*****
Стив посылает Баки десять безумных сообщений и звонит четыре раза, прежде чем тот отвечает. Бак: какого черта милый я ушел от тебя два часа назад Бак: что за истерика Бак: у меня был эпизод или типа того? Я: У тебя была довольно тяжелая ночь. Ты не помнишь? Бак: Нет Бак: черт милый я сделал тебе больно? Я: Все хорошо, не волнуйся об этом. Я просто рад, что ты в порядке. Бак: Не волнуйся об этом?? ну блядь теперь я волнуюсь придурок Бак: Стой где стоишь мать твою за ногу Через полчаса он залезает в окно, видит шею Стива и шипит: – Ебаный блядский боже, – говорит он. – Твой п-п-п-план состоял в бесплодной надежде, что я не з-з-замечу? – Не было никакого плана, – признается Стив. Баки фыркает, идет на кухню и возвращается с пакетом замороженного горошка. Стив хмурится. – Что это за марка? – Э-э, – говорит Баки, щурясь на надписи на пакете. – «Зеленый Гигант»? – Эти для еды. Э-э, горошек для травм в другом пакете. Баки идет за другой упаковкой, снимает футболку и заворачивает в нее горошек. Затем прижимает его к шее Стива. Он говорит: – Знаешь, у тебя определенно что-то не т-т-т-так в жизни, раз у тебя есть с-с-специальный горошек для травм. – Ну, – говорит Стив. – По крайней мере, у меня нет специальных очков для насилия, – он слегка дергается. – Холодно. – Ага, в этом и смысл, умник. Боже, мне так чертовски жаль, милый. Что, черт возьми, произошло? Ночной кошмар? У тебя на шее блядский отпечаток моей руки. Он пару раз дергает головой, и Стив облегченно вздыхает, потому что, пока идут тики, Бак не может смотреть на него так, будто хочет сжечь заживо. – Честно говоря, я не совсем понял, что случилось. Все было нормально. Ты начал сжимать мою шею, а потом остановился. – Вот так запросто, да? – Бак не кажется впечатленным подобным объяснением. Стив вздыхает. – Ты пришел и был сам не свой. Не мог говорить и хотел проверить все в моей квартире на наличие жучков. Я уложил тебя в постель, и ты начал читать стихи из Книги Иова, а затем принялся душить меня. Потом ты уснул. – Иисусе, – говорит Бак. – Я и в самом деле жуткий ублюдок? Каким местом ты думал, забираясь ко мне в постель, когда я в таком состоянии? – Ты был растерянным, Бак, а не смертоносным. Пока ты не начал душить меня, все, чего ты хотел, это быть маленькой ложечкой. – Я всегда с-с-с-смертоносен, это чертова заводская установка. Господи, даже чертовы дети знают, что лучше не приближаться ко мне, когда я начинаю вести себя странно. Иногда я волнуюсь, что Лили была права насчет того, что Майки в детстве уронили на голову, – он вздыхает, убирает пакет с горошком и смотрит на синяк. – Сколько времени понадобится, чтобы он зажил? – Пару часов, – говорит Стив. – Быстрее, если ты поцелуешь. Бак слегка ухмыляется. – Настоящий обольститель, а? – говорит он и прижимается губами к холодной шее Стива. Стив слегка подпрыгивает на месте. – Твой рот такой горячий. – Ага, м-мне говорили, – говорит Баки и слегка посасывает ушибленное место. Стив шипит: – Больно. – В хорошем или п-плохом смысле? – Эм, – говорит Стив. – В хорошем. Могу я прикоснуться к тебе? – Ага. Только не надо наглеть, Роджерс, держи руки выше пояса. Стив кладет руки на талию Баки. – Могу я поцеловать тебя? – Конечно, – говорит Баки. – Почему бы и нет, черт подери. Худшее, что может случится, что я еще немного придушу тебя. Только давай без языка. Не люблю, когда мне что-то засовывают в рот. Они целуются. Стив слегка посасывает нижнюю губу Баки, и тот вздрагивает. – Чертовски странно, – говорит он. – Что? – Мне пришлось п-поднять голову, чтобы поцеловать тебя. Как будто я д-д-д-дама или типа того. – По-моему, ты не очень уж похож на даму. Ну. За исключением волос. Баки дергает головой, затем щелкает Стива по уху. Стив говорит: – Кроме того, мы все равно никогда не делали наоборот. Когда ты наклоняешься ко мне, – он замолкает. – Как часто ты забываешь что-то, Бак? Как прошлую ночь, например. – Довольно часто. Наверное, теряю около часа каждый день, иногда больше. Один раз я потерял д-д-д-два дня. Дети сказали, что я не д-д-делал ничего особо странного, но, судя по ощущению в-во рту, я не чистил зубы все это сраное время. Стив потирает затылок Баки одной рукой. Баки вздыхает. – Черт, милый, не р-р-расстраивайся ты так, – он дергает головой еще три раза, затем снова целует Стива в шею. – Ты не против, что я з-зову тебя так? – Нет, – говорит Стив. Он слегка краснеет. – Мне нравится. – Правда? Раньше бы ты возненавидел подобные прозвища. Стив задумывается. – Да. Раньше бы это звучало... снисходительно? Теперь же это просто приятно. Мне кажется, ты единственный человек на земле, который считает меня милым. Все остальные думают, что я... не знаю. Заводная игрушка, которая бьет людей. – Н-н-не правда, – говорит Бак. – Уилсон г-г-говорит, что в-временами ему хочется положить тебя в корзинку и всегда носить с собой. Стив улыбается. – Сэм. Ага. Он забавный парень. – Он твой лучший д-д-друг, да? Стив хмурится. – Не то чтобы у меня была балльная система или что-то подобное, но я думаю, что этот титул все еще принадлежит тебе, Бак. – Серьезно, – говорит Бак. Его голос очень ровный. Стив кивает. – Серьезно, – он проводит рукой по волосам Баки. – Как много ты помнишь? О прошлом? Баки издает хриплый смешок. – Вот дерьмо. Мы г-г-г-говорим об этом сейчас, да? – он слегка откидывает голову назад, подставляясь под прикосновения Стива. – Я помню... кое-что. Танцы. Флирт с девушками. Чтение комиксов Бака Роджерса с тобой на полу. Тот парень, черный и высокий, кажется, мы зависали вместе? Я помню его. Я помню маленьких девочек, должно быть, это мои сестры: все немного размыто. Я помню, как мой п-п-папа ударил маму и сбросил меня с гребаной лестницы. Я помню, что все вокруг постоянно пахло угольным дымом и капустой. Я помню, черт, я помню, к-к-к-как учил тебя открывать пиво об угол стола, и ты порезал руку. – Я истекал кровью, словно заколотая свинья, – говорит Стив, немного испуганный наплывом воспоминаний: кислый запах пива, жжение от пореза. – Потратил впустую д-д-действительно хорошее пиво, чертов сопляк, – говорит Бак. – Что еще... Я помню... Черт. Мне, наверное, двадцать? Около двадцати. И я надел тот новый костюм, и хочу, чтобы ты сказал, как хорошо я в нем в-в-выгляжу. И ты говоришь мне, что я похож на Кэри Гранта, прижимаешь большой палец к моим г-губам и спрашиваешь, не хочу ли я изменить жене, и я стою там, как придурок, думая лишь о том, как сильно я хочу облизать твой палец. Стиву кажется, что его ударили под дых. Худший тип удара, думает он. Люди, которые никогда не дрались, всегда думают, что хуже всего получить удар в лицо или голову, но на самом деле – это крепкий удар под ребра, выбивающий из тебя дух, он будет болеть еще очень долго, даже когда все остальные синяки исчезнут. – Ты помнишь? – Д-да. В чем дело, чемпион? Я-то д-думал, тебе нравится, когда я вспоминаю всякое дерьмо. – Конечно, нравится, Бак, просто... ты сказал «нет». – Что? – Ты сказал «нет», Бак. Ты отверг меня. – Отверг? – он хмурится. – Почему? – Ну, – говорит Стив. – Наверное, ты просто не хотел меня. – Н-н-нет, – тут же говорит Бак. – Я хотел. Я помню, – он делает Берт-фейс. – Я бы спросил, был ли я пьян, но я п-п-принимаю отличные решения, когда пьян, а это было чертовски тупое решение. Разве это предательство, быть счастливым, когда он слышит это? Какой Баки настоящий: тот, который сказал «нет» или тот, который говорит «да»? Передумает ли он, когда воспоминания вернутся? Хочу ли я, чтобы они вернулись? Стив утыкается лицом в шею Баки. – Спасибо, – говорит он. – Я тоже так думаю.*****
На следующий день телефон Стива вибрирует так, что чуть не падает с кофейного столика. Старк: Кэп Старк: Кэп Старк: Кэп Старк: Кэп Старк: Кэп Я: Я могу чем-то помочь? Старк: Да, приведи своего верного мальчика-компаньона в мою башню, чтобы я смог пофлиртовать с ним и установить ему тот гранатомет, о котором он просил, потому что он дальновидный малый, который не имеет возможности реализовать свои мечты, в отличие от меня Старк: потому что я гений, воплощающий мечты в реальность Старк: плюс ужин Старк: это уже идея пеппер Старк: бла-бла нормальные люди бла-бла стив бла-бла хороший тон бла-бла Старк: в любом случае я уверен, что она права насчет хорошего тона, хотя я продолжаю твердить ей, что печально известный ДжББ давно эволюционировал за пределы таких понятий Старк: короче, жду тебя у себя в башне в семь, повседневный дресс-код, твое присутствие – лучший подарок и т.д. и т.