Убивая дракона

Когда Ульфрик вернулся домой после плена, он уже не был прежним. Никто из них, стремительно и болезненно ожесточившихся в годы войны, научившихся терять то, что дорого, и принимать непростые решения, уже не был прежним, но Ульфрик вернулся… Другим. Галмар знал его с детства, как их отцы знали друг друга — братья не по крови, но по духу — и он не мог не заметить. Всякие мелочи, которые поначалу ускользают, ведь каждый справляется с болью по-своему, но которые невозможно пропустить, когда проходит время скорби, когда наступает пора собраться с силами и идти дальше — ради тех, кто еще жив и дышит. Ульфрик не собирался никуда идти. Иногда Галмару казалось, что он даже из своих покоев больше никогда выходить не собирался. Он не смотрел в глаза, избегал прикосновений, ни с кем не говорил и пил только воду. В детстве Ульфрик мечтал стать драконом. Не королем-драконом, как Исмир, легендарный Дракон Севера, просто драконом. С крыльями и чешуей, как у чудовищ из древних сказаний. Странная мечта для норда, но Ульфрик никогда не был обычным ребенком. И когда выбор Седобородых пал на него, никто не удивился. В глубине души у Галмара всегда таилась надежда, что однажды окажется, что Ульфрик — драконорожденный, герой, чья судьба принести величие Скайриму, рожденный объединять и вести за собой народы. Но глядя на него по окончании войны… Галмар знал, что сам он устроен просто. Сомнения и долгие размышления были ему несвойственны. Вера и решимость — вот, что им всегда двигало. Это и еще верность. Но дураком он тоже не был. Остроухие сделали с Ульфриком что-то — тогда, в плену — что-то, с чем оказалось не так-то просто справиться, и, наверное, ему просто нужно было время. Да только времени у них как раз и не было. Со смертью Хоага трон во Дворце Королей остался никем не занят, и пока Ульфрик не спешил заявлять на него права, главы других кланов уже начали примеряться к его ступеням. Буревестники правили холдом Истмарк со дня основания Виндхельма; пусть не всегда с трона, но всегда по правую руку от потомков Исграмора. Предки Галмара присягали на верность уже Мере Буревестнице, удержавшей железной рукой порядок в холде в годы Междуцарствия, когда Король Скальд оставил Виндхельм, чтобы принять корону верховного короля. И Галмар не сомневался, верный еще детской клятве — всегда быть рядом, пройти смертный путь плечом к плечу до самых чертогов Совнгарда — когда раз за разом наседал на Ульфрика, требуя принять наконец-то наследие рода и избавить Истмарк от никому ненужной междоусобицы. И все равно прошли месяцы, прежде чем кровь Буревестников — древняя атморская кровь, пережившая драконов, эльфов и еще тысячу напастей — наконец-то дала о себе знать. Прежде чем Галмар вновь увидел знакомый блеск в по-волчьи желтых глазах последнего из ее наследников. * — Дагульф, песий сын, опять мутит воду, все ему неймется. Корчит из себя добряка, лисья морда. Хорошо, что сын не поддерживает его козней. Ульфрик, больше тянуть нельзя, мы должны объявить тебя ярлом, слышишь меня? Ульфрик не ответил, задумчиво рассматривая расстеленную на массивном деревянном столе карту. Утром во дворце побывал гонец, принес письмо, скрепленное печатью с изображением бараньей головы, а потом другой гонец принес еще одно, без печатей и подписей, и оба лично в руки, так что, несложно было догадаться, о чем он размышлял весь день. Галмар пожевал губу, но не стал продолжать. Сегодня что-то изменилось. О чем бы ни были те письма, их содержимого оказалось достаточно, чтобы заставить Ульфрика развернуть старые карты и битый час расспрашивать о чем-то Вунферта, запершись с ним в его колдовском логове. Сквозь закрытые двери было слышно, как Йорлейф говорит с кем-то в тронном зале. Слова звучали глухо и неразборчиво, но размеренный спокойный тон действовал успокаивающе. Кто-то сказал бы, что для норда Йорлейф