*****
Пятница, 16:45, и Эми никак не может заставить работать эту дурацкую автоматическую рассылку писем, а Кит все продолжает подпевать спутниковому радио. – Ранен в сердце, и уже слишком поздно! Ты опозорила любовь! Эми выглядывает из-за компьютера и бросает умоляющий взгляд на Шарлин, которая технически является начальницей Кита. Шарлин закатывает глаза и кричит: – Прибереги это для командного караоке, Кит. – Я бы так и сделал, если бы мы хоть раз собрались на командное караоке, – говорит Кит. – Мое сердце полно музыки, Шарлин, и мне негде ее выплеснуть. – Ага, мы все очень счастливы за тебя, – говорит Шарлин. – Передам Тоби, чтобы он отменил все планы на караоке: в этом году снова будем играть в мини-гольф. – Ты сокрушаешь мой дух, Шарлин, – говорит Кит. – Проверка, проверка, раз-два, раз-два, проверка, блядь, проверка, придурки, – говорит голос по громкой связи. Кит говорит: – Что за хрень? По комнате разносится приглушенный гул голосов, и люди начинают вставать и оглядываться в поисках шутника. Эми тоже оглядывается. Это самое интересное, что произошло за весь день. Голос снова говорит. Мужской, низкий и скрипучий, с забавным акцентом. – Думаю, большинство из вас еще не поняли, кто я такой, – говорит голос. – Поэтому я хотел бы спеть вам короткую песенку, чтобы представиться. – О черт, – говорит кто-то в комнате. Звучит похоже на того парня из отдела информационных технологий, кажется, его зовут Фил. – Кто это пишет? – поет голос. – Иоанн Богослов. – Блядь, – говорит Кит, и внезапно у него в руках появляется пистолет. Эми тупо смотрит на Шарлин, потому что она начальница и должна сказать ему, чтобы он убрал эту штуку подальше: в офисе запрещено оружие. Но теперь у Шарлин тоже пистолет, у всех в комнате в руках оружие, и люди кричат, и бегают, и толкают вещи, чтобы заблокировать дверь, а скрипучий голос все еще поет над всем этим хаосом. – Шарлин, – говорит Эми. – Что происходит, я не понимаю, почему у всех оружие, что происходит... – Заткнись нахуй, – говорит Шарлин. Она делает что-то в компьютере. – Блядь, он в системе безопасности, блядь, блядь... – Бежать бессмысленно, ублюдки, – говорит голос. – Хотя бы вы зарылись в преисподнюю, и оттуда рука моя возьмет вас; хотя бы взошли на небо, и оттуда свергну вас. И хотя бы вы скрылись на вершине Кармила, и там отыщу и возьму вас, несмотря на то, что последние пару чертовых недель я был чертовски сыт по горло Метро-Норт. До скорой встречи, говнюки, – говорит голос. Потом электричество отключается, и подвальный офис погружается во тьму. Люди кричат, бегают вокруг, сталкиваются друг с другом и врезаются в мебель в темноте. Эми прячется под стол. Потом весь мир взрывается. Раздается взрыв, затем еще два, настолько громкие, что заглушают звуки пальбы. Это почти как на дискотеке со стробоскопом, только звуки выстрелов такие ужасно громкие, и крики, боже, крики... Потом наступает тишина. Тишина и вонь. Воняет... дерьмом. Пахнет человеческим дерьмом и... Тихо. Так тихо. В офисе было человек двадцать, а сейчас тихо, так тихо, слышны только шаги, шаги, которые ступают по чему-то мокрому, будто пол покрыт... Шаги приближаются, они приближаются, и запах – кровь, и звук – кровь, она в офисе, и тут абсолютно темно и абсолютно тихо, потому что все мертвы, и пол покрыт их кровью... Это не правда. Этого не может быть. Это не правда. Этого не может быть. Это не правда... – Привет, дорогая. Раздается щелчок. Зажигалка. Глаза монстра блестят в темноте. Она писается в штаны. – Господи, – говорит монстр. – Со скольки лет они вербуют в наши дни? Тебе сколько, шестнадцать? – Семнадцать, – говорит Эми. – Семнадцать. Я стажер, стажер, это моя вторая неделя... – Иисусе, – говорит монстр. – Скажи, если бы я сказал тебе «отруби одну голову» то, как бы ты закончила предложение? Эми говорит: – Я не хочу умирать, – и она плачет сильнее, чем когда-либо в жизни, она умрет, она не хочет умирать, она так боится, она так боится, и монстр дотрагивается до нее, и она кричит... – Черт, – говорит монстр. – Черт. Эй. Посмотри на меня, милая. Я человек, хорошо? Я... Иисусе. Смотри. Видишь? Это маска. Она снимается. Просто посмотри на меня, дорогая. Она смотрит. Он снова смотрит на нее. Он выглядит худым и усталым. Темные круги под глазами. Красивый. – Ты работала на Гидру, – говорит он. – Твои, э-э, коллеги. Все они были Гидрой. Я не знал, что ты была здесь, дорогая. Я думал на этой базе нет гражданских. Черт. Я н-н-не знал, что ты была здесь. Это не правда. Этого не может быть. – Мне очень жаль. Черт возьми. У меня... у меня дочь твоего возраста, – говорит он. – Слушай, милая. Я знаю, что ты чертовски напугана, но богом клянусь, я не причиню тебе вреда. Она чувствует себя отделенной от тела. Спокойной и отчужденной. – Ты убил их всех. Двадцать человек. У них было оружие. Ты убил их всех. – Ага, – говорит он. – Так и б-б-б-было. – Ты заикаешься, – говорит она. – Почему? В этом нет никакого смысла. Монстры не заикаются. – Эм, – говорит он. – Повреждение м-м-мозга. Гребаная Гидра. Затем он говорит: – Закрой глаза, дорогая. Она закрывает глаза. Она ждет смерти. Она чувствует, как ее поднимают. Он нежно прижимает ее лицо к своему плечу. – Не открывай их, дорогая, – говорит он. – Мы почти выбрались. Почти на месте. Не открывай глаза, милая. Я только что п-п-позвонил в 911. Они скоро приедут за тобой. Они позаботятся о тебе, дорогая. Они будут держать меня подальше, обещаю. С ними ты будешь в б-б-безопасности. Ты больше никогда меня не увидишь. Не открывай глаза. Не открывай глаза, дорогая. Когда она снова открывает глаза, вокруг мелькают синие и красные огни. Фейерверк. Четвертое июля. Кто-то накидывает ей на плечи одеяло. – Он был здесь, – говорит она. У женщины доброе лицо. Она говорит: – Кто? – Дьявол, – говорит Эми. – Он нес меня на руках.*****
Я: Привет, Бак. Я: Спасибо, что не выключаешь телефон. Я: По крайней мере, я могу позвонить и узнать, что ты, вероятно, все еще жив, даже если не берешь трубку. Я: Мои дела не очень хороши, Бак. Я: Наверное, я слишком привык к тому, что ты рядом. Я: Ты же знаешь, что я был бы твоим, если бы ты только сказал? Я: Я никогда не видел двух парней, которые вели бы себя, как обычные парни, и проводили время вместе не только в пределах дома. Но теперь это реальность. Наверное, сейчас мы бы считались почти нормальными. Я: Я думал, раз уж все так обо мне думают, то какая разница, верно? Я думал, что если ты захочешь, я могу быть твоей девушкой. Я: Я бы сделал это для тебя, Бак. Я стал бы феей. Я бы накрасил губы для тебя. Я был бы твоей девушкой, если бы ты только захотел меня таким. Я просто хотел, чтобы ты был моим парнем, Бак, и больше не думать ни о чем. И я знал, что у меня, конечно же, ничего бы не вышло, но я всегда думал, что смогу быть очень милым для тебя, если бы ты только дал мне шанс. Я был бы очень хорошей и милой женой для тебя, если бы ты только был моим мужем. Я: Все, чего я когда-либо хотел, Бак. Просто быть тем, кем ты хочешь меня видеть.*****
