Ain't No Grave (Can Keep My Body Down)

Саммари: Праздники. Начинается новый год. Стив просыпается с двумя шпионами в постели. С ним определенно случались и более странные вещи. Он говорит: – У нас что, социалистическая революция? – Мы собираемся завтракать, – говорит Наташа. На ней голубая фланелевая пижама. Выглядит очень удобно. Интересно, она ехала на метро в таком виде? По крайней мере, она точно не была бы самым странным существом в вагоне. – Саша готовит. – О, как мило, – говорит Стив. – Что готовишь, красавчик? – Омлеты, – говорит Бак. – И омлет из тофу для себя, потому что моя жизнь полна дерьма. Наташка принесла тофу. – Похоже, у вас двоих все схвачено. Зачем было будить меня? – Очевидно же, что мы соскучились, – говорит Наташа. Бак говорит: – О-определенно не потому, что я сказал Наташеньке, как мило ты выглядишь в т-трусиках, и она захотела убедиться в этом лично. Стив краснеет. – Нет у меня никаких трусиков. Бак смотрит на Наташу. – Конечно, нет. – Это боксеры. Они продавались в мужском отделе. Наташа, скажи ему, что боксеры – для мужчин. – Саша показывал мне фотографии нижнего белья, которое носили американские девушки в тридцатых годах, – говорит она. – Он имеет право на свою точку зрения. – Давай, милый, – говорит Бак. – Покажи н-нам. – Я не собираюсь вставать с кровати, – говорит Стив. – В конце концов ты захочешь в т-туалет, – говорит Бак. – Ну же, милый, я здесь под г-гребаным домашним арестом, дай мне хоть что-то, ради чего стоит жить. Стив сердито смотрит на него. – Я не могу встать с кровати, пока вы оба сидите на мне. Они поднимаются с кровати. Стив встает. Наташа говорит: – Ого, он и впрямь выглядит мило в этих трусиках. Не двигайся, Стив. – А? – говорит Стив. Наташа фотографирует его на телефон. – Для досье. – Эй, – говорит Бак. – У тебя тоже есть д-досье на него? – У меня есть досье на всех, – говорит Наташа. – Но досье Стива в основном состоит из его фотографий без рубашки. Баки говорит: – У меня есть пара фотографий с ним, сделанных еще до сыворотки. Гостфейс прислал. Я сказал ему, что п-п-пытаюсь восстановить память, и они могут помочь. Наташа вскидывает голову: – А для чего на самом деле? Бак делает неприличный жест правой рукой. Наташа улыбается. – Ты все такой же отвратительный, Сашка. – Вы оба отвратительные, – говорит Стив. – Наташа, ты развратница. Бак, ты настоящий извращенец. Кто вообще может дрочить на меня до сыворотки? – Я, – говорит Бак. Наташа говорит: – Люди в интернете. – Стоп, – говорит Стив. – Что? – Есть небольшая, но активная группа твоих поклонников, которая предпочитает тебя в таком образе, – говорит Наташа. – Слова «хрупкий» и «утонченный» постоянно фигурируют в данном контексте. – Я больше никогда не выйду из квартиры, – говорит Стив. – Отлично, – говорит Бак. – Мы б-будем сидеть под домашним арестом вместе. Если я должен сидеть тут целыми днями и дрочить, я с таким же успехом могу с-смотреть на тебя в трусиках и делать то же самое. – Картофельная ферма в Сибири, Барнс, – говорит Стив. Наташа и Баки давятся от смеха. Стив одинаково ненавидит их обоих. Баки действительно готовит омлеты, и он, похоже, поставил кофе, прежде чем пошел его будить. Настроение Стива немного улучшается. Стив ставит пластинку («The Supremes», нечто, что дал ему Сэм, когда Стив сказал, что ему нравятся «The Four Tops»), садится на диван, пьет кофе и слушает, как Баки и Наташа болтают на кухне по-русски. Они много смеются, и Стив не уверен (его знания русского языка ограничиваются фразами типа «я твой друг» и «пожалуйста, не стреляй» – то, что он выучил для препирательств с Сашей), но похоже они заканчивают предложения друг за другом. Стив решает, что будет относиться к их воссоединению, как к хорошей новости. Тихая, грызущая ревность – определенно не тот путь, по которому он хочет идти. Дети с грохотом поднимаются наверх около одиннадцати, когда взрослые уже закончили завтракать. – Привет, Джон! Привет, Стив! Привет, мисс Вдова! – говорит Майки. Он