Розамунд

      Рози семь лет.       Время летит так быстро, что иногда Джону становится не по себе. Он не знает, как описать это чувство: то ли грусть от того, что дочь растёт так быстро, то ли радость и гордость от её успехов. Рози уже ходит в школу и (это немного волнует Джона) заметно выделяется из сверстников. То, что она воспринимает окружающий мир как одну большую загадку и кладезь открытий, в общем-то, неудивительно, принимая во внимание её окружение, но вот попытки выяснить подноготную одноклассников по незначительным на первый взгляд деталям внушают невольные опасения за социализацию девочки. Сейчас ей неважно, есть ли у неё друзья, Рози всем сердцем привязана к обитателям дома 221 по Бейкер-стрит, но вот позже, когда она станет подростком…       Об этом Джону рекомендует не задумываться Шерлок. Впрочем, его главный аргумент отнюдь не успокаивает беспокоящегося за дочь отца:       — Джон, посмотри на меня, я же вырос спокойно без школьных «друзей»!..       Последнее слово детектив всегда в таком контексте выделяет точно так же, как когда-то давно в деле о Баскервилле и мистическом овраге с собакой. Джон отлично знает, что Шерлок поменял своё прежде категоричное мнение относительно дружбы, но речь шла уже о взрослых сознательных людях, а не о детях, которые в подавляющем большинстве (скорее, в абсолютном, за исключением Рози) вызывают у детектива гремучую смесь эмоций от искреннего недоумения до откровенного презрения.       Джон не раз вспоминал короткую беседу с Себастьяном Уилксом, рассказавшем о безмерно раздражавшей сокурсников Шерлока привычке того без малейшего такта высказывать свои наблюдения о них вплоть до подробностей о том, кто с кем спит. И каждый раз задумывался — ведь тогда Шерлок был уже достаточно взрослым, и не носила ли въевшаяся привычка защитный характер? Представляя маленького гения Шерлока, Джон с сожалением признавал, что в компании сверстников ему не было места: от него ничего не спрячешь и не спрячешься сам, потому что знание привычек других детей даёт ему понимание о наиболее вероятных действиях, которые они могут совершить; он не терпит, когда ему выставляют глупые условия (как знать, может, это врождённая черта характера, а не приобретённая); и опять же — он видит больше, чем остальные, анализирует и отсеивает информацию быстрее, чем кто-то успевает осознать, и порождает этим ощущение, что знает всё и обо всех. Конечно, другие дети воспринимали его как жулика или угрозу. В основе лежали зависть и непонимание.       Пожалуй, единственным другом Шерлока в детстве, о котором знает Джон, был трагически погибший Виктор Тревор. Информации было немного, но достаточно, чтобы понимать, что интеллект Шерлока отнюдь не являлся помехой этой дружбе, он вообще никак на неё не влиял — уж точно не отрицательно. Почему всё изменилось, Джон мог только предполагать и склонялся к версии, что всему виной психологическая травма Шерлока. Майкрофт же упоминал, что младший брат изменился после пропажи Редберда, замкнулся, да к тому же, как выяснилось, «переписал» память. Но спрашивать об этом Шерлока Джон никогда не станет, потому что сам очень хорошо помнит состояние друга, когда Эвр развеяла долгие годы отчаянного защитного самообмана.       Джон никогда не спросит, а Шерлок вряд ли захочет рассказать, но оба совершенно одинаково беспокоятся за Рози. Она, конечно, не маленький гений, но Джон вполне оправданно опасается, что, копируя поведение Шерлока, она оттолкнёт от себя сверстников, а Шерлок готов сам изображать огнедышащего дракона на страже маленькой принцессы, лишь бы ни один другой ребёнок не ранил её доброе и открытое сердце. И если Джон предпочёл бы, чтобы дочь была просто семилетней девочкой, играющей в куклы с подругами, то Шерлок вне зависимости от мнения друга и обстоятельств учил бы её защищаться словами и видеть компрометирующую информацию.       Любовь, как и желание защитить близких людей, порой принимает разные формы, но суть остаётся одной.       Даже несмотря на возникновение разногласий. По мере того, как подрастает Рози, увеличивается и количество спорных моментов, касающихся её воспитания. И помимо своих собственных мнений Джону и Шерлоку приходится принимать в расчёт и формирующийся характер Рози. Насколько же было проще лет пять назад, когда за девочку решалось всё: что и в какое время ей лучше съесть, когда уложить её спать, когда пойти гулять в парк, какую сказку прочитать перед сном!.. Теперь же малышка подросла, и хоть она по-прежнему маленький ребёнок, с ней нужно считаться. И что же Джону делать с тем, что дочь развлекается не разыгрыванием спектаклей с многочисленными куклами, а упорно заглядывает из-под его локтя в экран ноутбука, когда он делает очередную запись в блоге?..       Тяга Рози к расследованиям сначала была незаметной, однако, как и все дети, начав ходить в школу, она посчитала себя достаточно взрослой, чтобы начать одолевать Джона и Шерлока просьбами дать ей поучаствовать в расследовании.       