слишком уж хорош в умении налить патоки в уши, больше приличествующем какому-нибудь имперцу, но тем ценнее были его острый ум и преданность Ульфрику. Там, где сам Галмар закончил бы разговор хорошим ударом булавы, Йорлейф всегда находил способ усмирить назревающие страсти, будь то правильно подобранные слова или просто участливый взгляд. — Галмар, что ты думаешь о воцарении горцев на западе Скайрима? — нарушил молчание Ульфрик, впервые заговорив за последний час или два. Галмар вскинул голову, застигнутый врасплох подобным вопросом. — Что я думаю о том, как скопище ведьм и колдунов угнездилось на границе трех провинций, а Империя за два года так и не почесалась? Думаю, это ждет весь Скайрим, если и дальше сидеть на задницах и ничего не делать. Однажды мы проснемся, а холдами будут заправлять всякие выродки, подлизывающие зад Империи. — Иногда я забываю, насколько буквально ты воспринимаешь любые вопросы, — безучастным тоном прокомментировал Ульфрик, ничуть не задетый этим далеко не тонким намеком. Галмар уже привык к безучастности в его голосе, но это вовсе не означало, что она не задевала его за живое каждый проклятый раз. — И насколько прямые ответы на них даешь. — Хоть кто-то должен тут говорить с тобой прямо, — с вызовом выставил Галмар подбородок. — Прибереги этот пыл для битвы, Галмар, — все так же ровно сказал Ульфрик, но что-то в его словах заставило сердце Галмара сжаться. Тень то ли обещания, то ли угрозы, но это в любом случае больше не было равнодушно брошенными словами. — Какой битвы? — отрывисто спросил он. Ульфрик обвел пальцем границу Предела, постучал ногтем по точке, обозначающей Маркарт. — Старик Хрольфдир просит помощи. Обращается к старым обетам, которые они с отцом давали друг другу. Обещает свободное поклонение Талосу в своем холде. Его сын, Игмунд, и главы маркартских кланов все подписались. Поэтому я спрашиваю тебя, как опытного воина и моего брата, что ты думаешь о ведьмовском засилии в Пределе? Галмар ответил не сразу. Вести с запада приходили самые разные. Кто-то рассказывал, как все плохо, рассказывал о кровавых — человеческих — жертвах и диких обрядах, о чудовищных союзах горцев с тварями, место которым разве что в планах Обливиона. Кто-то рассказывал, что жизнь идет своим чередом, в шахтах добывается серебро, родятся дети, и обычные люди живут, как жили. Но в одном все рассказы сходились — святилища Талоса были поруганы и разрушены, а на их месте возвели ведьминские алтари. Империя наплевала на это самоуправство, словно не по ее вине Предел остался обескровлен и некому было противостоять захватчикам. — Как твое горло? — задал он встречный вопрос в итоге. Потому что если Голос так и не вернулся к Ульфрику, задача усложнялась в разы. Ульфрик наконец-то впервые за долгое время посмотрел Галмару прямо в глаза. Широкие багровые рубцы не были видны, скрытые меховым воротником, но Галмар знал, что они там — четыре слева и один справа. Он ясно помнил, как будто это было только вчера, как под сожженной кожей проглядывали поврежденные волокна сухожилий и запекшееся мясо, а Вунферт, закончив с чарами и повязками, осторожно предположил, что ущерб может оказаться необратим. — В полном порядке уже какое-то время, — ответил Ульфрик с непроницаемым лицом. — Значит, ворота города не станут для нас проблемой, — кивнул Галмар. — Думаю, горцы удерживают Предел только потому, что все они там по большей части друг с другом в родстве и никто не хочет первым замарать руки братоубийством. Достаточно добраться до матриархов и этого их самопровозглашенного короля, и остальные тут же разбегутся по норам к своим выводкам. Нам хватит четырех отрядов. Если разделиться и передвигаться небольшими группами, можно подойти к Маркарту незамеченными. Тогда неожиданность нападения сыграет нам на руку, обойдемся малой кровью. — Хорошо. Так и сделаем. Пришли мне надежного