подпрыгивает на носочках, будто только что выиграл в лотерею. Лили застенчиво машет рукой. – Привет, Наташа. – Привет, Лили, – говорит Наташа с широкой улыбкой, которую Стив нечасто видит на ее лице. – Практиковалась с удавкой? – Господи Иисусе, – говорит Бак. – Социальные службы сожрут меня живьем. – Приемный папочка! – говорит Майки, уже буквально подпрыгивая от возбуждения. – Я приготовил тебе подарок! Здесь! – Он сует в руку Баки маленький сетчатый мешочек. Баки моргает, глядя на него. – Спасибо, здоровяк. Э-э, ч-что это? – Джон, это ханукальные деньги. Сегодня первый день Хануки. И они шоколадные, ты можешь их есть. Лицо Баки морщится, и он обнимает Майки, стараясь не помять мешочек с шоколадными монетами. – Спасибо, чемпион, – говорит он немного задушенно. – Это так мило с твоей стороны. Мне очень п-понравилось. Стив чувствует себя настоящим придурком. – Ох, Бак, прости. Я даже не знал, что уже Ханука. – Ага, я тоже, – говорит Бак. – Черт, я что испортил День Благодарения? Стив пожимает плечами. – В любом случае меня это не особо волновало. Не то чтобы я готовил индейку в прошлом году. – Мы должны хорошенько отметить Рождество для тебя, – говорит Бак. – Сначала Ханука, – говорит Стив. – Хочешь отпраздновать? – Я н-не знаю как, – говорит Баки. – Моя мама не могла научить нас многому, пока отец был рядом. – Он делает паузу. – Она готовила какие-то к-к-картофельные штуки? Не помню, как они назывались. Вряд ли эта пьяная ирландская задница могла слишком сильно взбеситься из-за такой ерунды. – Можем поискать рецепт в интернете, – говорит Стив. Бак широко улыбается, потом слегка склоняет голову, будто не знает, куда себя деть. Майки говорит: – То есть мы получим вдвое больше подарков? – Нет, – говорят Стив и Баки хором. – Когда я был в твоем возрасте, мне на Рождество подарили апельсин, – говорит им Стив. – И я был благодарен. Баки смеется в голос: – Черт побери, только в-в-взгляни на их лица! У детей на лице одинаковое выражение растерянности и ужаса. Наташа переводит взгляд со Стива на Баки. – Он лжет, Саша? Иногда это удивительно трудно определить. – Не м-м-могу вспомнить, – говорит Бак. – Ты правда получил только один апельсин, чемпион? Стив усмехается и качает головой. – Кажется, ты еще подарил мне новые карандаши для рисования. И, э-э, мама связала мне пару носков, распустив тот отвратительный коричневый свитер, из которого я наконец вырос, помнишь, Бак? Мне пришлось носить этот кошмар в течение многих лет, потому что я никак не мог подрасти. Но да, Рождество 1935-го года. Подарки были не такими уж ужасными, никто тогда не мог похвастаться чем-нибудь хорошим. И ты был там. Твой отец опять впал в буйство, поэтому ты пришел и остался со мной, чтобы девочки смогли нормально отметить Рождество. Ты сходил в Проспект-парк и сорвал сосновую ветку, чтобы мы поставили ее в гостиной, помнишь? Ты сказал, что тебя чуть не арестовали. Моя мама чуть не умерла со смеху, когда увидела ее. Ты помогал ей с выпечкой, а я делал украшения для ветки из старого каталога. – Ага, – медленно говорит Бак, будто пробуя слово на вкус. – Я не помню в-ветку. Но п-помню, как ты делал украшения. Помню, что думал о том, как м-м-мило ты выглядишь, когда так сосредоточен. – Он моргает, затем смотрит испуганно. – Я только что вспомнил кое-что еще. Стив улыбается. – Да? И что же? – Потом р-расскажу, – говорит он. – Эй, последний шанс заказать гребаный омлет, я не собираюсь держать кухню открытой весь день. Как только дети поели и с грохотом спустились вниз, Стив тащит Наташу в гостиную, пока Бак убирается на кухне. – Я действительно ценю, что ты пришла, – говорит он. – Я понимаю, насколько тебе, должно быть, странно находиться рядом с нами. Она слегка пожимает плечами. – Ты мой друг, Стив. А он – самое близкое к семье, что у меня есть. Стив кивает и откашливается. – Я... э-э, у меня есть кое-что для тебя. Он ведет ее в гостевую спальню, где теперь находятся все его работы, после того как гостиная обрела вторую