Капитан Гондора

      Капитан очнулся от сна уже после заката, неохотно поднявшись с импровизированного ложа на полу собственной комнаты. Дни и ночи без сна, полные беспокойства и тревоги, проведенные у постели раненых или же в бесплотных поисках в лесах, вымотали его, и вот наконец — да благословенны Валар за то, что наделили его сильным телом воина — он чувствовал себя почти отдохнувшим. Взглянув на постель, он нашел ее пустой — Фарамира в комнате не было, и он направился по коридору на кухню.       Он остановился в тени, наблюдая за ними — двое молодых людей стояли, склонившись над плитой, тихо, но оживленно споря о чем-то, и часто их беседа перемежалась смехом. Пряный запах горячего вина стоял в воздухе, и с внезапной болью в сердце Халдор вспомнил, как когда-то ребенком он так же наблюдал за своими отцом и матерью, так же ютившимися у плиты и смеющимися над шутками, понятными лишь им одним. Только он больше не был ребенком, и это были не его родители.       Не так часто у Ниенны был достойный собеседник, ибо ее подопечные обычно были селянами из деревень вокруг Ойолайрё и близлежащих городов Анориэна. Однако порой люди высокого рода проделывали путь из Минас Тирита, чтобы увидеть ее — и это переполняло его сердце гордостью, ибо молва о даре его сестры неуклонно росла, и в душе он надеялся, что однажды она достигнет славы своего отца. Сейчас же жизнь, что она вела, была уединенной, ибо в течение долгих месяцев, которые он проводил в Итилиене, собеседницей ее была лишь Морвен — а она была, в конце концов, всего лишь селянкой.       Он редко видел сестру такой счастливой — на этот раз Ниенна уступила в споре, ибо Фарамир был слишком умен, чтобы она могла запутать его, как она делала это с Морвен. Он задержался в тени еще немного, прислушиваясь к странному ощущению в сердце — странное чувство радости, граничащей с дурным предчувствием. Вздохнув, он вышел на свет.       — Я чувствую запах горячего вина, сестренка?       — Именно! — ответила Ниенна со смехом. — Ты голоден? Время ужина давно прошло.       — Не думаю, — фыркнул Халдор, — но я не дам пропасть остаткам вина.       Он устроился на стуле возле огня и, взяв стоявшую на столе арфу, не спеша начал ее настраивать.       Молодые люди присоединились к нему у огня, вслушиваясь в звуки, извлекаемые из из струн: каждая нота искрилась в воздухе, словно чистая слеза.       — Эта арфа достойна самого Маглора, — тихо сказал Фарамир, и Халдору показалось, что тень прошла по лицу юноши.       — Арфа — ничто без музыканта. Великий арфист может зачаровать человека или погрузить в сон дракона.       — Только не в сон! — неожиданно порывисто воскликнул Фарамир. Увидев их пораженные лица, он смущенно добавил: — Я прошу прощения… Просто я видел… Я видел моего отца во сне.       Капитан предупредительным жестом положил руку на запястье сестры и сказал нарочито легким тоном:       — Мой Лорд Наместник был здесь две ночи назад. Он хотел сразу забрать тебя в Белый Город, чтобы о тебе позаботились его целители, но моя сестра не позволила ему — не тогда, когда малейшее движение могло повергнуть твою жизнь в еще большую опасность. И когда он понял, что переубедить ее не удастся, он ничего не сказал более, но оставался у твоей постели, следя за каждым шагом Ниенны своим соколиным взглядом. — С легким смехом он провел пальцами по струнам. — На заре, когда у тебя спал жар, мой Лорд покинул нас, вверив тебя заботам моей сестры.       — Так это был не сон… — Произнес Фарамир задумчиво — так тихо, что, казалось, он говорил сам с собой. Некоторое время он молчал, и взгляд его был устремлен куда-то вдаль. — Если бы только я очнулся тогда. — И вдруг он устремил на них ищущий, полный тоски взгляд, и горячо спросил: — Мой отец — он оставил какое-нибудь послание для меня?       