Что только ни шло в ход, чтобы удержать её: уговоры, объяснения, Джон стал убирать ноутбук подальше на время своего отсутствия дома, чтобы Рози не перечитала весь блог. Некоторые записи доктор считал не предназначенными для детского чтения, и дело было вовсе не в самом тексте, потому что графических описаний покойников он не делал, а в сути изложенных событий. В особенности Джон переживал за посты во время двух лет отсутствия Шерлока. Их было не так уж и много, в основном записи были сделаны в первые месяцы, и они насквозь пронизаны глубокой душевной болью, отравлены чувством невосполнимой потери, и ребёнку ни к чему окунаться в этот омут глухой тоски и полной безнадёжности.       Проще всего было категорически запретить Рози даже вслух заговаривать о расследованиях, но Джон сомневался в эффективности этого метода и решил обсудить с Шерлоком складывающуюся ситуацию. Детектив думал недолго.       — Разреши ей, — сказал Шерлок почти сразу, как Джон закончил говорить.       Джон поперхнулся воздухом, затем набрал его полные лёгкие, но обрушить ответную тираду на друга не успел:       — Я не говорю о наших делах, Джон. — Шерлок спокойно смотрел на него. — Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы подпустить её к расследованиям, которыми мы занимаемся обычно. Но если ты навесишь на неё строгий запрет, то вызовешь обратную реакцию — скрытый протест, который однажды станет явным — в подростковом возрасте, я полагаю. Запрет только разожжёт в Рози интерес, она найдёт способ влезть в то, что её не касается, — дети мастера проворачивать такие вещи, их фантазия неистощима. Хуже будет то, что она начнёт скрывать от нас свои увлечения, мы потеряем её доверие, которое сейчас безгранично. Усыпи её бдительность, обрадуй — позволь разгадать дело, какой-нибудь пустяк её уровня, что-то бытовое. Займи её, иначе однажды она взломает твой ноутбук — ты так и не стал более изобретательным со своими паролями — и найдёт фотографии, которые присылает Лестрейд.       Доводы Шерлока были как всегда логичными и обоснованными, так что у Джона не осталось ни причин, ни желания с ним спорить.       — Когда ты стал психологом, Шерлок? — слабо улыбнулся Джон.       — Пфф, — фыркнул тот. — Простые выводы из очевидных и общих для детей реакций.       — Хорошо, и чем её занять?..       Вопрос повис в воздухе гостиной не на один день. В самом деле, к какому расследованию можно подпустить ребёнка, если Шерлок в основном работает с убойным отделом Скотланд Ярда? Поиск ответа был благополучно свален на Лестрейда в первый же его визит на Бейкер-стрит, чему тот, конечно, не обрадовался, вполголоса возмущаясь тем, что Шерлок, очевидно, воспринимает инспектора как мальчика на побегушках.              — Вот, — Грег роняет на стол перед Шерлоком тонкую папку и устало падает на стул, борясь со сном, от которого пришлось практически отказаться во время напряжённого расследования. — Что-то более бытовое придумать сложно, это вообще никакого отношения к моему отделу не имеет.       — То, что нужно, — почти пропел Шерлок, бегло просматривая несколько листов. Это даже делом как таковым не назвать — зоопарк заявил о пропаже медведя. Зверь пропал бесследно, следов взлома вольера нет — и это в центре Лондона. Первая загадка запертой комнаты для Рози.       Изучив папку, Шерлок вручает её Джону и назначает его куратором Рози, пока он сам занят текущим расследованием с Грегом.              Для Джона «дело», порученное гордой Рози, очевидно. Просмотрев материалы, он приходит к выводу, что молодой не слишком компетентный сотрудник, всей душой привязавшийся к ручной медведице, выросшей и состарившейся в зоопарке, решил дать зверю хотя бы покинуть сей мир на воле, едва ли понимая, что животное к ней совершенно не приспособлено и чувствует себя вполне комфортно и на своём месте. Знание режима работы, доступ к животным, пара мелких договорённостей — собственно, вот и всё. Юноше хватило неосторожности ещё и попасться на камеры, поэтому сомнений у полиции не возникло.       Джон вполне доволен, он не торопится вмешиваться в мыслительный процесс дочери, но, в отличие от него, Рози даже не думает останавливаться на этом выводе. Она хочет увидеть записи с камер, и улыбчивый полицейский позволяет это, потому что был заранее предупреждён Лестрейдом, замучившимся объяснять, что нужно отвлечь ребёнка, растущего в одной квартире с Шерлоком Холмсом, от всего, что имеет связь с убийствами.       Рози задумчиво покусывает нижнюю губу, когда смотрит записи. Что-то цепляет её внимание, и это что-то заставляет её попросить также документы на обоих медведей, содержавшихся в зоопарке. Эта просьба уже вызывает сомнения, но Джон улаживает вопрос, позволяя дочери завершить свою мысль. Посмотрев в бумаги, девочка хмурится и сообщает вывод:       — Старая медведица, которая пропала, по-прежнему в зоопарке. А вот молодой медведь — нет.       