальное чувство, – она говорит это так, будто цитирует из книги. – Ты же не ревнуешь, – говорит он. – Ну, – говорит она. – Я ведь ненормальная, не так ли? Она съедает еще немного яиц. Стив пытается проглотить кусочек тоста. Его сердце не на месте. – Он иногда сильно путался, – вдруг говорит она. – Он постоянно забывал, кто он такой. Или вспоминал, я полагаю. Он был очень... нервным. Иногда мне удавалось успокоить его, когда я говорила с ним по-английски. Когда называла Джеймсом, – она делает глоток кофе. – Я знаю, что ты не говоришь по-русски. Но если он не будет реагировать на Баки, попробуй назвать его Сашей. Это было его именем так же долго, как и Баки. – Саша, – говорит Стив. – Ладно. Он думает, что это хорошее имя. Немного девчачье, но хорошее. Он смог бы звать так Баки, если бы захотел. Он не думает, что справился бы с Борисом или чем-то подобным. Он говорит: – Спасибо, что рассказала мне. Ее улыбка становится чуточку шире. – Небольшой совет. Его зовут Александр, но так его назвал бы незнакомец. Саша – прекрасно для друзей. Но в интимные моменты, – говорит она, и ее ухмылка становится похожа на акулий оскал. – Зови его Сашенькой. Ему понравится. Он закрывает лицо руками, всего на секунду. Она смеется: мягкий, счастливый смех. И это хорошо. Они молча едят некоторое время. Стив знает, что снова уплыл в свои мысли. Поначалу он не понимает, насколько сильно это заметно по его лицу. – О чем задумался? – говорит Наташа. Похоже на вопрос, который люди задают, чтобы заполнить тишину, но Наташа никогда не была женщиной, которая занимается подобными вещами. – О. Ни о чем, – говорит он. Снова затягивается молчание. Он говорит в тишине: – Иногда я думаю о японских солдатах. Тех, что из Хиросимы. Она просто смотрит на него. Ждет. – Я просто... – он останавливается. Начинает снова: – Я узнал об этом после того, как выбрался изо льда. Я никогда не думал, что наша сторона сделает нечто подобное. Я думал, что мы... не знаю. Лучше. Но это же глупо, да? Никто не может быть лучше, не во время войны. Не по-настоящему. Он кладет руки на стол. Смотрит на них в лучах утреннего света. Они больше, чем раньше, пальцы толще, ладони шире. После стольких лет они все еще удивляют его. Раньше он не обращал на них внимания. Тощие запястья, длинные изящные пальцы. «Руки художника» – сказал Бак, когда они еще были такими юными. Детьми. «Черт, Стиви, как же хорошо, у тебя такие умелые руки, такие хорошие для меня...». – Я думаю о том, каково им было, – говорит он. – Солдатам. Война закончилась, но им некуда было возвращаться домой. Все... погибли. Всё сгорело. Он сжимает кулаки, затем расслабляет их. – Прости, – говорит он. – Я веду себя странно. Ужасное настроение с утра. Ее взгляд все такой же ровный. Такой же спокойный. – Сэм зарабатывает на жизнь разговорами с ветеранами, – говорит она. – Он говорит, что ты напоминаешь ему сомалийского военного сироту. Он фыркает, немного шокированный. – Он просто дурачится, ты же знаешь, какой он. Вы двое говорите обо мне? – Конечно, – говорит она. – И это не шутка. Он пристально смотрит на нее. – С этими людьми случились ужасные вещи. – Стив, – говорит она. – Ужасные вещи случились с тобой. – Не такие ужасные, как с тобой, – говорит он. – Не такие ужасные, как с Баки. Не такие ужасные, как с одиннадцатью миллионами людей во время войны. Я видел лагеря, Наташа, ты не представляешь, что там было... – он замолкает и проглатывает слова, готовые сорваться с языка. – Это... – он показывает на себя. Чудотворное тело. – Это не трагедия. Я видел трагедию. Я знаю, как она выглядит. Мне просто нужно... – он переводит дыхание. – Мне нужно чаще молиться, вот и все. – Нахуй твои молитвы, – резко говорит она. – Тебе нужно хорошенько поплакать, пройти курс терапии и взять долгий отпуск. А еще заняться сексом. Не обязательно в этой последовательности. Он чувствует, что улыбается. – Такое ощущение, что я должен сказать что-то о соломинах и бревнах. – Конечно же, я лицемерка, – говорит она. – Дело не в этом. Дело в том, что ты заслуживаешь счастья. – Я слышал, что в Таиланде прекрасные пляжи, – говорит он. В этой мысли есть что-то забавное. Он на пляже. Пьет прямо из кокоса. – Не в это время года. Сейчас там сезон дождей. Поезжай в Индонезию, ты полюбишь Бали. Поезжай в Убуд. Ты сможешь проводить целые дни, рисуя рисовые поля, посещая галереи и пешие экскурсии. Саша будет следить за территорией с верхушек кокосовых пальм и бросаться сверху на хиппи, что по ночам в одиночку возвращаются домой. – О, – говорит Стив. – Он поедет со мной? – Конечно, – говорит она. – Ты же не можешь отправиться в медовый месяц один, не так ли? Он смеется. Молчание растягивается, прозрачное и плоское, как бассейн, до краев полный воды. Он бросает в него слова. – Я хочу... отдохнуть, иногда. От них веером расходятся волны. Она просто смотрит на него, тихая и неподвижная. – Это... Я не... Я знаю, что так думать грешно. Но когда я разбил Валькирию. Так было... – он делает глубокий вдох. – И позже. На это не было времени. Попытаться... отдохнуть. Были пришельцы, была Гидра. Я был... Я был нужен. Я не мог остановиться. А теперь Баки, я нужен ему, но если он... Если он ушел, если он не позволит помочь ему, если он не хочет, чтобы я был рядом, я не знаю, смогу ли я... Я просто чувствую себя таким уставшим, я так устал... Она протягивает две маленькие ладошки и обхватывает ими кулак Капитана Америка. – Бали, – твердо говорит она. – Ты должен поехать на Бали. Они называют его Утром Мира, ты знал? Там тепло круглый год. Ты можешь снять маленький домик в деревне, где-нибудь в красивом и тихом месте, где соседи будут беседовать с тобой по вечерам. Дома выходят прямо на рисовые поля, а рисовые поля уходят в горы, а за горами – океан. Когда ты пойдешь по улице, то будешь переступать через подношения, оставленные богам. Тротуары покрыты цветами. На Бали искусство повсюду. Фермеры устраивают галереи прямо рядом со своими домами. Там будет столько всего, что можно нарисовать, что тебе будет не хватать времени в сутках. Ты сможешь отрастить бороду. Ты сможешь выбросить свои кроссовки для бега. Ты сможешь использовать свой щит, как вазу для фруктов. Ты сможешь отдохнуть, Стив. Тебе можно. Ты имеешь право. Мир не сгорит без тебя. Я не позволю. Он улыбается, хотя и понимает, что выглядит не очень убедительно. – Ты, должно быть, очень любишь это место? Когда она улыбается, улыбка не доходит до ее глаз. Он знает, что это подарок. Она не снимает маску полностью, но позволяет увидеть, где находятся ее края. – Я никогда не была там. Но мне нравится представлять. Как только они заканчивают с едой, он провожает ее до двери. Она ненадолго задерживается в гостиной, рассматривая картины с Баки и Сэмом. – Они прекрасны, – говорит Наташа, и Стив чувствует легкий трепет от ее похвалы. Ее слова многого стоят. – Это серия? – Да, – говорит он. – Ты будешь следующей. Он не думал об этом, пока не произнес вслух, но теперь может отчетливо представить себе всю картину целиком. На этот раз, когда она улыбается, улыбка кажется искренней. – Правда? Я не могу представить себя святой. Кем я буду? – Это сюрприз, – говори он. – Увидишь, когда я закончу. Он принимается за работу, как только она уходит. Он рисует в стиле Россетти, полном мрачной викторианской атмосферы; стиль, который ему легко дается. Он одевает ее в ее боевое снаряжение и помещает в розовый сад, покрытый сумерками, сплетение лиан почти полностью поглотило ее тело. Она оглядывается через плечо на смотрящего, взгляд спокоен и ровен, длинный шип зажат между двумя пальцами. Ее лицо бледное и сияющее, волосы густой рыжей волной вьются вокруг головы. По центру лба зияет рана цвета красных роз, что окружают ее. Стигмат. Он отступает от полотна. Нужно еще доработать. Впрочем, он уже знает, какой будет легенда. Он хочет купить немного золотой краски, чтобы подписать ее, чтобы слова светились из темноты картины. Святая Рита. Заступница одиноких. Покровительница отчаявшихся.