Из очага раздался легкий треск, и Капитан потянулся к кочерге, чтобы поворошить золу под алым пламенем, и из очага вырвался дождь алых и золотых искр. И вдруг Фарамир вспомнил, как когда-то в детстве отец рассказывал ему историю о Турине Турамбаре и Глаурунге — тогда еще голос его не был суровым, но полным любви — и в его воображении искры, вылетавшие из огня очага, были подобны огню умирающего дракона.       Подняв взгляд, он прочел ответ в глазах Капитана. Фарамир не сказал ничего больше, лишь сложил руки, чтобы унять дрожь — небольшая уловка, изобретенная им в детстве, ставшая привычной в моменты, когда ему трудно было владеть собой.       Прошло три года, как он принес клятву верности своему Правителю и отцу.       «Здесь и сейчас приношу я клятву верно служить Гондору, его Правителю и Наместнику; говорить и молчать, действовать, приходить и уходить по его приказу, в нужде и в изобилии, в мире и на войне, в жизни и на пороге смерти, с этого часа и впредь, пока мой повелитель не освободит меня, или смерть не возьмет меня, или мир не прекратит свое существование. Так говорю я, Фарамир, сын Денетора, Правителя и Наместника Гондора».       И Наместник ответил:       «И я, Денетор, сын Эктелиона, Правитель Гондора, Наместник Короля, принимаю твою клятву, и не забуду отплатить за верность любовью, за доблесть честью, за предательство — местью».       Верность воздал он в полной мере, и с абсолютным смирением, с мольбой, предложил он так же простую, естественную и безусловную любовь сына к своему отцу. Неужели он должен был довольствоваться лишь любовью Правителя, не отца? Что дурного было в том, что он, как сын, желал чего-то большего взамен? Почему его отец пришел к нему ночью, почему он ушел на рассвете, не оставив даже записки сыну, которую он хранил был как величайшее сокровище, перечитывая ее снова и снова, подобно строкам любимой книги, дарившим утешение в часы одиночества?       Он бережно хранил в своем сердце горсть воспоминаний об отце — воспоминаний о счастливых годах, предшествовавших безвременной смерти его матери, ныне омраченных воспоминаниями более поздними. Улыбки, смех, объятия, маленькие подарки, так драгоценные для ребенка — он хранил каждое воспоминание, подобно драгоценному камню, и не делился ими ни с кем, кроме Боромира, который, в свою очередь, хранил свои воспоминания, о которых не рассказывал никому иному, кроме брата.       В день, когда она умерла, отец отдалился от своего младшего сына — словно какая-то часть его умерла вместе с ней. Он не понимал поначалу, и в своем детском горе он протягивал руки к отцу, надеясь найти утешение в его объятиях, но каждый раз отец отталкивал его, словом или жестом, пока не наступил день, когда он перестал стучаться в дверь своего отца, найдя убежище в книгах и — в тайне ото всех — в музыке, что так любила его мать. И так Боромир, который был на пять лет старше, своим щедрым и благородным сердцем воздал своему младшему брату недостающую любовь, заменив ему семью.       Но время шло, и с каждым годом он становился все более похож на нее. Ему не нужно было смотреть в зеркало, чтобы понять это, ибо не было тому свидетельств более очевидных, чем слезы в добрых глазах Имрахила, находившем в своем племяннике образ любимой сестры, горькую тоску в глазах его отца, и порой — тень боли во взгляде Боромира. У него были такие же волнистые волосы, такие же голубые глаза, такая же грация в каждом движении, свойственная и Имрахилу, и даже его музыкальный голос казался низким отдаленным эхом ее голоса. Он давно понял, что одно его присутствие заставляло незаживающую рану на сердце его отца раскрываться вновь, и часто он просыпался в самые темные ночные часы, желая, чтобы судьба забрала его, а не мать. Ибо чем была жизнь, в которой была лишь вина без прощения?       Вдруг он услышал мягкий голос Ниенны в полумраке:       — Иногда мы, слепые, видим то, что незримо глазу. То, что мой Лорд Наместник не сказал словом, он показал делом.       — Вы очень добры, леди.       