п. я бы попросил тебя принести немного вина, но, честно говоря, я содрогаюсь от мысли, что мы будем пить в итоге Старк: в долларовом магазине продается вино? Старк: нет, погоди, не отвечай, мне лучше ничего не знать о том, что происходит внутри долларового магазина Старк: пеппер говорит, что я должен спросить о диетических ограничениях, Гидра поощряет подобное у своих киборгов-убийц? ДжББ на безглютеновой диете? Я: ЕСЛИ мы решим принять твое приглашение, чего мы еще не сделали, то ему понадобится что-нибудь вегетарианское и легкое для жевания. Старк: ты шутишь? Старк: ты не шутишь Старк: я хочу, чтобы это было шуткой Я: Если люди, которым удалили зубы и в течение 40-ка лет кормили питательной смесью через зонд, вызывают у тебя смех, то да, можешь считать это шуткой. Кстати, я говорю тебе это только потому, что у него больше нет понятия о конфиденциальности насчет таких вещей: пытки отлично избавляют от подобных мыслей. Старк: ага, окей, туше, не смеяться над жертвами пыток, не хочу спровоцировать какой-нибудь эпизод Я: О, нет, ты можешь смеяться над ним, он не против, дело лишь в том, действительно ли ты хочешь быть тем парнем, который издевается над самым долгоживущим военнопленным в мире за то, что нацистская террористическая организация на протяжении многих лет систематически вытравляла из него все человеческое. Старк: ага, ладно, так ты придешь на ужин? Старк: Брюс придет Старк: Бартон придет Старк: Романова может прийти, а может все еще находиться в Бухаресте, сложно сказать Стив вздыхает и стучит в дверь ванной. – Бак? Ты там еще не утонул? – Еще н-нет, – Баки звучит хорошо: расслабленно и весело. Он лежит в ванной уже около часа. Стив почти уверен, что он дрочил там. Слышится всплеск, затем звуки слива воды. – А что? Надеешься, что я умру, и ты получишь наследство? – Ага, – говорит Стив. – Мне показалось, так будет проще, чем купить собственную футболку с Тупаком. – Эй, т-тебе бы еще достались пару к-к-килограммов первоклассного героина и очень хороший набор боевых ножей, – говорит Баки. – Почти как новый. – Подобное сочетание поистине умиротворяет. Хм, эй, не хочешь пойти сегодня к Старку на ужин? Ничего страшного, если нет, я всегда могу просто отказать ему. Дверь открывается, и Баки выходит из ванной. Сегодня на нем новая футболка, купленная на выручку из долларового магазина. Надпись на футболке гласит: «ГАНГСТА РЭП ЗАСТАВИЛ МЕНЯ СДЕЛАТЬ ЭТО». – Гостфейс хочет, чтобы мы п-п-пришли на ужин? – он выглядит довольным. – Думаю, это была идея мисс Поттс, – говорит Стив. – Старк, насколько я могу судить, вообще ничем не питается. Мисс Поттс его... – Я знаю, к-к-кто она, чемпион, я погуглил «Старк Индастрис» после встречи с Гостфейсом. Она замечательная женщина, да? – Ага, – говорит Стив. – И довольно милая леди; она тебе понравится. Баки смотрит на себя сверху вниз и ухмыляется. – Думаешь, я могу встретить генерального директора в этом? Стив везет его в Нордстром. Баки хорошо ведет себя в магазине, хотя и внимательно следит за другими покупателями и не поворачивается спиной к выходу. Он в полном восторге от изобилия одежды, радуется, словно ребенок. В конце концов Стив покупает ему кучу вещей, включая пушистый розовый свитер из овечьей шерсти, про себя удивляясь выбору Баки. Бак подходит к стойке с костюмами, но Стив качает головой. – Старк будет доставать меня своим нытьем до самой смерти, если я не приведу тебя к его портному. Стив забирает пакеты с покупками домой, а Баки ненадолго исчезает, видимо, чтобы принять дозу. Он возвращается через два часа, принимает ванну и одевается в новую одежду. Розовый свитер делает жесткие линии его торса более заметными, а новые джинсы, пусть и не такие узкие, как его привычная тактическая экипировка, определенно сидят на нем намного лучше. Стив не может отвести взгляд. Майки, увидев его, издает звук, похожий на гудок парохода. – О мой бог, сучка, ты только взгляни на себя, выглядишь очешуенно! Лили говорит: – Ух ты, твое лицо и правда может иметь, эм, цвет? когда ты носишь что-то помимо черного. Баки говорит: – Я всегда выгляжу очешуенно, это неотъемлемая часть моего шарма. Стив говорит: – Очешуенно? Бак решает, что не в состоянии доехать на метро до Манхэттена, так что они вызывают такси. Они немного тискаются на заднем сидении в романтической атмосфере, создаваемой громкой музыкой бхангры из магнитолы водителя и тремя ванильными освежителями воздуха, доблестно пытающимися замаскировать въевшийся запах рвоты. – Я так и думал, что богатеи д-д-дурачатся на задних сидениях такси вместо переулков, – говорит Бак, затем вставляет в уши наушники и прижимается к Стиву, по-видимому, довольный мельком увиденной жизнью так называемых «богатеев». Стив говорит: – Что слушаешь? – Янг Таг, – говорит Баки и протягивает один наушник Стиву. Стив слушает примерно пятнадцать секунд и возвращает наушник обратно. – У меня такое чувство, будто я должен срочно перед кем-то извиниться. – Нет н-ничего плохого в том, чтобы спрятать кокаин в заднице, если тебя остановят копы, – говорит Баки. – Просто чертовски хорошая д-д-деловая хватка. Они добираются до апартаментов Старка ровно к семи (охранная система распознавания лиц распознает их как «Капитана Роджерса» и «гостя капитана Роджерса», что гораздо более деликатно, чем Стив ожидал от Старка), их встречает мисс Поттс, которая целует Стива в щеку, а затем поворачивается к Баки с большой нежной улыбкой. – Сержант Барнс. Как приятно наконец-то встретиться с вами. – Очень п-п-приятно, мэм, – говорит Бак и пожимает ей руку. Ее глаза слегка прищуриваются: очевидно шарм Барнса все еще в силе. Она также ни в коей мере не реагирует на заикание, за что Стив ей особенно благодарен. Баки совершенно не нужно, чтобы его заставляли чувствовать себя еще более неловко из-за этого. Она ведет их в гостиную Старка, которую Стив всегда считал чем-то средним между галереей современного искусства и вестибюлем дорогого отеля: тщательно продуманная комбинация дороговизны, обезличенности и неудобства. Появляется Старк, он не успел пройти и половины комнаты, но уже без умолку тараторит Баки о его руке – и затем вдруг меняет тему разговора. – Просто чтобы ты знал, эти окна 100% гарантированно непробиваемые. Я проверял их пулями, ракетами, реактивными двигателями, вооруженным дроном, скандинавским богом грома и влетел в них в костюме на скорости двух Махов, что, оглядываясь назад, возможно, было не лучшей идеей, но это бесповоротно и окончательно доказало, что их очень сложно разбить. Хотя все это должно быть очевидно само по себе, потому что это я их создал. Бак отрывает взгляд от огромных, от пола до потолка, окон и пытается выдавить из себя слабую улыбку. – Б-б-б-буду знать. Наряду со всей странной постмодернисткой мебелью в комнате стоит огромный рояль, на котором нет ни единой пылинки и на котором, как известно Стиву, никто никогда не играл. Теперь, когда он не следит за окнами в поисках снайперов, Бак замечает его, и его глаза слегка загораются. – Ну разве не прелесть? Пеппер улыбается ему: – Ты играешь? Бак засовывает руки в карманы. – Не так чтобы очень х-х-хорошо, мэм. – Он великолепен, – говорит Стив, довольный как слон. – Он постоянно аккомпанировал на наших школьных концертах. – Спасибо, дружище, – говорит Баки. – Давай, воодушеви их мыслью о школьном к-к-концерте. – По-моему, звучит замечательно, – говорит Пеппер. Она делает скромный ободряющий жест в сторону фортепиано. – Не хотите попробовать, сержант Барнс? – Ага, давай, Бак, – говорит Стив. Баки недолго раздумывает, потом неторопливо подходит к роялю и садится на скамью. Он почти благоговейно поднимает крышку и замирает на секунду. – Я не... Я никогда н-н-не играл с этим, – говорит он и поднимает металлическую руку. – Может получиться не очень. Стив чувствует внезапный беспомощный прилив любви к нему: за то, что он пытается говорить правильно с такой элегантной дамой, как Пеппер, за маленькую тревожную складочку на лбу, которую он скрывает за легкой усмешкой. Стив мог бы поцеловать его прямо сейчас, на глазах Бога и Железного Человека. Баки пробегается по нескольким гаммам, затем останавливается и смотрит вверх, широко раскрыв глаза. – Я уже. Я уже играл с этой рукой раньше. Я помню. В С-советском Союзе. Они п-п-позволяли мне играть. Заставляли играть, – его голова дергается. Его акцент выехал прямо из Бруклина, направился прямиков на север и сделал резкий поворот налево, достигнув Аляски. – Чтобы н-научиться управлять рукой. Научиться. Дисциплине. Я должен был. П-п-практиковаться. В игре на фортепиано и... балете? Они учили меня балету, – его взгляд на мгновение становится отстраненным, затем снова фокусируется. – Они привели меня на званый обед. Чтобы продемонстрировать, как я. Развиваюсь. На мне была красная армейская форма. Я играл д-для, – он замолкает. – Товарища Хрущева? – он смеется тихо и недоверчиво, затем выражение его лица проясняется, и на его губах появляется большая самодовольная ухмылка. – Ну что ж, – говорит он. – Вот, что я играл для лидера моей л-любимой родины, – и он начинает играть пьесу, которую Стив не узнает. Музыка прекрасна и, очевидно, чрезвычайно сложна, и Бак играет ее так, будто мелодию вырывают прямо у него из груди. Стив замечает, как Старк широко распахивает глаза. Внутренности скручивает тревогой, и он понимает, что все это работа Красной Комнаты: Баки всегда был склонен к музыке, с детства постоянно пел и танцевал, но никогда не мог позволить себе уроки, чтобы заняться этим всерьез. Теперь же он, очевидно, потрясающе хороший пианист: в том, что он делает, нет ничего даже отдаленно похожего на дилетантство или баловство. От одной мысли об этом у Стива сдавливает горло. Как даже самые человечные