Моргнув от неожиданности, Джон переглядывается с полицейским, собравшимся было закрывать это пустяковое дело, и просит Рози объяснить, что она увидела на камерах и в документах, чего не заметили представитель закона и сам Джон.       В эту секунду вид у Рози в точности как у Шерлока, когда он высказывает гениальную догадку и сталкивается с полнейшим непониманием.       — Смотрите, — она перематывает запись на момент, где видно медведя. — Он же огромный. По бумагам, в зоопарке содержатся самка и самец бурого медведя. Самка уже старая, а самец — взрослый, в самом расцвете. У них должен быть очень разный вес. Ваш сотрудник — не жалостливый идиот.       Джон морщится, обещая себе провести воспитательную беседу с дочерью и Шерлоком, чтобы первая не набиралась нежелательных речевых оборотов от второго.       — Он — самый настоящий злоумышленник, — заканчивает предложение Рози. — На дневных записях с камер, с которых видны оба вольера, медведи на своих местах. Но ночью — неожиданная поломка, и предположительно вывезенную на волю медведицу видно только у служебного выезда. Но это не она. Ваша медведица сидит в вольере молодого медведя, их поменяли местами ночью. А вот самого медведя украли и куда-то увезли. Что-то не похоже, что на свободу, — девочка выглядит чрезвычайно довольной собой.       Джон переключает записи и мысленно готов волосы на себе рвать, потому что не заметил очевидного. Увезённое животное действительно значительно крупнее того, которое осталось в зоопарке. Разница в весе, которую увидела, но не смогла в силу нехватки опыта определить Рози, навскидку составляет фунтов девяносто.       Вытянувшееся лицо полицейского ясно говорит о тех же выводах.       Суета, звонки, допрос провинившегося сотрудника с учётом выяснившихся подробностей — и правда выплывает на поверхность. Подмена состоялась ради продажи медведя группе браконьеров, к счастью, шкура зверя ещё оставалась при нём и он был возвращён в зоопарк, а преступники получили по заслугам. Что, впрочем, ничуть не убавило чувства неловкости, одолевшего тех, кто упустил довольно-таки заметную деталь в этом деле и счёл вероятной версию о жалости к пожилому, не видевшему воли животному.       Узнав об итогах небольшого первого расследования Рози, Лестрейд на минуту застыл, как истукан, а после долго, громко и безудержно хохотал.       — Ну, вы даёте, — наконец выдавил он, утирая скупую слезу. — Боже!.. С кем поведёшься…               Позднее Шерлок грациозно потягивается в своём кресле и щурит кошачьи глаза, с каверзной улыбкой наблюдая за слегка потерянным Джоном.       — Уж не думал ли ты, что первое дело Рози будет таким скучным?       Джон уставился на него во все глаза.       — Ты знал? Знал, что дело связано с браконьерами?       — Это же очевидно! — всплескивает руками Шерлок и обращается уже к Рози: — Многообещающе, Ватсон!       Рози, покрасневшая от радости и гордости, бежит к довольному детективу и забирается в кресло, устраиваясь у него под боком и суматошно пересказывая свои наблюдения и выводы.        Джон всё ещё немного растерян, но чувствует, как в груди разливается тепло, когда видит этих двоих, объединённых духом расследования, поиска ответа на загадку. Воодушевление и неподдельный восторг распространяются вокруг них, и Джон безмолвно садится в своё кресло с единственным желанием — просто побыть здесь и сейчас свидетелем родительской гордости и детского триумфа. Он видит, как сияет личико Рози и как светятся глаза Шерлока, и сердце щемит от непонятной нежности.       Может, не так уж это и важно, проносится мысль в голове Джона. Не так уж важно, тренирует Рози дедукцию на сверстниках или играет с подругами. Важным сейчас кажется только это — разлившееся в воздухе понимание, ощущение связи и сходства. Важен сейчас только звонкий смех семилетней девочки, важны лучики осеннего солнца, играючи запутавшиеся в кудрях — тёмных и светлых, важен свет азарта и ума в глазах — небесно-голубых и по-кошачьи зелёных.       Джон не замечает, как начинает светиться какой-то щемящей улыбкой, и его гении замолкают, обегая внимательными взглядами невесть отчего растрогавшегося доктора.       — Джон? — тихо спрашивает Шерлок. — Всё хорошо?       Джон только кивает, потому что в горле стоит ком. Сейчас он безудержно счастлив, а застарелая боль на краю сознания и недавние волнения не имеют значения перед лицом его семьи.       — Всё лучше, чем когда-либо, — наконец шепчет Джон и в два шага пересекает расстояние между креслами, крепко обнимая самых важных в его жизни людей и чувствуя на шее тонкие ручки, а на плечах и спине — кажущиеся хрупкими запястья и музыкальные пальцы.       А солнечные лучики смешливо плясали по стенам гостиной, игриво путались в золоте волос — белом и чёрном — и тёплыми пятнами скользили по ковру, мерцая искорками щекочущего счастья и умиротворения.