человека, я отправлю Хрольфдиру ответ. Галмар не двинулся с места, не сводя с Ульфрика напряженного взгляда. — Что? — непонимающе нахмурился тот. — Пока что это все, ступай. Детали обсудим позже с Йорлейфом. — Истмарку нужен ярл, Ульфрик. Почему ты не хочешь занять место, принадлежащее тебе по праву? — Достаточно. — Нет, я не могу понять. Кому и что ты пытаешься этим доказать? Ради защиты своих людей ты отказался от пути Голоса, оставил Хротгар, ты через столько прошел, во имя Девяти, что за ребячество! — Я сказал — довольно! — прорычал Ульфрик, и Галмар невольно отшатнулся от вплетенной в обычные слова мощи Голоса, прорвавшейся вместе со вспышкой этого непонятного гнева. — Нет у меня сейчас никакого права, ясно тебе? И занимать Каменный Трон только потому, что больше некому, я не собираюсь! Галмар хотел возразить, хотел сказать, что желающих залезть на трон как раз предостаточно, но столько тоски, столько боли и чего-то еще было во взгляде Ульфрика в этот момент, что он просто закрыл рот и кивнул, принимая такой ответ. Но он снова шумел и показывал норов. После года безмолвия это определенно был хороший знак. * Маркарт взяли за считанные часы. Сыграл ли свою роль год молчания или Ульфрик всегда был так силен, Галмару по большему счету было уже неважно, когда почти угасшая было надежда воспряла в его душе с новой силой — Крик сметал горцев, как щепки, обрывал заклинания матриархов, воющих оскаленными ртами от бессильной ненависти, а Ульфрик поднимался по длинным лестницам к Подкаменной, и каждый его шаг был как приговор. Галмар ошибся лишь в одном — ведьмовское отребье разбежалось еще до того, как возглавляемый Ульфриком отряд ступил в Подкаменную цитадель, не говоря уже о том, что их пресловутого короля они даже увидеть не успели. — Слишком легкая победа, — посетовал Галмар, когда было покончено с почестями и подтверждением договоренностей, и Ульфрик ушел с затеянного Хрольфдиром пиршества, так и не прикоснувшись ни к еде, ни к вину. — Когда выдвигаемся обратно? Ульфрик прошелся по гостевым покоям, на ходу скидывая с плеч тяжелый, подбитый медвежьим мехом плащ. Безучастность вернулась в его взгляд, между бровей залегла глубокая складка. — Придется нам тут немного задержаться. — Ты ведь уже выполнил свою часть уговора, — понял по-своему его слова Галмар. — Или есть что-то еще? — У меня тут еще осталось одно дело, — ответил Ульфрик, но ясности такой ответ не добавил. — Я могу помочь с этим твоим делом? — забросил Галмар наугад камень в безмятежный омут отстраненности, которой Ульфрик снова и снова окружал себя, словно броней. Неясно только, от каких незримых врагов должна была его уберечь эта броня. — Скоро все разрешится. Ты поможешь, если будешь и дальше в меня верить. — Всегда, Ульфрик, — без тени сомнения поклялся Галмар. — До самых чертогов Совнгарда. * Когда к Маркарту подошли имперские легионеры, Галмар подумал, что догадался, какое именно дело заставило Ульфрика повременить с отбытием обратно в Виндхельм. Когда представитель Империи подтвердил, что поклонение Талосу не будет преследоваться законом в Пределе, а Ульфрик так и не отдал приказ собираться в обратный путь, Галмар засомневался. Когда в Подкаменной замелькали золоченые эльфийские доспехи, и вскоре их под стражей выводили из Маркарта, а Ульфрик шел с таким лицом, словно только этого и ждал, он почуял неладное. Конечно, уже потом, посреди поросших можжевельником кряжистых утесов, они легко отбились от не ожидавших сопротивления имперцев. И всю дорогу до Виндхельма Ульфрик улыбался понимающей улыбкой, за которой крылось знание чего-то, чем он по какой-то причине не желал делиться. Даже с тем, кого называл братом. Но только когда во Дворец Королей явился с вынесенным без всякого суда приговором представитель Империи, требуя, чтобы Ульфрик покорно принял роль жертвенной овцы, Галмар, наконец-то, и