Мой мальчик

«Когда искусственное создание становится слишком похожим на человека, но все еще — недостаточно, смотрящему на него становится страшно. Я верю, что нечто подобное происходит наоборот: когда человек стоит в шаге от превращения в монстра, но ты почему-то все еще продолжаешь верить, что он человек». — Больно… Тошинори, мне больно! — как и всегда это начинается с нерешительного шепота, вступившего в конфликт с зыбкой гордостью (хотя осталось ли от нее хоть что-то?). Затем — неконтролируемых слез — физический ответ на жжение внутри и режущие толчки. После — слезы становятся более осознанными, а стоны, которые даже в самом начале не отдавали наслаждением, перекрывают всхлипы, отражающие внутренние муки. Старание и терпение рано или поздно умирают — и Энджи переходит на мольбы о пощаде. Потому что выдержать силу Всемогущего в себе, его дьявольский напор, бесконечные шлепки с использованием своей устрашающе разрушительной причуды, от которой кожа становится пунцовой, будто от свежего ожога, абсолютно сознательный и подконтрольный ему отказ быть аккуратным во избежание будущих травм и внутренних разрывов — все это за гранью. Этот вечер не становится исключением: спустя уже пять минут совершенно не приятных пыток Энджи обрушивается лицом в простыни, которые тут же мокнут от его слез, сжимает подушки, лежащие по разные стороны от него, и старается «расслабиться», пусть это и не представляется возможным. Жалкая иллюзия того, что от расслабления мышц станет хоть немного лучше, преследует его каждый раз, и каждый раз Тодороки просто сдается тупому ожиданию, когда все наконец-то подойдет к концу. Когда его кишечник густо заполняет вязкая жидкость, а Яги резко выходит, красноволосый чувствует просочившийся в пространство и перемешавшийся с потом металический запах. Порвал — и ни капли об этом не жалеет. — Розовый тебе к лицу, — Тошинори снова бьет Энджи по раскаленной от ударов ягодице, с желанием в очередной раз унизить студента констатацией факта своего физического превосходства. Его совершенно не смущает запах и вид крови, смешавшейся со спермой. Ему абсолютно наплевать на то, как себя сейчас чувствует второкурсник. Энджи не двигается: принял происходящее и все так же лежит с поднятым тазом и широко расставленными ногами. Яги проявляет великодушие и дает студенту прийти в себя. Слишком уж тот тихий и податливый. Неужто Тошинори выебал остатки его достоинства? Остатки независимости от Всемогущего? Стер Тодороки навсегда? Для Всемогущего это было бы слишком скучно, потому он и выбрал Энджи, который всегда старается дать отпор и показать миру, что он — будет идти к своим мечтам, невзирая ни на что, будет говорить то, что приходит в голову, царапая других своей честностью, будет идти с высоко поднятым носом и никому не позволит взглянуть на себя как-то не так. Но осень сменяется зимой, а после — над городом нависает апрельское небо, и все уже совсем не так, как было раньше. Энджи даже уже не сгорает — тлеет и вот-вот потухнет, чтобы через мгновение рука Тошинори потушила крупицу пламени и смешала ее с общей массой давно остывшего пепла. На мгновение что-то человеческое прозревает в светловолосом, и он шумно падает на матрас, через плечо осматривая даже не дрожащее — статичное тело Тодороки. Он был настроен на второй раунд, но видеть свою любимую игрушку такой? Если парень окончательно сломает Тодороки, какое в этом будет веселье? Придется покупать новую, и новая — вряд ли доставит столько же удовольствия. А потому — нужно нащупать в ящике нитки и зашить оторванные конечности и держащийся на честном слове глаз-пуговицу. — Хэй, — он распрямляет ноги Тодороки, — ну как ты там? — Ммпф, — Энджи даже перестал стыдиться своих слез, но все также не смотрит на своего кукловода просто потому, что не может пошевелиться. — Мне, — во рту пересохло, а и без того тихий голос приглушает ткань, — мне больно. — Милый, ты ведь знаешь, я не могу сдерживаться, когда я с тобой. Тодороки больше не верит этим словам. Тодороки прекрасно понимает, что это — наглая бессердечная ложь прогнившего человека. И даже ласка пальцев и невесомый поцелуй в плечо не спасает и не дарит ложных надежд, как это было раньше. К сожалению люди — не тряпичные куклы, и их не так просто починить.