Сэм в середине свидания, когда Железный Человек начинает взрывать его телефон. Тони Старк: чрезвычайная ситуация Тони Старк: сбор мстителей Тони Старк: кэп вышел из строя, повторяю, кэп вышел из строя Я: что????? Я: Стив в порядке??? Что случилось Тони Старк: Барнс бросил его Тони Старк: или что-то типа того, я не связывался с нашими суперсолдатами несколько дней Тони Старк: в любом случае высокий, темный и колючий ушел Тони Старк: пропал, исчез, смылся и т.д. Тони Старк: и кэп в ступоре Тони Старк: Романова кажется слегка обеспокоенной, так что я могу только предположить, что это какая-то ситуация по предотвращению самоубийства, а я не очень хорош в таких вещах, я действительно больше человек идей, чем чувств, поэтому предлагаю тебе отправиться в Риджвуд, если не хочешь, чтобы преждевременная смерть Капитана Америка была на твоей совести – Ну ты и мудила, – говорит Сэм телефону. Клэр поднимает брови: – Прошу прощения? – Нет, воу, не ты! Просто один парень с работы пишет, что наш общий друг сейчас может быть близок к самоубийству, и каким-то образом он умудряется одновременно говорить только о себе и при этом сваливать на меня все проблемы, – он вздыхает. – Мне очень жаль, но, видимо, нам придется перенести ужин. – Он многозначительно смотрит на официанта. Клэр говорит: – Хорошо. Сэм моргает: – Правда? Она смотрит на него так, будто он самый бестолковый ребенок в этой очаровательной детсадовской группе. – Сэм, я знала парней, которые уходили со свидания из-за звонка другой девушки. Уйти пораньше, потому что тебе нужно навестить своего друга – потенциального самоубийцу, только еще раз доказывает, что ты не мудак. – Она делает глоток своего коктейля за 15 долларов, потому что Сэм Уилсон знает, как обращаться с дамой. – Могу я поинтересоваться, это тот же друг, которого ты упоминал раньше? С эмоциональной травмой? – Да, это он, – говорит Сэм. – Похоже, он требует к себе много внимания. – О, совсем нет. Вот почему я спешу к нему сейчас, а не жду до завтра. Если ситуация выглядит плохо, то, вероятно, на самом деле все намного хуже. Телефон звонит, и когда он отвечает, это оказывается Старк. – Ты уже там? – Чувак, ты действуешь мне на нервы, – говорит Сэм. – Если ты так беспокоишься о Стиве, почему бы тебе не поехать самому? Я сейчас в Ист-Виллидж, и у меня уйдет минута, чтобы доехать дотуда на метро, но я точно знаю, что ты можешь добраться быстрее. – Моя смена во вторник, – говорит Старк. – Я обсудил это с Романовой, и мы решили, что будет лучше, если я приду только после того, как его сопротивление будет настолько подавлено остальными, что у него не хватит сил вышвырнуть меня вон. Вот тогда я и заявлюсь с парой бутылок виски и сочувствием на лице, и даже если он не сможет вынести моего вида, раздражение от моего присутствия напомнит ему, что значит быть живым. – Воу, – говорит Сэм. – Это... мило с твоей стороны, хотя и невероятно неэффективно. Взгляни на себя, Тони! Когда-нибудь ты все-таки станешь настоящим мальчиком! – Давай не будем перегибать палку, птичка. Я вешаю трубку, пока ты не начал расспрашивать о моих отношениях с матерью. Звони, если Кэп застрелится, – говорит Старк и отключается. – Этот парень такой странный, – говорит Сэм. – Не такой странный, как тот факт, что ты называешь Тони Старка по имени, – говорит Клэр. – На самом деле он на удивление не такой уж и сноб... Погоди, – говорит Сэм. – Ты знаешь? Как давно ты знаешь? – Ох, мое милое летнее дитя, – говорит Клэр. – Я загуглила тебя в первый же день, как мы встретились. Я просто подумала, что твои увертки насчет друзей с работы довольно милые. Честно говоря, сначала я разозлилась, потому что в моей жизни и так слишком много супергероев, и я пообещала себе, что больше никогда не буду с ними связываться. Но ты кажешься обычным парнем с невероятно странным набором умений. И мне нравятся парни, которые открывают передо мной двери. – Да уж, когда проводишь с Кэпом столько времени, то начинаешь перенимать некоторые привычки, – говорит Сэм. – Погоди, а какие еще супергерои есть в твоей жизни? – Это длинная и драматичная история про белого мальчика, – говорит Клэр. – Ага, это уже в какой-то мере стало отраслевым стандартом, – говорит Сэм и снова пытается перехватить взгляд официанта. Добравшись до квартиры Стива, Сэм стучит в дверь, из чистой вежливости, хотя он твердо уверен, что ему придется воспользоваться запасным ключом. Но дверь открывается, и гигантское тело Стива заполняет собой дверной проем. На нем джинсы и футболка, но Сэм ясно видит по его лицу, что все очень плохо. Обычно у него все эмоции написаны на лице (он один из худших в мире игроков в покер), но сейчас его лицо совершенно пустое, и впервые с тех пор, как Сэм познакомился с ним, у него темные круги под глазами. Он говорит: – Сейчас твоя смена на посту? – Видимо так, – говорит Сэм, и Стив впускает его внутрь. Наташа поднимается с дивана и встает на цыпочки, чтобы поцеловать Стива в щеку. Она чмокает его куда-то под челюсть, потому что мужчина на голову выше ее и упрямо отказывается наклониться и хоть как-то помочь девушке. – Я вернусь завтра, – говорит она и тащит Сэма в коридор, пока Стив не успел опомниться. – Я пришла в пять и застала его уже таким, – говорит она, как только дверь закрывается. – Лежащим на кровати и смотрящим в потолок. Я связалась с приемными детьми Саши, они сказали, что он приготовил им обед, но ушел прежде, чем они поели. Скорее всего, он ничего не ел со вчерашнего утра, когда ходил в церковь. – Черт, – говорит Сэм. – Я знаю, что он Зимний Солдат и все такое, но Барнса ждет серьезный разговор, когда он вернется. Ее губы слегка изгибаются. – Я планировала то же самое. Нам с Сашей нужно кое-что обсудить, – она оборачивается. – Я должна спуститься. Я сказала детям, что если они пообещают не ехать в Бронкс на поиски папы, то я покажу им, как пользоваться удавкой. – Ее голос полон сарказма, будто она ни за что не купится на уловку Саши насчет всей этой истории с «любящим приемным отцом». Сэм думает, что это потому, что она еще не видела, как этот парень ведет себя с детьми. Он всегда смотрит на них так, будто он отчасти глупо влюблен, отчасти совершенно сбит с толку и отчасти напуган до смерти; именно так мама Сэма смотрела на него по крайней мере раз в день, когда ему было от 13 до 21 года. Сэм возвращается в квартиру. Стив сидит на диване, будто сжавшись внутрь себя. Сэм садится рядом, вторгаясь в его личное пространство, потому что если и есть что-то, что Сэм точно знает о Капитане Америка – этот человек любит объятия, но никогда в жизни не признается в этом. И конечно же, Стив слегка прислоняется к нему. Сэм говорит: – Похоже, у тебя был дерьмовый день. Стив говорит: – Ага. – Хочешь поговорить об этом? – Нет. – Хочешь посмотреть фильм? – Ладно. – Отлично. Ты уже видел «Мой сосед Тоторо»? Моя племянница его просто обожает. – Твоей племяннице пять. – Ага, и у нее прекрасный вкус, как и у ее дяди Сэма. Да ладно, это 2D анимация, тебе понравится. Стив просто помешан на хорошей рисованной анимации (когда Сэм хочет по-настоящему посходить с ума, он позволяет себе зависнуть с мыслью, что «Белоснежка и семь гномов» взорвала Стиву его маленький мозг, когда вышла в кино). Не так давно Сэм показал ему «Тайну Келлс» и получил уникальное удовольствие, наблюдая за Капитаном Америка, который сидел на ковре в полуметре от экрана и, бог свидетель, не мог оторвать взгляд от чертова детского мультика. Сэм Уилсон абсолютно уверен в своей мужественности, чтобы признать очаровательность некоторых вещей, и это было чуть ли не самое прекрасное, что он видел в жизни, если не считать поросенка в галошах. Тогда же Стив небрежно сказал: – Было приятно услышать гэльский. Я уже упоминал, что не говорил по-английски, пока не пошел в школу? Маме просто не пришло в голову говорить на английском со мной. У нее был разговор с моим учителем по этому поводу, и потом дома не звучало ничего, кроме английской речи. После этого я довольно быстро забыл гэльский, – тоскливо добавил он. Вот почему чувак получил курс онлайн-уроков ирландскому гэльскому на Рождество. Сейчас Стив только хмыкает, что Сэм решает принять как согласие. Он находит мультфильм на Netflix. Стив, кажется, настроен сидеть мрачнее тучи весь вечер, но затем начинаются сцены с волшебным лесом и он втягивается: – О, – и наклоняется немного вперед, направляя всю мощь внимания Стива Роджерса