жизнь. Увидев картину, она улыбается, широко, радостно и открыто, и долго смотрит на нее. – Она твоя, – говорит он. – Если хочешь, конечно. – Да, – говорит она. – Спасибо. Затем она смотрит на картину Брюса, и ее улыбка становится еще шире. Стиль работы отчасти смешной, отчасти сюрреалистичный. На ней Брюс в своей лаборатории в башне Старка, в привычном лабораторном халате и с взъерошенными волосами. Он сидит за письменным столом и пишет в гигантском средневековом фолианте, который занимает место клавиатуры. Рядом с ним стоит центрифуга, на верхушке которой покоится человеческий череп. С другой стороны, занимая большую часть лаборатории, стоит огромный лев. – Святой Иероним, – читает она. – Учитель Церкви. Покровитель против гнева. – Она тихо смеется. – Ох, просто прекрасно! Тони будет в восторге. Стив улыбается. – Я надеялся, что Брюс тоже не будет против. Думаешь, Тони понравится его картина? Стив изобразил Тони богатым меценатом эпохи Возрождения, в героической позе и освещенным драматическим светом. Он сидит в мастерской в одном из своих нелепых костюмов, а роботы сидят у его ног там, где обычно рисуют охотничьих собак. Над вытянутой правой рукой парит голографический глобус. Святой Альберт Великий – гласит подпись внизу. Знаток свойств материи, законов природы, метафизики и дружбы. Покровитель ученых. Наташа только улыбается и качает головой. – Это сложно? – говорит она. – Быть настолько хорошим? Выглядит очень естественно. Стив хмурится, затем слегка краснеет. – Не понимаю, – говорит он. – Я сделал что-то странное? – Нет, – говорит она. – Только не ты. Затем она улыбается ему: – Так, когда собираешься в медовый месяц? Стив моргает. В первый раз он подумал, что это издевка, но теперь, когда он думает об этом, то видит Баки рядом с собой. Они могли бы поехать. Отправиться туда, где земля покрыта цветами. Отправиться туда, где они смогли бы отдохнуть от всего. Он говорит: – А не забегаешь ли ты немного вперед? Я еще даже не собрал сундук с приданым. Наташа шлепает его по плечу, и он понимает, что она оценила шутку. Стив с Баки провожают ее до метро, и как только они возвращаются домой, Бак тащит Стива в постель. – Эй, – говорит Стив. – Что такое? Он не хочет загадывать заранее, что это может быть связано с сексом: Бак иногда неделями не интересуется подобными вещами, но он всегда заинтересован в том, чтобы залезть на Стива, словно огромный смертоносный кот. Стив не против: он любит обниматься и всегда может подрочить. На данный момент он настоящий эксперт в этом. Бак забирается на него и утыкается головой под подбородок Стива. – Вспомнил, почему отказал тебе. Я о том, как мы д-дурачились в детстве. – О, – говорит Стив. – Воу. – Стив не может понять: он задыхается, потому что паникует, или из-за многотонного кибернетически усиленного парня у него на груди. – Ты сейчас раздавишь меня, приятель. Бак скатывается с него и прижимается сбоку. – Эй, дружище. Если бы мы т-трахались в тридцатые, ты бы стал встречаться с Картер? – Нет, – возмущенно говорит Стив. – Конечно, нет. Я бы не стал изменять тебе. – О да, – говорит Бак. – Ты был бы очень хорошим. Если бы мы вернулись с войны, ты бы захотел осесть где-нибудь, да? Снять вместе маленькую квартирку. Ты бы занимался искусством, а я работал в гребаной автомастерской или типа того. Просто парочка закоренелых холостяков. – Да, – говорит Стив. – Да. Звучит... вау. Думаешь, тебе бы не понравилось? Горло сдавливает от боли, так хорошо звучит история, которую рассказывает Бак. Так легко представить. Маленькая, залитая солнцем квартира; лучше, чем та, что была у них до войны, но не настолько шикарная, как у Стива сейчас. Две спальни на случай, если заявятся копы, и двуспальная кровать, достаточно большая, чтобы вместить их обоих. Мольберт Стива в гостиной. Бак каждый вечер возвращается домой весь в машинном масле. Ужин в автомате-закусочной. Позволить Баки взять его на полу, чтобы скрипучие пружины кровати не выдали их. Бак кормит бездомных