*****

Существо... У существа есть... Что? Подросток мужского пола, американец африканского или западно-индийского происхождения. Рост приблизительно 160 сантиметров, вес 50 килограмм. Угроза низкого уровня. – Приемный папочка? В чем дело? Ты в порядке? – Kto ty? – Вот дерьмо. Ты опять забыл, как говорить по-английски? Все в полном порядке, мы просто, эм, сыграем в шарады? – он кладет руку на металлическое предплечье существа. Существо направляет пистолет ему в голову. – Ne trogaj menya. Kto ty? Na kogo ty rabotaesh? Глаза расширяются. Сердцебиение ускоряется. Паническая реакция. Подросток поднимает руки вверх. – Лили, – говорит он. – Лили, дерьмо, это Джон, это снова случилось... Подросток женского пола, американка, по результатам предварительного наблюдения этническая принадлежность не определена: возможно, смешанного коренного североамериканского и восточноазиатского происхождения. Рост приблизительно 170 сантиметров, вес от 70 до 75 килограмм. Угроза низкого уровня. – Джон, – говорит она. – Это мы. Это Майки. Я Лили. Мы дома. Все хорошо, Джон, никто тебя не обидит. Когнитивная ошибка. – Schnauze! – говорит оно. – 你他妈的给我闭嘴! Он с силой бьет себя левой рукой по виску. Перекалибровка. Думай, блядь, думай. Где я, где я, черт возьми... – Tôi ở đâu? – говорит оно. Подростки не отвечают. Они только смотрят. Оно повторяет снова, громче, потому что оно (оно боится, оно, блядь, боится до усрачки, он не должен быть здесь, он должен быть в резервуаре, на этот раз они действительно сделают это, они заберут больше его частей, как и обещали, и оно... – Я полностью за, это создание выходит из-под контроля, оно чуть не укусило меня, когда я вчера пытался вставить зонд. Это ведь работает с собаками? Как думаешь, солдат, ты бы вел себя лучше, если бы тебя кастрировали? Техник улыбается. Куратор гладит его по волосам. Оно льнет к прикосновению. Куратор добрый. Рука сжимается в волосах – Отвечай на его вопрос, солдат. Оно говорит: – Недостаточно данных. Рука разжимается. Куратор потирает шею актива. Его рука теплая. Его рука на коже актива. Оно чувствует... Актив хороший. Оно не будет хныкать. Оно немного хнычет. Оно льнет к прикосновению. Оно ничего не хочет. Желания не соответствуют протоколу. Оно думает, что, возможно, будет больше прикосновений, если оно будет хорошим. – Ох, милый, неужели ты не понимаешь этого слова? Оно означает, что мы собираемся отрезать тебе яйца. Будешь ли ты хорошим мальчиком после того, как мы отрежем тебе яйца? Актив знает, как ответить на данный вопрос. – Да, сэр, – говорит оно. Оно будет хорошим. – Ты больной ублюдок, Уэллс, – говорит кто-то другой. Все смеются. Они счастливы. Куратор проводит рукой по его спине. – Хороший мальчик, – говорит он. Актив хороший. ...нужно узнать текущие координаты, чтобы найти место эвакуации. – Tôi ở đâu? – кричит оно и направляет пистолет на женщину. – Джон, – говорит женщина. – Пожалуйста, пожалуйста, убери пистолет, ты пугаешь нас... – Дерьмо, – Баки щелкает предохранителем, бросает пистолет на пол и отпинывает его подальше. – Иисусе, да вы же просто чертовы дети. Плечи девушки опускаются. Мальчик (господи, да он же просто мелкий парнишка, тощий маленький черноглазый ребенок, который выглядит лет на двенадцать, и Бак направил на него чертов пистолет) выглядит так, будто вот-вот заплачет. Баки смотрит на них. – Где я, черт подери? Как я сюда попал? Я в Америке? Девушка хмурится. – М-м, да, ты в Нью-Йорке, – она хмурится еще сильнее. – Джон, ты, эм, узнаешь нас? Нью-Йорк. Он в гребаном Нью-Йорке. Ему хочется плакать. Ему хочется кричать. Потому что он сделал это, маленький пучеглазый ублюдок наконец сделал это. Баки спятил. Он слетел нахрен с катушек. Гребаный Нью-Йорк, господи, ну конечно, это он. – Что за Джон, черт возьми? – говорит он. – Простите, дети, я не узнаю вас, и я не собираюсь ходить вокруг да около, чтобы заставить чертову галлюцинацию ч-ч-ч-чувствовать себя лучше, – он замолкает. Хмурится. – Ч-ч-ч-ч... Ебаный боже. – Что п-п-произошло со м-м-м-м... Он чувствует, как в нем растет странная потребность, острая и непреодолимая, похожее на знание, что ты вот-вот чихнешь. Дерни головой. Он резко дергает головой вправо, будто пытаясь стряхнуть муху. На секунду приходит облегчение, а затем все начинается по новой, дерни головой, и он дергает снова, но облегчение едва приходит, прежде чем он повторяет это снова и снова. Дети пялятся на него, как будто он какая-та зверушка в гребаном зоопарке, но он не может остановиться, он, черт подери, не может остановиться, а потом еще одно побуждение захлестывает его, непреодолимая потребность хрюкнуть растет глубоко внутри. Так что он делает это, он, черт подери, делает это, а потом две потребности накладываются друг на друга быстро и жестко, и он знает, черт, он знает, что должен выглядеть, как кто-то, только что сбежавший из гребаного Бродмура, но его тело сейчас, как машина с перерезанными тормозными путями, и между бесконечными подергиваниями и хрюканьем он едва может выдавить из себя: – П-п-п-п-п-помогите м-м-м-мне... – Мы должны отвести его в больницу, у него что-то вроде припадка или типа того, – говорит мелкий парнишка. Он плачет, и это не имеет никакого смысла; Баки никогда раньше не видел этого ребенка. – Мы не можем отвести Джона в больницу, они вызовут полицию, как только увидят его руку, – говорит девушка. Мою руку? Он смотрит вниз и... О боже. О черт, что за хрень, что они со мной сделали, снимите это с меня, снимите это с меня снимитеэтоснимитеэтоснимитеэто.... – Стив, – говорит девушка. – Джон, ты хочешь, чтобы мы привели Стива? Стив. Стив здесь, он в Нью-Йорке, Бак может увидеть его, может дотронуться до него. Стив. Он будет знать... ну, он не будет иметь никакого, блядь, понятия, что делать, но он выпятит свой крошечный подбородок, расправит тощие плечи и сделает все, что может; и просто увидеть его, черт, просто увидеть его сродни лекарству, даже если все это, ничто иное, как странное дерьмо, которое порождает его мозг, пока он лежит на гребаном столе. – П-п-п-п-п-п-пожалуйста, – говорит он, удивляясь, когда это слово выходит из него. – С-с-с-с-с-стив... – а потом ураган в его голове становится все ближе и...