на экран. Сэм уже несколько раз оказывался в центре такого внимания, когда они разговаривали по душам. Немного похоже на то, будто вы заходите в горячую ванную, одновременно подвергаясь рентген-сканированию службой охраны аэропорта, и видите перед собой живое олицетворение американской мечты, которое пристально смотрит вам в глаза и выражает душераздирающий интерес ко всем вашим потаенным страхам, надеждам и мечтам. Барнсу нужно серьезно взяться за ум, потому что Сэм уверен, что растрачивание таких навыков бойфренда высочайшего класса на неблагодарную аудиторию определенно должно считаться преступлением. Мультфильм, кажется, немного успокаивает Стива, и он все больше и больше приваливается к плечу Сэма, незаметно стараясь устроиться поудобнее. Что хорошо, но также и ужасающе, потому что Стив, по самым скромным подсчетам, почти два метра ростом и весит больше девяноста килограмм, а Сэм – обычный человек. Мультфильм заканчивается. Стив выглядит опустошенным. Сэм говорит: – Итак, хочешь поговорить о том, что происходит? – Нет, – говорит Стив. – Чем занимался сегодня? Сэм рассказывает ему о свидании. Стив, чью сообразительность Сэм все еще каким-то образом умудряется недооценивать, выглядит еще более (если это в принципе возможно) несчастным, чем раньше. – То есть ты ушел со свидания, чтобы присмотреть за мной? – Я сказал ей, что мне нужно уйти пораньше, потому что у моего друга сейчас тяжелые времена, – говорит Сэм. – По сути, она сказала, что я заработал десять очков хорошего парня. Так что должен сказать тебе спасибо. Стив фыркает, затем говорит: – Какая она? И Сэм рассказывает ему, Стив издает одобрительные звуки в нужных местах, и на какое-то время все становится нормальным. Затем глаза Стива стекленеют, как иногда бывает, когда его ранят на миссии, и он не хочет признавать, что ему больно. Сэм мягко предлагает ему немного поспать. Стив напрягается и выглядит испуганным только одним предложением. – Я не могу. – Потому что ты волнуешься за Сашу? – Наверное, – ему удается выдавить из себя улыбку. – Я, эм. Спасибо. Что зовешь его так. Думаю, это заставляет его чувствовать себя лучше. Конечно, он говорит, что ему нравится, когда я зову его Бак. Но каждый раз, когда ты зовешь его Сашей, он слегка улыбается, знаешь? – он отворачивается, его голос срывается. – Прости, просто я... – он сглатывает. – Баки почти все ночи спит со мной. Просто, э-э, спит. Но кровать, она... – Кажется странно пустой, и ты не можешь заснуть без него, – говорит Сэм, и Стив широко распахивает глаза, будто говорит: «откуда ты знаешь?». Сэм улыбается. – Чувак, я пережил расставание, я знаю каково это. Я не имею в виду, что вы расстались. Просто, знаешь, привыкаешь, что рядом с тобой кто-то есть. Стив резко кивает. – Да. Мы, эм, – его взгляд становится немного отстраненным. – Мы часто спали вместе. Во время войны. Иногда всем отрядом, когда ночевали где-нибудь в поле, и температура сильно падала. Парни, э-э, они обычно спорили, кто будет спать рядом со мной. Потому что я очень горячий, – он проводит рукой по лицу. – Я только недавно привык к этому, пока не нашел Баки. Спать в одиночестве. Сэм говорит: – Знаешь, если я в чем-то и чертовски хорош, так это в том, чтобы спать. На пять с плюсом еще с детства. Спроси мою маму, она подтвердит. Стив выглядит так, будто только что проглотил двенадцать лимонов. – Я не могу просить тебя о таком, Сэм. – Да, что ж, но тебе не обязательно просить меня. Я, Сэм Уилсон, спрашиваю тебя, могу ли я сегодня спать с тобой в одной постели? Некоторое время они просто смотрят друг на друга. Все нормально, Сэм может подождать. Стив сдается: – Хорошо, – говорит он. – Ладно. Они засыпают по разные стороны огромной кровати. Если Сэм и просыпается через пару часов, и все его тело окутано самым большим и патриотичным осьминогом в мире, то все в порядке. Он не собирается говорить об этом. И уж конечно, он не собирается упоминать, что осьминог дрожит и плачет во сне, или тот факт, что когда Сэм будит несчастного осьминога, тот сжимается и старается плакать, не издавая звуков, не двигаясь, не дыша и не существуя ни в одном из измерений, потому что он – Стив, и он думает, что испытывать какие-либо чувства, кроме «вдохновляющих» или «вырубающих врагов», отвратит от него слишком много людей. Поэтому Сэм обхватывает его одной рукой, зевает так, что у него трещит челюсть, и говорит: – Хочешь поговорить об этом? – Нет, – говорит Стив, всхлипывающий и несчастный. – Хорошо, – говорит Сэм, потирая его спину, пока они снова не засыпают. На следующее утро Стив мрачно шаркает вокруг в спортивных штанах и футболке, пока внезапно не останавливается, пристально вглядываясь в дверь спальни. – Он поменял их. Сэм протягивает ему чашку кофе. – Кто поменял что? Стив указывает на толстовку, висящую на крючке с обратной стороны двери. – Здесь висела моя армейская толстовка. Он поменял ее на одну из своих. Наличие толстовки Баки, кажется, немного поднимает Стиву настроение, хотя она слишком мала для него и воняет, как пепельница. Он бредет в гостиную и включает телевизор, Сэм идет посмотреть есть ли у Стива в холодильнике что-нибудь, что можно превратить в завтрак, а затем насильно засунуть в упрямое суперсолдатское горло, потому что Стив, по-видимому, не очень-то способен позаботиться о себе сейчас. Затем Сэм слышит громкий треск, и Стив говорит: – Черт подери! Сэм вбегает в гостиную. Кофейная чашка валяется на полу, разбитая вдребезги о паркет, и кофе впитывается в новый ковер. Стив полностью сосредоточен на экране телевизора, где светловолосая женщина, запыхавшись, рассказывает о чем-то, что лента новостей внизу экрана называет «Резня в Лонг-Айленде». – Это ужасающее преступление произошло всего за несколько часов до серии взрывов, в результате которых погибли шесть человек в Кэмдене, штат Нью-Джерси, затем последовала череда перестрелок, больше похожая на казнь через расстрел, на территории всего Нью-Йорского метро. Хотя официальные представители власти еще не подтвердили, что инциденты связаны между собой, но судя по информации, которую ранее обнародовала «Черная Вдова», все жертвы связаны с деятельностью Гидры, что наводит на мысль, что это может быть работа конкурирующей террористической организации... – Он уничтожил более тридцати агентов Гидры, – говорит Стив. – Один. За два дня. – Иисусе, – говорит Сэм. Он чувствует легкую тошноту. Стив спокойно подходит к ближайшей стене и пробивает ее кулаком. На часах пять утра, и с Гудзона дует промозглый ветер. Существо открывает рюкзак. Оно достает банку колы и зажигалку. Оно достает два украденных килограмма кокаина. Оно бросает все в реку. Затем он говорит: – Черт черт черт, – и прыгает вслед за ними. Когда он вылезает из воды, мокрый и дрожащий, какой-то мужчина смеется над ним. Мужчина стар, и когда он улыбается, вокруг его глаз появляются глубокие морщины. На нем лыжная шапка и теплая куртка. Он рыбачит на берегу. Он говорит: – Парень, я видел, как наркоши вытворяют всякое безумное дерьмо, но я не помню ничего настолько безумного с девятисот семидесятого, срань господня, сержант? Существо пристально смотрит на него. – Срань господня, – снова говорит мужчина. – Иисусе. Ты взорвал Вашингтон, чокнутый ублюдок! Я увидел эту чертову руку по телику и подумал, что блядские наркотики, которыми мы упарывались в прошлом, наконец-то достали меня. Черт, парень, почему ты выглядишь точно, как в 76-м? Только не говори, что все благодаря ЗОЖ. Существо чувствует, как его лицо делает нечто странное. Оно говорит: – Джордж? Джордж. Постаревший, но все тот же Джордж, с которым они скитались по заброшкам, ходили в закусочную, ночевали в переулках, иногда делили на двоих иглу и каждый раз