кошек на пожарной лестнице. Прекрасная, хорошая, тихая, скромная жизнь. Но достаточно большая для них двоих. – Ты бы возненавидел все это, милый, – говорит Бак. Стив качает головой. – Нет. Господи, Бак, это все, чего я всегда... – Постоянно прятаться. Постоянно лгать. Н-н-никогда не иметь детей. Никогда не обвенчаться в церкви. Ты хотел стать сенатором, милый. Ты хотел изменить мир. Я знал это, еще когда ты был мелким, и после сыворотки, черт возьми, дорогой, я уже видел это. Генерал Роджерс. Блядь, п-п-президент Роджерс. Ты бы смог это сделать, милый, если бы вернулся домой. Но только, если бы не застрял с крикливым педиком из старого р-р-района. Тебе была нужна симпатичная жена и парочка гребаных детишек. Ты з-заслужил это, ты, блядь, заслужил всё это, ты заслужил лучшего, чем я, каждую ночь трахающий тебя в задницу в какой-нибудь дыре на окраине Ред Хука. Я никогда не был создан для чего-то великого, милый, но ты, черт возьми, был, и я не собирался и-испортить тебе жизнь. Стив впервые в жизни буквально лишается дара речи. Он всегда знал, что Бак временами бывает очень тупоголовым, но мысль, что Стив может захотеть бросить его ради работы в правительстве США просто оскорбительна. У Стива аж кулаки чешутся ударить его по зубам. – Придурок. Думаешь, что можешь решать за меня? – Он целует Баки в губы, а потом в щеки, нос, уши, горло, каждый безнадежно тупой кусочек его тела. – Все, что мне когда-либо было нужно – это ты. Только ты. И все. Я был бы счастлив в той дыре на окраине Ред Хука, Бак. Я бы умер счастливым в той дыре на окраине Ред Хука. Я никогда не хотел быть чертовым президентом. Все, чего я хотел, – это чувствовать, что я делаю что-то хорошее в этом мире, и, возможно, знать, что в конце дня мне есть к кому вернуться домой. И это ты, Бак. Всё это ты. Ты мой дом. Ты место, где я живу. Мне не нужно больше ничего, Бак, ничего и никогда, так что не смей снова выставлять меня на улицу, потому что думаешь, что знаешь лучше. Я не такой сильный, как ты. Не уверен, что выдержу. – Я не такой уж и сильный, сопляк, – говорит Бак; голос совсем охрип. – Я, э-э. Я никогда не думал, что может быть так. – Ну, так оно и было и есть до сих пор, – говорит Стив. – И я прощаю тебя за то, что ты не понял этого раньше, пока мы оба понимаем, как обстоят дела сейчас, сержант. Затем Стив закрывает глаза, обнимает Баки одной рукой и начинает засыпать – разговоры о чувствах ужасно утомляют. – Эй, – говорит Бак. – Говоря о с-с-семье. Думаю, мы должны кое-что сделать.

*****

Окей, не в обиду матери Майки (которая каждый год очень старалась сделать Рождество по-настоящему особенным, хотя они и были бедны), но это самые лучшие нерелигиозные новогодние каникулы в мире. Итак, во-первых, Майки спас Хануку, вспомнив о ней (потому что он лучший приемный ребенок в мире) и заставив Джона чуть ли не плакать от счастья, а не от грусти, чем он постоянно занимался в последнее время. (О мой бог, это было так ужасно и прекратилось, только когда Сокол пообещал поцеловаться с ним, что совершенно несправедливо, потому что Майки спросил Сэма, поцелует ли тот его, если Майки будет реветь целыми днями, и Сэм такой НЕТ‼‼‼ – так, что можно было отчетливо услышать каждый восклицательный знак). А потом они приготовили латкесы, которые по сути являются еврейскими картофельными оладьями, и они восхитительны, особенно, если все, что тебе нужно делать, – просто есть их без остановки, потому что у Джона супер странные отношения с горячим маслом, и он не подпустит тебя близко к плите, хотя мне почти шестнадцать, я уже не ребенок, я не поджарю себя, Джон. Затем, через несколько дней после вечеринки с латкесами, Джон собирает их на сверхсекретной безстивовой встрече и говорит: – С-стив. Любит Рождество. Очень любит. Но он не хочет поднимать лишний шум, потому что он самоотверженный мудак и никогда не сделает ничего хорошего для себя. Так что мы должны п-поднять шум за него, лады? И если он спросит, то это все ради в-в-вас, ребята, чтобы