*****

Как оказалось, легче получить информацию о планируемом теракте у закаленных агентов Гидры, чем заставить администратора средней школы рассказать вам о двух детях, которые, может, посещают, а может, не посещают эту школу, и может, в настоящее время играют, а может, не играют в дочки-матери с обдолбанным русским супер-асассином с волосами из Игры Престолов. Даже вся мощь Голоса Капитана Америка не может расколоть этих людей. В какой-то момент Стив заходит так далеко, что наклоняется над столом одной дамы и говорит: – Мэм, это может быть вопросом национальной безопасности. Но все что они получают в ответ – это самый жалостливый взгляд, который Сэм только видел, если не считать больниц или ночи открытого микрофона. – Мне очень жаль, капитан Роджерс, но боюсь в таком случае, вам придется вернуться с ордером, – говорит она, а затем предлагает каждому из них по леденцу. Сэм берет свой, потому что миссис Уилсон не вырастила бы дурака, который откажется от бесплатного леденца. Стив вежливо отказывается, потому что Сэм уверен, что прямо сейчас Стив ненавидит леденцы вместе со школьными администраторами, великим штатом Нью-Йорк и, возможно, самой свободой (невероятно милый факт о Стиве под номером 47: несмотря на способность шутить над своим собственным имиджем, он действительно искренне заботится о свободе, демократии, независимости и справедливости для всех. Он думает об этом дерьме, и если вы скажете что-то циничное по этому поводу, то он посмотрит вам прямо в глаза и скажет что-нибудь душедробяще искреннее: «Мне кажется, что, если кто-то получает подобные способности и ответственность, он обязан серьезно относиться к таким вещам», и вам понадобится целая минута, чтобы удержаться и не сжимать его в объятиях до тех пор, пока его маленькая серьезная голова не взорвется). Когда они выходят в коридор, Стив разваливается на части, как будто он только что узнал концовку «Старого Брехуна» (Сэм принял ответственное решение по делу: «Демонстрация Стиву печальных историй о животных», которое заключается в том, что это строжайше запрещено всем и каждому. У чувака и без того достаточно причин, чтобы напрягать его большое мягкое плюшевое сердце. Даже Старк согласен, поэтому все рекламные ролики Американского общества охраны животных в Башне Старка теперь автоматически заменяются одной из тех трогательных реклам хлопьев со счастливыми межрасовыми парами и их прелестными малышами). Сэм слегка ударяет его по плечу, что оказывается плохой идеей, потому что теперь он в точности знает, как ощущается легкий удар кулаком по мемориалу Линкольна. Он украдкой потирает костяшки пальцев. Затем говорит: – Чувак, это всего лишь небольшая неудача. Она не помешает нам затаиться снаружи, как парочке отморозков, и подождать, не появится ли он. А если нет, то завтра мы просто пойдем в другую школу. Стив не выглядит впечатленным. Они идут. Сэм говорит: – Эй, ты солгал той даме. Я думал, ты не должен так делать. – Ты опять путаешь меня с Джорджем Вашингтоном, – говорит Стив. – Я знаю, что это сбивает с толку. Главное отличие между нами в том, что он был отцом-основателем нашей страны, а у меня все зубы свои. – Вау. Ты сегодня так и брызжешь ядом, – говорит Сэм. Стив выглядит немного пристыженным, прямо как золотой ретривер, только-только стащивший кусок ветчины со стола. Потом раздается звонок, и коридор заполняется детьми. Стив пыхтит по направлению к выходу, как самый блондинистый пароход в мире, судно поменьше просто засасывает в возмущенный поток воды, тянущийся следом за ним. Несколько детей смотрят на Стива как: «кто этот подозрительно знакомый исполинский белый мужчина, и почему он сияет добродетелью рядом с моим шкафчиком?», когда один из них вдруг говорит: «Йоу, это же Сокол, чувак», и мир взрывается. Сэм задается вопросом, чувствует ли Джастин Бибер подобное все время: если да, то это многое объясняет. Наверное, трудно принимать здравые решения, когда у тебя звенит в ушах, как у Сэма сейчас. Бедный пацан, наверное, уже заработал себе тиннитус. Стив, конечно же, держится как профессионал: улыбается для селфи, подписывает тетради, и все это время они медленно продвигаются по коридору к выходу. В конце концов толпа начинает понемногу редеть, потому что даже двух супергероев недостаточно, чтобы удержать кучу детей в школе, когда уроки закончились. Затем у Сэма появляется блестящая идея, потому что он, без сомнений, тактический гений. – Эй, – говорит он ближайшей группе школьников. – Вообще-то мы ищем пару детей. Майки и Лили. Они должны быть новенькими, перевелись, возможно, около месяца назад? Не знаете их, ребята? Все вокруг пожимают плечами. Они выходят на улицу, щурясь от яркого послеполуденного солнца. Стоит один из тех октябрьских дней, похожих на снимок высокого разрешения, который заставляет тебя хотеть попасть в мир из обложки «Land's End». Развести костер, выпить горячего пунша, прогуляться по лесу с приятными розовощекими белыми людьми во фланели и крепких ботинках. Сэм бросает на Стива задумчивый взгляд. Стив – городской парень до мозга костей, и однажды он сказал Сэму, что «по горло находился в походы во время войны», но Сэм думает, что, возможно, для него пришло время попробовать еще раз. Они могут снять коттедж, позвать остальных Мстителей: черт, у Сэма есть парочка приятелей, которые с радостью познакомятся со Стивом и, наверное, смогут научить его ловить рыбу или еще чему-нибудь, не выпрашивая первым делом автограф. Клинт подстрелит им оленя, Наташа выпотрошит его: будет здорово. Сэм уже полностью погрузился в размышления о том, куда они пойдут в Адирондаке, когда один из детей подает голос: – Подождите, вы, ребята, ищите Лили и ее брата? Их отец здесь, почему бы вам просто не спросить у него? Лицо Стива сменяет 917 выражений за секунду. Они оборачиваются. Барнс выглядит... не очень. Да, Стив говорил ему, но как же тяжело видеть его вживую, после того, как Сэм совсем недавно видел то полотно, на котором тот выглядел таким молодым, красивым и живым, пока Гидра не схватила его. Он чертовски тощий, сероватая кожа туго обтягивает слишком высокие скулы. Он похож на призрака. Потому что его тело выглядит слишком худым, слишком болезненным, слишком