черты Баки были отточены до остроты бритвы. Даже то, что приносило ему радость, превратилось в оружие. Бак, должно быть, пришел точно к такому же выводу, потому что внезапно он отдергивает руки от клавиш и замирает совершенно не по-человечески неподвижно. На секунду кажется, что весь мир затаил дыхание. Затем он играет несколько джазовых аккордов и смотрит на Стива. – Эй, приятель, помнишь эту? – говорит он и начинает играть другую песню. На этот раз он еще и поет. Стив видит, как улыбается Пеппер, застигнутая врасплох. – Bay mir bistu sheyn, bay mir hostu kheyn, bay mir bistu eyner oyf der velt. Bay mir bistu gut, bay mir hostu it, Bay mir bistu tayerer fun gelt, – поет он тем самым звучным и хриплым тенором, который так хорошо помнит Стив. Стив улыбается так, что болят губы. Бак скачет через куплет и снова возвращается к припеву, время от времени корча рожи Стиву через плечо. Он заканчивает энергичным клезмерским риффом, заставляя Стива смеяться, а затем соскальзывает со скамьи под аплодисменты Пеппер и Стива, выглядя довольным и смущенным одновременно. – Конечно, я помню эту песню, дурень, – говорит Стив. – Помнишь, как сильно Бекка любила эту версию Сестер Эндрюс? – Не-а, – говорит Баки, но все равно выглядит расслабленным и счастливым. – В любом случае, мне б-б-больше нравится м-моя версия. – Я никогда раньше не слышала таких слов, – говорит Пеппер. Бак улыбается ей: – Все потому что это настоящий идиш. Учитывая, что я настоящий жид. Стив слегка вздрагивает. Дома Бак никогда не признавался, что он еврей, даже когда люди спрашивали напрямую, не говоря уже о том, чтобы самому заговорить об этом. – Знаешь, – говорит Старк. – Я рос, слушая истории о Кэпе, слишком много историй, и ты был в почти в каждой из них. Но почему-то мой старик, как и все твои биографы, кажется, совершенно упустили из виду сенсацию о «Баки Барнсе – Звезде еврейского водевиля». – Ага, ну, я не особо р-р-распространялся о том, что еврей, – беспечно говорит Бак. – У меня есть биографы? – Ну, не так много, как у Кэпа, но, конечно, да, у тебя есть несколько биографов. Джарвис, сколько написано биографий о сержанте Барнсе? – Три, сэр, – отвечает Джарвис. – Сержант Барнс идентифицирован как ирландец по происхождению во всех трех случаях. По-видимому, имеют место споры о том, был ли он католиком или протестантом. – Хм, – говорит Бак. – У тебя что в п-п-потолке живет дворецкий, Гостфейс? – Я искусственный интеллект, – говорит Джарвис. – Мое имя Джарвис. Для меня большая честь познакомиться с вами, сержант Барнс. – Что ж, в-в-взаимно, – говорит Бак, который, похоже, наслаждается разговором с роботом. – Эй, мистер Джарвис, а в этих биографиях ничего не говорится о том, что я гей? Наступает ошеломленная тишина, в которой Джарвис говорит: – Не думаю, сэр. – Ага, – говорит Баки. – Об этом я тоже не особо распространялся. – Что? – говорит Старк. – Ты гей? Я не знал. Как я мог этого не знать? Я должен был знать, что там был Ревущий гей Командос. Мой папа знал об этом. Кэп. Кэп. Ты знал об этом? Это будет проблемой? Мне нужно принести немного нюхательной соли? Мы можем сделать что-нибудь для тебя, Кэп? Ты выглядишь немного бледным, ты хорошо себя чувствуешь? – Ага, – в конце концов выдавливает Стив. – Я знал, Старк. А потом, потому что он никогда не мог смотреть, как Баки марширует в бой, не бросившись за ним следом, он говорит: – По, э-э. Опыту. Снова наступает тишина. Старк говорит: – Что? Затем он говорит: – Ты? Ты и Барнс? Ты? То есть ты, ты. Капитан Америка ты. – Да, – говорит Баки. Стив слегка подпрыгивает на месте. Он не заметил, как Бак подошел к нему, но сейчас он внезапно оказался рядом, расправив плечи и широко расставив ноги, неподвижный, словно бетонная стена. – У тебя. Проблемы. С этим? – Полегче, терминатор! – говорит Старк. – У меня абсолютно, 100% нет никаких проблем с тем, что ты или кто-то из твоих близких являются частью гей-сообщества, и даже если бы это было не так, я бы никогда, ни при каких условиях не признался бы тебе в этом, потому что, откровенно говоря, ты самый пугающий человек, которого я только встречал, несмотря, а возможно, и вопреки тому, что на тебе сейчас ультрамодный розовый свитер; который, если задуматься, должен был стать первым звоночком ко всему этому гомооткровению. Так вы, ребята, что, пара? Вы пара. У Кэпа есть парень. Погодите, дайте мне попробовать, подождите, просто подождите секунду. «Привет, я хотел бы представить вам моего дорогого друга Капитана Америка и его парня Зимнего Солдата». Ладно, ага, нет, все еще слишком странно. Но в этом нет ничего плохого! Пожалуйста, не стреляй в меня. Баки говорит: – Гомооткровение, да? – задумчивым голосом. – Нам обоим почти по 100 лет, – говорит Стив. – Никто ничей парень. – Ох, Стив, – говорит Пеппер. – Я так счастлива за тебя. Она действительно выглядит счастливой. Стив краснеет. Входит Брюс, и все становится только хуже. Старк тут же выпаливает: – Кэп и R2-D2 встречаются! Брюс моргает: – О, – говорит он. – Поздравляю? Баки крадучись приближается к нему, чтобы представиться, и Брюс пожимает ему руку так легко и спокойно, как никто до этого. Факт, что Другой Парень с легкостью может до смерти затоптать Зимнего Солдата одной большой зеленой ногой, вероятно, имеет к этому какое-то отношение. Стив краснеет так сильно, что ему кажется, что его кожа сейчас слезет. Бак, конечно же, все замечает и скользит назад. – Эй, – говорит он настолько тихо, чтобы только Стив мог его слышать. – Тебе н-н-нравится этот маленький ученый. – Брюс – отличный парень, – говорит Стив, контролируя голос. – Нет, – говорит Бак. – Он тебе нравится. Н-н-не пытайся обдурить меня, чемпион, я знаю этот ч-ч-чертов взгляд. Ты хочешь поцеловать этого к-крошечного ученого. – Нет, – говорит Стив. – Я просто... Он был добр ко мне. Когда я приехал сюда. Выражение на лице Баки смягчается. – Оу, дорогуша. Скажи, кто был груб с тобой? Я отрежу им сраные пальцы. – Не нужно, – говорит Стив, и к счастью, Пеппер спасает его от дальнейшего обсуждения его неловкой влюбленности в Брюса, объявив, что ужин подан. Анонимной смской Наташа подтвердила, что она может находиться, а может и не находиться где-то в Восточной Европе, и все уже давно потеряли надежду на то, что Клинту в кои-то веки удастся прийти на обед вовремя. На ужин итальянская кухня. После супа Стив пробует нечто похожее на баранину (очень вкусно), а Бак – вегетарианское ризотто, к которому подходит со всей своей обычной осторожностью, но потом чуть ли не заглатывает в один присест, одновременно ведя довольно активную беседу со Старком насчет механики его руки. Стив решает простить Старка за то, что тот вытащил его из шкафа перед Брюсом. Бак выглядит таким счастливым. Затем дверь открывается, и в комнату вбегает большая желтая собака, а сразу за ней – высокий светловолосый мужчина. Стив радостно приветствует Лаки и Клинта: «О, привет, парень!», когда Баки запрыгивает на стол. У Стива хватает времени, чтобы по-дурацки восхититься тем, как он провернул все это, не потревожив ни один из стаканов с водой, прежде чем Баки рычит: – Halt bloß den Scheißköter fest! В комнате воцаряется тишина, за исключением шума от Лаки, который радостно скачет вокруг хозяина, ничего не замечая. Стив приходит в себя: – Клинт! Клинт, собака, убери ее отсюда... Баки как-то умудряется вытащить пистолет из своих туго сидящих джинсов, и Стив на секунду впадает в истерику, вспомнив шутку Баки о кокаине в заднице, прежде чем Бак наставляет пистолет на собаку. – Ich knall das verdammte Vieh ab, wenn es nur einen Zentimeter näher kommt. Его рука совершенно неподвижна, но лицо мертвенно-бледное. Он боится, внезапно понимает Стив. Он в ужасе. Клинт хватает Лаки за шкирку и вытаскивает из комнаты. Тишина. – Бак, – говорит Стив. – Все в порядке. Собаки больше нет. Никто тебя не тронет. Ты можешь спуститься? Баки не отвечает, кажется, он даже не замечает, что к нему кто-то обращается. Стив пытается снова, на этот раз на своем ржавом немецком: – Alles gut, Buck, der Hund ist weg. Clint lässt nicht ihn wieder herein. Du kannst von dem Tisch runterkommen. Он чувствует, как команда удивляется тому, что он способен связать вместе больше двух слов на иностранном языке, и он бы непременно возмутился, если бы не был так сосредоточен на Баки сейчас. – Soldat. Ты слышишь меня? Бак переводит на него взгляд. Стив слегка улыбается ему. – Привет, чемпион. Вот ты где. Слезай со стола, хорошо? – Подтверждено, – говорит Бак и спрыгивает со стола так же легко, как и запрыгнул на него. Затем он делает громкий прерывистый вдох. Стив видит, как Пеппер слегка вздрагивает. Бак задыхается, изо всех сил пытаясь восстановить дыхание, его глаза широко открыты и горят безумием. Стив встает и подходит к нему, взяв его за запястье из плоти и крови. – Бак. Эй. Солдат. Бак снова смотрит на него. Как если бы он не мог себя контролировать. Стив морщится, но потом думает – это необходимо. – Солдат. Слушай меня. У тебя приступ паники. Такое случалось раньше. Ты не болен, тебе ничего не угрожает. Тебе просто нужно дышать. Я хочу, чтобы ты дышал со