старались не говорить о Вьетнаме. Джордж, который был его лучшим другом. Джордж, который был единственным в мире другом Баки в течение трех долгих месяцев, когда он был свободен и почти вспомнил, как это – быть человеком. Джордж ухмыляется: – Срань господня! Иди сюда и обними меня, парень! Они обнимаются. Он чувствует... Он прячет лицо в куртку Джорджа. Джордж говорит: – Эй, сержант, ты промок насквозь, а здесь чертовски холодно. Может, зайдем ко мне, погреемся? Бак говорит: – Хорошо. Они идут в квартиру Джорджа. Первым делом он заставляет Баки снять футболку и надеть куртку Джорджа. Он не смотрит ни на руку, ни на шрамы, ни на то, как торчат его ребра. По дороге Джордж делает звонок. Он говорит: – Привет, детка! Ты не поверишь, кого я только что встретил. Нет. Не-а. Нет, серьезно, детка, еще более невероятное. Можешь поставить кофе и подогреть немного супа или типа того? Спасибо, Лиз, ты просто ангел. Он вешает трубку. Он говорит: – Помнишь Лизу? Баки моргает: – Она з-з-заплетала мне волосы. Джордж смеется. – Мы женаты уже тридцать пять лет. Баки говорит: – Ого, – он натягивает на лицо улыбку. Он не уверен, насколько искренне это выглядит, но все его тело так чертовки болит. Затем он говорит: – Мой. М-мой парень. Тот, по которому я скучал. Я нашел его. Джордж говорит: – Хэй, это же здорово, сержант. И как он? – Он в п-п-порядке, – говорит Баки. – Он в порядке. Он резко дергает головой. Джордж говорит: – Выглядит как-то не очень хорошо. Ты как, нормально? – Да, – говорит Баки. – Это просто. Происходит. У меня. П-п-повреждение мозга, – он хмурится. – Я не. Тупой. Просто. Тяжело. Г-г-говорить. – Я и не думал, что ты тупой, сержант, – говорит Джордж. – Я знаю, что это не так. Затем он говорит: – Так вот почему ты решил завязать? Из-за парня? В смысле, ты ведь решил соскочить, я прав? Или у тебя просто чертовски много дури, что ты бросаешь пару фунтов в реку ради забавы? – Ага, и это т-тоже, – говорит Баки. – Но. Я. Хочу быть в порядке. Ради него. И ради ч-чертовых детишек, о которых я забочусь. – И ради себя тоже, да? – И что это д-д-должно значить? – Просто говорю, парень. Я уходил в завязку три раза, прежде чем это сработало. В первый раз ради сестры, во второй ради Лиз. И в последний раз, потому что меня уже начало тошнить от самого себя. Баки говорит: – Н-н-никого на земле так не т-тошнит от себя, как меня. Они добираются до квартиры Джорджа. Джордж проводит его внутрь, и навстречу им выходит женщина. Баки не узнает ее. Она смотрит на него, приятно улыбаясь. Джордж говорит: – Сержант, покажи ей руку! Баки предполагает, что вряд ли он говорит о правой. Он шевелит пальцами левой руки, глядя на нее. Он говорит: – Привет, Лиза. Д-давно не виделись. Она негромко вскрикивает. Он надеется, что от счастья. Джордж улыбается, так что Баки убеждает себя, что так оно и есть. Джордж говорит, что он может принять душ. Душ... Не оптимален. Он включает воду на полную мощность и заходить внутрь. Шланг. Гигиеническая процедура. Вокруг поднимается пар, но он не может перестать дрожать. Потеря контроля над движениями тела недопустима. Он сжимает внутреннюю сторону бедра металлическими пальцами, пока не появляется черный след. Он сжимает снова, чтобы наказание впечаталось глубже, сильнее, но затем думает: «Стив может увидеть». Стиву нравится смотреть на тело. Он может посмотреть на черный след от наказания и сказать: «Ох, Бак» – тем зыбким голосом, который означает, что существо расстроило его. Зыбкий голос – крайне негативен. Баки слегка похлопывает себя по бедру, словно извиняясь, и выходит из душа. Он вытирается. Он с осторожностью вытирает полотенцем покалеченное бедро, потому что именно так бы поступил Стив. Стив будет крайне осторожен с местом, где Баки поранился, даже если он покалечил себя сам, потому что он чертов псих. Он надевает сухую одежду из рюкзака. Новые джинсы. Футболку с Тупаком, которую Стив купил ему. Армейскую толстовку Стива. Он на секунду утыкается лицом в толстовку. Одевшись, он возвращается в гостиную. Квартира Джорджа... Приятная. Она приятная. Здесь есть большой мягкий диван. Пестрые ковры на полу. Картины на стенах: большие черно-белые фотографии джазовых музыкантов. Ваза, полная цветов. Проигрыватель с кучей пластинок. Большой толстый желтый кот. Большой толстый желтый кот подходит и обвивается вокруг лодыжек Баки. Он говорит: – Мяу. Он произносит это очень отчетливо, будто кошачий – не его родной язык, и он не знает, как использовать сокращения. Баки, как никто другой, понимает его. Он делает безобидное выражение лица и смотрит на кота. – Привет, – говорит он. – Это Майлз, – говорит Джордж. – Ты ему нравишься, сержант! Баки очень-очень осторожно гладит Майлза своей плотской рукой. Майлз снова говорит «мяу». Существо не навредило коту. Почему у Стива нет картин на стенах? Почему у Стива нет кота, который говорит «мяу»? Квартира Стива не приятная. Она похожа на конспиративную квартиру. Будто в ней никто не живет. Единственный плюс, что она принадлежит Стиву, пахнет Стивом и обычно Стив внутри, что очень и очень большой плюс. Но Стив, скорее всего, не видит никаких плюсов в собственном запахе (он Капитан Америка, а не какой-то там гребаный извращенец), так что для Стива в его квартире нет вообще ничего приятного. Неприемлемо. – Ох, Стив, – говорит Лиза. – Ты весь дрожишь. Присядь, пожалуйста. Я налью кофе. Принести тебе афган? Когнитивная ошибка. Что за афган, черт возьми? – Мое, – говорит он. – Мое и-имя. Не. Не Стив. Он садится на диван. Лиза протягивает ему кофе в розовой чашке. Розовая чашка положительна. Лиза накрывает его каким-то шерстяным одеялом. Теперь ему теплее. Он говорит: – С-спасибо. Джордж пьет кофе из кружки. Кружка красивая. Пурпурно-зеленая. Положительная. Джордж слегка улыбается поверх кружки. Он говорит: – Ага, значит, ты назвался Стивом тогда, потому что это было первое имя, пришедшее тебе на ум, я прав? Стив – твой парень. Бак хмурится, потом чихает в согнутый локоть. Из носа течет. Он говорит: – Как. Как ты узнал? Джордж только шире улыбается, будто он тут самый умный. – Знаешь, что я сделал, когда бросил наркотики? Воспользовался армейскими льготами и пошел в колледж. И знаешь, что я сделал потом? Нет. Очевидно, что Баки не знает. Он смотрит еще пристальнее. Джордж улыбается еще шире. – Учитель истории в одиннадцатом классе. В течение тридцати лет. Тридцать лет, сержант, я смотрел на твою уродливую рожу на 326-ой странице и думал, что схожу с ума. Потом снова объявился Кэп, и я подумал, что же, все может быть. Может быть, я вовсе не сумасшедший, – он откидывается на спинку кресла. – Что ж. Мне называть тебя Джеймсом? Баки дергает головой. – Б-бак. Ты можешь звать меня Бак. Майлз запрыгивает на диван. Он говорит: – Мяу. Затем он пристраивает свою толстую задницу на коленях Баки и начинает издавать звук, похожий на неисправный двигатель Харлея. Он выглядит таким же самодовольным, как и Джордж. Лиза уходит готовить тосты. Джордж спокойно относится ко всей этой истории с Дж. Б. Барнсом, что очень положительно. Бак думает, что выйдет прямо из окна, если кто-нибудь попытается заставить его говорить об этом дерьме сейчас. Вместо этого Джордж рассказывает о себе. О преподавании. Браке. Он показывает Баки фотографии своих дочерей и маленького внука. Баки издает восхищенные звуки при виде фотографий дочерей и мягкие звуки при виде внука. Джордж, кажется, доволен. Баки показывает ему фотографию Стива, который читает вместе с Майки и Лили, сидя на диване. Он говорит: – Д-дети. Я нашел их. Они были. Одни. Так что я п-просто немного помог им. Заставил их х-х-ходить в школу и все такое. Сейчас они живут у Стива. Не думаю. Не думаю, что он в-возражает. В уголках