хрупким, чтобы нормально функционировать, но вы можете почувствовать энергию, пульсирующую в нем, даже находясь на другом конце школьного двора, как будто он приведение, черпающее силу для существования из собственной злобы. Потому что он явно зол как черт и плавно и неумолимо приближается к ним, что делает его похожим на что-то среднее между пантерой и долбаным танком. У Сэма есть ощущение, что если на его пути бросить препятствие (скажем, грузовик) он просто пройдет сквозь него, даже не заметив. Он подходит к Стиву, влезая в его личное пространство и почти прижимаясь грудью к его груди. Поза Стива слегка меняется, и хотя Сэм не может ничего увидеть под этим углом (о чем Барнс наверняка прекрасно знает), он готов поспорить, что Стив сейчас чувствует глок, упирающийся в некоторые деликатные зоны. – Кто ты, черт возьми, такой? – шипит Барнс с сильным русским акцентом. – И какого хера тебе надо от моих детей? Дети, еще секунду назад стоящие рядом, разбегаются. Сэм думает, что в обычной ситуации они, скорее всего, закричали бы «драка», но они довольно неплохо знают папу Лили, чтобы понять, что это плохая идея. Сэм, наверное, тоже бы чутка психанул, если бы не то, как Барнс сейчас говорил. Потому что он звучал не как Зимний Солдат. Сэм и раньше слышал таких парней. Это был родитель, искалеченный ветеран, который любит своих детей и не может перестать видеть взорванных иранских младенцев, когда закрывает глаза. Чувак звучал испуганным, но в то же время готовым наброситься на любого, кто может представлять опасность для его детей, и разобрать его на части, как будто он сделан из Лего. Сэм слегка приподнимает руки и улыбается своей лучшей успокаивающей улыбкой: – Эй, чувак, прости; мы не хотели тебя пугать. На днях ты сказал Стиву, что каждый день забираешь Майки и Лили после школы, так что мы решили зайти поздороваться и узнать, как у тебя дела. Стив беспокоится о тебе. Вот и все. Барнс переводит взгляд с Сэма на Стива. Оценивающий. Он останавливает взгляд на Стиве или чуть левее его лица. Его голова резко дергается вправо, и из его груди доносится странный хрюкающий звук. Подергивания повторяются еще пару раз вместе с хрюканьем. Стив выглядит так, будто вот-вот разлетится на миллион кусочков. Небольшой шквал тиков утихает. Баки говорит: – Kto ty? Ya znayu tebya? – Нет, – говорит Стив, и это голос Капитана Америка, без шуток. – Мы больше не будем проходить через это, Бак. Давай, приятель, ты можешь это сделать. Я Стив, ты знаешь меня. Саша. Посмотри на меня, ну же. Потом Сэм чуть не падает на задницу, потому что Стив начинает говорит по-русски: – Sasha, ty znaesh menya. Menya zovyt Stiv. Ty znaesh menya. Барнс усиленно моргает и снова дергает головой. Капитан Америка, звучащий как коммунист, очевидно, выводит его из равновесия, впрочем, как и Сэма. Затем он хмурится: – Стив? – Да, – говорит Стив, когда Зимний Солдат заваливается вперед и утыкается лицом в плечо Капитана Америка. – Эй. Бак. Эй, – он поднимает одну из своих больших ладоней и нежно кладет ее на шею Баки. – Плохой день? – Ч-ч-ч-чертовски ужасный, – бормочет Барнс и снова делает ту хрюкающую штуку. Стив слегка потирает его шею. – Что-то новенькое, да? Этот, э-э, звук, который ты только что издал? – Ага, еще больше схожу с ума, чемпион. Теряю последние ебучие м-м-м-мозги, на этот раз окончательно. – Нет, – говорит Стив. – Ты не сумасшедший. Я с тобой. Мы в порядке, окей? Мы будем в порядке. Они в каком-то роде цепляются друг за друга, и Сэм думает: «Ох, чувак, вот оно, время пришло, готовьте скрипки и вытаскивайте носовые платки!» Но затем Барнс отстраняется с сухими глазами, и полностью контролируя себя, Стив расправляет плечи, и они снова два стойких, старых, упрямых солдата. Стив жестом указывает на Сэма: – Бак, это мой друг Сэм. Вы вроде как, э-э, встречались раньше. Барнс окидывает Сэма быстрым взглядом, затем слегка усмехается: – В-в-в-вероятно, я произвел не лучшее первое впечатление. Дж. Б. Барнс, приятно познакомиться, – он протягивает руку для рукопожатия. Сэм принимает ее, чувствуя себя слегка не в своей тарелке – Я тоже рад с тобой познакомиться, приятель. Мне называть тебя Дж. Б.? Или ты предпочитаешь Баки? – Я не особо п-п-привередлив, – говорит Барнс. – Но большинство парней звали меня Бак, – и Сэму требуется все его самообладание, чтобы не засмеяться, потому что сочетание волос, затравленных глаз, отсутствующего взгляда и этого акцента похоже на «Апокалипсис сегодня» с Граучо Марксом в главной роли. Сэм в восторге. Барнс внезапно смущается. – Или, эм, Саша тоже нормально, – говорит он и украдкой бросает взгляд на Стива, будто спрашивая разрешения. Стив просто улыбается ему, как чертов придурок, что, по мнению Сэма, может быть своего рода рефлексом. АРББ: Автоматическая Реакция на Близость Баки. – Пусть будет Саша, – говорит Сэм, потому что у него такое чувство, что именно это обращение Барнс предпочел бы сейчас, по крайней мере, от незнакомца. Барнс снова дергает головой и затем говорит: – Я. Помню. У тебя были, – он делает секундную паузу. – Крылья? Его речь становится медленной и немного невнятной, что любопытно вкупе с заиканием и тиками. Сэм видел фотографии того, что они делали с ним на этом кресле, и он слышал о других ветеранах, заработавших неврологические проблемы в результате черепно-мозговых травм, хотя никогда и не сталкивался с таким на работе. Хотя можно было подумать, что странная сыворотка, которой они напоили парня, вылечила бы его. Но может, на самом деле все, что она сделала, это помогла ему остаться в живых после всего этого дерьма, и, черт возьми, это не то, о чем Сэм хочет думать прямо сейчас. – Ага, – говорит он. – У меня есть крылья. Ты слегка потрепал оригинальную пару, но я уже получил более крутой комплект на замену, так что я в долгу перед тобой. – Дерьмо, – говорит Барнс. – Я с-с-сбросил тебя. С той... – он нахмурился. – Летающей лодки? – Они зовут их геликарриерами. Чертовски странно, да? – говорит Сэм, потому что может посочувствовать насчет путаницы вокруг всей этой странной придури ЩИТа. Барнс ухмыляется. – Я видел вещи и п-постраннее. Прости, что напал на тебя. Было бы очень жаль, если бы я испортил такое м-м-милое личико. – Бак! – возмущенно