мной, сейчас. Это приказ. Бак повинуется. А что еще ему делать? Он повинуется безукоризненно, почти сразу же восстанавливая дыхание. – Привет, – мягко говорит он. – Привет, чемпион. Ты со мной? – Да, – говорит Бак. – Да. Затем он говорит громче, обращаясь ко всем: – Простите. П-п-п-п-п... Он замолкает и издает звук, смутно похожий на всхлип. – Эй, – говорит Клинт. – Не извиняйся. Он вернулся в комнату один и стоит у двери, засунув руки в карманы. – Пытки и промывание мозгов, – говорит он. – В смысле, ты становишься немного сумасшедшим, не так ли? Или просто, ну знаешь. Еще более сумасшедшим. В смысле, э-э, в моей голове это звучало намного лучше. Но я все понимаю. Правда. Стив целует Баки в лоб. Он позволяет другим увидеть это. Затем он говорит: – Спасибо за ужин, Тони, Пеппер. Думаю, нам пора домой. Баки исчезает, чтобы принять дозу. Затем возвращается через окно и извиняется снова и снова: – Прости, мне так жаль, я все и-и-и-испортил, поставил тебя в неловкое положение перед друзьями... – Бак, – говорит Стив. – Ты миллион раз ставил меня в неловкое положение, но это не тот случай, хорошо? То, что ты рассказал Пэг о том, что я мочился в постель до семи лет, было неловко. В том, что произошло сегодня, не было ничего постыдного, хорошо? Ничего. Бак сидит на диване, а Стив сидит на полу лицом к нему, разминая ноги Баки. Они уже сняли с него ботинки, и Стив решил, что посидит тут немного. Довольно занимательная точка обзора. Ковер не помешало бы пропылесосить. Или купить новый. Почему в его квартире так мало цвета? Баки слегка оживляется: – Ты м-м-мочился в постель до с-с-семи лет? – Ох, отлично, – говорит Стив. – Я напомнил тебе. Он массирует большими пальцами подушечку на правой стопе Баки. – Так хорошо? – Ага, очень приятно, – говорит Бак. – Ты не должен д-делать этого, дружище. – Мне нравится, – говорит Стив, и это правда – Потом займусь твоей спиной, хорошо? Рука все еще болит? – Немного, – бормочет Баки. – Вот черт, как же хорошо! Они перебираются на кровать. Стив разминает Баки спину, стараясь проработать узлы на левом боку. По тому, как Баки иногда двигается под конец дня, Стив может сказать, что спина сильно беспокоит его, но, боже упаси, этому парню признаться, что ему больно. Какая-то глупая, наивная часть Стива настаивает, что если только Стив сможет все исправить (спину Баки, его зубы, заикание, желудок, тики, каждое его воспоминание за последние семьдесят лет), то Баки бросит наркотики. И переедет к Стиву. И останется с ним. Лучшая, более рациональная его часть думает, что массаж спины – единственное, что он может сделать для Баки, что принесет ему больше пользы, чем вреда. Иногда ему кажется, что все, что он делает для него, приносит Баки только больше вреда. Он говорит: – Я подумываю взять уроки массажа. – Иисусе, Стив, ты не д-должен... – Я хочу. Кроме того, тебе нужен кто-то, чтобы позаботиться о твоей спине, и, готов поспорить, что в ближайшее время ты не позволишь какому-то незнакомцу прикасаться к своей спине. – Ага, ладно, – бормочет Бак. – П-прекращай. Хочу, чтобы ты, блядь, обнял м-меня. Стив ухмыляется. – Самый смертоносный убийца в мире, да? – Да, я становлюсь чертовски раздражительным, если меня не обнимают. Они обнимаются, лежа на кровати. Стив утыкается лицом в шею Баки. Бак говорит: – Я хорошо пахну, да? Взял твой лосьон после бритья. – Конечно, – говорит Стив. – Ты пахнешь, как я, а мне всегда говорили, что я пахну свободой. – По-моему, ты пахнешь б-брехней. – Ага, это и есть запах свободы. Баки сдается и молча смеется в подушку. Затем он говорит: – О чем бы мы говорили, если бы все время не п-пороли какую-то чушь? – Хм-м, – говорит Стив. – Я бы, наверное, в основном просто говорил о том, какой ты красивый. Бак слегка напрягается. – Ага, конечно, красивый, как красивая тарелка с рубленой печенью. – Эй, – говорит Стив. – Что ты хочешь сказать? Баки на секунду замолкает. Затем он говорит: – Я хочу рассказать тебе. О собаках. Он встает с кровати и щелчком включает настольную лампу. – Собаки, – говорит он. – Были. Тренировочным упражнением. В самом н-начале. Когда я еще был личным проектом Золы. Когда я, – его лицо совершенно пустое. – Когда я еще б-б-был способен бояться. Они привели меня в комнату. Голого. Б-б-без оружия. Затем они в-в-впустили их. Он оперативно снимает одежду, затем поднимает правую ногу, чтобы показать Стиву икру. На ней овальный шрам. След от укуса. – Их было трое. Первая вцепилась сюда. Вторая туда, – Он поворачивается, чтобы показать, болезненно выглядящий, зарубцевавшийся шрам на левой ляжке, он кажется немного вогнутым, будто животному удалось оторвать кусок плоти. – Я упал. Они начали... – Он показывает на два места на торсе, на левом бедре и правой стороне груди, где в него явно... вгрызались. – Потом... – Он наклоняет подбородок в сторону, показывая правую сторону шеи. Стив подходит ближе, чтобы взглянуть. Там еще один овал идеальной формы, светлый и бледный. – Мне было страшно. Я хотел умереть. Но мне было страшно. Поэтому я... своей л-л-левой рукой. Убил их. – Пальцы его металлической руки разжимаются и сжимаются один за другим. – Позже. У целей иногда были с-с-собаки. Они могут сказать. Животные. Они могут с-с-сказать. Что есть нечто дьявольское. Нечто грядет. Они попытаются у-у-убить меня. Я должен убить их первым, – его брови слегка сдвигаются. – Я любил их раньше. Собак. Не так ли? – Да, – говорит Стив. – Ты всегда... Всегда любил животных, – он сглатывает. – Я хочу обнять тебя, но мне кажется странным, что я одет, а ты нет. Бак говорит: – Так снимай свою с-с-сраную одежду. – Да? – Д-да. Стив снимает одежду. Бак говорит: – Офонареть. Стив краснеет. Он говорит: – Ничего такого, чего ты раньше не видел. – Ага, – говорит Бак, – но у меня не было в-времени насладиться видом. Затем он говорит: – Будет неправильно, если я прикоснусь к тебе. Как Аполлон обжимающийся с Ф-ф-ф-франкенштейном. Стив говорит: – Ты самый красивый парень из всех, кого я знаю, Бак. Баки фыркает. – Я, блядь, похож на м-м-место преступления. Я только что р-р-рассказал тебе, как убил кучу собак своей дьявольской роборукой. И ты хочешь сказать, что я не монстр? Стив подходит ближе и сжимает левую руку Баки. – Ага. Баки тихо смеется. – Ты знаешь, что ты гребаный маньяк? Даже более сбрендивший, чем я. – Ага, – говорит Стив и целует его. Бак наклоняется в поцелуе, кладет руку на бедро Стива и покусывает его нижнюю губу. Стив немного отстраняется. – Куда мне деть свои руки? – М-можешь, – говорит Бак. – Как в прошлый раз? Стив закидывает руки за голову, и Баки говорит: «блядь», и проводит языком по правому соску Стива. Стив визжит от неожиданности, а Бак смеется и переходит в наступление, облизывая, посасывая и покусывая грудь Стива, пока тот не начинает тяжело дышать, неосознанно притираясь к бедру Баки. – Пожалуйста, – говорит он. – О черт, пожалуйста! Баки отстраняется и говорит: – Прикоснись к себе. Стив прикасается. – Ты можешь... пожалуйста, скучаю по тебе... – Я здесь, – говорит Бак. – С тобой. Хочешь п-прикоснуться ко мне? – Пожалуйста, – снова говорит Стив, потому что его словарный запас сократился до пяти слов. – Хорошо, – говорит Баки. – Но только выше т-талии. П-прости. Стив говорит: – Не извиняйся, – и запускает пальцы в волосы Баки. Бак тихо и удивленно стонет от удовольствия, затем обхватывает Стива за шею металлической рукой, утягивая его в поцелуй. Баки разрывает поцелуй и прижимает их лбы друг к другу. – Дорогой, – говорит он. – Мой парень, мой великолепный маленький парень и такой острый, мать его, на язык, Иисусе, каким же я был придурком, когда сказал тебе «нет». Раньше я мечтал, как в-вернусь домой и затяну тебя к себе на колени, боже, каким же роскошным ты был, крепкий, как блядская сталь, мне бы было так хорошо, тебе бы было так хорошо, милый, я бы хорошо позаботился о тебе, трахал бы тебя так сладко, дал тебе то, в чем ты нуждаешься, заставил бы тебя стонать для меня, дорогой. Ты нихрена не изменился, ты не изменился ни на йоту в самом главном, куколка. Ты же знаешь, кто заботится о тебе, милый? – Ты, – и когда он говорит это, то возвращается в 1939-й. – Ты, Бак, и никто другой, клянусь богом, никогда не было никого, кого бы я хоть на минуту хотел так, как тебя, никогда, я сделаю все, что ты захочешь, Бак, буду готовить и шить для тебя, чистить твои ботинки, буду стоять на коленях, когда ты вернешься домой, просто скажи мне, скажи мне, что ты хочешь меня, и ты получишь... – Господи боже, – говорит Бак, и они снова целуются, мокро и отчаянно, и Стив кончает, и Баки следует за ним.*****