компенсировать каждое д-дерьмовое Рождество, что у вас было раньше. Так что Майки и Лили такие: – Да, устроим классное Рождество для Стива! – и они все дают друг другу пять. Затем Джон уговаривает Сэма пригласить Стива на поздний завтрак и дает Майки и Лили кучу наличных и список вещей, которые нужно купить, выглядящий примерно так: ПОПКОРН А НЕ ТО СТРАННОЕ ДЕРЬМО В ПАКЕТЕ УЖЕ ПОКРЫТОЕ МАСЛОМ ПРОСТО ОБЫЧНЫЙ НОРМАЛЬНЫЙ ЕБУЧИЙ ПОПКОРН ПОПРОСИТЕ КАКОГО-НИБУДЬ ПОЖИЛОГО ЧЕЛОВЕКА ПОМОЧЬ ВАМ НАЙТИ ЕГО ЦВЕТНАЯ БУМАГА ВЕРЕВКА КЛЕЙ КАРАМЕЛЬНЫЕ ТРОСТИ ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ СВЕЧА БОЛЬШИЕ НОСКИ Так что они идут и покупают все эти штуки, даже если они думают про себя что? Почему? о большинстве вещей из списка. За исключением пункта БОЛЬШИЕ НОСКИ, под которым, скорее всего, имеются в виду рождественские чулки, поэтому они идут за ними в долларовый магазин в Бронксе и заодно приглашают тетю Хуан к ним на Рождество, и она в ответ вся такая тьфу зачем, но сразу видно, что она очень рада предложению. Потом они возвращаются домой со всеми этими странными рождественскими штуками для стариков и поднимаются наверх, где их ждет Джон, который весь лучится от самодовольства, а в их гостиной стоит гребаное гигантское дерево. Нет, не стандартная рождественская ель, а самая настоящая сосна с огромными ветвями, раскинутыми на всю комнату; как будто он просто сходил в парк, срубил дерево и притащил его домой. Майки и Лили решают не задавать вопросов. Потом Джон начинает подготовку к странному стариковскому Рождеству, и, оказывается, зерна попкорна сначала взрывают (в сковороде на плите, Майки даже не знал, что они так могут), затем нанизывают на веревку и вешают на дерево, а из цветной бумаги делают гирлянды и украшают ими дерево. Так что они организуют что-то наподобие фабрики елочных украшений: Майки нанизывает на веревку попкорн, Лили вырезает гирлянду, а Джон курит миллион сигарет перед распахнутым окном и нарезает бумагу на полоски одним из своих боевых ножей. Так они и сидят, когда Стив заходит в комнату, прислоняется спиной к двери и говорит: – О. Джон приманивает его пальцем. – Привет, красавчик. Иди сюда, с-сделаешь сраного ангела для верхушки. – Ладно, – говорит Стив странным скрипучим голосом. Он подходит к дивану и смотрит на Джона, будто он – лучшее, что он видел в этой жизни, затем наклоняется и целует его прямо в губы, впервые не скрываясь от Майки и Лили. В глубине сердца Майки зарождается истошный крик, но он молчит, потому что они, как животные в зоопарке – если начнешь шуметь, они могут перестать делать все те классные штуки, что делали до сих пор, и скрыться в зарослях. – Ты же понимаешь, что это война? – говорит Стив. – Я выложусь на полную на Пасху. Глаза Джона становятся огромными. – Четыре вопроса? – говорит он. – Я помню их. Мама задавала их нам, верно? – Да, – говорит Стив. – Обычно я стоял на стреме у двери, на случай если твой папа вернется из бара раньше. Затем он снова целует Джона и говорит что-то по-ирландски – новая классная штука в их репертуаре, чертовски сексуально. Джон говорит что-то в ответ, и потом они напряженно смотрят друг на друга, пока Лили не говорит: – Прошу прощения, разве нам не нужно делать украшения? – потому что она ненавидит любовь и счастье. Итак, Стив ставит рождественскую пластинку, потому что он самый банальный зануда в мире, но Майки все равно любит его. Они все вместе мастерят украшения, а Джон и Стив иногда очень по-рождественски пожирают друг друга глазами. Стив и Джон все продолжают нагнетать праздничное противостояние, так что Майки и Лили делают пряничных человечков, затем идут в магазин и покупают миллион крутых подарков для фонда «Игрушки для малышей». У них уходит две недели, чтобы понять, что Джон – злодейски развел их всех, сказав Майки и Лили, что устраивает все это для Стива, а Стиву – что для Майки и Лили, но им все равно. Похоже, Джон строит еще какие-то хитрые планы: чуть ли не каждый день за ним