глаз Джорджа появляются морщинки. – Нет, – говорит он. – Не похоже, чтобы он возражал. Бак говорит: – Я не очень хорошо с-с-с-себя чувствую. Он идет в ванную и старается не высрать свои последние мозги. Вскоре он прокрадывается обратно в гостиную. Он бы смылся через окно в ванной, если бы его телефон не остался на кофейном столике. Джордж бросает на него сочувственный взгляд. – Не беспокойся, дружище. Поверь мне, я уже проходил через это. Баки не хочет разговаривать. Все его тело болит. Он чертовски замерз. Он хочет лежать на диване под шерстяной афганоштукой. Он так и делает. Майлз садится ему на живот и говорит: – Мяу. Он адски тяжелый. Кто мог подумать, что кот может быть таким чертовски тяжелым? Баки ненавидит его. Джордж уходит на кухню. Он возвращается с тарелкой тостов и бутылкой изотоника. – Съешь немного тостов, если уверен, что тебя не стошнит. Но без изотоника тут никак, точно тебе говорю. Постарайся выпить, хорошо? Через пару часов ты будешь чертовски обезвожен. – Ага, обезвоживание, де–гидра–ция, это в-вроде как и есть моя цель, – говорит Баки. Баки уморителен. Джордж выглядит озадаченным. Стив бы посмеялся. Он расскажет ему позже, если не умрет. Он чувствует себя так, будто вот-вот умрет. Джордж говорит: – Просто допей бутылку, сержант. Существо ненавидит его. Оно хочет свернуть ему шею. Оно хочет содрать кожу с его лица. Оно хочет... Черт. Черт. Он встает. Майлз обижается. Баки говорит: – Я д-должен. Черт. Я должен уйти. Это небезопасно. М-мне оставаться здесь. Ты видел, что я натворил в гребаном Вашингтоне. Что я м-м-могу сделать, если потеряю рассудок. Я могу. Навредить тебе. – Как он может навредить Стиву. Как он может навредить детям. – Хорошо, – говорит Джордж. – Все нормально. Не злись на меня, приятель. Но могу я сначала оставить тебе свой номер телефона? И собрать тебе небольшой набор детоксикации? – Что? – Просто некоторые мелочи, которые помогут тебе легче пройти через это. Погоди, просто... просто посиди тут пять минут. Ты не убьешь меня за пять минут, сержант. Просто посиди с Майлзом минутку. Заряди телефон. Не уходи, хорошо? – М-майлз сердится на меня. – Майлз сидит на подлокотнике дивана. Он пристально смотрит. Баки пристально смотрит в ответ. Джордж говорит: – Он это переживет, – затем бежит в ванную. Бак хочет извиниться. Он сделал ванную комнату очень-очень негативной. Джордж собирает Баки сумку со всякой всячиной. Имодиум и драмамин. Парочка бананов. Аспирин. Изотоник. Теплое пушистое одеяло. Он говорит: – Было бы намного лучше, если бы ты просто остался здесь, сержант. У нас есть свободная комната. Ты не должен проходить через это в одиночку, ты же знаешь? Бак обнимает его. Может быть, он даже слегка цепляется за него. Он берет сумку и запихивает ее в рюкзак. Он говорит: – С-спасибо. Затем он вылезает через окно. Когда он возвращается к себе, ему становится совсем плохо. Он потеет, жарко настолько же, как было холодно всего час назад. Он снимает толстовку Стива. Он утыкается в нее лицом, а затем сворачивается вокруг нее всем телом. Он думает Стиви Стиви Стиви Стиви. Он думает о его руках, обнимающих его. Он достает телефон. Он еще не проверял сообщения. Он не думал, что может справиться с этим. Он проверяет сообщения и блядь, блядь, Стиви... Он не может, черт возьми, справиться с этим. Все адски болит, все его блядское тело, его мозг, каждая гребаная частичка его сущности. Он кусок дерьма, никчемный отброс, и он хочет увидеть Стива, хочет, блядь, вернуться домой, но он все испортил к чертям, он уже чувствует, как сходит с ума, хотя все только началось, и еще он помнит черные следы от его пальцев на горле Стива. Потому что он монстр, гребаный монстр, что бы ни говорил Стив, ему небезопасно находиться рядом в обычные дни, не говоря уже о сейчас, когда он настолько плох. И господи, дети, что будет, если они приблизятся к нему, Лили слишком храбрая, слишком, а милый, доверчивый малыш Майки с его хрупкими птичьими костями? И эти кости сломаются, маленькое тельце разлетится вдребезги... Он блюет, затем некоторое время содрогается от сухих позывов. Он уже принял немного драмамина и имодиума, которые дал ему Джордж. Он не знает, помогают ли они. Он боится, что снова начнется диарея, потому что ему некуда идти. Он уже чертовки сыт по горло хождением под себя, когда они ломали его, и, блядский боже, как Стиву только не противно прикасаться к нему? Боль все усиливается, и он никак не может справиться с ней, и вместо того, чтобы лежать здесь, как свинья в собственном дерьме, он решает встать и бежать.*****
Стив ведет себя как ходячая катастрофа, и Лили уже тошнит от всего этого дерьма. Джон сбежал от них. Ну и что, черт возьми? Так и делают наркоманы. Так и делают люди! Они уходят. Стиву что, миллион лет? Он уже давно должен был понять эту простую истину. Он не должен так себя вести. Возможно, если вы не знаете Стива, вам покажется, что с ним все в порядке. Например, вчера он как обычно напялил свой дурацкий костюм Кэпа и ходил в какую-то больницу с больными детьми, как обычно бегал этим утром, как обычно приготовил им ужин прошлым вечером. Но все это, натянув дерьмовую маску Кэпа на лицо. Это не Стив. Если бы Стив был в порядке, он бы слушал пластинки и мерзко подпевал, пока готовит завтрак (Джон поет прекрасно; Стив поет так, будто с ним делают нечто непоправимо ужасное). Он бы тайно искал новые рецепты в Pinterest и смотрел видео с выдрами на телефоне. Он воплощением дьявола врывался бы в гостиную Лили и Майка, чтобы проверить делают ли они домашнюю работу. Он бы читал около пяти унылых книг подряд, будь то о поездах, гражданской войне или Уинстоне Черчилле. Он бы определенно не пропустил тот документальный фильм о бейсболе прошлым вечером (Майки нашел его специально для него и был весь такой: СтивСтивСтивСтив смотри, это все, что тебе нравится, в одном флаконе! А Стив просто прошел мимо: «о, спасибо», и даже не взглянул на экран). В основном он ведет себя так, будто хочет покончить с собой, и это не хорошо, потому что Майки будет плакать до конца своих дней. Поэтому сейчас Лили врывается в квартиру Капитана Америка, чтобы накричать на него. На часах почти четыре часа дня, а Стив просто сидит на диване, уставившись в телевизор. Он даже не смотрит его, а просто пялится в пустоту. Там Сэм (он классный, и нравится Лили, он не такой болван, как Стив), и он одаривает ее взглядом, который как бы говорит: удачи, малыш. В стене огромная дыра, будто какой-то безумно сильный придурок пробил ее, тьфу, серьезно, что ли? Ну просто королева драмы. – Стив, – говорит она. – Ты должен отвезти меня в спортзал. Он смотрит на нее, слегка моргая, будто не может понять, кто она такая и откуда взялась. – Прошу прощения? – Сегодня вторник, – говорит она. – Мы занимаемся боксом по вторникам, четвергам и субботам. Ты сам сказал. Неужели ты соврал? Или ты просто слишком занят, погружаясь в эмо-культуру, потому что наркоман вдруг повел себя как наркоман, и ты совсем забыл об этом? Я уже оделась. Ты не можешь заставить меня надеть спортивный бюстгальтер без всякой на то причины, он выглядит отвратительно, я похожа на какое-то чудовище. Так мы идем в спортзал или нет? Сэм делает о нет, поверить не могу, что ты это сделала! лицо за спиной Стива. Стив выглядит растерянным. – Да, я... Прости, Лили. Прости. Я сейчас переоденусь. Он идет в спальню. Сэм тихо говорит: – Вау, здорово. Я весь день не мог вытащить его из квартиры. Лили говорит: – Ты же знаешь, что он тебя слышит? – Что? Лили закатывает глаза. – У них вроде как суперслух. Еще у Джона жутко-хорошее обоняние, он всегда знает, когда мы ели конфеты, не поделившись с ним. Сэм выглядит очень счастливым, что довольно странновато. – Зимний