У Лили отвратительное, ужасное, кошмарное настроение, и Майки уже мать его сыт по горло всем этим. Ладно, итак, прошло несколько дней с тех пор, как они видели приемного папочку дольше, чем на час, что очень печально. Майки ненавидит это, особенно, когда у них начинают возникать мысли, что он даже не супергерой, а просто занят своим наркоманством. Потому что, когда они впервые встретились с Джоном, он кололся по три раз в день, а сейчас это происходит намного-намного чаще. И теперь, когда он не хочет, чтобы они видели, как он этим занимается, они по сути больше не видят его самого. А они скучают по нему, безумно. Но это вовсе не означает, что Лили должна вести себя как большая сучка по отношению к другому приемному папочке. Ладно, похоже, Стив наконец-то получил свою порцию любви прошлой ночью, потому что когда Майки и Лили поднимаются наверх на субботний завтрак, он ведет себя как-то подозрительно: постоянно краснеет, улыбается и не смотрит им в глаза. И Майки такой: «Стив, ах ты, грязная девчонка!», и Стив краснеет еще больше, как восхитительная патриотичная клубничка. Затем Лили говорит: – Ты трахнул Джона? Стив говорит: – Следи за своим языком. Она говорит: – Он, блядь, сумасшедший, он даже не может дать согласие, что с тобой не так? – О мой бог, заткнись, – говорит Майки. – Если Джон может согласиться колоться героином и взрывать людей гигантскими еб... долбаными пушками, то может дать согласие на грязные делишки с Капитаном Америка, и это будет наименее плохое решение в его жизни. Стив говорит: – Майки. Все в порядке, – затем он смотрит на Лили, весь такой красивый, серьезный и совершенный. – Лили, я понимаю, что ты волнуешься за него. Я знаю, что ты любишь его и боишься, что он пострадает. Поэтому я скажу тебе прямо сейчас – он главный. Он всем командует. Я не приближаюсь к нему, пока он не попросит. – Это глупо, – говорит Лили. – Он просто хочет сделать тебя счастливым, думаешь, он сможет сказать тебе «нет»? – Лили, – говорит Джон, стоя за ее стулом, куда он только что аппарировал, прямо как жуткий наркоманский Волдеморт. – Я не. Ребенок. Они все кричат, потому что как он это делает? Джон смотрит на Стива и улыбается: – Привет. Стив улыбается в ответ и краснеет еще сильнее: – Привет. Джон хватает кусочек тоста из тарелки Стива и ест его, потому что он преступник, а именно этим они и занимаются. Стив не обращает внимания, он просто смотрит на Джона так, как будто он только что прискакал на единороге или что-то типа того, и это уже привычное зрелище. Джон смотрит на него точно так же, и это уже что-то новенькое. Такое ощущение, словно над ними поют синие птички, и сверкают искры, и лепестки кружатся вокруг их голов, и Майки просто умирает от романтики. – Я думаю, вы ребята, что-то вроде патронусов друг друга, – говорит Майки, потому что так точно. Они оба делают Берт-фейс. Стив говорит: – Пардон? – О мой бог, – говорит Майки. – Детка. Детка. Гарри Поттер? Ты что не читал Гарри Поттера? Я думал, ты типа любишь читать. Стив выглядит немного нервным. – Это для детей? Майки смотрит на него осуждающе. – Давай просто притворимся, что ты не говорил этого. Ты ведь уже закончил читать Джону ту странную детективную книгу, да? Прекрасно, значит теперь ты сможешь прочитать ему Гарри Поттера, и вы оба больше не будете такими печально невежественными! Джон выглядит счастливым. – А-ага, Стив, – говорит он, – прочитай мне Гарри гребаного Поттера! – Хорошо-хорошо, – говорит Стив, смеясь. Джон подходит к Майки и делает вид, что хочет украсть и его тост тоже, но Майки хлопает его по руке. – Сучка, иди и сделай себе свой. – Оу, я думал, мы друзья, – говорит Джон. – Я пришел, чтобы м-мы смогли посмотреть «С-супер Майка», как ты и хотел. – Обожемойятактебялюблютылучшийприемныйпапочканасвете! – говорит Майки. – Мы пропустим первую часть, вторая гораздо лучше. – Вы с н-нами? – говорит Джон. Стив и Лили оба делают идентичные «фу»-лица. Стив говорит: – Я собирался пойти в спортзал. Лили, хочешь со мной? И это плохо, потому что их старый приемный отец всегда говорил Лили, что она жирная сука, и ей нужно записаться в спортзал, так что тема спортзалов вроде как болезненна для нее. Лили кривит губы, будто чувствует неприятный запах. – Зачем? – говорит она. – Потому что ты думаешь, что я толстая? – Нет, – говорит Стив. – Потому что я думаю, что ты сейчас злишься на весь мир, а когда я чувствую то же самое, мне нравится колотить боксерскую грушу, пока не сломаются костяшки пальцев. Подумал, может, ты захочешь попробовать. – О, – говорит Лили. – Ты имеешь в виду бокс? – Именно, – говорит Стив. – Ты знаешь, как работать кулаками? – Нет, – говорит она, – но я знаю, как стрелять из глока. – Мы определенно сможем обеспечить огневую поддержку, если появится ФБР, – говорит Майки. Стив кидает на Джона мы позже это обсудим взгляд. Джон просто пожимает плечами, типа: а что такого? Стив говорит: – Ага, хорошо. Я научу тебя. У тебя есть какая-нибудь одежда, в которой не жалко хорошенько попотеть? В последнее время он все чаще говорит, как Джон, игнорирует грамматику и все такое, потому что они постепенно сливаются в одного сверхсексуального супергероя гея с очень хорошими манерами и очень тяжелыми проблемами с наркотиками. Итак, Лили и Стив уходят, чтобы стать супер мужественными, избивать вещи и прочее, а Джон и Майки смотрят «Супер Макса XXL», который как всегда великолепен. Джон соглашается, хотя и продолжает сравнивать тела всех актеров с телом Стива и решает, что все они недостаточно хороши, что, скорее всего, правда, но также портит фильм, заткнись Джон. Когда фильм заканчивается, Джон убегает, чтобы ширнуться, но он, должно быть, прячет все свои вещи неподалеку, как какая-то наркоманская белка, потому что возвращается очень быстро и потом сидит на диване весь такой расслабленный и бестолковый, дожидаясь, когда Стив придет домой. А потом Майки говорит Джону, что хочет выучить французский, потому что мода, и может ли Джон научить его? Так что Джон включает эту популярную французскую песню, которая, по его словам, о том, что значит не иметь отца, и учит Майки французскому произношению и тому, как называются разные члены семьи. Потом они устраивают танцевальную вечеринку, в разгар которой возвращаются Стив и Лили. Они с Джоном проводят время как настоящие бро, зажимают друг другу головы подмышками и все такое, будто они вместе в студенческом братстве, потому что настоящие мужицкие узы. Майки кричит: – Джон учит меня французскому! Стив говорит: – О, э-э, так вот, как это называется? Джон, танцуя, приближается к Стиву, и тот, похоже, не знает, куда девать глаза. Или любую другую часть тела. – Мы выражаем наши ч-ч-чувства по поводу nos pères. Эй, ни у кого из нас не было хотя бы наполовину достойного отца, когда мы росли. Мы д-д-должны организовать что-то типа клуба. – Мой отец отравился газом во время Первой мировой войны, – говорит Стив. – Я не злюсь на него за это. – Все еще н-не было достойного отца рядом, – говорит Джон. – Все еще в клубе. Стив говорит: – Мне кажется, что такой клуб уже существует. И называется «Мстители», – он слегка хмурится. – Вообще-то, это довольно странно. В смысле, я не хочу сказать, что мы производим отбор в команду по этому признаку. Нужно спросить Сэма, может, это что-то связанное с психологией. – Знаешь, кто еще может быть в этом клубе? Гарри Поттер, – говорит Майки и пристально смотрит на Стива, чтобы тот понял, что Майки не шутит. Стив отправляется выполнять какие-то поручения, и вечером, когда Майки и Лили поднимаются наверх на семейный ужин, в гостиной Стива появляется новый красно-синий ковер (причудливый и старомодный, как будто из Индии или типа того), первые две книги о Гарри Поттере лежат на кофейном столике. После ужина Джон обнимется со Стивом на диване, а Майки обнимается с Джоном, а Лили думает, что слишком крута для обнимашек, поэтому она сидит в кресле одна, но как бы немного обнимает всех взглядом. Затем Капитан Америка говорит: – Мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди. Это лучший день в жизни Майки.*****
Вот уже несколько дней Стив видит Баки только за ужином и чтением: он появляется каждый день около шести и уходит из окна примерно в десять. Это немного сводит Стива с ума, особенно с воспоминаниями о том, чем они занимались той ночью, вытесняющими последние жалкие остатки достоинства и самообладания Стива. Поэтому, когда Стив просыпается посреди ночи от стука ботинок Баки по полу, он поворачивается к нему, слегка улыбаясь в темноту. – Привет, – говорит он. – Никакой обуви в постели. Я только что сменил простыни. Бак включает свет. – Мне нужна небольшая помощь. Стив с секунду щурится, затем резко садится. Черная футболка Баки насквозь пропитана кровью. – Что за... Господи, Бак, что за чертовщина с тобой случилась? – Небольшие п-проблемы на работе. И, э-э. Ножевое. Нужно, чтобы ты зашил меня, – он поднимает руку, чтобы показать Стиву, как сильно она трясется. Еще пару недель назад все было не так плохо. Теперь нужно значительно больше героина, чтобы держать все под контролем. Стив отталкивает от себя эту мысль и заставляет себя прислушаться к тому, что говорит Бак: – С-с-сам я не могу. – Хорошо, – говорит Стив. – Они задели что-нибудь жизненно важное? – Если бы это б-было так, я бы не просил тебя зашивать. – И что, ты бы пошел в больницу? – Позвонил бы Гостфейсу. Уверен, у него есть какое-нибудь о-о-оборудование. И он не стал бы впадать в и-и-и-истерику, как ты. – Я не... – он сдается. – Иди в ванную. Не хочу, чтобы на моих чистых простынях была кровь. Бак садится на унитаз, чтобы Стив смог зашить