сам понял — все они тут, весь народ Скайрима, в глазах продавшейся со всеми потрохами Доминиону Империи не разумнее тупого скота, годного разве что на убой. * Им было по шесть лет, когда отец Галмара — тогда еще только стражник при дворе Хоага — взял их с Ульфриком на охоту. Весна в том году выдалась удивительно теплая, и к осени в лесах наплодилось всякого зверья, от которого окрестным хозяйствам никакого житья не было. Конечно, на крупную дичь их бы никто не повел, так, на лис да на куниц. Галмар тогда хотел подстрелить тяжело увязающую в снегу снежную лисицу, показавшуюся ему толстой и неповоротливой, но отец не дал. — Убить самку в тяжести, — сказал он им тогда, — как и незрелого детеныша — позор для охотника. Честный бой, это поединок силы и ума между противниками. Даже слабая белка может оставить тебя с носом, если это достаточно хитрая белка. А в убийстве напуганных матерей или несмышленых кутят нет чести. Галмар хорошо запомнил эти слова. Когда им было по пятнадцать, Ульфрик поделился почерпнутыми из Расового Полигенеза знаниями, рассказав Галмару, что высококультурные альтмеры, оказывается, убивают собственных детей, недотягивающих до «стандартов породы», и заставляют своих женщин, осмелившихся понести от мужчины другой расы, скидывать плод. Те самые альтмеры, что налево и направо кичились своей развитостью, и смотрели свысока на людей, называя их дикарями. Чувство глубокого отвращения, вызванного этим знанием, Галмар тоже хорошо запомнил. Но это хорошо объясняло, почему так много эльфов предпочло остаться в Виндхельме в первой эре, даже когда с них сняли рабские кандалы — в Скайриме любовь считалась прекраснейшим из даров богов, и каждый ее плод был бесценным. * Плеск воды в ведре и звук, с которым мокрая тряпка терлась о камень, эхом разносились под высокими сводами Дворца Королей. Ингрид — вспомнил Галмар имя девицы, вызвавшейся прибраться в тронном зале. Старой служанке стало дурно при виде вываленных кишок в луже крови, а эта Ингрид призналась, что она дочь мясника, и ни видом потрохов, ни их запахом ее не проймешь. Да и отмывать кровь она привычная. — Спасибо, сестра, — сдержано поблагодарил ее Галмар. — Храни тебя Талос. — Кинуть трупы собакам? — спросил кто-то из стражников. Галмар обвел их взглядом. Некоторые из них были в Маркарте, своими глазами видели, как все произошло на самом деле, и их глаза горели гневом, отголоски которого Галмар все еще ощущал в своем сердце — испепеляющим, требующим выхода, праведным гневом. — Когда это мы успели позабыть о чести? — поразительно спокойным в подобной ситуации тоном спросил Ульфрик, и все взгляды тут же обратились в его сторону. — Или достаточно какого-то жалкого навета, чтобы превратить нас в зверье не только на словах, но и в деле? — Это не какая-то сплетня, Ульфрик, — голосом, глухим от не до конца утихшей ярости, сказал Галмар. — Трусливые псы обосрались от страха потерять свою кормушку, по-шакальи расправились со всеми, кто мог раскрыть их ложь, а ты теперь должен расплачиваться? — Разве мой ответ наводит на мысли о том, что я признаю предъявленное мне обвинение? Любой норд поймет, что это не более, чем очередная выдумка, — он медленно пошел вокруг стола, имперский меч (тот самый, который имперский прихвостень додумался направить на Ульфрика) все еще в руке, окровавленное лезвие обращено острием в пол, — призванная посеять раздор между нами, натравить брата на брата. Любой, кто вернулся из Маркарта, подтвердит — даже волос не упал с голов тех, кто добровольно сложил оружие. Я чту законы Скайрима, и заветы наших предков, выстрадавших кровью и потом свое право жить на этой земле, для меня не пустой звук. Каждый из вас знает меня. Так скажите, — он резко отбросил зазвеневший по каменному полу меч, — похоже это на меня — убивать безоружных и беззащитных, признавших свое поражение и сдавшихся на