Она подняла лицо, и на него упал свет — и ее взгляд смутил его, ибо он почти поверил, что она видела его — быть может, не глазами, но неким иным чувством, дарованным ей Валар взамен того, что они забрали у нее.       — Нет, мой Лорд, я просто говорю правду, — улыбнулась Ниенна. — Халдор говорит, я всегда говорю то, что думаю. Я не знатная леди, и мне не нужно услащать свои слова медом, чтобы ублажить слух собеседников. — Она повернулась к брату. — Не так ли?       Капитан шутливо поднял руки в примирительном жесте.       — Если я отвечу нет, дитя мое, не видать мне потом покоя!       В комнате раздался дружный смех.       — Халдор, давно я не слышала музыки в этом доме. Сыграй нам — но только так, чтобы не разбудить Маблунга!       — Твое желание — закон для меня, но позволь мне самому выбрать песню, ибо пальцы мои помнят одну из песен Эльдар, которая, думаю, придется вам по душе.       Капитан устроил арфу на колене. Его длинные пальцы, несшие отметины меча и лука, коснулись сияющих струн, и он начал: Живя вдали, за морем, Дары она мне посылала: Плоды вишневые без кости, Без кожицы шиповник, И мякоть голубя, что таяла во рту. Любовь она мне тоже посылала, Но не было в ней вожделенья. Как может быть без кости вишни плод? Без кожицы шиповник? Как может голубь быть лишен скелета? И можно ли любить без вожделенья?       Пламя в очаге угасло на мгновение, чтобы разгореться вновь, на короткий миг погрузив их во мрак, и голос Капитана опустился почти до шепота, полного печали: У вишни нет костей, пока она цветок, И у шиповника нет кожи, пока он не пророс, У голубя скелета нет, пока он в скорлупе, И так с душой, что полюбила: она без вожделения теперь.       Долгие мгновения волшебство затихающей музыки витало в воздухе, и его слушатели были так неподвижны, что Капитан подумал было, что случайно наложил на них эльфийское заклинание своим пением. Не говоря ни слова, он легко опустил руку на еще звучащие струны арфы, чтобы они затихли, наблюдая, как румянец медленно тает на щеках его сестры, а в глазах юноши нарастает блеск.       Что ж, его маленькая Ниенна ткала собственные чары. И он не знал почему, но второй раз за вечер он почувствовал странную тяжесть на сердце.       — Едва наша душа обретает то, чего жаждала, в ней пропадает вожделение. Мудрые слова. — Произнес он в тишине.       Молодые люди словно очнулись к жизни, выдавая признаки смущения: Ниенна поспешно взялась за чашку с вином, Фарамир же взял кочергу здоровой рукой и неловко помешал ею в огне, совсем не нуждавшемся в его внимании.       — Я слышал эту песню лишь однажды в Залах моего дяди в Дол Амроте, — сказал Фарамир. — Она очень древняя и хорошо известна в его землях, но не за их пределами. Никогда не думал, что услышу ее в Анориэне. — Вдруг он усмехнулся, и глаза его заблестели. — Капитан, вам следовало бы быть менестрелем.       Старик фыркнул:       — Чтобы петь господам за ужином, дерзкий ты ребенок?       Он нежно провел пальцем по гладкому черному дереву, осторожно потирая длинную белую царапину на остове арфы.       — Я услышал эту песню от старого друга — он был из Бельфаласа. Его мать была родом из Харада, и у них в пустынях тоже есть музыка, пусть они и следуют за Темным Властелином теперь. — Он помолчал, погрузившись в воспоминания. — Его звали Рагнор.       — Должно быть, это тяжело — быть сыном двух враждующих народов, — тихо сказала Ниенна. — Ощущать в своих венах смешанную кровь и быть вынужденным выбрать одну сторону.       Капитан посмотрел на нее со странным блеском в глазах.       — Возможно.       Положив арфу в футляр, он затянул шнурок. Мрачным голосом, он произнес:       — Однако, он выбрал западную кровь, ибо Рагнор был в Братстве и стоял во главе отряда, который ныне возглавляет Мардил.       Подняв глаза, он добавил:       — Нет, Фарамир, ты не знал его, ибо пять лет назад в последний день года он отправился на отдаленный пост и не вернулся. Его тело так и не нашли.