его. Ножевая рана шла скользящим ударом по ребрам Баки, неглубокая, но длинная и сильно кровоточащая. Стив обрабатывает ее дезинфицирующим средством и начинает зашивать. Бак настолько бесстрастно относится к тому, что его методично тыкают иглой, что это начинает нервировать: он едва ли вообще замечает. Стив говорит: – Так кто был настолько глуп, чтобы попытаться заколоть тебя? – Какие-то русские придурки. Я разбирался с одним торговцем креком, который решил устроить гребаный Дикий Запад в моем районе, и на меня н-н-напали. Наверное, подумали, что я С-сорвиголова. Чертовски хреново для них, – он ухмыляется. – Потому что они получили не того парня? – Потому что у нас с Сорвиголовой н-немного разная философия по отношению к борьбе с преступностью. – Ох, точно, – говорит Стив. Сорвиголова не убивает людей. Или, как думает Стив, не отрезает им пальцы на ногах. – Я еще не видел другого парня, ха? – Т-там особо не на что смотреть, правда, – говорит Бак. Стив поднимает брови: – Потому что с парнем все в порядке, или потому что ты от него мокрого места не оставил? Баки улыбается. Стив дошивает, протирает все еще раз дезинфицирующим средством и накладывает повязку. Затем он помогает Баку снять одежду, обтирает его губкой и протягивает ему спортивные штаны. – Сегодня ты спишь здесь. Бак натягивает штаны и качает головой. – Я д-должен идти, милый. Можешь одолжить футболку? – Да, но... не уходи, Бак, – говорит он, понимая, как жалко это звучит. – Останься со мной. – Я не могу, дружище. Я же говорил, п-проблемы на работе, – он прижимает металлическую ладонь к лицу Стива и целует его. – Я зайду завтра утром, хорошо? Принесу каких-нибудь сраных р-р-рогаликов или еще чего. Ты по-прежнему любишь изюм? – Да, – говорит Стив. – Бак... ты же знаешь, что можешь остановиться. Со всей этой историей с Богословом. Для этого есть полиция. Выражение лица Баки становится пустым. – Нахуй копов. Чем, блядь, занимаются эти чертовы к-к-копы? Сажают наркоманов за то, что они, блядь, наркоманы, сажают девчонок, пытающихся заработать себе на жизнь, стреляют, блядь, в невинных, м-м-мать его, детей? Ты знаешь, как Майки попал в систему, Стив? Его мама умерла, а отец в тюрьме. Знаешь, почему его отец в тюрьме? Копы взяли его за п-п-продажу травки, и судья дал ему двадцать лет. Двадцать лет, Стив, за блядский косяк, и теперь этот милый маленький мальчик совсем один в этом гребаном мире. Может, ты думаешь, что это неважно, может, это больше не в твоей блядской к-к-компетенции, может, ты не поднимешься с постели для чего-то меньшего, чем чертово инопланетное вторжение. Но для меня имеют значение обычные, блядь, люди, которых ежедневно втаптывают в грязь в этом проклятом, измазанном в дерьме мире, – он замолкает, широко раскрыв глаза. – Черт. Черт, Стив, прости. Я не это имел в виду, милый, ты же знаешь, что нет, ты знаешь, я... Иисусе, милый, я просто обдолбанный наркоман, я превращаюсь в настоящий к-кусок дерьма, когда мне больно. Эй, дорогуша. Забудь все, что я сказал, ладно? – Ага, – говорит Стив. Горло сдавило. Потому что это правда, все это, все, что Бак только что сказал, даже если ему стыдно за то, что он произнес это вслух. Стив должен помогать людям. Он должен использовать дар, которым его наградили, делать хоть что-нибудь, а не просто сидеть и ждать, когда командир отдаст приказ. Даже если от одной мысли о том, чтобы отправиться на поиски неприятностей, к горлу подступает тошнота. Это не может быть хуже, чем знать, какой он неудачник, какое разочарование для единственного человека в мире, чье мнение действительно имеет значение. – Ага, – говорит он. – Ладно, хорошо. Взгляд Баки становится немного диким: – Черт. Черт. Прости, дорогой, мне так чертовски... нахер меня! Мне пора, – говорит он и уходит. Стив приваливается спиной к стене. Его плечи дергаются пару раз, но он справляется с этим. Снова берет себя в руки. Когда он трет глаза, они покрываются кровью Баки.*****
У Богослова прекрасное утро. У Никиты Владиславова нет. – Мухаммад Хан, – говорит существо. Оно чуть сильнее сдавливает шею Никиты Владиславова. – Звучит знакомо? Никита говорит что-то грубое по-русски. Существо говорит что-то еще более грубое в ответ. Затем оно говорит: – Должен сказать, что часть меня испытывает симпатию к крышеванию. Возвращает меня к светлым дням моей невинной юности. Настоящая старая школа, а? В этом вся идея? Ты можешь звать меня Бетти, я могу звать тебя Ал? Оно достает из-за пояса нож и подбрасывает его в руке. – Я не то чтобы возражаю против Бетти. Но, – он вонзает нож в руку Никиты и ждет, когда стихнут крики. – Ты и на пятую часть не такой профессионал, каким был мистер Капоне. Честно говоря, ты позоришь саму эту идею. Организованная преступность, гребаный Иисусе, я рылся в корзинах «два по цене одного» в долларовом магазине, и они были более организованы, чем вы, жалкие ублюдки. Ты знаешь, что твои парни сломали мистеру Хану бедро? Ему, блядь, семьдесят лет, пожилые люди выздоравливают очень медленно, может, он уже никогда не сможет ходить из-за тебя, трусливый уебок. Кроме того, один из твоих парней принял меня вчера за Сорвиголову и пырнул ножом. Не пойми меня неправильно, я чертовски польщен, у парня просто отпадная задница, но получить удар ножом, это чертовски раздражает, серьезно. – Чего ты хочешь? – выдавливает Никита сквозь слезы. Существо улыбается. – Отличные новости, дорогуша. Я хочу одно из двух, и ты можешь выбрать вариант, который тебе больше нравится. Вариант первый: ты берешь деньги, которые взял у мистера Хана и других добропорядочных местных предпринимателей за свои дерьмовые услуги, и отдаешь их обратно с десятью процентами сверху и искренними извинениями за то, что вел себя как чертов придурок. Вариант второй: я беру нож, торчащий из твоей руки, и вырезаю им дырку в твоем черепе, а затем трахаю тебя в эту дырку, – оно немного ослабляет давление на трахею Никиты и улыбается: – Не стесняйся, подумай хорошенько. Никита выбирает первый вариант. Богослов выходит из здания, напевая свою любимую песню, затем оно замирает: – Черт, – говорит оно. – Совсем забыл про эти блядские рогалики.*****
На утро после того, как он зашивает Баки, Стив просыпается от ужасного визга. Сначала он думает, что это дети мстят ему за Пиратов Пензанса, но потом понимает, что громкость слишком низкая: кто-то на самом деле слушает этот ужас по причинам отличным от нарушения Женевской конвенции. Он находит Баки на кухне, тот сидит за столом рядом с полным бумажным пакетом в своей тактической экипировке, курит и листает старый номер «National Geographic». Он подключил свой телефон к кухонным колонкам, из которых и раздается ужасная какофония звуков. Он машет бумажным пакетом перед Стивом. – Д-доброе утро, милый. Я принес рогалики. – О, спасибо, – говорит Стив. – Занимался делами Богослова сегодня утром? Бак говорит: – Немного. – Главное, чтобы ты не порвал швы, – говорит Стив. – Что это за отвратительный шум? – Думаю, мне нужна новая музыкальная тема, – говорит Баки. – Н-не нравится? Полгорода крепко спит в безопасности в своих постелях / теряюсь в своих мыслях и чуть не рву его лицо в клочья, – кричит певец. – Нет, – говорит Стив. – Совсем не нравится. – Т-ты же сам хотел, чтобы я з-з-завязал с гангста-рэпом, – говорит Баки. – Я имел в виду, что-то более приятное, – говорит Стив. – Эй, – говорит Бак. – Ты же не обиделся? Из-за прошлой ночи? Стив замирает на секунду. – Нет, – говорит он в конце концов. – Все в порядке. Я в порядке. – Хорошо, – говорит Баки. – Я хотел приготовить тебе к-к-кофе, но потом подумал, что н-не смогу оторваться от тебя, как только увижу, а я н-н-не хотел, чтобы он остыл. – О, – говорит Стив. – Что ж. Думаю, завтрак может подождать. Потом они лежат в обнимку в кровати, все простыни в маковых зернах, на тумбочке две пустые чашки. Стив думает, что было бы неплохо немного вздремнуть, когда Бак говорит: – Ты когда-нибудь б-был во Вьетнаме, милый? – Нет, – говорит Стив и готовится услышать что-то ужасное. Бак, кажется, не очень понимает, как его воспоминания влияют на других людей: он рассказывает истории о том, как они со Стивом ели мороженое, будучи детьми, как собирали грибы на даче с одним из его советских кураторов, как его жестоко изнасиловал его первый куратор из Гидры, как будто все эти истории не особо отличаются друг от друга. – Я помню, – говорит Бак. – Они перев-в-возили меня. В кузове грузовика. Обычно грузовики были закрытого типа. Но. Тот. Тот был открытым. Они с-с-сказали мне. Не смотреть по сторонам. Только вперед. Но. Мне было так. Скучно. Так что я п-п-посмотрел. Оно было... – он замолкает на секунду. – Оно было таким. Зеленым. И светлым. Все в золоте. Зеленые равнины и сверкающая вода. Черные скалы возвышались. Как кулаки. Там был. Б-б-буйвол. И белая птица у него на спине. И. Я подумал. О. Это. Красиво. Он кладет голову под подбородок Стиву. – Мой куратор. Он у-увидел, что я смотрю. Он сломал мне нос. Но. Я подумал, что я счастлив. Теперь я знаю, что такое красота. Раньше я не знал, а теперь знаю, – он немного извивается, пытаясь быть еще ближе, и Стив помогает ему, закидывая ногу на бедро Баки и нежно прижимая его к своей груди. Бак тихо вздыхает. – Потом они стерли меня. Я забыл. Я забыл о красоте. Но теперь я снова помню. – Я рад, – говорит Стив, уткнувшись лицом в теплые, мягкие волосы Баки. – Я рад.*****