милость победителя? Отмершие главы кланов согласно кивали, растерянность уходила с их лиц, по залу прокатился возмущенный ропот. — Я первый рассказал бы, как все было, — выступил вперед Галмар. — Но ведь никто не стал спрашивать — ни меня, ни тех, кто шел плечом к плечу рядом с нашим ярлом! И на несколько секунд воцарилась гробовая тишина. Ульфрик повернулся к нему, слегка выгнув брови, на губах у него играла едва заметная улыбка, он словно спрашивал — да неужели, Галмар, полагаешь, сейчас это уместно? — Да! — сделал шаг вперед один из стражников. — Никто нас не спросил! — Наш ярл — истинный норд и воин, — тут же встал рядом с ним второй. — Даже если бы меня не было в том бою, я все равно не поверил бы, что он мог совершить то, в чем его обвинили. — Мы не преследовали беглецов, не трогали безоружных. Один за одним все, кто видел, как ступенька за ступенькой Ульфрик отбил Маркарт у горцев, начали вразнобой подтверждать его слова. — Я знаю тебя с младенчества, Ульфрик, — поднялся со своего места Торбьерн Щитолом. — Жаль твоего отца с нами уже нет, но я уверен — он смотрит на тебя из чертогов Совнгарда, и его сердце полно гордости. Как глава одного из старейших кланов Истмарка, я, Торбьерн Щитолом, встаю на защиту Ульфрика Буревестника. Империи все равно, что происходит в холдах, а ярлы поджимают хвосты, стоит легионерам бряцнуть оружием у дверей. Ульфрик поступил, как настоящий сын своего народа, может, с таким ярлом у нас еще будет шанс показать, из какого мы сделаны теста. Бранульф метнул обеспокоенный взгляд на сидящего сразу за Торбьерном отца, но тот его или правда не заметил, или предпочел не заметить, а когда Торбьерн закончил, тоже поднялся и присоединился к только что произнесенным словам: — Клан Усмиривших Зиму за Ульфрика Буревестника. — Клан Беспощадное Море поддерживает Ульфрика Буревестника, — поднялся следом Торстен. К тому моменту, когда высказался последний из собравшихся в тронном зале людей (когда все они, как один, назвали его ярлом), Ульфрик вернулся к трону и встал на верхней его ступени, глядя на только что избравших его людей: — Я оставил дом, чтобы сражаться на чужой земле за людей, умиравших у меня на руках. За их жен и детей, чьи имена они шептали с последним своим вздохом. За то, чтобы хоть кто-то из нас мог вернуться домой. Знал ли я, что дома нас будут ждать чужаки, спрятавшиеся за знакомыми лицами? Что сражался я лишь для того, чтобы Империя нашей кровью попыталась заплатить свои долги, но когда и этого оказалось недостаточно, она начала клеймить преступниками тех, кто не пожелал отречься от самих себя, как сделала она сама — слишком слабая, чтобы навести порядок в собственном доме, она предпочла прогнуться и продать свою душу! Знал ли я, что обещанный мир обернется предвестием рабства? Нет. Как не знали этого те, кто отдал свои жизни в надежде не допустить такого будущего для своих детей. Но не Империя покорила эту землю, не Империя приручила ее и возделывала, полагаясь лишь на крепость рук и веру в сердцах. И если эльфы забыли, чем славен Скайрим, мы им напомним. Мы, норды, чтим своих отцов, не убиваем своих детей и не отрекаемся от своих богов! И мы сражаемся за то, во что верим! И так он был похож на себя прежнего в этот миг — гордого и несгибаемого, готового сражаться за свой народ и свои принципы до конца, каким бы ни был этот конец — словно он наконец-то очнулся от своей спячки, скинул оковы терзающих его кошмаров, и Галмар жадно впитывал каждое мгновение этого пробуждения. И его сердце ликовало от радости и предвкушения. *** Первый эмиссар Талмора, посол доброй воли Третьего Альдмерского Доминиона, сиятельная Эленвен ненавидела Скайрим всеми фибрами своей души. Ненавидела его холодное низкое солнце, от которого почти не было тепла, ненавидела его воздух, напоенный людской вонью, найти спасение от которой удавалось лишь в стенах