приезжает машина, посланная Железным Человеком, и увозит в башню Старка. И Джон категорически отказывается говорить, что он там делает. Затем наконец наступает сочельник, и он устраивает очередное тайное собрание с Майки и Лили. – Сегодня полуночная месса, – говорит он. – Никакого нытья и споров. Стив и-и-идет, и мы, черт возьми, идем с ним. Майки, ты наденешь рубашку и сраный г-галстук, просто стащи любой из шкафа Стива, пока он не видит. Лили, ты в платье, ничего излишне сексуального. Я д-доверяю вам и уверен, вы не будете вести себя так, будто ваш приемный отец психованный наркоман, выдайте, мать его, высший класс. Встретимся в десять в гостиной наверху. Мне еще нужно кое-что уладить. Вечером Майки выполняет невыполнимую миссию и крадет галстук Капитана Америка, а Лили подбирает наряд, который не заставит плакать младенца Иисуса. Закончив собираться, они поднимаются в гостиную Стива. Через несколько минут Стив выходит из спальни – безумно красивый в своем лучшем костюме, и в замешательстве смотрит на них пару секунд. – Куда это вы так разоделись? – Мы идем на мессу вместе с тобой! – говорит Майки. Лицо Стива искажается, как всегда бывает, когда он чувствует слишком много и не знает, как с этим справиться. Потом дверь открывается и заходит Джон. Майки говорит: – Срань господня! Безумие. Настоящее безумие. Итак, во-первых, на нем офигенный темно-синий костюм–мать его–тройка, который, по всей видимости, сшили специально для него. Ок, теперь становится понятным, чем он все это время занимался в башне Старка. Во-вторых, он обрезал сраные волосы. Сейчас они короткие по бокам и немного длиннее сверху, и он типа зачесал их назад от лица, которое в кои-то веки тщательно побрил. В-третьих, его металлическая рука больше не металлическая, а обычная, обычная, мать его, человеческая рука; и это, должно быть, снова заслуга Старка, потому что срань господня. И вообще все это настолько безумно, что даже немного пугает, потому что перед ними стоит почти тот же парень, что и на фотографии Стива, парень с картины, которую Стив прячет в шкафу вместе с двумя другими, где Джона пытают и все такое (Майки рыскал вокруг и нашел их, а потом очень-очень пожалел об этом. Такое всегда происходит, когда он больше узнает о прошлом Джона. Ему станет любопытно, и он спросит Стива: «Джон правда убивал людей?» или «Ему не нравятся прикосновения, потому что, с ним типа плохо обращались?», и Стив скажет: «Ага, чемпион» или «Тебе нужно самому спросить его», и в любом случае Майки пожалеет, что спросил). По сути, Джон похож на супер красивого призрака, что-то типа призрака Кэри Гранта или около того. Стив, похоже, тоже так думает, потому что охает, как будто его ударили под дых, и говорит: – Бак? – Привет, милый, – говорит Джон, и впервые его странный акцент обретает смысл, потому что Майки может представить их обоих там, где они должны быть, – в стране черно-белого кино, где все говорят иначе и ведут себя по-другому. Стив смотрит на Джона с таким выражением на лице, как если бы ты долго ехал на междугороднем автобусе, убегая от злого приемного отца, и увидел впереди вывеску с надписью «Нью-Йорк». Как если бы ты добрался до места, о котором давно мечтал, до места, где всё наконец будет хорошо. – Бак, – снова говорит Стив. Джон медленно и лениво улыбается, чего Майки никогда раньше не видел. – Ага, это мое имя. Стив тянется, чтобы коснуться его. Руки дрожат. Он дотрагивается до щеки Джона, потом до его левой руки, слегка хмурится и говорит: – Хм. – Ага, странно, да? Гостфейс говорит, что у Н-наташки такая же фигня на лице, так что она может менять внешность на заданиях. Это штука покрывает всю руку до плеча. Но я н-не могу носить ее во время, э-э, серьезных нагрузок, перегреется. Стив сглатывает: – Ты постригся. – Ага, эм, я подумал, что они были слишком, как бы это сказать... з-запоминающимися? Полиция ищет длинноволосого бродягу с металлической рукой, а не короткостриженного к-кретина в модном костюме, – он проводит