Hot stuff

Она приходит в себя на жесткой кушетке — когда незнакомый потолок с замысловатым, винтажным светильником и небольшой трещиной в углу, наконец, проступает из тумана, понимает что не в своей. Последнее что было в памяти — слишком много мафиозных крыс обступили ее на мосту и почти загнали в угол, и она все же прыгнула в воду с высоты… кажется. И вот теперь черт знает где, с противной болью в плече и в порезанном боку тоже — плюс шрам, да и черт с ним — с туманом в глазах от удара о воду и с непрощенным спасителем, ютящемся на самом краю обзора. Пахнет антисептиками и кровью. Похоже, на какую-то нору из тех, где есть возможность отлежаться, сменить одежду, подштопаться… Это не Вопрос точно, не Вик. На мгновение даже кажется что это чертов Найтвинг склонился над ней — темные волосы, широкие плечи — но прежде чем злость расходится по венам, туман в глазах проясняется, и у Хелены без труда выходит отличить одну мышь от другой. Похоже, это Тим вытащил сегодня ее из дерьма. Или из грязной воды залива, что не слишком меняет дело. — Какими судьбами, малыш? — под прикрывающим пледом она прижимает ладонь к голому животу и слегка морщится, хоть рана уже почти не кровит. — Следишь за мной для большого папочки? Отложив в сторону перевязочный пакет, он состраивает неодобрительную гримасу. Волосы все еще мокрые и противно липнут к ее плечам. Ниже пояса она точно чувствует трусики, но на этом, похоже, все. Даже раненая, не может отказать себе в удовольствие подразниться. — Да ты же гадкий мальчишка, Тимми, — со смехом сквозь стиснутые покрепче зубы, садится на кушетке, позволяя пледу щедро сползти с груди. Она не уверена, но, кажется, его щеки вспыхивают. — От тебя так разило готэмской лучшей помойкой, что пришлось сунуть тряпки в мусорный пакет и завязать покрепче. — язвит Тим в ответ. — Скажи спасибо что не выбросил, Хелена Роза… Как в насмешку он позволяет себе звать ее полным, нелюбимым именем на манер итальянских родственничков. Младшая мышь отрастила зубки и выучилась кусать больно. Изрядно вымахал в рост, уже не походит на малолетку и даже брится, наверное, начал, но все еще так потешно краснеет. Массивный католический крестик черненого серебра между ее грудей словно притягивает его взгляд, пока он умело и сноровисто накладывает повязку на ее раненное плечо. — Так ты раздел меня, Тимми, детка, — насмешливо продолжает Хелена, наклоняясь ближе. — Чтобы перевязать? Или все же чтоб пялиться на мои голые сиськи? Ее язык все еще острый как бритва и злой. — Если не хочешь, чтоб на твои… твою грудь пялились — для начала попробуй прикрыться. — он бросает ей плед, который она игнорирует. Потревоженную рану в боку противно тянет и дергает. Хелена прижимает пальцы сильнее, извращенно наслаждаясь пульсирующей, горячей болью. Болит — значит живая. У Хелены шрамы от трех пуль Джокера на животе. И немало других подарков от Готэма. Готэм не любит ее, Готэм не любит никого, и Хелена никого не любит тоже. Хелена ведет себя как сука конченая вместо того чтоб поблагодарить и сделать ариведерчи, но, черт возьми, мальчишка сегодня спас ее задницу, это бесит. Несмотря на непрочный мир. Несмотря на то что из всех, именно Тим, кажется, был к ней обычно … на свой манер проще даже чем Барбара. Лучше чем Дик. — Да ладно, — она нарочито тянется, от движения рану на животе снова противно дергает, рана снова кровит, а еще ноет плечо. — Разве ты уже не перетряхивал мое грязное бельишко в том деле с моим настоящим папашей? — Когда на тебя едва не повесили пару убийств? Когда ты случайно едва не пристрелила Бэтмена из своего арбалета? И когда в этом городе у тебя не осталось союзников. — усмехается Тим. — Ты все еще не умеешь просто сказать спасибо вовремя, Охотница. И закрыть рот. Такой наглости Хелена хмыкает почти восхищенно. И эта совсем новая усмешка, совсем особая… Не полудетская, до смешного серьезная как прежде и не игривая как у Найтвинга. Скорее язвительная. Ядовитая. У Тима ввалились щеки и под глазами синяки. На подбородке неаккуратный след совсем взрослой щетины. Черт знает что там у него на этот раз, в этом городе вечно со всеми дерьмо случается. Сейчас он сам похож на больную, воспаленную рану, а Хелена слишком любит прижимать пальцы к ранам до боли — к своим и чужим. Она вдруг целует его прямо в доверчиво приоткрытый рот. Запускает испачканные в крови пальцы в мягкие волосы на затылке, так чтоб не мотал головой, языком касается языка, проводит по влажной кромке зубов, и мальчишка кажется