В плену твоего тепла

flёur — голос

Паше ничего не снилось. Это было не удивительно — он так устал, что заснул, себя толком не помня. Но проснулся он от необычного ощущения — будто что-то тяжелое давило ему на живот. Паша открыл глаза. Волна животного страха тут же поднялась из глубин души, заполнив каждую клеточку, как только он увидел, что это «что-то» — это когтистая драконья лапа. И Паше действительно стало страшно. Его взгляд испуганно заметался вокруг: натянутые в качестве крыши тряпки упали и порвались, палки, державшие всю эту конструкцию, лежали на голых камнях. Стояла глубокая ночь, и вокруг было темно, будто внезапная тьма охватила землю, но в небе едва заметно блестели глянцевыми боками равнодушные звезды. Паша посмотрел вперед и встретил зеленью горящий драконий глаз, который смотрел прямо на него. Паша сглотнул. Нервная дрожь ползла по позвоночнику, и следом за ней на коже выступала испарина, от которой становилось противно и липко. Точно такое же чувство страха — иррациональное, странное, ведь какой смысл бояться, если он ничего не может изменить? — росло внутри. Дракон тихо рыкнул и чуть сильнее надавил лапой. Паша поморщился, вздрогнув, и послушно раскинул руки в стороны, изо всех сил расслабляясь под животным натиском. Ему нечего было терять. Прямо сейчас ему никуда не сбежать, не уплыть и даже с места не сдвинуться, так пусть смерть хотя бы будет безболезненной, насколько это вообще возможно. — Почему ты меня не боишься? — звериный рык, казалось, пролетел по всему берегу и остался где-то высоко на вершине скалы. Паша вздрогнул снова, но с места не сдвинулся. — Боюсь, — честно и искренне признался он. — Нельзя не бояться. Но только смысла в этом нет никакого. Что тебе мой страх? — он слегка покачал головой, чувствуя, как горечь осознания наконец накрывает его полностью. Дракон рыкнул вновь, на этот раз куда-то в сторону, а после убрал лапы с Пашиного живота, оттолкнулся и улетел. Паша обессиленно лежал на камнях и думал о том, повезло ли ему или Дракон задумал что-то более страшное. Уснуть он больше не смог. Поворочавшись с боку на бок несколько долгих минут, он встал и попытался заново соорудить себе убежище, но палки оказались безнадежно сломанными, а найти новые в такой темноте возможным не представлялось. Поэтому Паша просто сложил все тряпки в кучу и уселся на них сверху, чтобы было мягко сидеть. Он вглядывался в темную, еле различимую гладь моря, слушал ласковый шепот волн и надеялся, что когда-нибудь все это закончится. Если ему суждено остаться здесь, на этом острове, то пусть так, лишь бы больше не просыпаться от пронзительного взгляда и ощущения тяжести когтистой лапы. Паша не знал, сколько он провел так, смотря в никуда, но потом пришел Леннарт. Он молча сел рядом, не касаясь Паши, но тот все равно почувствовал исходящее от него тепло. — Ты смелее, чем я думал, — Ленн заговорил первым. Паша поднял на него непонимающий взгляд. — Те, кто были до тебя, кричали, что они не хотят умирать, и просили не трогать их. Ты же повел себя очень… — он на мгновение задумался, подбирая слово. — Необычно. — А где те, кто были до меня? Ты их съел? — равнодушно спросил Паша. У него теперь не осталось сил бояться. У него теперь не было сил вообще ни на что. Он чувствовал только смирение, которое переполняло изнутри, и не мог с ним ничего поделать. — Нет, — Ленн неожиданно рассмеялся, тихо и немного хрипло, вызвав у Паши удивление. — Я не настолько кровожадный, как меня рисуют в ваших легендах. — А что с ними стало? — Может быть, однажды ты узнаешь это, — уклончиво ответил Леннарт. — Ты ходить можешь? Пойдем наверх, там, возможно, осталась какая-нибудь еда, может, хоть фрукты. А утром я могу наловить рыбы… — Ты что, теперь будешь меня кормить? — с подозрением спросил Паша. — Паш, ты не в плену, — терпеливо пояснил Ленн. — Ты не можешь уплыть с острова, но в остальном — волен делать все, что считаешь нужным. — А почему я не могу отсюда уплыть? — тут же поинтересовался Паша. — Об этом ты тоже узнаешь чуть позже, — Ленн поднялся на ноги и протянул Паше руку. — Так что, идем? Паше ничего не оставалось, кроме как ухватиться за горячую ладонь напротив, и встать, направляясь следом за Ленном