Хуан Фумэй следит за своим сотрудником. Она всегда следит за своими сотрудниками, потому что, даже если она работает в Бронксе и нелегально нанимает наркоманов, она не глупа. Она знает, что босс не может просто сидеть без дела и ждать, что за него все сделают поющие мыши, как в хорошем американском фильме. Но в последнее время, с этим наркоманом, она не спускает с него глаз не потому, что боится, что он разложит консервы не на том месте. Он надежный работник, даже если наркоман. Она не спускает с него глаз, потому что думает, что он может упасть замертво прямо в долларовом магазине. Это было бы очень плохо для бизнеса. Одним утром Джон приходит вовремя, но постоянно исчезает за задней дверью. В последнее время он часто так делает, и когда возвращается, то выглядит сонным, со странными кругами под глазами и от него совсем не пахнет сигаретами. Всякий раз, когда она подходит к нему, он опускает лицо, будто на полу написана очень интересная история. Она загоняет его в угол рядом с лапшой быстрого приготовления со вкусом морепродуктов и оглядывает с ног до головы. Он похож на дохлую крысу. – Ты похож на дохлую крысу, – говорит она. – Что с тобой? У тебя грипп, или это наркоманские проблемы? Он такой же худой, как всегда, но его лицо серое, как у мертвеца. Он говорит: – Я п-п-просто устал. Это наркоманские проблемы. Она говорит: – Тебе нужно завязать с наркотиками, или ты умрешь в долларовом магазине, и весь мой бизнес будет разрушен. Он говорит: – Если я п-почувствую, что скоро умру, обещаю, что сначала п-п-постараюсь убраться подальше от магазина. Она говорит: – Тебе следует завязать с наркотиками. Тогда ты не умрешь и, возможно, накопишь достаточно денег, чтобы постричься. Он говорит: – Я отращиваю волосы. Я хочу, чтобы они были достаточно длинными, чтобы я смог заплетать их. Этот наркоман тот еще умник. – Давать тебе советы – все равно, что играть на пианино для коровы, – говорит она. – Иди поправь стенд с товарами на День Благодарения, он выглядит так, будто его собирал наркоман. Потом она говорит: – Ха! – и идет в свой кабинет. Кабинет Хуан Фумэй – это просто угол в подсобке, но с наркоманом, занятым исправлением индеек из гофрированной бумаги, это достаточно приватное место, чтобы позвонить. – Здравствуйте, тетя Хуан, – говорит Капитан Америка. – Твой парень колется за долларовым магазином, – говорит Хуан Фумэй. Капитан Америка говорит: – Он не мой парень. Хуан Фумэй говорит: – Твой муж колется за долларовым магазином. Капитан Америка только вздыхает. Ха! Хуан Фумэй победила Капитана Америка. Он говорит: – Он колется за магазином. Вы уверены? Она говорит: – Он уходит туда весь трясущийся, а возвращается с глупым видом. Либо он колется, либо бьет себя кирпичом по голове. Затем она говорит: – Тебе нужно заставить своего мужа завязать с наркотиками, иначе он умрет в долларовом магазине. Капитан Америка говорит: – Не думаю, что у меня получится. Он звучит так, будто вот-вот заплачет. Это никуда не годится. Капитан Америка не сможет спасти мир от инопланетян, если будет слишком занят, оплакивая этого длинноволосого наркомана, как дочь Хуан Фумэй оплакивала мертвого длинноволосого наркомана с ее музыкальных плакатов. Плач очень плохо влияет на концентрацию внимания, к тому же инопланетяне будут смеяться над ним. – Тебе следует подать на развод, – говорит она и вешает трубку. Она идет искать Джона. – Ты, – говорит она. – Ты плохой человек. Он моргает на нее своими большими голубыми лаовайскими глазами: – Ч-что я с-с-сделал? – Ты заставил Капитана Америка плакать, – говорит она. – Что? Все его тело меняется. Он становится жестким и грубым. Фальшивая рука гудит. – Что случилось? – говорит он. – Где. Он? – Он плачет не в долларовом магазине, – говорит она. – Он плачет внутри, потому что ты наркоман, и ты умрешь, и он будет в плохом состоянии и позволит инопланетянам уничтожить Нью-Йорк. Тебе нужно бросить наркотики или развестись, пока ты не разрушил Америку. – Да, – говорит Джон. – Ты права. Так будет. Так будет лучше для него. Теперь он выглядит так, будто вот-вот заплачет. – Если ты собираешься плакать, – говорит она, – можешь пойти в подсобку. Если ты собираешься разрушить Америку, то по крайней мере не начинай с моего бизнеса.*****
Воскресное утро, Стив поправляет галстук и еще раз смотрится в зеркало, чтобы убедиться, что тот не перекосился. Он знает, что большинство людей больше не беспокоится о таких мелочах, но считает, что если он в состоянии надеть смокинг для торжественного вечера Тони, то может и надеть галстук для Бога. Поначалу было немного странно появляться в костюме, когда остальные приходили в чем попало, но через какое-то время он стал замечать, что другие парни тоже начали носить галстуки. А совсем недавно некоторые дамы стали появляться в шляпках, и отец Гэри говорил, что у него самая нарядная паства в Квинсе. Их приход также превращается в один из самых крупных в Квинсе по количеству прихожан, на воскресную мессу приходит больше молодежи, чем в любую другую католическую церковь в городе, но Стив не хочет слишком много думать об этом. Люди должны приходить в церковь ради Бога, а не Стива. – Привет, милый, – говорит Бак. – Куда это ты собрался весь р-разодетый? Он сидит на кровати, волосы в беспорядке, шрамы, металлическая рука и выступающие ребра – все как на ладони. Стив улыбается ему. Увидеть его с утра – настоящий подарок. Обычно Бак исчезает в окне еще до рассвета, чтобы успеть принять дозу. Он пришел вчера поздно вечером, так что, возможно, у него еще есть немного времени до того, как все станет совсем плохо. В последнее время все становится только хуже и хуже. Бак все чаще исчезает, чтобы принять наркотики. Раньше был счастливый промежуток между Баки, нуждающимся в дозе, и его заторможенной, пришибленной версией сразу после инъекции. Период относительного комфорта, так сказать. Сейчас он просто раскачивается взад и вперед между нуждой и дозой, и потом снова нуждой. Иногда он засыпает прямо посреди разговора, чего никогда раньше не случалось, а тетя Хуан говорит, что он колется за магазином, чтобы дожить до конца смены. Сейчас Стив отчаянно благодарен за этот момент отсрочки. – Доброго дня, хорошо выглядишь. Рад, что ты решил присоединиться к миру живых. Бак бросает взгляд на часы на тумбочке и со стоном откидывается назад. – С-с-семь, мать его, утра. – Я не уверен, но вроде именно в это время просыпаются обычные люди, – говорит Стив. – Идут на работу. Ну, ты знаешь, работать? – Я единственный не безработный в этих отношениях, к-к-куколка. Каждый день надрываю задницу, таская ящики, чтобы ты мог просиживать свою, есть дорогущие к-конфеты и читать дамские журнальчики. Стив хихикает. Бак подмигивает, затем говорит: – Так куда ты т-тащишь свою милую безработную задницу? – он немного дергается. – Месса, Бак, – говорит Стив. – Сегодня воскресенье. Я думал, что такой работяга, как ты, должен знать, какой сегодня день недели. – О, я знаю, какой сегодня день недели, я просто не могу думать о церкви без к-кровоточащих ушей и криков на греческом, – говорит Бак и снова дергается, уже сильнее; новый и главный тик этой недели – когда он очень быстро пожимает плечами. К большому облегчению он уже несколько недель как перестал хрюкать. Стив ненавидел это. Баки говорит: – Да шучу я, не будь таким нервным. – Что ж, слава богу, а то я уже собирался позвать отца Гэри для проведения сеанса экзорцизма, – говорит Стив и забирает свой бумажник с тумбочки. – Ты можешь пойти со мной, если хочешь. – Зачем? Хочешь, чтобы я в-вспыхнул пламенем? Затем с предупреждением в голосе: – Ты не втянешь меня в это дело, Роджерс. Даже не старайся. Стив пораженно замирает в середине движения. Вера Стива стала проблемой между ними только однажды. Стиву было двенадцать, как раз перед его миропомазанием. Он был ужасно взволнован и не мог перестать говорить об этом, и что-то из того, что он сказал (впоследствии ни один из них не мог точно вспомнить, что это было), должно быть, звучало для Баки, как: «Ты грязный испорченный грешник, раз не веришь в то, во что верю я». Он почти неделю отказывался говорить со Стивом, и тот чуть с ума не сошел, пытаясь понять, в чем дело, пока Бак не поднялся по пожарной лестнице к Стиву и не заплакал: «Ты мой лучший друг, и ты думаешь, что я буду гореть в аду». Они обнялись и плакали, хотя были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что двое парней не должны так себя вести. Стив поклялся, что считает Баки самым классным парнем на свете, во что бы тот ни верил, и ему совсем не важно, что говорит отец Майкл, и что он больше никогда-никогда не скажет ничего, что заставит Баки думать иначе. Бак поклялся, что больше никогда не оставит Стива одного, даже если его посадят в тюрьму. Оглядываясь назад, Стив думает, был ли тот день (два тощих ребенка, крепко обнимающих