говорит Стив. Сэм сейчас не обращает на него никакого внимания, потому что думает, как заставить Барнса записать это на бумаге и подписать, чтобы он мог повесить ее в своем кабинете, рядом с подтверждением его мудрости от Стива. Сэм Уилсон: Проверен Капитаном Америка, Одобрен Баки Барнсом. Не нужно толпиться и толкаться, дамы, просто встаньте в очередь справа. – Что? – говорит Баки. – Сейчас д-д-две тысячи, блядь, п-п-пятнадцатый, чемпион, я могу смотреть, черт подери. Не все из нас могут хранить свой член в ризнице и стряхивать с него пыль по церковным праздникам. Сэму нравится этот парень. – Я не говорил, что ты не можешь смотреть на него, – говорит Стив. – Черт, я смотрю на него, но ты не можешь просто... – он замирает, когда до его мозга доходит то, что он только что сказал, и тут же вспыхивает. И это о кое-чем говорит, потому что парень красный, как чертов светофор. – О господи, Сэм, я, э-э... Сэм поднимает руку. – Даже не думай, Стив. Не порти момент. Прямо сейчас, я верю, что Капитан Америка и самый обворожительный мужчина из Ревущих Коммандос думают, что я настоящий красавчик, и я хочу продолжать верить в это, потому что это хорошо для моей самооценки, Стив. На самом деле я хочу, чтобы вы оба написали подписанное заявление на этот счет и подарили его мне на Рождество. Которое уже совсем скоро. Не беспокойтесь, я напомню вам. Барнс говорит: – Черт, я запишу в-видео, раз ты думаешь, что я обворожительный, – и подмигивает. Сэму очень нравится этот парень. – Черт, подожди, пока ты не встретишь Майки, – говорит Баки. – Этот чертов ребенок, к-клянусь богом, то, что он говорит мне, з-заставит покраснеть даже шлюху. Я-то уж точно знаю, – добавляет он, и это... потенциально тревожно. Сэм делает мысленную пометку мягко копнуть эту тему поглубже, когда они лучше узнают друг друга. Если Барнс занимается проституцией, помимо прочего дерьма в его жизни, то ему нужно, по крайней мере, использовать презервативы и регулярно сдавать анализы, потому что, даже если он не может заболеть сам по себе, Сэм не хочет знать, что происходит с штаммом ВИЧ, который счастливо культивируется в суперсолдатской сыворотке. Он предполагает, ради сохранности своего же психического здоровья, что Зимний Солдат будет слишком параноидально относится к идее накачивания наркотиками или успокоительным против его воли, чтобы вводить себе уже использованные кем-то иглы, потому что от других вероятных сценариев Сэма бросает в дрожь. – Кстати, где эти чертовы дети? – вдруг говорит Барнс. Сэм и Стив оглядываются по сторонам. На тротуаре перед школой довольно тихо: большинство детей уже разошлись по домам, но никто из них не подошел к Барнсу. Стив хмурится. – Может, они увидели меня и Сэма и испугались? Баки качает головой. – Они чертовски б-б-бесстрашные, как еноты или типа того, – он напрягается, его глаза изучают улицу. – С-слишком умны, чтобы прогулять школу и не явиться до з-з-звонка, зная, что я н-надеру им задницы за прогул. Стив тихо говорит: – Как ты думаешь, где они могут быть, Бак? Может, момент его ясности закончился или, может, стресс из-за потери детей расстроил что-то в его голове, потому что, внезапно, парень, который только что флиртовал с Сэмом и подкалывал Стива, исчез, погас, словно лампочка. – Недостаточно данных. Предположительно мертвы или взяты в плен. От его взгляда у Сэма мурашки по коже; он никогда еще не видел, чтобы человек, находящийся в сознании, выглядел настолько отсутствующим. Стив продолжает разговаривать с ним, как будто ничего не изменилось, как будто сержант Барнс все еще там. – Кем? Гидрой? Ты уверен, что они просто не слоняются где-нибудь? Может, они опоздали на обратный поезд? Баки слегка наклоняет голову вправо, его лицо совершенно пустое. Он выглядит так, как будто... обрабатывает информацию. Думает, пожалуй, будет слишком сильным словом. – Возможно. В таком случае. Они предпримут попытку найти беспроводной сигнал. С целью выйти со мной на связь. – Хорошо, – говорит Стив. – Тогда давай подключим тебя к беспроводной сети, чтобы ты смог проверить, не пытаются ли они связаться с тобой. Барнс коротко кивает головой. – Подтверждено. Сэм слегка морщится. Стив же не колеблется ни на секунду, просто слегка сжимает плечо Барнса. – Я знаю, что ты волнуешься, Бак, но ты сам говорил – они умные дети. Уверен, они могут позаботиться о себе. – Не в случае. Гидры, – говорит Барнс, и вдруг он снова человек, и Сэм вроде как не хочет этого. Потому что теперь он видит чистый животный ужас в глубине его мертвых глаз, и от их вида он хочет забраться под кровать и больше никогда оттуда не вылезать. – Эй, Бак, – Стив говорит так мягко и нежно, что Сэм едва держится. – Эй. Можешь сделать глубокий вдох для меня? Ты так потеряешь сознание. Теперь Сэм чувствует себя настоящим мудаком, потому что, конечно, у чувака просто небольшая гипервентиляция, а Сэм был слишком поглощен мыслями о том, насколько пугающ этот говнюк, чтобы банально заметить это, не говоря уже о том, чтобы делать свою чертову работу и помочь парню. Но у Стива все под контролем, он глубоко дышит, чтобы дать Баки возможность повторить за ним, как будто он не отмахивался от каждой попытки Сэма научить его дыхательным упражнениям, когда ему казалось, что у Стива начинается паническая атака (если вы когда-нибудь захотите почувствовать себя самым грустным и самым бесполезным ублюдком на планете, попробуйте сидеть и беспомощно смотреть, как Капитан Америка трясется и хватает ртом воздух на диване в вашей гостиной). Но сейчас они дышат вместе, и снова начинает казаться, что они на краю чего-то: глаза Стива не отрываются от лица Баки, металлические пальцы Баки так сильно сжимают запястье Стива, что Сэм удивляется, как кости еще не треснули, их лбы так близко, что почти соприкасаются. У Стива звонит телефон. Стив отвечает, даже не взглянув на него: – Роджерс. Он слушает секунду, затем отвечает: – Я скоро буду. Спасибо, Джарвис. Он вешает трубку. Сэм хмурится: – Джарвис позвонил тебе? – Ага, – говорит Стив и улыбается, слегка качая головой, как будто не может поверить в то, что только что услышал. – Бак. С детьми все в порядке, но нам нужно их забрать. Они только что ворвались в Башню Старка.