в ту самую пещеру наверху. ~~~ Прежде, чем Паша наконец свыкся с мыслью, что он застрял здесь, на этом острове и что ему придется с этим жить, прошла пара дней. На самом деле домой все еще тянуло чертовски сильно. На самом деле он все еще косился в сторону спрятанной в камнях лодки. Прошло-то ведь всего два дня, за такое время нельзя забыть ничего, и Паша даже не удивлялся, чувствуя, как в груди ворочается, ощущаясь неприятными уколами, желание вернуться домой. Но время шло, и понимание того, что Паша теперь волен эту пещеру переделать под себя, настигло его вечером второго дня. Он не знал, как это воспримет Леннарт, но надеялся, что не в штыки, потому что Паше не хотелось рушить то и без того шаткое состояние их отношений. Они с Леннартом разговаривали мало, хотя Паше хотелось большего, и вообще ему казалось, что Ленн не рад ему. Но потом тот улыбался, и Паше становилось легче. Буквально на несколько минут. И вечером того дня Паша пошел к нему спросить, может ли он использовать раскиданные на берегу тряпки, чтобы облагородить свое жилище. Когда Паша задал вопрос, Леннарт встретил его удивленным и слегка растерянным взглядом. — А ты считаешь, что мне принадлежит все на этом острове? — спросил он. — Я же говорил, что ты можешь делать то, что считаешь нужным. И если тебе нужна моя помощь, то я с радостью помогу. Паша улыбнулся, чувствуя, как облегчение теплой волной разливается по телу. — Спасибо, — тихо сказал он. — Тогда начнем завтра? Леннарт кивнул, и Паша ушел к себе. Их совместное существование было странным. Пещера, в которой обитал Ленн, находилась чуть дальше Пашиной, и сам Паша был там всего три раза: в первую ночь на острове, после того, как они откровенно поговорили с Леннартом о страхе; потом, когда приходил спрашивать о том, чтобы обустроить свое жилище; и третий раз, когда утром следующего дня зашел к Ленну, чтобы попросить его помощи в перетаскивании коробов с тряпками. Его пещера была больше Пашиной, но светлее. Здесь было много солнца, это Паша заметил еще только когда увидел гору впервые. Солнечный свет разливался по каменным стенам, вырисовывая резные тени от неровных краев входа и от временем изрешеченных перестенков. Игра тени и света, противоборство солнца и камня делали пещеру живой, наполняли ее чем-то интересным, зовущим к себе. Таинственным. Влекущим. Манящим. И оно манило Пашу к себе. Ему хотелось быть здесь, осмотреться получше. Узнать самого Леннарта получше, потому что к нему — несмотря ни на что — тянуло тоже невероятно сильно. И Паша не знал, что с этим делать. Никогда раньше он не сталкивался с чем-то подобным, никогда раньше ничего не манило его к себе с такой силой. Он не знал, позволить себе и потянуться к этому огню или наоборот — отпрянуть и никогда больше даже не вспоминать о том, что когда-то так влекло? Это было сложно и запутанно. И хуже было от того, что внутри ничего еще не встало на свои места. Он знал — пройдет время, и все обязательно разложится по нужным полочкам, все обязательно уляжется так, как должно быть, но пока все внутри напоминало взбаламученную воду. Он не мог найти себе места, не мог понять, как с этим существовать. И так вовремя он решил облагородить свою пещеру — перебор кусков ткани в старых сундуках отвлекал от мыслей, потому что не хотелось тащить в дом, пусть и такой сомнительный, что-то некрасивое и порванное. Паша хотел, чтобы пещера действительно служила ему местом, которое бы защищало его, местом, где он мог бы чувствовать себя спокойно. В сложившейся ситуации это было необходимо. К тому же Паше неожиданно понравилось сидеть здесь, на берегу, зарывшись в сундуки и остатки чьей-то роскоши, потому что это почему-то расслабляло. Разноцветные лоскуты были теплыми от солнца, и от прикосновения к ним Паше казалось, что это тепло струится по его рукам и течет куда внутрь, в самую его суть, успокаивая и настраивая на добрый лад. Вокруг шумело море, о чем-то сокровенном шептались волны. И при большом желании можно было даже забыть, что Паша сейчас находился, на самом-то деле, в опасности, а не в каком-то потаенном уголочке земли обетованной. И Паше очень хотелось это сделать. Но реальность шла по своему пути, над которым он был не