друг друга, обещающих любить друг друга больше, чем человеческие законы или бога) первым шагом на пути, который закончился тем, что они делят постель друг с другом в 2015 году. Больно знать, что Бак забыл об этом. Что он мог потерять нечто, что Стив столько лет бережно хранил в своем сердце. – Ты же знаешь, что я не буду, Бак, ты же знаешь, что я обещал, что никогда не буду давить на тебя из-за этого, ты же знаешь, что мне все равно, что ты не... – Эй, – говорит Баки. – Эй. Я не знал. Я не помню, чтобы мы г-говорили об этом раньше. Я должен был раньше догадаться, что ты будешь чертовым с-с-святошей в этом отношении. Это должен был быть католический каламбур, к-кстати, – его акцент колеблется, становясь немного британским. Стив садится к нему на кровать. – Ты иногда ходил со мной. После того, как моя мама умерла, и мы стали жить вместе. Ты говорил, что тебе нравится слушать хор, орган и прочее. Думаю, на самом деле ты просто не хотел отпускать меня одного. Сейчас это просто... – он наклоняется и дарит Баки быстрый поцелуй. – Я ненавижу оставлять тебя. Даже на минуту. Мне постоянно кажется, что стоит мне отвернуться, и ты снова исчезнешь. Бак слегка сжимает его руку. Тремор снова усиливается. Он скоро уйдет, чтобы снова принять наркотики. Стив искренне удивляется, что он смог продержаться так долго. Стива начинает подташнивать, когда он слишком много об этом думает, так что он не думает. Он не может думать. Думать о привычке Баки, значит думать о том, что его состояние не может ухудшаться вечно, о том, что в конечном итоге все либо стабилизируется, либо придет к какому-нибудь концу, о том, что Баки никогда не умел держаться подальше от того, что доставляет ему удовольствие. Стив не может думать об этом. – Это правда грех, да? То, что я заставляю тебя д-делать со мной? – Баки слегка улыбается. – Бьюсь об заклад, если бы я и правда умер, когда упал с поезда, ты бы сейчас встречался с какой-нибудь девчонкой, какой-нибудь крутой бабенкой типа Картер, которая не дала бы тебе спуску. Бьюсь об заклад, ты бы уже планировал свадьбу в церкви, с венчанием и прочим. Может быть, подумывал назвать в мою честь какого-нибудь несчастного р-ребенка. Господи, милый, я пришел и просто испоганил всю твою жизнь к чертям... Стив чувствует, будто его ударили. – Бак, – говорит он. – Ты не... – Он делает глубокий вдох. Сжимает руку Баки. – Я был бы мертв, Бак. Если бы ты не вернулся. Я бы придумал, как покончить с этим. Баки отскакивает назад, будто его ударило током. – К-к-к-к-к... – он замолкает и недовольно шипит, затем пробует снова: – Какого хера ты г-говоришь? Ты бы никогда... – Я пытался, – говорит Стив. – Дважды. Один раз на Валькирии. Один – через полгода, как вернулся, – он смотрит на их соединенные руки, пытаясь подобрать слова. – Я не мог спать. Около недели, кажется. Под конец все стало... туманным. Я не мог спать, но и ничего другого делать тоже не мог. Я пытался молиться, но не мог даже этого. Я просто... лежал на кровати. Было... – он замолкает. – Я зашел в пять разных аптек. – Стиви, – говорит Баки, его голос высокий и скрипучий. Стив сжимает его руку. – Я купил по банке снотворного в каждом магазине. Потом пришел домой и проглотил их все, – он берет металлическую ладонь Баки, сжимает и ее тоже, чтобы напомнить себе, что сейчас 2015-й год и возвращение Баки – это не просто сон. – Я проснулся на следующее утро как ни в чем не бывало. И я говорил себе – я знал, что все будет в порядке, просто я так отчаянно хотел спать и потому сделал кое-что глупое. Но я лгал себе. Я точно знал, что делал, – он слегка улыбается. – То, что ты здесь, со мной – это похоже на тот день, когда я получил сыворотку. Это похоже на начало «Волшебника страны Оз». Ты вернул цвета в мою жизнь, Бак. Я даже не понимал, что они исчезли, пока они не появились вновь. Он понимает, что плачет. Это странно. Он не плакал с тех пор, как умер Баки. Бак притягивает его к себе. – Давай заключим сделку, а, чемпион? Стив вздыхает ему в плечо, затем с трудом сглатывает. Берет себя в руки. – Что за сделка? – Если тебя убьют, – говорит Баки, и его голос ломается. – Блядь. Иисусе, милый. Если тебя убьет какой-нибудь злобный говнюк, или собьет грузовик, или что-то в этом роде, я обещаю, что сделаю все, что в моих блядских силах, чтобы жить дальше для тебя. Я... Я буду носить костюмы, если ты этого хочешь. Присмотрю за детьми. Я буду учить п-п-пожилых людей играть на пианино или еще какое дерьмо, кто знает, можешь написать мне инструкцию. Но если ты убьешь себя, милый, если ты повредишь хоть один волосок на своей прекрасной голове, я засуну глок себе в глотку прямо перед похоронами, дорогой, и они смогут похоронить нас в одном гробу, сэкономив на досках. И ты можешь пообещать сделать то же самое для меня. Если я умру, ты должен пообещать, что будешь жить для меня, милый, но если я буду тем, кто нажмет на курок, ты можешь последовать за мной. Таким образом, мы получим самоубийственное мексиканское противостояние, и неважно сколько дерьма нас ожидает, мы выдержим, и, может быть, когда-нибудь станем парой старых, сумасшедших, закоренелых гомиков и будем кричать нашим соседям по космическому кораблю о том, как выглядел мир, когда мы были детьми пятьсот лет назад. Есть страх, о котором Стив никогда никому не рассказывал: страх, что он может оказаться бессмертным и нестареющим, как какой-нибудь вампир. Раньше, когда Стив был один, мысль об этом приводила его в ужас. Теперь же это кажется некой вселенской справедливостью. Временем, чтобы наверстать все годы, которые они упустили. Стив смеется, что-то вроде сдавленного вздоха в плечо Баки. Он говорит: – Ага. Ага, хорошо. Хорошо, – он отстраняется. – Мне надо... Я опаздываю. Я капельдинер, нужно прийти пораньше. Плечи Баки расслабляются, будто обещание Стива сняло груз с его спины. – Конечно, милый. Конечно, кто, кроме тебя, – он кладет металлическую ладонь на щеку Стива. – Приятно тебе провести время с богом, ха? Замолви там за меня словечко. Стив снова целует его. – Не хочу никуда идти. Бак машет на него рукой. – Давай, дорогой. Мне все равно уже пора идти. Ты сам знаешь, что время уже истекло и не раз. Тремор постепенно распространяется с рук на все тело: даже голова начинает трястись. Стив целует его снова, в последний раз, и уходит. Когда он возвращается из церкви, в квартире тихо, что в порядке вещей; Бак, скорее всего, не вернется до позднего вечера, если вообще вернется сегодня. Стив заходит в спальню, дергая узел галстука одной рукой, затем замирает как вкопанный. На кровати записка. У него вырывается звук: высокий панический вой, который он никогда раньше от себя не слышал. Он думает нет нет нет нетнетнетнетнетнетнетнет, он тянется к ней руками, но они дрожат так сильно, что ему никак не удается схватить ее. Почерк ужасен: большие печатные буквы трясутся все сильнее и сильнее, пока не превращаются в неразборчивые каракули, потом слова внезапно меняют наклон и превращаются в почти нечитаемую мазню, Стив понимает, что Бак, должно быть, стал писать металлической рукой. Стив, Это не предсмертная записка. Не надо впадать в истерику. Я вижу, что ты впадаешь в истерику, милый, прекращай это дерьмо. Я собираюсь уехать на некоторое время. Сегодня мы дали друг другу обещание, и у меня есть кое-какие дела, которые нужно уладить, чтобы я смог сдержать его. Я не знаю, сколько времени это займет. Я не знаю, вернусь ли я. Никаких истерик, милый. Это мы. Это то, что мы делаем. Мы идем туда, откуда обычно не возвращаются, и возвращаемся, потому что мы слишком тупые, чтобы не делать этого. Сегодня ты дал обещание, чемпион, и ты его сдержишь. Если я не вернусь, ты присмотришь за чертовыми детьми за меня. Ты убедишься, что тетя Хуан больше не будет нанимать наркоманов, которые ширяются за магазином. Ты найдешь себе хорошую девчонку и женишься на ней. Я не буду давать никаких обещаний, потому что мне не нравится мысль, что я могу нарушить их. Но я хочу вернуться. Я хочу вернуться больше всего на свете. Я хочу состариться вместе с тобой, милый. Я хочу видеть, как ты начнешь седеть. Я хочу быть рядом с тобой в тот день, когда твои руки ослабнут настолько, что ты больше не сможешь поднять щит. Потому что, когда твое тело умрет, оно все равно будет моим, милый, вплоть до вздоха, который ты не сможешь поймать губами, вплоть до позвоночника, который вновь будет искривлен, вплоть до каждой бесценной частички тебя, которые я всегда-всегда любил, в каждую твою эпоху, в каждую секунду, в каждое гребаное столетие, я последую за тобой. В пасть смерти. Я люблю тебя так сильно, что иногда кажется, что это убьет меня. Наверное, это и есть мой путь. До самого, мать его, конца, милый, Навеки твой Джон, Саша, Джеймс Бьюкенен Барнс, Бак Стив опускается на колени. Он не молится. Он плачет. Он рыдает так, что почти не может вздохнуть, будто его тело – поезд, за который он едва может уцепиться. Он плачет и давится проклятиями. – Иди нахуй, – говорит он. – Нахуй нахуй нахуй, – и он не знает на кого он кричит, куда шлет свои проклятия: Баки, себе или прямо в ухмыляющееся лицо Бога.