*****

Это совершенно и безоговорочно худший день на свете, и это полностью, полностью вина Лили. Ладно, что ж, начнем с начала. В начале этой истории не было вины Лили, там не было вообще ничьей вины, за исключением тех поганых террористов, которые взорвали Джона, подпортили ему мозги и сделали его таким, каков он есть сейчас. Потому что он был в порядке утром, он был совершенно нормальным и в полном порядке, и Майки пытался заставить его станцевать Nae Nae с ним, потому что Джон может повторить любой танец, лишь раз увидев его на YouTube, а Майки знает, что он смотрел то видео, и Джон такой аргх, зачем я усыновил тебя, иди готовься, тебе скоро в школу, а Майки такой но я люблю тебя, и Джон притворялся, что не смеется. Потом он издал тот странный сдавленный звук, схватился за голову и стал очень-очень тихим, а в следующее мгновение он уже говорил по-русски и целился в голову Майки из пистолета, а затем он говорил по-английски, но был такой странный и растерянный, словно понятия не имел, где он находится, а затем он начал дергаться и хрюкать, слишком быстро и тяжело дышать, и по-настоящему заплакал настоящими слезами, и пытался оторвать себе руку (типа окей, да, она металлическая, но Майки уверен, что она точно не съемная); и единственной вещью, которая, казалось, его успокоила, было обещание, что они приведут Стива. Так что Майки и Лили выбежали за дверь и такие: «Давай, быстрее, пора идти за Капитаном Америка!» Пока не останавливаются на тротуаре рядом с их прибежищем и не осознают: погодите-ка. – Как, черт возьми, мы собираемся достать Капитана Америка? Он не пачка «Lay’s», мы не можем просто прийти за ним в магазин, мы не можем просто достать его, – говорит Майки. – Заткнись и дай мне подумать, – говорит Лили. Что ужасно грубо, но Майки научился не удивляться людской грубости. – Хорошо, слушай. Тони Старк – Мститель, верно? И сейчас они называют Башню Старка Башней Мстителей? Может, если мы поедем туда и скажем, что это чрезвычайная ситуация, нам позволят поговорить с ним? – Подруга, – говорит Майки. – Никто не хотел слушать нас, когда прошлый приемный папа нас избивал, зачем кому-то слушать нас сейчас, когда мы заявимся и такие: «Йоу, можно мы украдем Капитана Америку на секундочку? Сексуальный робот-наркоман-убийца, с которым мы живем в нашем притоне, очень хочет увидеться с ним?» – Я знаю, Майки, я не тупая, – говорит Лили. – Я что-нибудь придумаю. Мы можем, например, объявить голодовку в вестибюле, пока он не поговорит с нами. Капитан Америка не позволит двум невинным детям умереть с голоду в вестибюле. – Скорее всего, они заставят нас уйти до того, как мы умрем с голоду, – говорит Майки. Лили щипает его. – Сука, ты бесполезен, и какова твоя гениальная идея? У него нет никаких гениальных идей, поэтому они садятся на поезд до Манхэттена. Или они сели бы, если бы движение по проклятой 6-й линии снова не приостановили, и там должен был быть какой-то трансфер, но никто не знает, где он или когда он придет, или, может быть, какой-то очень злой парень, работающий в ТУН, просто повесил этот знак, чтобы поиздеваться над ними, и никакого трансфера даже не существует на самом деле, так что им приходится идти до автобусной станции, ждать автобуса, а затем ехать в этом вонючем автобусе. А еще в автобусе едет одна бездомная дама, и типа Майки тоже бездомный, но она по-настоящему бездомная: вся грязная, разговаривает сама с собой и носит всю свою одежду разом. И Майки смотрит на нее и думает: о боже мой, это же Джон. Вот, что случится с Джоном, если они не смогут ему помочь, если ему будет становиться все хуже и хуже, как сегодня, когда он был весь дерганный, потерянный и напуганный. Он больше не сможет помогать им с домашним заданием, не придет забрать их после школы, он больше не назовет Майки чемпионом и не обнимет его, не заставит их с Лили есть здоровую пищу, и они никогда-никогда не станцуют Nae Nae. Их приемный папочка станет просто страшным парнем из автобуса, от которого люди отсаживаются подальше, стараясь лишний раз на него не смотреть. Майки начинает плакать и продолжает плакать всю дорогу до Парк-Авеню. К тому времени, как они добираются до Башни Старка, Майки уверен, что он выглядит, как самый грустный маленький сиротка на планете, и что им хватит одного взгляда на их с Лили супер грустные лица, чтобы сразу же пустить их поговорить с Капитаном Америка. Вместо этого скучающий парень у служебного входа прямо перед лифтам, просто спрашивает, назначено ли им. Лили смотрит на него так, будто он только что ковырял в носу и съел все, что смог там найти. – Сэр, мы бездомные дети-сироты, как, по вашему, мы должны были договориться о встрече? Мол, наши люди договариваются с людьми Капитана Америка? Но чуваку все равно, он просто отмахивается от них. Так что они шатаются по вестибюлю грустные и еще очень голодные, потому что Джон начал размахивать своим глоком, прежде чем они успели съесть свои поп-тартс на завтрак. Что, возможно, было бы только им на руку, если бы они действительно собирались объявить голодовку, но теперь они решили, что это займет слишком много времени, поэтому они просто голодные и злятся из-за этого. В вестибюле есть кофейня, но она больше похоже на кофейню для богатых людей, с макарунами и прочим дерьмом вместо нормальной еды; из сэндвичей торчат странные листья, а сверху они украшены какой-то фигней, и стоят по 15 долларов каждый, поэтому они собирают свои последние деньги и покупают кекс с соленой карамелью на двоих, потому что в этой дурацкой кофейне нет даже обычного шоколада, а затем Майки плачет еще сильнее, потому они на Парк-Авеню, а на нем дырявые джинсы, и его приемный папа сходит с ума, и никто не поможет им, и они слишком бедны, чтобы позволить себе больше, чем один кекс для богатых людей. Затем у Лили появляется другая идея. – Майки, – говорит она. – Держу пари здесь есть огромный гараж. В последнее время Джон пытается обучить их некоторым из своих странных Джононавыков (но он говорит, что не будет учить их стрелять из автомата, который хранит под досками в полу, что абсолютно несправедливо, Майки был бы очень ответственным с ним), и в основном самые любимые в мире занятия Джона – это оценка здания на пробелы в обеспечении безопасности, и охрана периметра. Так что теперь Майки и Лили знают, что такое точка обзора, и они также знают, что если вы хотите ворваться в большое здание, как например, больница или правительственное здание (по причинам, которые Джон никогда не объясняет), вы должны выяснить, как попадают внутрь грузовики с доставкой. Так что они выходят из вестибюля и вроде как осматривают периметр или типа того и находят съезд, ведущий в гараж. Они видят охранника в маленькой будке, который пропускает машины, и штуку со сканером, которая проверяет машины на наличие бомб или еще чего, но охранник не ищет безбилетников или типа того. Так что все, что они должны сделать – это найти попутку. Джон бы просто зацепился за днище грузовика, но они не могут этого сделать, поэтому ищут другой способ. – Простите? Мэм? – Лили берет на себя задачу постучать в окно леди, потому что если Майки возьмет и постучит в окошко машины какой-нибудь незнакомой белой леди, его, скорее всего, застрелят копы