141220、 （1:55） мириады звёзд Завядшие цветы на губах, Стопка виниловых пластинок. Не твой телескоп в руках, В твоих глазах миллион картинок. Часто – среди паутин, В твоём сердце есть ещё место. Ты больше не вдыхай морфин – Сможешь видеть без жеста. А впереди, пред глазами, Мириады звёзд насчитаешь. Цветы и пластинки – другими путями, Разбитое сердце не оправдаешь. Смотри настоящими и живыми, Различая свой бред в пустоте. Твои страдания переносимы – Мириадами звёзд в темноте.
Какаши было жаль. Каким-то образом, Обито было тошно смотреть на него, такого измученного придурка, что шатается по этому миру в поисках признаков его жизни, которых, на самом деле, нет. В его жизни было всё таким бессмысленным, собственно, как и у самого Учиха, но это никак не оправдывает то, что Хатаке, мягко говоря, просрал своё существование. Всё-таки они оба потерялись на своём пути, но у кое-кого был шанс начать всё сначала. Иногда Учиха думал о том, что Какаши, возможно, возвращается домой в крепкие объятия своей возлюбленной, которая пахла бы мёдом или какой-то мечочью на подобие этого; он думал о том, что Какаши бы целовал её и она бы видела его лицо. Увидеть Хатаке без своей тупой маски на всё лицо, точно также, как и исполненное желание под падающей звездой. Обито как-то видел его таким, но уже точно не помнит. Он понял лишь то, что его могут видеть лишь избранные, а Рин видела его часто. Обидно. Впрочем, Обито совершенно позабыл об этом, потому как это не имеет главного значения в его роли, – исполнения воли Мадары, что с громким треском на весь мир провалилось. Казалось, будто падать некуда, но основатель клана смог вырыть яму Обито намного глубже, чем он себе представлял, а потому падать можно было дальше. Что и ожидалось от самого сильного шиноби, не считая Наруто, конечно же. Учиха теперь не знает, что ему делать оставшееся время, кому доверять и за кем идти. Несомненно, его будут преследовать очень знакомые лица. Интересно, как там Гай? Он, вроде, решился бросить вызов Мадаре, всё же не такой неудачник, как был Обито в детстве. Как там Куренай? Они с Асумой наверняка стали парой. Точно. Какой из него человек, когда он даже не помнит того, что погиб его бывший товарищ? Сам приказ – поймать девятихвостого и устранять всех, кто встанет на пути, полвёк за собой смерть Сарутоби, а уж после и самих головорезов Какузу и Хидана. Нет, не жаль. В чём смысл сожалеть о том, чего уже никак не переделать? Трата времени, даже если у Обито его очень много. Непонятное чувство внутри него ложится осадками на самое дно, обжигая старые раны, впрочем, не привыкать. Учиха ведь привык к шрамам, что каждый день вновь и вновь вскрываются, рассматриваются и изучаются им самим же. Сколько боли и терпения, сколько неудач, смертей, а он сидит и копается в своих мыслях, виновник всех проблем мира. Хотел стать Хокаге, – идиот мечтающий; что это был бы за Хокаге, который при каждой потери дорогого человека становился бы на неправильный путь, заблуждаясь в себе всё больше и больше? Он не достоин ничего, кроме смерти, которую он так ждёт. И ему жаль Какаши, который заслужил весь мир. Его страдания переносимы, ведь шиноби всегда оказываются в таких ситуациях, но он всё равно стоял на пути истины. Да, стоял, не двигаясь, но не сворачивал. Самое тяжёлое – оставаться верным, когда впереди заросли и ты не знаешь, как выбраться. Каждому из них было сложно, но Какаши больше жаль: он не заперт в клетке, но сидит в ней, смотрит на открытую дверцу, и не может вылететь на свободу, потому что его пугает свобода и счастье, что может быть в ней. Он привык страдать, как и Обито, привык ничего большего не испытывать, потому что потом будет куда хуже. Не нужно привязываться ни к кому, но у Какаши уже есть те, кто будет всегда рядом. Не удивительно, ведь возле Хатаке всегда был кто-то, кто был без ума от него. В этот раз, у него целая команда, которая готова защищать его ценой своей жизни. Так же, как и Учиха когда-то. Но Обито больше не придётся отдавать жизнь за кого-то, когда он умрёт, искупляя свои грехи. Слишком много разочарования в этой жизни. Много боли. Много того, ради чего стоит жить, и ради чего можно умереть, но его больше не интересует что-то подобное. Нет того, что могло бы его заинтересовать. Или нет? Обито всё равно, холодно в палате или слишком жарко, он не восприимчив к температуре. Ему также всё равно, что дают на завтрак, обед и ужин, потому что не нуждается в пищи; какие лекарства в него пихают и что ему вкалывают. Если