Hot stuff

Посреди мишеней и разбросанных по полу убежища стрел Дина выглядит как богиня — белокурая, сияющая богиня в черной коже, колготках в сетку и с початой бутылкой кубинского рома в руках. — Снимай штаны, Олли? — повторяет она со смешком. Оливер оборачивается, сматывает бинты с рук — после долгой тренировки тело еще приятно ноет, и если честно, он не помнит чтоб у нее был доступ сюда, да и приглашения не было тоже. — И тебе привет. А как же волшебное слово? Рукой в перчатке без пальцев она делает нетерпеливый жест. — Побыстрей? То, что между ними, сложно назвать прочной связью, но все же главное что оно между ними есть. Пара чашек кофе после того как он помог ей с загулявшим на бойцовской арене Диким Котом, две-три ночи… Иногда они работают вместе. Дина не остается у него до утра. Она наклоняется чтоб расстегнуть свои тяжелые ботинки, светлые длинные волосы рассыпаются по спине тяжелой волной, и когда она снимает короткие шортики, неловко подпрыгивая на одной, а потом на другой ноге, ее роскошная задница приобретает очертания, от которых Оливеру и самому непонятно, какого черта он еще не выпрыгивает из штанов в акробатическом сальто. Дина Лорел Лэнс чертовски сокрушительна. Сокрушительно зла, сокрушительно прекрасна, сокрушительно… сокрушительна? Она обрушивается как цунами, она сбивает с ног — иногда нефигурально и больно — и какой-то частью себя Оливер готов на все ради ее прекрасных голубых глаз, ее смеха в ответ на его дурацкие шутки, ее улыбки, то властной, то чувственной и так редко широкой. Иногда он готов продаться ей полностью — не то что штанами. Оливер влюблен как мальчишка, и только злость еще удерживает его на плаву. — Прости, но я не твой искусственный член, Птичка. Дина давится ромом и смехом. — Все шутишь, Олли? — золотистые капли медленно стекают по ее изящной шее, исчезая в черной бархатной ленте чокера, и, помоги ему боже, это тот момент, когда Оливер почти готов проглотить свою злость и гонор и сделать все что она хочет. Но тогда Дина Лорел Лэнс просто прокатится по нему как чертова волна через бесхребетную медузу на песке. — Если хочешь сбросить пар — могу предложить грушу. — Как скажешь. Видно, поняв его не буквально, Дина хрустит тяжелыми кулаками и тут же бросается вперед. Босая ступня в колготках в сетку метко врезается ему в бедро, Дина обрушивается на него градом ударов. Дина действительно зла. В какой-то момент она уже не видит его перед собой, она пытается яростно измолотить нечто свое, личное, и обычно у нее нет проблем с контролем агрессии. А сейчас словно что-то болит. Вот только что — не скажет. Подсечкой она сбивает его с но, с грохотом сшибая по дороге расстрелянную круглую мишень, и усаживается сверху, с силой прижав его руки к полу. — Я хочу скакать на тебе целую ночь, Олли, и еще немного потом, и поверь, тебе это понравится. Ее голос низкий и бархатно хрипловатый, от нее пьяняще пахнет гаванским ромом, сигарами и самую чуточку потом, она выглядит возбужденной и злой, и ерзает на нем, шумно дыша. Когда его твердеющий член прижимается к низу ее живота, на ее губах расцветает удовлетворенная улыбка. Дина редко курит сигары — обычно когда чертовски расстроена.  — Не хочешь рассказать мне что случилось, Птичка? Ее лицо ожесточается, прежде чем встать она бросает на него такой взгляд, словно он покушается на святое, и лезет в ее душу вместо того чтоб поскорее лезть в ее трусики. — За исповедью я шла бы в церковь. А от тебя мне надо лишь немного хорошего секса. Или много. — Ну так бери, — внезапно хмыкает Оливер, потирая эспаньолку. — Сколько унесешь. Крепкими ладонями она сжимает его плечи, толкает к стене. Ее губы обветренные и шершавые, ее дыхание пахнет ромом и горечью сигар, а язык вталкивается в его рот с такой властной жадностью, что дух перешибает. Дина яростная, злая и алчная сегодня. Ее пальцы тянут и рвут его майку до характерного треска, коротко обрезанные ногти оставляют горящие следы, словно она бы хотела забраться ему куда-то под самую кожу. Немалого труда ему составляет держать руки по швам. Как бы не хотелось вытряхнуть ее из шмоток, целовать ее злой рот и каждый дюйм тела, пока ее, наконец, не попустит — уступив или оттолкнув, он останется одинаково в проигрыше. Поэтому Оливер просто выбирает не выбирать. Впрочем, Дина и словно бы не нуждается в его участии. Она толкает его на пол, избавившись от своего неудобного боди и колгот. Приспустив штаны, сжимает твердый член через ткань трусов, двигает ладонью коротко, резко. Приходится срочно думать о чем-нибудь далеком и максимально невозбуждающем,. чтоб не уплыть с концами. Вчерашняя речь Бэтмена на дебрифе после миссии была максимально невозбуждающей… Наклонив голову, так что светлые волосы рассыпаются по его бедрам, Дина прямо ртом раскатывает резинку по его члену. Ее рот теплый и тесный даже сквозь латекс, а горло, когда головка в него упирается, слегка подрагивает, отчего перед глазами у Оливера вспыхивают звезды. Нарочито циничная, развязная, злая… С таким же видом она могла бы хоть на лице у него сидеть — ничего не поменялось. «Дина», пульсирует коротко в его голове. По ее же словам приносит несчастье тем, кто близок… О, Дина Лорел Лэнс, черт бы тебя побрал, горячее, яростное, раненное сердце — столько шрамов, что мимо них нелегко видеть глубже. И, может, кто другой на его месте принял бы все, что она может и что она хочет дать, поблагодарил и не просил бы о большем. Вот только как-то так не получается. Вместо того, чтоб обхватить руками ее точеные, крепкие бедра, он сжимает руки в кулаки и упирается в пол покрепче, когда Дина рывком опускается на его член. Ее голос, нарочито громкий, отражается от стен эхом. Это так же далеко от нее как если дрочить на о ней фантазии. Цепляясь за его плечи, Дина скачет на нем так, словно пытается что-то догнать нечто невидимое, ему непонятное. Или от чего-то сбежать. Раствориться в коротких, злых вспышках эйфоричного наслаждения. Запрокинув голову, она крепко закрывает глаза, закрываясь. Ее пышные, тяжелые груди с маленькими, мягкими сосками покачиваются перед его носом. Завлекательно. Остро и пьяно пахнет разлившийся по полу ром, мешаясь с запахом ее разгоряченной кожи. В голове все туманится. С трудом Оливер вспоминает медитации и мантры, график дежурств Сторожевой башни, количество оставшихся в колчане стрел, и черт знает что еще… Бетон больно царапает кожу костяшек, остужая чуток. Делай что хочешь, Птичка — но без меня. Даже сейчас у Дины не выходит не замечать этого его не-участия; жесткая, полная человеческой силы ладонь вдруг сжимает Оливеру горло, задевая бородку, как будто хоть так выдавить из него хоть что-то пытается. В ответ он молча глядит на нее. Не сопляк уже. И не на помойке себя нашел, чтоб плясать по ее щелчку. Со злостью мотнув головой, она разжимает хватку на его горле, сжимает пальцами свои груди до красных пятен, грубо выкручивает, теребит мягкие соски движениям бедер в такт, пока по ее телу не проходит легкая судорога удовольствия. Едва заметно лицо Дины кривится. Ей мало, ее лоб мокрый, ее губы искусаны до ярко-алого, она выглядит больной и нуждающейся. Она зажимает свою руку между их