посольства (и то не всегда); презирала его уроженцев, их варварские обычаи, нелепую веру, строптивый норов. Больше всего Эленвен ненавидела имперских выскочек и их смехотворные притязания, из-за которых она застряла в этой дыре. Но свою работу Эленвен любила. * — Что тут у нас? — резко спросила Эленвен, на ходу меняя перчатки и закрепляя связки заклинаний на кристаллах браслета на своей левой руке. — Лучше бы это было что-то стоящее, или я буду очень разочарована. Магу ее уровня не было нужды беспокоиться заранее подготовленными заклинаниями, и уж тем более в присутствии одного из самых искусных чародеев Талмора, но Эленвен не любила сюрпризы и предпочитала всегда быть во всеоружии. Слишком часто ее предшественники платили за излишнюю самоуверенность непомерно высокую цену. — О, это что-то стоящее, уж поверьте мне, советник. Пока что мы располагаем только неподтвержденной информацией со слов допрашиваемого, и с подтверждением, как ни досадно мне это признавать, возникли сложности. Разум человека защищает… нечто. Еще рано говорить наверняка, но у меня сложилось впечатление, что это барьер немагического свойства. Или же это неизвестная мне магия. — Бросьте, инквизитор. Вы всерьез полагаете, что я поверю, будто есть в Нирне какая-то неизвестная вам магия? Рулиндил сдержанно усмехнулся, польщенный завуалированным комплиментом. — Я сам не мог в это поверить. И у меня есть теория. Но, сначала лучше взгляните сами. * В человеке, забившемся в дальний угол клетки, на первый взгляд не было ничего особенного. Обычный полуголый дикарь, такие тут бегают сотнями по лесам да горам Скайрима. Эленвен кивнула, и один из юстициаров выволок человека на середину клетки. Тот слабо упирался, на предплечьях у него вздулись воспаленные волдыри ожогов, а со свалявшихся в неопрятные космы волос капала розовая от крови вода. Взгляд у человека был мутный, очевидное последствие применения заклинаний, воздействующих на сознание. В свое время Эленвен избрала профильной специализацией школу иллюзии, и не пожалела об этом ни разу. В той или иной степени ей все равно была доступна магия любой школы, ведь, как ни крути, магия у альтмеров в крови, неотделимая от самой их сути. Эленвен присела перед человеком, подняла руки, затянутые в черные перчатки для допросов, и обхватила его голову ладонями. Заклинанию, которое она собиралась применить, не обучали в коллегиях, и до сих пор еще не было такого, чтобы хоть одно существо, живое или мертвое, смогло его отразить. — Расскажи мне, что ты видел, — велела она человеку, провоцируя в его разуме цепочку образов, и заклинание засветилось на кончиках ее пальцев синей вязью. Око Разума срикошетило ей прямо в мозг ослепительной вспышкой боли почти сразу же. Эленвен со вскриком отшатнулась, едва не упав на покрытый пятнами нечистот пол, и упала бы, не подхвати ее внимательно следивший за происходящим Рулиндил. — Я предупреждал, — мягко сказал он. — Это… — она задохнулась от дикой мысли, поразившей ее. Потому что пусть не все, но кое-что она увидеть успела. Лишь малую толику, всего одно мгновение, но и того хватило. — Но как это возможно? Рулиндил помог ей подняться, деликатно придерживая под локоть. — Как я уже упоминал, у меня есть теория. — …дракон, — бормотал в это время человек, раскачиваясь на месте. — Это был дракон, я клянусь. Он горел, а дракон просто… появился… Я не знаю, не знаю! Я убежал, я больше ничего не видел, я клянусь… Эленвен остервенело сорвала перчатки, чувствуя, как что-то щекотно пробежало по коже под носом, по губам, подбородку. Она провела по лицу рукой и пораженно уставилась на красные разводы, оставшиеся на ладони. — Вам надо присесть, советник, — забеспокоился Рулиндил. Он наверняка знал, о чем говорил, и Эленвен позволила увести себя к столу в другом конце допросной. — Дракон, Рулиндил, — с нажимом сказала Эленвен, неотрывно