на мгновение дышать забывает, застывает. Ее груди прижимаются к его твердой груди, ткань костюма грубая, жесткая, эмблема возбуждающе царапает кожу. Впрочем, ей приходится приподняться на носках, а щетина колет щеки — не такой уже и мальчишка, значит. — Ты чего? — дергается Тим, когда ее бедро по-хозяйски прижимается к его паху. — Охотница! Рехнулась что ли? — с трудом выдыхает он. Впрочем, его тело безотчетно все равно льнет к ней, он прижимается к ней, шумно дышит, пачкая костюм ее кровью. Член уже твердый, почти готовый. Запах крови, пусть и собственной, дурманит. Боль в боку пульсирует сильнее, но уголки ее губ приподнимаются во властной улыбке. Нет, все же мальчишка. Это даже забавно — портить сладких, правильных бэтмальчиков. Бэтмен будет зол, и эта мысль отчего-то веселит Хелену невыносимо. — Милым, правильным Робинам не положено путаться с убийцами и психопатками? — мурлыкает она и осторожно подцепляет его маску-домино пальцами. — Даже прилипала-Найтвинг давно сменил зеленые трусы на черный и синий, даже Красный Колпак кое-как нашел себя, пусть и на помойке. У Бэтмена есть его новый Робин — мелкий, наглый и с острой железячкой. А ты все еще цепляешься… Хорошенькая мордашка его кривится, а глаза, нескрытые маской, темнеют от злости — не на нее даже. На нечто другое, ей самой невидное.  — Я давно уже не его Робин, — шипит Тим. — Не милый. Не понимающий. Не удобный. Идите вы все к черту! К черту, Хелена Роза. Поняла? Руки сжимают ее запястья больно. Так и не скажешь сколько в нем силы — а впрочем, Бэтмен же тренировал сколько лет. Теперь уже он впивается в ее рот злым, сердитым поцелуем. Кусает даже ее за губу в сердцах, грубо толкается языком, чем дразнит ее еще сильнее. Это больше похоже на попытку задушить чем на поцелуй. Хелена хватает пахнущий антисептиком воздух ртом и давится смехом — раны вспыхивают только утихшей болью по-новой, на шее, похоже, теперь останутся следы зубов. Столько эмоций, столько злости под маской сладкого, умного мальчика, что и самой любопытно, как далеко он готов зайти. Этот его ледяной, темный шквал отдается внутри нее жаром, ноющим, почти болезненным. Пульсирует болью раненый бок, в резонанс внизу живота собирается горячее напряжение, требующее разрядки. С откровенным вызовом Хелена впивается взглядом в его широко раскрытые, потемневшие глаза. — И что дальше? Ты же хороший мальчик, Тимми. Хорошие мальчики не делают так. Его передергивает всем телом. А потом она вдруг оказывается прижатой лицом к стене. Тяжело дыша, она разбирает как почти неслышно расщелкиваются застежки его костюма. Мозолистые от привычного посоха ладони с силой проходятся по ее бокам, рывком стягивают ее несчастные трусики до колен. Твердый, горячий член прижимается к заднице. По спине прокатывается волна дрожи. А потом, прежде чем Хелена успевает что-то сказать или сделать, колено вдвигается между ее ног, раздвигая, Тим толкается внутрь нее — без прелюдий, без резинки, без… — А, черт! — рычит Хелена, тут же сама с силой подается ему навстречу. — Поаккуратнее там, или я шею тебе сверну, сопляк. Это даже немного больно. Плечо под тугой повязкой горит огнем. Да и бок ноет. Совершенно адская смесь ощущений растекается под ее кожей. Перед глазами темнеет — от боли, кровопотери или от удовольствия? Без прелюдий, без нежностей, бэт-щенок имеет ее быстро и грубо, его бедра врезаются в нее с влажным, абсолютно бесстыдным звуком. Может не самый умелый из ее любовников, но энтузиазма и злости не занимать. Жесткие пальцы мальчишки жадно прижимаются к боку совсем рядом с раной. Потревоженная боль снова вспыхивает ярче, расцветает фейерверком под веками, мешается с острым как нож удовольствием в пьянящий, сладкий коктейль. Капельки крови щекотно стекают к низу ее живота, в комнате остро пахнет сексом, медью и солью. Хелена яростно мотает головой, прижимается горящей щекой к стене.  — Сильнее! Еще! — и следом уже безотчетно повторяет по-итальянски. — Аncora! Он вздрагивает, что-то тоже бормочет на английском, и на итальянском тоже. Горячее дыхание касается ее шеи его хриплым, сорванным: — Sì. Кружится голова. Липкие от ее засыхающей крови ладони тискают ее груди, сжимают соски. Жгучая боль в боку мешается с накатывающими волнами удовольствия, выкручивая все на максимум. Хелена прогибается сильнее в спине, разводит ноги шире. Колени дрожат. Всей тяжестью мальчишка грубо вжимает ее в стену, так что крест на груди впивается в кожу. Кажется, Хелена даже вскрикивает, ахает в голос. Это больно, но хорошо — больше. Самый острый момент накатывает внезапно и яростно, как ураган. Она извивается, она колотит кулаком по стене как будто это поможет справиться. Материал его так и не снятого костюма неприятно касается кожи, какие-то пряжки царапают. Горячий, влажный от ее смазки член прижимается к голой спине. Хелена слышит тихий стон сквозь зубы и чувствует сначала пульсацию, и следом щекотно теплые потеки на пояснице. Опустив потяжелевшую голову, Тим шумно дышит ей в шею, тщетно пытаясь совладать с дыханием, прижимается пересохшими губами. Это похоже на поцелуи, уже совсем другие, нежные, осторожные. Это больше похоже на прежнего Тима Дрейка. — Прости. — широко раскрытыми глазами Тим смотрит то на свою бурую от засохшей крови ладонь с вдавленным отпечатком ее креста, то на нее, словно не может поверить. — Прости, Хелена, я не… Я не хотел… Рана на ее животе болит неприятно, остывая — уже без острой приправы из возбуждения. Небрежным жестом откинув волосы с лица, Хелена смеется, пока он смущенно поправляет одежду. Собственная нагота ее не слишком-то смущает. — Если бы не хотела я, ты бы узнал об этом, когда твои яйца катились бы по полу.  — Все равно. Я не должен был… Это неправильно. Мордашка у него такая искренне виноватая, такая огорченная, что это пробуждает в ней нечто вроде легчайших угрызений совести. Хелена даже приобнимает его, даже почти ласково.  — Тише, детка, тише. Слишком много слов, — легкая улыбка касается ее губ, когда она утешающе поглаживает его по растрепанным, темным волосам. — Это просто секс, взрослые делают так иногда, когда им нужна эмоциональная и физическая разрядка… Santo Dio, — выразительно закатывает она глаза. — Тимоти, если мы и сгорим в аду, то уж точно не за это! У него теперь красивое тело атлета — широкие плечи, узкие бедра, тугие узлы мышц под кожей. Так много шрамов, должно быть. У нее тоже немало. Машинально Тим водит пальцем по линиям креста на ее обнаженной груди, бурые разводы засыхающей крови тлеют на холодном черненом серебре. — Знаешь, Хелена Роза, иногда мне кажется, что я с ума схожу от всего этого дерьма… Или уже сошел. Одновременно слишком уж взрослый и совсем мальчишка еще, и она совсем ничего не сделала легче. Поспешно она с силой прижимает ладонь к его рту. — Нет-нет-нет, Тимоти, я ничего не хочу знать о твоих проблемах… Как и ты — о моих. Но иногда мы можем просто на время забыть о них. Va bene? — громко смеется она, снова переходя местами на итальянский. Еще хриплым после бурного секса, чувственным голосом это звучит достаточно горячо. — Хорошо? Во всяком случае его дыхание становится чаще. Какое-то время Тим молчит — только выдохи касаются ее ладони, теплые, быстрые. А потом, вскинув на нее глаза, самым кончиком языка медленно проводит от ее запястья до пальцев, это щекотно и влажно, и слегка заводит. И этот взгляд… Неожиданно взрослый, трезвый, неожиданно многое понимающий. Может даже больше чем ей бы хотелось. В конце концов прежде он относился к ней проще других — но теперь отчего-то ей думается: не оттого ли что и сам ближе других к тонкой грани. Все же есть в нем… нечто эдакое. Чертовщинка. Это становится любопытным. Прежде чем Тим с нарочитой невозмутимостью накладывает ей еще одну повязку, Охотница задумчиво касается бока — трех старых шрамов от пулевых, а потом свежей, горячей раны. Боль снова отдается влажным, требующим насыщения жаром внизу живота. Бэтмен, когда узнает, будет зол. Барбара будет смотреть на нее вот этим своим фирменным взглядом сквозь очки — осуждающим и нудным. Ох не плевать ли? Поцелуй получается долгий, чувственный, и ей нравится вкус его рта, и то как он тут же заводится с пол оборота. Эти мальчишки... — И как ни крути ты меня здорово выручил, — облизнув влажные губы, делает она нарочито небрежный жест. — Пожалуй, определенно заслужил сегодня ужин, Тимоти. Как насчет хорошего красного вина? — Уже можно, — сдержанно усмехается Тим. С трудом переводит дух — стараясь чтоб незаметно. — За это тебя точно не посадят, Хелена Роза… Вот же паршивец! Тряхнув буйно разметавшимися волосами, Хелена в голос хохочет. Впрочем, горячий блеск в ярко-синих, красивых глазах выдает его с головой, и ее заводит этот блеск и омутная чертовщинка тоже — может за ночь получится взбаламутить как следует всех притихших чертей на дне. Все равно ведь оба они уже ранены, этим чертовым городом, так давно ранены и больны — но какая разница, если можно развлечься сегодня и хоть ненадолго об этом забыть.