Солдат требует, чтобы ты делилась с ним конфетами? – Брр, у него что-то вроде конфетного помешательства, – говорит Лили. – Однажды он съел весь мой пакет «Skittles». А еще он кладет в кофе три пакетика сахара. – Он всегда был таким, – говорит Стив, выходя из спальни в спортивном костюме. – Его философия составления бюджета всегда шла по нисходящей: мои таблетки для сердца, еда, сигареты, виски, напитки на свиданиях и упаковки с лакрицей на все оставшиеся деньги. – Он слегка морщится. Лили согласна с ним: черная лакрица омерзительна. – Но, как мне кажется, теперь он ест так много сладкого, потому что сахар дает ему много калорий и не беспокоит желудок, – он смотрит на Сэма. – И да, я слышу, когда ты говоришь обо мне в соседней комнате. – Значит, ты все это время подслушивал меня, когда я выходил из комнаты? На лице Стива появляется выражение Капитана Америка. – Это не считается подслушиванием, если ты говоришь обо мне. Лили не может поверить, что они те самые «ответственные взрослые» в ее жизни. Когда они приходят в спортзал, Стив заставляет ее прыгать через скакалку и делать другие небольшие упражнения, чтобы размяться, что отстойно, хотя обычно и довольно забавно, потому что Стив все время травит глупые шутки. Но не сегодня: сегодня он просто встает на беговую дорожку, опускает голову и около получаса очень-очень быстро бежит, пока Лили делает свой обычный набор разминочных упражнений, стараясь не споткнуться о скакалку, разбить ею лицо и умереть. В спортзале еще пятеро чуваков (это маленький, дрянной, пропахший потом спортзал с двумя старыми беговыми дорожками, тонной железа и углом с боксерскими прибамбасами), и все они упорно делают вид, что не смотрят на Стива или на нее, потому что она пришла с ним. Стив помогает ей забинтовать руки. Это немного странно. Вы легко можете представить его маленьким, когда он делает нечто подобное: рисует, печет печенье или бинтует ей руки с большой нежностью и аккуратностью. Она говорит: – Ты не скучаешь по своему старому телу? Он смотрит на нее, будто зависнув на секунду. – Никто раньше не спрашивал меня об этом. – Ну, – говорит она, – так что? Он задумывается на секунду. Ей нравится это в Стиве. Он всегда думает над вопросом, прежде чем ответить. Он не порет какую-то чушь, которая ему потом аукнется. – Нет, – наконец говорит он. – Не скучаю. Я был… Понятия не имею, что вам говорят в школе обо мне. Но мне было больно почти все время, даже когда я не лежал с пневмонией или чем похуже. Боли в спине, в груди, астма и куча всего еще. Иногда мне требовались все мои силы, только чтобы встать утром с постели. И потом, когда у меня все было хорошо… – он замолкает на секунду и затем пожимает плечами. – Мы с Баки тогда были просто друзьями. Но то, каким я был… В смысле, я был маленьким белокурым мальчиком с, ну ты понимаешь, утонченным вкусом. Художником. Бак переехал ко мне, прекрасно понимая, как отреагируют люди. По крайней мере, когда он был рядом, люди думали, что я был занят. В то время Бак работал на опасных ребят. Некоторые из его кузенов были связаны с ирландской мафией. Но это не мешало некоторым парням распускать руки со мной. Он слегка улыбается. Он ни капли не выглядит счастливым. – Один парень немного потрепал меня, прежде чем мне удалось улизнуть, и Баки узнал об этом. Пару дней спустя я встретил этого парня недалеко от дома, он выглядел так, будто его избили до полусмерти, а Баки стал чаще обнимать меня на улице. Наверное, он подумал, что если люди считают меня продажным мальчиком, то пусть лучше они думают, что за мной стоит по-настоящему опасный клиент. Я чертовски взбесился тогда. Я не хотел, чтобы он обращался со мной, как со своим мальчиком, и я не хотел, чтобы из-за меня его считали педиком. Он замолкает и убирает свои руки с рук Лили. Перебинтовка закончена. – Так что нет. Я не скучаю по этому. Иногда мне кажется, что было бы здорово быть, знаешь, просто обычным парнем. Узнать, на что это похоже. Когда я был… Люди думали, что мне было бы лучше умереть. Иногда прямо говорили об этом. Такие вещи влияют на тебя. Будто каждый день теряешь часть себя, – он отступает. – Давай повторим комбинации, которые я показывал тебе в прошлый раз, салага. Он держит ей грушу и постоянно кричит на нее, и это здорово, потому что мудачный Стив – правильный Стив. Когда она устает и перестает двигаться, он говорит: «Не будь мной», потому что он всегда смеется над собой, когда временами злится так сильно, что забывает, как нужно боксировать, и просто стоит и бьет из всех сил, пока не вымотается настолько, что уже нет сил злиться. Затем Лили делает перерыв, и Стив занимает ее место у груши. Сначала он просто повторяет комбинации ударов, но потом переключается на что-то иное, удары ногами и прочее, и двигается все быстрее и быстрее. Выглядит довольно безумно, даже если не знать, кто он такой (он намного быстрее и сильнее обычного человека, как в тех боевиках, когда события ускоряются, и люди летают на тросах и прочее дерьмо), но все в спортзале знают, кто он такой, так что через пару секунд они бросают свои дела и начинают пялиться на него. Затем он резко останавливается и плюхается на маты рядом с Лили, повернувшись спиной к остальной части спортзала. Он мягко говорит: – Сколько людей пялилось на меня? – Все, – говорит Лили, и его плечи слегка опускаются. Лили хмурится и выбирает одного из парней, чтобы наорать на него. Она старается говорить с сильным мексиканским акцентом, потому что чувак похож на выходца из штата Мэн, и это заставит его понервничать. – Йоу, папи, ты хочешь автограф Кэпа или что? Он очень дружелюбный, и, черт возьми, ты можешь просто подойти и поздороваться, а не ныкаться по углам, как какой-то маньяк, тыкая в него телефоном. Ему очень-очень некомфортно от этого. Стив покраснел. Как и парень, что, если честно, довольно забавно. Она говорит: – Как тебя зовут? – Э-э, Оуэн? Она говорит: – Оуэн, это Стив. Тебе стоит попробовать поговорить с ним по-человечески. Это и остальных касается, – говорит она, обращаясь ко всем в помещении. – Черт возьми, он постоянно приходит сюда, и вы даже ни разу не заговорили с ним. То, что его руки больше, чем ваши тела, не значит, что вы должны вести себя грубо. Держу пари он бы с радостью подстраховал вас со штангой, если бы вы отнеслись к нему по-человечески. – Лили, – говорит Стив, но он не говорит ты ошибаешься или остановись, так что Лили знает, что все сделала правильно. Стив слегка улыбается, и это здорово: он не улыбался по-настоящему с тех пор, как Джон ушел и перестал отвечать на сообщения. – Я очень надежный страховщик, – говорит он, и все парни в спортзале смущенно переминаются с ноги на ногу. Стив покупает им с Лили по смузи. Несмотря на холод, они пьют их на скамейке рядом с военным мемориалом в паре кварталов от дома, потому что дома они оба постоянно бросают взгляды на окна и ждут, что кто-нибудь пролезет через них. Стив говорит: – Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Лили говорит: – Миссис Рамирес из бакалеи, потому что она единственная другая мексиканка, которую ты знаешь? Стив говорит: – Ты не такая милая, как думаешь. Затем он говорит: – Меня. Ты напоминаешь мне меня. Наверное, поэтому мы и провели первую неделю, когда ты переехала сюда, эм, принюхиваясь и рыча друг на друга. Мы парочка упрямых вредных засранцев, которые, словно овчарки, тявкают на людей, которых любят, – он слегка подталкивает ее локтем. – Я не буду просить, чтобы ты не закатывала глаза на мои слова, потому что ты все равно будешь. Но я хочу, чтобы ты знала – я с тобой. Конечно, я понимаю, что мне не сравниться с Баки. Но я здесь. Даже если Бак... Даже если его какое-то время не будет рядом. Я не бросаю своих. А вы с Майки теперь в моей команде. Она с усилием всасывается в смузи. – Ты и правда чересчур слащавый. – Ага. Мне говорили, что это часть моего неповторимого обаяния. Она толкает его плечом. Он отвечает тем же, и она чуть не слетает со скамейки. Он хохочет с дьявольской усмешкой. Она говорит: – Йоу, это совсем не в духе Капитана Америка, – и бьет его по руке. Он говорит: – У меня выходной. Я зависаю с лучшей подругой. Она говорит: – Брр, ты такой слащавый, мы что во Франции? Моя азиатская задница не в силах вынести всю эту глюкозу, – и пьет еще немного смузи, чтобы он не заметил ее улыбки.*****