или типа того, а безопасность прежде всего. – Мэм? Мне очень-очень жаль, но... – и понеслась. Они приемные дети (прикрытие. Должно содержать н-некоторые элементы истины. Для п-п-п-правдоподобности. Если это возможно и имеет отношение к миссии), они должны были сегодня прийти в офис своей новой приемной мамы во время обеденного перерыва в школе, но они потеряли удостоверения, которые она дала им, чтобы они могли войти, и они еще не включены в семейный телефонный план, и им так, так неловко, но, может быть, они могут проехать вместе с ней, потому что они не хотят, чтобы их новая мама думала, что они успели оплошать спустя всего неделю, и отправила их обратно в приют... Красивая белая леди чуть ли не плачет. Они внутри. Они заходят в лифт вместе с леди и нажимают на случайный этаж, но тот, который точно выше ее этажа, и затем, как только она выходит, Майки нажимает на кнопку, чтобы подняться на верхний этаж, потому что они слышали, что именно там обитают Мстители, а затем очень вежливый голос говорит: – Простите, сэр, боюсь, у вас нет доступа на данный этаж. Затем голос говорит: – Ну и ну. Боюсь, что ни у одного из вас не должно быть доступа ни в какую часть Башни, – и они слышат, как срабатывает сигнализация. Вот так они и застряли здесь, в этой дерьмовой маленькой белой комнате, голодные и уставшие, и никто не может их вытащить отсюда, и все это было идеей Лили, и все это ее вина. Они торчат здесь уже несколько часов и продолжают повторять: – Нет, наши родители или опекуны не могут приехать за ним, в этом-то и проблема, – когда дверь открывается и... – Джон, – говорит Лили, и это хорошо, потому что одновременно с ней Майки говорит: – Папа! – и это ужасно неловко, и, надеюсь, никто не слышал, но все в порядке, все в порядке, потому что Джон обнимает их и говорит: – Мне жаль, мне жаль, мне так чертовски жаль, – и он снова он, и все будет хорошо. – О чем, черт возьми, вы двое думали, в-врываясь сюда? – говорит Джон. Лили машет на него руками: – Мы не знали, что делать! Ты не мог говорить, ты плакал и продолжал звать Стива... Раздается какой-то сдавленный звук, Майки поднимает голову, и Капитан Америка здесь. Типа прямо здесь. Майки может дотронуться до него. И он хочет, потому что Капитан Америка в реальной жизни намного, намного лучше, чем на фотографиях. Ублюдок просто огромный и накаченный, но еще (тьфу, это так глупо), но он вроде как светится, и ты просто хочешь надеть солнечные очки и лежать, окутанный его светом, всю оставшуюся жизнь. А рядом с ним гребаный Сокол, который настолько, настолько прекрасен, и он просто стоит там, весь такой счастливый, как будто смотрит одно из тех видео, где потерянные собаки воссоединяются со своими владельцами. Кэп же выглядит так, будто вот-вот заплачет, так что это что-то да говорит о уровне его сексуального сияния, потому что он все еще такой же горячий даже со сморщенным от наплывших слез лицом. Майки хватает Лили за руку. – Лили, какого черта, что происходит с нашей жизнью, мы сейчас будто в Пинкберри со всеми этими восхитительными мужчинами. Все разновидности вкусов, прямо здесь и сейчас. Сокол говорит: – Ха! – Брр, забудь, – говорит Лили. – Здесь нет латиноамериканского или азиатского Мстителя, так что не заливай мне обо всех вкусах. В любом случае ты все равно любишь только ваниль, – говорит она и окидывает Капитана Америку ледяным взглядом, который Сокол считает забавным. – О мой бог, ты вообще видишь его? Ты не можешь всерьез говорить мне, что не положила бы это в чашку и не посыпала сверху мармеладными мишками, – говорит Майки. – Ладно, погоди, – говорит Сокол. – Как бы я не ценил этот разговор, но если ты будешь продолжать в том же духе, Стив так сильно уйдет в себя, что создаст черную дыру, а никто из нас не хочет этого. Саша, спасибо за драгоценный подарок, который ты нам преподнес. Стив, мы оставляем их, и мне все равно, что ты сейчас скажешь. – Я не собираюсь передавать детей государству, Сэм, – говорит Кэп. И воу, его голос такой глубокий и сексуальный, как будто он белый Мустафа или что-то в этом роде. – Эм, ребята, простите, но не вы наши приемные папы, а Джон, – говорит Майки. – Вы не можете, э-э, принимать решения насчет нас. Все смотрят на Джона. – Я, – говорит он. – Я не. Я н-н-н-н-н-н... И Майки уже собирается накричать на супергероев за то, что они пугают и напрягают Джона, но Капитан Америка подходит к Джону вплотную и сжимает его плечо. – Эй, – мягко и ласково говорит он. – Все в порядке. Дай себе время. Мы никуда не торопимся. Джон вроде как держится за запястье Кэпа. Майки пинает Лили по лодыжке и говорит одними губами: – Что я тебе говорил, сучка? Затем они отступают друг от друга, что, почему? И Джон говорит: – Мы говорили. Я и Стив. О вас двоих, – он сглатывает. – Уже почти зима. У нас нет воды. Тепла. Вы не должны. Вы не должны так жить. – Я видел ваши апартаменты, – говорит Кэп так же мягко, как и с Джоном до этого. – Вы замерзнете там, как только станет холоднее. Джон говорит: – Вы должны жить. В месте получше. – Нет, – говорит Майки. – Нет, нет, нихрена подобного, ты от нас не избавишься, нет, – и он плачет, и ему все равно, потому что Джон не может так поступить с ними, не может. Лили обнимает Майки и шипит на Капитана Америка, словно злобная кошка: – Пошел ты. Пошел ты. Ты говорил с ним пять гребаных минут, и теперь нас снова вышвыривают, ты думаешь, что знаешь все об этом дерьме, думаешь, что в гребаном приюте нам будет лучше? Джон никогда бы не поступил так с нами, ты, черт подери, морочишь ему голову, обманываешь... – Х-х-х-хватит, – говорит Джон, а потом повторяет громко и сердито: – Хватит. Они замолкают, потому что Джон никогда не кричит на них. Затем Кэп говорит: – Ты не дала ему возможности закончить. И я был бы признателен, если бы вы оба следили за своим языком, – говорит он и бросает на них обоих крайне разочарованный взгляд. Когда учителя говорят Майки не ругаться и когда это делает Джон, это просто смешно, потому что, серьезно, Джон? Но когда Капитан Америка говорит так, ему хочется заползти в нору и никогда больше из нее не вылезать, потому что он отвратительный грязный червь, который даже не заслуживает жить. Он говорит: – Простите, сэр. Я постараюсь, обещаю. Джон удивленно оглядывается, прям как Скуби-Ду, а затем смотрит на своего парня: – Как. Как ты это сделал? – Ну, Бак, наверное, помогает то, что я не говорю, как поддатый морпех в увале, – говорит Стив, и там около 50% слов, которых Майки не понимает, и кто такой Бак? Джон одаривает всех в комнате своим неповторимым Берт-фейсом, затем снова сосредотачивается на Майки и Лили: – Я никогда не говорил. Я никогда не говорил о приюте. Я н-не отказываюсь от вас, – он смотрит на Кэпа, который продолжает вместо него: – У меня есть особняк в Риджвуде, – говорит он и краснеет, как будто ему стыдно быть горячим супергероем, который к тому же баснословно богат. – Я живу на втором этаже, но первый сейчас пустует, – его взгляд на мгновение останавливается на Джоне, как будто он уже думал о том, кто будет жить там, когда покупал здание. – Ничего особенного, но там есть отопление, водопровод и мебель, и это все равно больше, чем у вас есть сейчас, и я перекрасил это место пару месяцев назад. Он