властен. — Ты решил устроиться прям здесь? Голос Леннарта раздался неожиданно, и Паша слегка вздрогнул, чуть не запутавшись в длинном лоскуте, который тянул к себе. — Обязательно так пугать? Я уже все нашел. Поможешь дотащить наверх? — кивнул Паша на небольшой тонкостенный короб, который он до отказа набил разными обрывками и мотками. — Это все? — слегка удивленно уточнил Леннарт. — Ты просто так просишь тебе помочь, будто мы потащим наверх корабль как минимум. Паша усмехнулся и молча показал на сундук, стоящий чуть в отдалении. — А, ну раз так… — Леннарт согласно пожал плечами и подхватил короб. Паша поднял сундук, уложив в него ту самую вуаль, от вытягивания которой Ленн его отвлек, и пошел следом. В пещере было солнечно. Лучи бликовали на каменных стенах, воздух был теплым и сухим, и Паше казалось, что все это — сон. Сказочный и прекрасный, но сон. В этот момент ощущение нереальности было сильно как никогда раньше. И на мгновение сердце забилось чуть быстрее, с силой ударяясь о клетку ребер. Паша о чем-то говорил, поднимаясь, но теперь замолчал, не в силах выгнать это эфемерное ощущение боли. Леннарт обеспокоенно обернулся: — Все в порядке? — настороженно спросил он. — Насколько вообще может быть в такой ситуации, — ответил Паша, ставя сундук на пол и давая рукам отдых. Сундук все же был тяжелым, да и путь был не близким. Ленн ничего не ответил. Паша его не винил: он видел, чувствовал, на уровне ощущений и догадок осознавал, что Леннарт понимал его и его злость, понимал, что Паша имеет полное право злиться на него и не доверять в полной мере. Паше это льстило и — одновременно — это злило его еще больше. Какое право, черт возьми, Ленн имеет на то, чтобы обречь его на существование здесь, среди камня и воды? Пусть здесь было светло и тепло, пусть. Но Паша помнил — слишком хорошо помнил, — как Ленн сам, сам кричал, что море тоже убивает. Паша верил ему. Не хотел, но верил. И, наверное, в этом был корень всех его проблем. Но он не мог себе позволить думать об этом слишком много. Слишком мало времени прошло, чтобы окончательно понять и — самое главное — принять то, что с ним произошло. И он был благодарен Ленну за то, что тот ему это время давал. — Извини, — пробормотал Паша. — Хотя мне не за что извиняться, конечно. Но все равно. Ленн тихо хмыкнул. — Тебя так заносит периодически. Паша скривил гримасу, а после, не выдержав, рассмеялся. Леннарт засмеялся следом. И в пещере будто стало еще светлее, потому что напряженность, появившаяся пару минут назад, растворилась в еле слышном шепоте волн снаружи. Они смеялись и смеялись, и Паше было легко и тепло вот так — непринужденно вытаскивать ткань и раскладывать ее по полу, чтобы присмотреться, понять, как лучше закрепить, какую вуаль пустить сначала, какой выбрать цвет. Открытием — приятным — стало то, что Ленн присоединился к нему. Он помогал раскладывать лоскуты, делился своим мнением насчет того или иного обрывка, и Паше было отчего-то очень приятно быть здесь и сейчас: соприкасаться с Леннартом локтями, когда он тянулся за краем лоскуточка; чувствовать его плечо своим, когда Паша закреплял край материи у самого входа в пещеру. И ощущать его теплые — горячие даже — ладони на талии, когда он подсадил Пашу, чтобы тот закрепил противоположный конец над входом. Его руки будто жгли сквозь ткань рубахи. Паше казалось, что на этих местах останутся ожоги, но он не позволял себе думать об этом много. Не до того было, да и не стоило оно того. — Почему у тебя здесь только синие и оранжевые цвета? — спросил Леннарт, выдернув Пашу из собственных рассуждений. Он поставил его на землю и смотрел на него внимательно. Паше под пристальным взглядом было немного неуютно, но даже отголосок этого ощущения не портил настроения. — Так у меня всегда будет день и ночь, — ответил Паша. Он на самом деле не думал, когда выбирал ткань, просто именно эти цвета казались ему подходящими для пещеры. Он закрывал глаза, представлял себе свой нынешний дом и видел его таким — перевитым крупными лоскутами рыжей и желтой материи, всполохами синего и чернильного, — и все это напоминало день и ночь. Синее — ночное небо, что-то, что скрывается за звездами, место, где живет Луна. Желтое — ласковое