Мэтт стоит на крыше своего дома и слушает город, когда обдолбанный бездомный киборг валится на крышу рядом с ним и говорит: – Ебаный боже. Киборг, потому что от места, где должна быть левая рука парня, раздается назойливое механическое жужжание. Обдолбанный и бездомный из-за запаха: одежда, которую давно не снимали, дыхание человека, чей организм переваривает сам себя, и отчетливый уксусный запах героина. Воцаряется неловкое молчание. – Мистер Сорвиголова, я полагаю, – говорит киборг-наркоман. Ладно, Мэтт может признать, что это было довольно ловко сыграно. Однако у Сорвиголовы есть репутация, которой нужно соответствовать, поэтому он просто молча смотрит на лежащего парня, который, кажется, вовсе не собирается вставать. – У тебя адский к-костюм, чемпион, – говорит парень. – У тебя адский акцент, – говорит Мэтт, раздражаясь, что вообще заговорил. – В последний раз, когда я слышал подобный акцент, это был девяностолетний старик, который готовил себе фаршированную рыбу. – Ну что я могу сказать, – говорит парень. – Я чертовски хорошо выгляжу для своего возраста. В детстве я прилежно съедал все брокколи с тарелки. Кто этот парень? Но кем бы он ни был, он в очень плохом состоянии. Сердце быстро колотится, он стискивает зубы, будто от боли, и сглатывает чересчур много слюны, будто его тошнит, будто он вот-вот... Мэтт отпрыгивает в сторону как раз вовремя, парня рвет. К счастью (или, к сожалению, зависит от того, как на это смотреть), в желудке у парня не осталось ничего кроме желчи; затем тот некоторое время просто лежит, содрогаясь от рвотных позывов. – Я не привык лезть в чужие дела, – говорит Мэтт, когда становится тихо, – но мне кажется, ты сейчас не в том состоянии, чтобы прыгать по крышам. – Ага, – говорит парень. – Пытаюсь избавиться от этой дряни. Подумал, что, может, удастся вытрясти ее из организма, пока бегу. Видимо, нет. – Погоди, – говорит Мэтт, – ты хочешь слезть с героина и думал, что можешь просто вытрясти его? Я не специалист, но мне кажется, это работает не так. – Ага, что ж, я уже п-понял это, умник. И кто сказал, что я слезаю с героина? Может, я обычный пьяница, почем тебе знать. Или чертов м-м-м-метамфетаминщик. Мэтту кажется, что повод для спора слишком нелеп, чтобы так яростно защищаться. – А что, ты бы предпочел, чтобы я принял тебя за метамфетаминщика? Зависеть от героина, по крайней мере, в каком-то смысле даже романтично; зависеть от метамфетамина же просто удручающе. – Ага, – говорит парень. – Сейчас я чувствую себя особенно романтично: лунный свет, ты и я, и блевотина в моих волосах. Мэтт все равно бы предложил свою помощь, потому что он супергерой, и в сообществе супергероев, вероятно, не одобрили бы, если бы он бросил накромана, который пытается завязать, проходя через мучительную ломку в одиночестве на крыше. Но этот парень начинает искренне нравиться ему, так что Мэтт совсем не чувствует раздражения, когда говорит: – Давай я отвезу тебя в больницу. – Никаких сраных больниц, – говорит парень. – Я не собираюсь п-подыхать. Бывало и похуже. Со стороны Мэтта было бы довольно лицемерно спорить насчет «никаких больниц», и он верит парню, когда тот говорит, что бывало и похуже: с этой рукой, должно быть, связана какая-то история. Он меняет тактику. – Я не могу просто бросить тебя на крыше. Может, есть место, куда я могу тебя отвезти? К другу? Если нет, то остается еще реабилитационная клиника... – Никаких сраных клиник! Господи Иисусе, малыш, единственная причина, по которой я в-в-выбрал эту блядскую крышу в том, что я подумал, что если совсем свихнусь и попытаюсь прикончить тебя, ты продержишься достаточно д-д-долго, чтобы вызвать чертов спецназ. – А что, – говорит Мэтт. – Одного Сорвиголовы недостаточно, чтобы приструнить тебя? – Я этого не говорил, м-малыш. Просто хотел немного п-п-пощадить твое эго. Мэтту требуется секунда, чтобы напомнить себе, что парень перед ним – бездомный наркоман, просто чтобы правильно оценить ситуацию. Затем он говорит: – Хорошо, слушай. Я понимаю, что ты боишься, что можешь, э-э, сойти с ума и напасть на людей, пока отходишь от наркотиков. Я прав? – Ты очень быстро учишься, малыш. – Как насчет того, чтобы я присмотрел за тобой пару часов? Ты же сам сказал, что я могу постоять за себя. Или может, все-таки подумаешь над тем, чтобы я отвез тебя куда-нибудь? Думаю, что если ты не нападешь на незнакомца в костюме дьявола, то мы можем с уверенностью предположить, что ты не нападешь и на своих близких. Парень с секунду колеблется, затем говорит: – Ага. Ага, ладно. Можно попробовать, почему нет? Что п-п-плохого может случиться? Плохое, что может случиться, – это Мэтт, застрявший на крыше и беспомощно слушающий, как бедняга корчится на земле, время от времени сдавленно всхлипывая. Пару раз Мэтт подходит к нему (он сам не знает зачем, может, чтобы положить руку на плечо в попытке утешить), но тот рычит на него, пока Мэтт не отступает назад. Наконец два часа истекают, и Мэтт откашливается. – Вряд ли ты сейчас вообще способен на насилие, приятель. Так, что? Мне отвезти тебя куда-нибудь? Долгая пауза. Затем Мэтт слышит шорох и хруст, когда парень вытаскивает из кармана клочок бумаги, и чувствует легкие колебания воздуха, когда тот протягивает его Мэтту. Его рука дрожит так сильно, что бумага превращается в движущуюся мишень. – Отвези меня туда. Мэтт берет бумагу (она плотная и тяжелая, скорее всего, вырвана из альбома для рисования) и пробегает пальцами по адресу, который написал шариковой ручкой кто-то с тяжелой рукой и аккуратным почерком. Это в Квинсе; слишком далеко от Адской Кухни, чтобы нести на спине взрослого мужчину. Он вздыхает и тянется к телефону. Фогги появляется через полчаса, весь горящий энтузиазмом заняться «супергеройскими делами, где никто не будет избит!» В этот момент новый друг Мэтта, местами вычищенный от рвоты, лежит на диване с завязанными глазами (чтобы он не мог заметить ничего потенциально разоблачительного в квартире Мэтта, хотя, скорее всего, этот парень уже знает о нем всё, вплоть до номера социального страхования). – Привет, М... э-э, Сорвиголова, я припарковался в неположенном месте, так что если ты... оу, ого, привет, безумно красивый бездомный мужчина! У тебя, э-э, очень сверкающая рука. – Спасибо, – говорит безумно красивый бездомный мужчина. – Я получил ее в России. – О! – говорит Фогги. – Да, ух ты, по лицу догадываюсь, что это не самая радостная история, и я лучше замолчу прямо сейчас, пока не ляпнул еще что-нибудь, что может тебя расстроить или оскорбить. – Да, анонимный гражданин, лучше так и сделай, – говорит Мэтт. Красивый Бродяга говорит: – Эй, не обращайте на меня внимания, б-б-болтайте сколько душе угодно, я великолепно провожу время. Вы двое лучше, чем Эббот и Костелло. Тишина. – Итак, – говорит Фогги, – на этой откровенно странной и старомодной ноте, Сорвиголова, может, ты поможешь ему подняться, чтобы мы наконец спустились вниз, пока мою машину не отбуксировали? Мэтт помогает парню подняться на ноги; его сердцебиение учащается, а кожа становится липкой. Мэтт думает, что ему, скорее всего, намного