ваш, если хотите. Майки просто смотрит на него: – Ты хочешь, чтобы мы переехали к тебе? Мы встретились всего пару секунд назад. Ты Капитан Америка, а мы незнакомцы, мы можем оказаться, к примеру, наркоманами, поклоняющимися дьяволу. Капитан Америка слегка улыбается, и в основном это похоже на восход солнца или поющий хор мальчиков Гарлема. Майки собирается упасть в обморок. – Если вы окажетесь наркоманами, поклоняющимися дьяволу, обещаю, что выселю вас, – говорит он. – Но вы будете жить в моем доме, а не в моей квартире. У вас будет свое собственное пространство. И вы не незнакомцы, вы приемные дети Баки. Полагаю, это делает вас семьей. – Кто такой Баки, черт возьми? Кэп вздрагивает. – Знаешь, меня уже реально тошнит от этого вопроса. Джон говорит: – И не г-говори, здоровяк. Лили говорит: – Нет. Нет. Вы просто сумасшедшие. Майки смотрит на нее. Она выглядит так, как будто вот-вот слетит с катушек, ее лицо белое и все такое. – Подожди, что? Что происходит? – О боже, тупица, ты все еще не сделал домашнее задание по истории? Баки Барнс был лучшим другом Капитана Америка в прошлом. Он мертв уже лет восемьдесят. – С-семьдесят, – говорит Джон. Они смотрят на него. Он пожимает плечами. – Не так. Много. – Нет, – говорит Лили, и теперь ее голос дрожит, а Майки просто смотрит, потому что Лили никогда не плачет, никогда. – Нет, это какой-то кошмар, Джон психически нездоров, и ты просто... ты путаешь его, сбиваешь с толку, и я не знаю, что мы должны делать... – Лили, – говорит Капитан Америка и опускается на одно колено, чтобы смотреть ей в лицо, а не нависать над ней, и это так мило, что у Майки даже немного скручивает в животе. Потому что никто никогда не делал ничего подобного для Лили, как будто из-за того, что она жесткая и немного говорит по-мексикански, довольно высокая и прочее, им не нужно беспокоиться о подобном джентльменском дерьме. Но Кэп разговаривает с ней тихо и почтительно, как будто она юная леди или типа того, и поэтому он очень-очень нравится Майки. – Я понимаю, и ты абсолютно права. Если бы я решил, что кто-то пытается заморочить голову Баки, я бы... я не знаю, что бы я сделал. Что-то, о чем я потом буду жалеть, наверное. Но... вот, – он лезет в карман пиджака и достает бумажник, затем вытаскивает из него фотографию и подает Лили. – Это было снято в Париже. В 1944 году. Майки и Лили смотрят на снимок. Там два парня в старой армейской форме, они смеются, обнимая друг друга. Кэп слева, его длинная старомодная челка падает ему на глаза, он улыбается своему другу, у которого гладко зачесанные назад темные волосы и большая ленивая улыбка, как будто он знает, что может получить любую девушку в комнате. Он похож на кинозвезду. – Джон, – говорит Лили, и теперь она плачет по-настоящему, с соплями и прочим. – Ты был таким красивым. И это ужасно, потому что теперь, когда Майки увидел фотографию, он понимает насколько это правдиво: Джон, который раньше был таким по-дурацки красивым, но сейчас все больше и больше становится похожим на наркомана, более худой и болезненный с каждым прошедшим днем, а Майки даже не замечал этого, потому что считал Джона красивым, даже когда тот был на самом дне. Джон просто подходит, обнимает ее и ничего не говорит, и Майки рад, потому что все это дерьмо такое странное, и он правда не хочет думать о нем прямо сейчас. Он просто хочет вернуться домой, поужинать с Лили и Джоном и ни о чем не думать. Все молчат. Джон отпускает Лили. Затем Майки говорит: – Значит, Джон тоже будет жить с нами, да? Кэп говорит: – Ему решать, – как раз в тот момент, когда Джон качает головой. – Я все равно буду забирать вас из школы и все остальное. Я не оставлю вас. Но я не буду переезжать. – Почему? – говорит Лили. Кэп говорит: – Мы все хотим, чтобы ты был с нами, Бак. – Иди н-нахрен, Роджерс, – говорит Джон. Он звучит очень сильно усталым. – Ты манипулирующий сукин сын. Я не перестану колоться. Я не смогу. И я чертовски уверен, что не потащу это дерьмо в твой гребаный дом. Достаточно того, что я позволил тебе увидеть, как я это делаю, позволил чертовым детям увидеть, как я это делаю. Я не позволю тебе разрушить всю твою гребаную жизнь из-за меня. Я не появлюсь на твоем гребаном пороге со своей гребаной работой, моим гребаным Скорпионом и с двухкилограммовым пакетом гребаного героина в рюкзаке, – он сглатывает. – Послушай, я... я нашел работу. Настоящую, понимаешь? Я просто пытаюсь... приспосабливаться потихоньку. Со всем этим дерьмом про быть человеком и прочее. Просто... дай мне время, хорошо? Если я буду ширяться, а потом отстреливать говнюков из Гидры, я не хочу, чтобы их кровь была размазана по твоему ч-ч-чертовому ковру в гостиной. – Ну, может, я могу помочь, – говорит Капитан Америка. – Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я в последний раз вырубал парочку сопляков из Гидры. Мне бы пригодилась практика. Джон качает головой. – Ты никогда не делал этого так, как я, чемпион. Ни разу. Вот почему ты Капитан Америка, а я... кем бы я ни был, черт подери. – Ты Богослов, – говорит Майки. – Ты супергерой. Джон на секунду крепко зажмуривается, как будто у него болит голова. – Спасибо, чемпион. Это... это очень мило с твоей стороны. Небольшая пауза. – Ладно, Бак, – говорит Кэп. – Все в порядке. Оставайся там, где тебе удобно. Но у меня есть кое-какие условия. Взгляд Джона становится жестким. Когда он начинает говорить, в его голосе слышен русский акцент, который обычно появляется, когда он хочет кого-то запугать. Майки не может точно сказать, делает ли он это нарочно, или сам того не понимая. – Ты не можешь. Ставить условия. – Конечно, могу, – говорит Кэп, в его голосе нет ни капли страха. – Я Капитан Америка. Я мог бы заставить тебя пройти детоксикацию и депрограммирование в подземном правительственном учреждении еще неделю назад. Но по милости Кэпа ты избавлен от такого несчастья, приятель, – затем его выражение лица становится печальным, и он говорит: – Я ставлю тебе условия с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, Бак. Ты всегда хотя бы выслушивал меня. Джон отрывисто кивает. Кэп делает глубокий вдох. – Ладно. Я хочу оплатить услуги сотовой связи для тебя и детей, чтобы мы могли быть на связи. Я хочу получать от тебя сообщения, хотя бы раз в день, чтобы убедиться, что ты еще жив. И я хочу видеть тебя за ужином, хотя бы раз в неделю, чтобы знать наверняка, что ты ешь. Джон моргает. – И это. Все? – И это все, – говорит Кэп. – Мы договорились? Они жмут друг другу руки. Джон так измучен, что говорит чересчур отрывисто, но это не значит, что он опять потерялся в себе, просто слишком устал, или рассеян, или напряжен, чтобы помнить, как нужно разговаривать: – Ужин. Я ем с детьми. Каждый вечер. Если хочешь. Можешь есть с нами. Вместе. Кэп улыбается: – Мне бы очень этого хотелось, Бак. Что ж, Джон снова стал самим собой, по крайней мере, пока. Майки и Лили переезжают в настоящий дом, и они, как обычно, будут собираться на семейные ужины, полные здоровой пищи, за одним исключением – там также будет Капитан Америка, плюс еще Сокол стоит в стороне и смотрит так, будет тоже ждет приглашения. День стал лучше поразительно быстро, думает Майки, как раз за секунду до того, как в комнату входит Железный Человек.