глядя ему в лицо, пока старый чародей доставал из секретера два кубка и бутылку Братьев Сурилли. — Здесь, в Скайриме. Ты понимаешь, что это означает? Для нас, для Доминиона. — Значит, твое заклинание все же сработало, — задумчиво прокомментировал Рулиндил, так же отбросив формальности. — Я не особо на это рассчитывал, но надежда у меня была. Да, я понимаю. Что еще ты успела увидеть? Эленвен залпом осушила придвинутый к ней кубок, взглядом велела налить еще, уже спокойнее отпила несколько глотков и только тогда смогла собраться с мыслями. — Было кое-что еще. Прежде чем появился дракон, я видела стену огня и нечеткую фигуру за ней. Похоже, что-то призвало дракона в наш мир. Но это просто бессмыслица какая-то, даже если допустить, что кому-то хватило сил и знаний на подобную магию, зачем кому бы то ни было понадобилось призывать дракона? Рулиндил отошел к занимающему часть стены за столом книжному шкафу, снял с полки тонкую подшивку в кожаном переплете и, положив ее на стол перед Эленвен, раскрыл на второй странице. — Клинки, — скептично хмыкнула она. — Это твоя теория? — Это единственное разумное объяснение. Сборище безумцев, какие еще им понадобились бы причины, кроме этой их одержимости всякими пророчествами. У них, кстати, было одно про возвращение драконов. Плюс, нет магии более чуждой нам и менее изученной, чем магия Акавира. Я изучал дорожные знаки Сиродиила десять лет, но все, что мы о них до сих пор знаем, это что они каким-то образом влияют на погоду. И вспомни, что творилось, когда мы брали Имперский город. Пусть истинных наследников этой магии среди Клинков никогда не было, но какие-то уловки могли сохраниться. — Мы истребили эту заразу много лет назад, Рулиндил. — А если нет? Что, если они притаились в какой-нибудь грязной щели, чтобы вылезти в самый неподходящий момент с новой напастью? Я говорю не только о драконе, но и об этом, — он махнул рукой в сторону клетки, — тоже. Эленвен сделала последний неторопливый глоток. Затем отставила кубок и пролистала подшивку до конца. — Как это все не вовремя, — с досадой произнесла она, пробегая глазами по строчкам. — Знаешь, с чем вернулся человек, которого император отправил к Ульфрику? С вываленными внутренностями. От паха до самого горла, вскрыт одним движением, словно осетр. Каков Маркартский Медведь, а? Рулиндил слегка нахмурился, уловив в ее словах какое-то слишком уж открытое восхищение. — Но ты ведь предполагала такой исход. — Да, это было предсказуемо. Хоть и несколько преждевременно. Обычно им требуется куда больше времени, чтобы прийти в себя и снова начать брыкаться. — Мне внести правки в досье? — Я сама, а пока пусть побегает на воле, выпустит пар. И отправь кого-нибудь приглядывать за ставкой Легиона в Истмарке. Слишком уж хорош этот новый генерал, а Ульфрик мне еще нужен живым. — А что насчет Клинков? Эленвен провела пальцами по изображению гербовой печати драконьей стражи на последней странице — трилистник и голова дракона с телом змеи. Люди с их короткой памятью считали это не более, чем сказкой, кровавой легендой, но в тайных архивах Талмора хранились тщательно задокументированные свидетельства того, на что в действительности были способны сэйчи. Потребовалась без малого тысяча лет, чтобы истребить изворотливых тварей по всему Тамриэлю, сначала вытряхнув их из нагретых постелей имперской аристократии, а затем методично выслеживая и давя их змеиное отродье. Но если проглядели хоть одного… — В этом и правда может быть смысл. Займитесь этим, инквизитор. — Будет сделано, советник, — почтительно склонил Рулиндил голову. Эленвен встала и неторопливо прошла обратно к клетке, остановилась почти вплотную к прутьям, задумчиво разглядывая грязное животное, заключенное внутри. Человек затравлено посмотрел на нее в ответ. Юстициар протянул ей новую пару черных перчаток, и Эленвен с предвкушением улыбнулась.