солнце, дневные его лучи, тепло и забота, воспоминания о доме. Белые узоры на ткани — и на синей, и на оранжевой — звезды, облака, птицы. Свобода, манящая и иллюзорная. — Это интересно, — задумчиво протянул Леннарт, рассматривая вуали, и вопросительно поглядел на Пашу. Тот кивнул, и Ленн развесил еще один лоскут по стене, на которой еще ничего не было. На этом лоскуте был вышит город — крупное поселение у подножия горы, верхушка которой терялась в облаках. Внизу был рынок, сотканный из пересечения узких улочек, забитых торговками и прилавками. Дальше тянулись дорожки, по которым прогуливались знатные граждане с женами, рядом с ними резвились дети, а на главной площади, у фонтана, сидела молодежь. Тоска по дому нахлынула с новой силой, и Паша засмотрелся на вышивку. Он не мог отвести взгляд, жадно исследуя все, что было искусно вышито на гобелене, и он не слышал, как Ленн подошел к нему сзади, очень близко, так, что Паша мог чувствовать жар его кожи своей. — Когда-нибудь ты поймешь, почему тебе нельзя назад, — тихо произнес Ленн. — Я обещаю, ты поймешь. И прости, что не могу рассказать все сейчас. Паша, подбирая слова, развернулся к нему. И все, что он хотел произнести, так и осталось в его голове. Леннарт будто… светился изнутри. Он стоял в пятне солнечного света, рыжего, теплого от того, что луч светил через сдвинутую ветром вуаль. Он казался ненастоящим — сказочным, будто был Пашиным ведением, а не человеком. И Паша смог вымолвить только несколько глупых слов: — Можно тебя коснуться? — спросил он. Леннарт опешил, удивленно на него уставившись. — Коснуться? — Ну да, люди иногда прикасаются друг к другу. Мне просто интересно, всегда ли твоя кожа такая горячая. В прошлый раз, когда я трогал тебя, на тебе можно было что-нибудь приготовить, потому что твое тело едва ли не горело. Вот мне и интересно, сейчас такое же или нет. Да и ты выглядишь каким-то нереальным, поэтому… Пашу несло. Прав был Ленн — его иногда уносило вперед собственной мысли, и нужно было прочувствовать этот момент и не дать ему последовать за собственным языком. И Ленн прочувствовал. Прочувствовал и молча, осторожно взял Пашу за руку. Разжал его ладонь и положил ее себе на грудь. Паша вздрогнул и замолк, будто вмиг лишился голоса и дара речи, будто слова отказались подчиняться ему. Он чувствовал под пальцами горячую — обжигающую — кожу, тепло, жидким огнем текущее под ней. И мурашки ползли по его рукам от хрупкости этого момента, от волшебства происходящего мгновения. Паша провел ладонью чуть ниже, и под кожей заструились золотистые искры. Совсем как тогда, когда он обрабатывал его раны. Огненные линии тянулись от груди и лучами расходились к плечам, к шее, к животу. Паша завороженно смотрел на них и после, не выдержав, пальцами другой руки повел поверх одной линии. Он слышал будто издалека, как участилось дыхание Леннарта, как тот выдохнул сквозь зубы. Паше было страшно — Дракон мог появиться сейчас, от такого простого вмешательства, от обычного прикосновения, — но ему было интересно. И желание узнать, понять, почувствовать больше было сильнее. Паша повел ладонью еще ниже, опускаясь под ребра, накрывая живот, и огненные лучи внутри заскользили следом, последовали за теплом пальцев. Паша не мог отвести взгляда. Ему казалось, что огонь переползает в него, вливается по капелькам прямо внутрь, горячим воском расплывается по рукам и по всему телу. А потом Ленн накрыл его ладонь своей. И Пашу будто обожгло, обдало жаром с ног до головы сразу. И он испуганно отпрянул, неловко отступив на шаг назад. — Удобно, наверное, — попытался отшутиться он. — Зимой не холодно. — Здесь не бывает зимы, — бесцветно ответил Леннарт. Паша тяжело сглотнул. Ему было неловко и жарко, душно и страшно, но безмерно интересно. И хотелось снова положить ладонь на теплую грудь и почувствовать это живое нечто, что струилось по венам Леннарта. — Я думаю, мы закончили с тканью, Ленн, — сказал Паша, чувствуя себя некомфортно здесь, в это самое мгновение. И Леннарт тут же вышел из пещеры, будто только ждал этой фразы. Паша смотрел ему вслед, чувствуя тепло на ладони, и думал о том, что солнце всех целует по-разному: ему оно подарило веснушки, а Ленну — огонь внутри.