рукой по волосам и смущенно улыбается. – Я п-похож на придурка? Н-не знал, какую стрижку выбрать, поэтому просто вытащил нашу совместную фотографию из твоего бумажника. Парикмахер спросил не портрет ли это моего дедушки, и не актер ли я сам. Я ответил: «да, конечно, актер», а потом чуть не проткнул его гребаными ножницами, когда он подошел ко мне. К-кстати, я должен тебе восемьдесят баксов. – У тебя стрижка за восемьдесят долларов? – говорит Стив. – Я постригся за сорок, а потом дал парню еще сорок баксов чаевых за то, что чуть не заколол его. Так я п-п-похож на придурка или нет? Ты так и не ответил. – Ты не похож на придурка, – говорит Стив. – Выглядишь на сотню баксов. – Ага, что ж, восемьдесят из них – это заслуга стрижки, – говорит Джон. – Миллион баксов, – говорит Стив, – так что заслуга стрижки в этом определенно меньше, чем один процент. – Да, чуть меньше, красавчик. Разве сыворотка не сделала тебе лучше в м-м-математике? – Ага, а что будет если прибавить пятьдесят процентов к ничему? – говорит Стив. – Одно большое ничего, – говорит Джон. – Прям, как то большое ничего, которое я получаю от т-т-тебя сейчас. Черт возьми, где мои обнимашки, засранец? – Не хочу помять твой костюм, – говорит Стив. – К черту костюм, – говорит Джон и крепко обнимает Стива. Затем он говорит: – Заметил, насколько тише стала рука? – Да, – говорит Стив. – Не так громко гудит. – Ага, – говорит Джон. – К тому же она теперь намного легче. Меньше нагрузки на спину. – Ух ты, – говорит Стив, но Майки не думает, что тот сейчас говорит о фальшивой руке. Стив не может оторвать взгляд от лица Джона. – Как я вообще смог заполучить тебя? – Он не шутит, он на самом деле удивлен, что Джон согласился быть с Капитаном Америка. Стив прижимает руку к его щеке. – Ты лучший парень на земле. – Возможно, величайшее шоу на земле, – говорит Джон и все же слегка краснеет. – Мы опоздаем к мессе, милый. Церковь запредельно странное место. Она битком набита разодетыми людьми, и все они знают Стива, и все они смотрят на них безумным взглядом: почему Капитан Америка здесь с этим красивым мужчиной, черным ребенком и я-не-знаю ребенком? Это так по-гейски! Капитан Америка – гей с этим гейским мужчиной и двумя приемными гей-детьми??? Правильный ответ – да, но Стив ведет себя так спокойно и непринужденно, что они все думают... может быть? Это его друг? И просто двое смуглых детей, с которыми они иногда проводят время? А еще здесь настолько странно, потому что Стив тут в своей естественной католической среде обитания, и он типа крестится и стоит на коленях в проходе, и Майки и Лили такие что? Джон шипит: «Повторяйте за мной», а это означает стоять на коленях, когда все стоят на коленях, сидеть, когда все сидят, стоять, когда все стоят, пялиться на свои колени и делать серьезное лицо, когда все вокруг говорят о вере в Иисуса и абрикостольcкой церкви или типа того. По крайней мере, музыка отличная; здесь очень хороший хор, и Стив поет вместе со всеми – радостно и отвратительно. Майки и Лили тоже поют, потому что это рождественские песни, и они знают почти все слова. Еще немного странностей происходит, когда все католики идут вперед за вином и крекером, который, как предполагается, олицетворяет собой тело Иисуса. Все приемные дети, не считающие себя католиками, и еврейские геи-убийцы остаются сидеть на скамьях и смотрят на них, будто это канал Дискавери. Большинство людей позволяют священнику вложить крекер им в руки, но Стив и еще несколько стариков высовывают языки, и священник просто кормит их крекерами. Майки наклоняется к Джону и шепчет: – Это так извращенно. – И не г-говори, – шепчет в ответ Джон. Он шепчет на высшем уровне, даже ни разу не пошевелив губами. – Как-нибудь спроси Стива, что такое б-б-бичевание. Потом Стив возвращается к ним, улыбаясь так, будто вот-вот заплачет. Хор начинает петь «О святая ночь», и он подпевает пару слов, а затем его голос срывается, а лицо сморщивается, и Майки и Лили смотрят друг на друга, как