больнее, чем он показывает. А еще он намного, намного тяжелее, чем такой тощий парень имеет право быть. – Эй, – говорит Мэтт, когда они спускаются вниз, – у тебя есть имя, или нам так и звать тебя Красивым Бездомным Парнем? – Ну, – говорит парень, – если уж мне приходится звать тебя Сорвиголовой, то ты можешь называть меня Богословом. Фогги издает странный сдавленный писк. – Оу, – говорит Мэтт через секунду. – Это... знаешь, это действительно имеет смысл. Кстати, спасибо, что разобрался с Никитой Владиславовым. – Не за что, чемпион. Один из его парней ударил меня ножом, приняв за тебя, так что, можно сказать, это было личное. И, хэй, прости за те ограбления на твоей территории. У меня вроде как была привычка, с которой приходилось разбираться в то время, – он слегка покачивается. – Черт, отвечаю, это будет в-в-веселый вечер. Наверное, я никогда не смогу понять, почему этот гигантский долбоклюв решил купить квартиру в Риджвуде; он же спокойно может позволить себе жить на Манхэттене. – Эй, Риджвуд великолепен! – встревает Фогги. – Почти как Бруклин до того, как все его жители начали закатывать маринованные огурцы в социальных сетях. – Ага, именно в этом вся проблема, – бормочет Богослов, но ему явно слишком хреново сейчас, чтобы продолжать язвить. Они садятся в машину: Фогги за рулем, Мэтт впереди и Богослов, лежащий на заднем сидении. Фогги заводит машину, затем тихо говорит: – Он не кажется тебе знакомым? – Мне говорили, что я похож на Джеймса Дина, – говорит Богослов. – Он слышал, – шепчет Фогги. – Это я тоже слышал, чемпион, – говорит Богослов. – Он такой же, как ты, – одними губами говорит Фогги. – Эй, Сорвиголова, у тебя тоже суперслух? – говорит Богослов. Затем он говорит: – Просто прикалываюсь, последнее прочитал по губам в зеркале заднего вида. – Сейчас темно, – говорит Фогги. – Я никогда не говорил, что не имею усиленных чувств от паршивой нацисткой версии дерьма, которым прокачали Капитана Америка, – говорит Богослов. Фогги говорит: – Я не... собираюсь больше ничего говорить. Их новому приятелю все хуже и хуже, и к тому времени, когда они добираются до нужного адреса в Риджвуде, он громко стонет от боли, а Фогги начинает паниковать. Фогги остается в машине, пока Мэтт почти полностью тащит на себе Богослова к входной двери. – Второй этаж, – бормочет Богослов, и Мэтт нажимает на кнопку звонка. – Да? – говорит глубокий баритон. – Эт я, чемпион, – говорит Богослов. – Бак, – говорит голос. – Господи, не... Бак, не двигайся, я спускаюсь. – Как будто я могу, блядь, двинуться, если захочу, – говорит... по-видимому, Бак. Мэтт не знал, что подобное имя реально существует, и так могут звать реального человека. Затем, через гораздо меньшее время, чем спуск по лестнице отнимает у любого нормального человека, дверь распахивается и появляется очень крупный мужчина. Он примерно 195 сантиметров ростом и сложен, как шкаф, и его сердцебиение необычайно медленное и ровное, может быть, 40 ударов в минуту. Вероятно, какой-нибудь профессиональный спортсмен. Фогги на заднем плане приглушенно взвизгивает. Знаменитый спортсмен? Раздается звук глубокого выдоха, будто парень чуть не упал от облегчения. Глубокий Голос говорит: – Ох, господи, Бак, – и подхватывает Баки большими руками, прижимает к груди, несмотря на то, что парень должен весить около 90 килограмм и пахнуть застарелой рвотой. Глубокий Голос говорит: – Я так испугался, что чуть не сошел с ума. Какого черта ты думал? Где тебя черти носили? Я имею в виду, кроме Лонг-Айленд-Сити. – Ушел в завязку. Как ты хотел. Одно из условий нашего мексиканского противостояния, верно? – Иисус Христос, Бак, я никогда не хотел, чтобы ты проходил через это в одиночку! – У него почти такой же акцент, как и у его друга: очень старый нью-йоркский. Напоминает Мэтту об отце. – Имя господа всуе, – говорит Бак. Раздается тихий шорох: Глубокий Голос очень большой ладонью приглаживает волосы Баки. – Придурок, – говорит он с поистине странной нежностью. Затем он поворачивается к Мэтту: – Спасибо, что привел его. Ты Сорвиголова? Он перекладывает весь вес Баки на одну руку и поддерживает его с такой легкостью, будто держит пакет с мукой. Затем протягивает руку для рукопожатия. – Стив Роджерс. Можешь, не называть своего имени, если не хочешь. В голосе слышится нотка веселья. Мэтт догадывается, что если ты всемирно почитаемая живая легенда, которая борется с пришельцами по приказу правительства США, то мститель в маске, патрулирующий всего один район Манхэттена, должен казаться немного, ну, причудливым. Хотя он не может осуждать его слишком сильно, если сам дружит с Богословом. Мэтт слышал пару историй о том, что происходит с теми, кто выводит этого парня из себя. В сравнении с Богословом, его ночные похождения похожи на пикник с плюшевым мишкой. Они пожимают руки. У капитана Роджерса очень теплые руки и осторожная мягкая хватка. Мэтт отчаянно благодарен, что его собственные ладони не вспотели от волнения. – Я думаю, это здорово, то, чем ты занимаешь в Адской Кухне, – говорит Капитан Америка. – И теперь я твой должник. Если есть какой-нибудь способ связаться с тобой, я бы хотел угостить тебя пивом как-нибудь. Если ты, конечно, можешь снять маску, чтобы пить, – он снова звучит веселым. Мэтт натягивает маску на лоб. – Я Мэтт, – говорит он. – И это будет большой честью для меня, сэр. – Эй, Стиви, ты только посмотри, – невнятно бормочет Бак. – Он реально миленький, да? – Ты самый настоящий распутник, Джеймс Бьюкенен, – говорит Капитан Америка. – Мы должны отвести тебя наверх, пока ты не привел домой еще больше странных парней. Не в том смысле, что ты, э-э... странный, – говорит он Мэтту и краснеет. Вся эта лавина жара, поднимающаяся к лицу, которая завладела бы всем вниманием Мэтта, если бы не тот факт, что Баки Барнс, Американский герой и правая рука Капитана Америка, по-видимому, теперь сверхчеловек-киборг-наркоман, который весь последний час действовал Мэтту на нервы и облевал его ботинки. Капитан Роджерс говорит: – И прошу, зови меня Стив. Мэтт подозревает, что капитан один из тех парней, чей голос звучит искренне, даже когда тот заказывает пиццу, но Мэтт уверен, что это не было ложной скромностью: Капитан Америка на самом деле предпочел бы, чтобы его звали просто Стивом. Он протягивает Мэтту визитку. – Мой личный номер второй. Первый, э-э, для экстренных случаев. «Сбор Мстителей», – думает Мэтт и подавляет смешок. – Просто напиши мне, и я перезвоню, как только этому парню станет лучше. – Я был бы не прочь зайти внутрь, если вы двое уже закончили нежничать, – бормочет Баки. Он звучит довольно скверно. – Ты же знаешь, что я однолюб, Бак, – говорит Стив, и Мэтт вдруг понимает, что у Стива, должно быть, чертовски хорошая улыбка: голос пропитан ее теплом. Его слова звучат как шутка, но его сердце слегка ускоряется, и он снова прижимает к себе Баки, нежно и заботливо. Баки кладет голову ему на плечо, бешеное сердцебиение успокаивается, очевидно, он нашел самое комфортное место из всех, что были за вечер, даже несмотря на явно неудобную позу. Мэтт думает: «хм». Они не включили это в учебник по истории девятого класса. – Еще раз спасибо, – говорит Стив. – Надеюсь, остаток твоего вечера пройдет намного спокойнее. – Всегда рад помочь, – говорит Мэтт, и Бак фыркает. Мэтт возвращается к машине. – Мэтт, – говорит Фогги. – Мэтт! Это Капитан Америка. Ты только что пожал руку Капитану Америка. – Он попросил звать его Стивом, – говорит Мэтт. Он чувствует себя так, будто его снова слишком много раз за один вечер ударили по голове. – Он хочет угостить меня пивом. – Что? – Этот парень. Богослов. Он показался тебе знакомым, потому что это Баки Барнс. – Что? – Мне кажется, они встречаются. – Что?!