телами и трет, пытаясь хоть так довести себя до желанного оргазма. Пальцы двигаются ритмично и грубо, это наверное больно даже. Наконец, устав от бесполезных попыток, она упирается взмокшим лбом в его плечо. — Олли… Ну, хватит, Олли, пожалуйста. Не будь таким. С присвистом он дышит сквозь стиснутые зубы, пытаясь хоть немного притушить болезненный, тяжелый жар в паху, и ерзанье Дины ничего не делает легче. Осторожно он сжимает в ладонях ее лицо, так чтоб в глаза смотрела. — Что случилось, Птичка моя? — так нежно как до нее и не знал что умеет даже. — Расскажешь мне? В голубизне глаз Дины злости в разы больше чем возбуждения — на него? На себя? На черт что еще знает? Все мешается как в калейдоскопе цветные стекляшки — и вдруг все другое поглощает печаль. — Я так облажалась, Олли, — вдруг сдавленно и глухо выдыхает она. — Так облажалась. Ты не представляешь как. И наверное это меньше чем могло бы быть, и больше чем ничего, поэтому его руки мягко ложатся на ее взмокшую от пота поясницу, привлекает ближе. Ее губы распухли и соленые от пота, а к горячим щекам прилипли растрепанные светлые волосы, и она пахнет ромом, немного сигарами и чем-то еще особенным, только своим. И немного им — тоже. — Сделаем что-нибудь с этим, — несвязно обещает ей Оливер. — Вместе. Придумаем, обязательно. Ее взгляд словно немного мягчеет. В поцелуях теперь злости меньше — больше нежности. Он долго целует ее горячий рот, добирается до покрасневших, растертых ее же грубыми пальцами сосков, осторожно облизывает их, вбирает в рот, стараясь не колоть ноющую, должно быть, кожу своей эспаньолкой. Он к ней много бережнее чем сама она к себе. — Щекотно… — тихо смеется вдруг Дина, но тут же добавляет, когда он отстраняется. — Нет, я не просила тебя прекращать. Она шумно дышит, прикрыв глаза, слегка напрягается, когда его пальцы осторожно скользят ниже по ее животу, отчего ее внутренние мышцы сжимают теснее его и так ноющий член. Пусть она и так не сухая, Оливер влажно облизывает пальцы, прежде чем найти самую чувствительную точку. — Олли! У Дины вырывается низкий, почти хныкающий жалобно звук — ему и самому едва хватает сил удержаться. Он толкается в нее, ловя ответное движение ее тела, наконец, они попадают в резонанс, не прекращая целоваться. По ее телу прокатываются волны нетерпеливой дрожи. — Сейчас, Птичка, — хрипло шепчет он, двигаясь в ней уже рвано и судорожно перед самым оргазмом. — Сейчас. Ее тело на деле такое простое, такое обычное… Ничего особого. Наконец, Дина, запрокинув голову, вскрикивает — довольно громко, даже уши закладывает, что-то над ними звенит и лопается, и осыпается, и Оливер сам рычит что-то сдавленно, с силой натягивая на себя ее влажные, горячие бедра. Перед глазами все заливает темнотой, и слышен только шорох осыпающихся с потолка ламп да их с Диной глубокое, запаленное дыхание на двоих. На ощупь он избавляется от использованной резинки. — Я уж испугался что ослеп, — тихо посмеивается Оливер, перебирая ее длинные, растрепанные волосы. Дина, расслабленная, мягкая, лениво роняет голову ему на плечо. — На твоем месте я бы завела запас лампочек. И как следует укрепила бы потолок. Знаешь, Олли… — набрав глубже воздуха, вдруг решает она говорить в темноте и, наверное, говорить теперь будет долго. И вряд ли о романтическом и приятном. Но ничего не радует Оливера больше, чем еще чуть-чуть ее сердца, еще чуть-чуть такой редкой ее откровенности, потому что нет ничего особенного в том чтоб спать с белокурой богиней крика Диной Лорел Лэнс — любить ее много сложнее. Пожалуй, он все равно попытается.