омойбогомойбогчтонамделатьчтонамделать, потому что Капитану Америка так грустно, что он даже не может петь рождественские песни. Потом кто-то начинает петь, кто-то с красивым, низким, скрипучим голосом, и Майки не сразу понимает, что это Джон. И конечно, это Джон, потому что такие уж они есть. Если Стив не может петь, Джон будет петь за него, даже если обычно он приберегает большую часть своего пения для плохих парней, потому что заботиться друг о друге для них так же естественно, как и дышать, иногда кажется, что они бы дышали друг за друга, если бы только могли. И окей, конечно, Сокол, наверное, сказал бы что-то о том, что им нужно обозначить личные границы или типа того, но Майки просто очень грустно, потому что он уверен, что никто никогда не будет любить его так, как они любят друг друга. Настолько, что становится неважным, что Джон сумасшедший наркоман, а Стив совсем не пьет, разве что из вежливости. Настолько, что становится неважным, что Стив католик, хранящий Библию рядом с кроватью, а Джон, возможно, еврей, объявивший Богу бойкот. Как будто, если ты настолько сильно любишь кого-то, ты просто разбираешься с другими проблемами по мере их поступления. Так что теперь Стив плачет, а Джон поет за него. Они сидят прямо тут, в церкви, и тайно держатся за руки на скамье, и выглядят так, будто готовы сразиться с любым, кто попытается остановить их, даже если это младенец Иисус, спустивший с небес с таким лицом, будто где-то воняет. Песня говорит: «Падите на колени», и Джон действительно звучит, как ангел, когда поет эти строки. Стив закрывает глаза и молится. Когда месса заканчивается, они все вместе направляются домой. Стив и Джон идут отдельно, но снова берутся за руки, как только оказываются в квартале от церкви. Затем Стив обнимает Лили, а Джон – Майки, и они перекрывают весь тротуар, как какие-нибудь нерадивые туристы, и это здорово. Но в любом случае это совершенно неважно, ведь они чуть ли не единственные люди в Квинсе, которые гуляют по улице в канун Рождества. – Майки, – говорит Стив, – когда ты в последний раз видел своего отца? – Мой отец сейчас здесь, – говорит Майки. Джон слегка сжимает его в объятиях. – Мы подумали, что ты, возможно, захочешь навестить его, чемпион. – Э-э, я в порядке, – говорит Майки. Потому что он типа едва знает своего настоящего отца, это просто какой-то придурок в оранжевом комбинезоне, который не мог хоть немного продержаться и не продавать наркотики, зная, что у него есть ребенок. – Держу пари, что он не совсем в порядке, – говорит Джон. – Держу пари, он до чертиков с-с-скучает по тебе. – Ну, может быть, ему следовало подумать об этом перед тем, как становиться преступником, – говорит Майки. – Я преступник, – говорит Джон. – О-о-опасный преступник. Твой отец всего лишь продал травку сраному копу. И да, это г-г-глупо, но не настолько глупо, чтобы застрять в клетке на двадцать лет и больше никогда не увидеть своего малыша. Он был еще совсем ребенком, когда они посадили его, у него даже не было шанса повзрослеть и хоть немного поумнеть. Ну, ок, ладно. Майки издает фу, ты ужасен звук. – Хорошо, как скажешь, я схожу к нему, но ты пойдешь со мной. Я не пойду в тюрьму один. – Вообще-то, мы подумали, что я могу пойти с тобой, – говорит Стив. – Баки лучше не проходить через тюремную охрану. Или, ну ты понимаешь, находиться в тюрьме. – Я могу з-запаниковать и прикончить всех! – жизнерадостно говорит Джон. – Лили, а ты... – Я хочу повидать свою бабушку, тебе не нужно меня убеждать, – говорит Лили. – Ты пойдешь и со мной тоже, Стив? Ты ведь хорошо ладишь с людьми, у которых проблемы с памятью. – Хм, – говорит Стив. – Ты права. У всех, в кого я когда-либо влюблялся, были признаки деменции. – Мне становится лучше, – говорит Джон. Стив целует его в щеку. – Я знаю, приятель. У нас тут появился свой Бейб Рут в запоминании вещей. – Ты что, смеешься надо мной? – Не-а. Я думаю, что ты и правда великолепен. – Фу, – говорит Лили. – Ребята, какие же вы отвратительные.