так посмотреть, то он готов к смерти, между прочим давно, если бы он не держался за дурацкую надежду, которая с самого начала была провальной. Но ностальгия его так мучает, и ему больно где-то в глубине своего ржавого мира, он чувствует тот булыжник, что придавил не только физически, но и морально. Ужасный, отвратительный, он неправильный человек, которого ненавидят все кругом. Ему противно от самого себя, от своих рук, что по локоть в крови. Он видит себя только в луже грязи, кровавого месива, в запутанных прутьях, ни на земле, ни на небе, – он в кромешной темноте, там, где никто не сможет его спасти. А он знает, зачем Какаши теперь следить за ним будет: хочет вытащить из противной липкости, тягучей тьмы из застывшей крови – не только в жилах. Дурак наивный, ничего не выйдет. Зря надеется, когда нет шансов, Обито по себе знает, всё ведь будет куда хуже.***
С наступлением зари Хатаке был уже готов к напряжению, что скоро будет двигать этой квартирой. Не то, чтобы он этого боится, но тем для разговоров катастрофически не хватает, а потому он уже в предвкушении давящей неловкости. Какаши уже много раз пожалел о том, на что решился, но сдаваться он не собирается, потому что Наруто учил не сдаваться (как глупо). Было бы всё замечательно, если бы Хатаке дали поручение вести команду номер семь дальше, и если бы Учиха оставался бы под стражей других коноховцев, но тупость Какаши в очередной раз взяла своё. Он, вроде, умный и хладнокровный шиноби, так почему в такие моменты он забывает, кем является? Всегда всё было сложным и так остаётся до сих пор; Обито теперь будет жить с ним, а Какаши не будет сводить с него глаз, возможно, в прямом смысле. Они так долго не виделись, но Какаши чувствует те исчезнувшие узы между ними, которые постоянно натягивались как струны, норовясь разорваться; оба же такие упертые, не понимали того, насколько это было важным. Что будет сейчас? Смогут ли они снова сбилизиться? Нет, не смогут. Потому что боль между ними не даёт преодолеть то расстояние, что сотворилось с ними за все эти годы. Боже, сколько всего потеряно! Они напрочь забыли о мечтах, погрязли в тесноте своего маленького мирка, питаясь своей болью и пустотой внутри. А Какаши такой дурак, – создаёт иллюзию надежды, запирает на замок понимание о том, что это невозможно. Он всё может. Он всё может… Все старания тщетны. Он понимает это, но упрямо хочет начать действовать, вот, ещё чуть-чуть, и он двинется снова… Как бы не забыть, как идти дальше; но в своём времени, возможно, они оба будут двигаться часами, пока их батарея не сломается, и до тех пор, пока их стрелки не остановятся на определённом числе. М-да, уверенности не занимать. Кто Какаши такой, что может вот так смело думать об этом всем? Детские мечты, как никак, он пропустил тот момент в своём детстве, когда он мог мечтать, потому время возвращать всё упущенное, главное настроиться позитивно. Когда Хатаке прошёл в палату друга, тот уже не спал. Он выглядел, как и тогда: серьёзное и весьма задумчивое лицо, белые пряди волос и красные глаза. Обито смотрит в окно, на пробуждающееся утро, на светлое небо, что покрылось мягкой ватой цвета нежного зефира со вкусом клубники, которые так не любит Хатаке. Улицы деревни ещё пусты, лишь пара шиноби-джоунинов встречаются под окном, но никому из них нет до этого дела. У Какаши в горле ком застрял, а руки внезапно вспотели. Что ж, идиот. Волнуется, будто экзамен собирается сдавать; что ему волноваться, если он не какое-нибудь море? Ох, если бы это было бы так… Под тяжёлым взглядом алых глаз, наполенных вечными страданиями, сложно стоять, не подкосив ноги, однако как достойный шиноби, Хатаке терпит. Чувствует, как по спине дрожь проползла, словно проворная змея, пытающаяся ухватиться клыками в пульсирующую жилу на шее. Вот, ещё одна секунда, и Хатаке окажется на полу, зарезаным чем-либо, каким-то острым предметом, потому что Обито может. Безжалостно убить его, как они пытались сделать это друг с другом на поле битвы, прокрасться и зарезать остальных в этой больнице, просто потому что может. Но Учиха стоит, давит взглядом своим и руки на груди складывает, ждёт нападения первым. – Ты готов? – Хриплым голосом выдаёт Хатаке, но оба делают вид, что не замечают этого. Молодцы, стоят стойко. Обито лишь бровь приподымает, да так красиво, что у каждого из носу кровь потечёт. Он коротко кивает и выпрямляется, следуя за другом. Какаши нечего нервничать, пуская опасного нукенина в свой дом, – даже если Учиха сорвётся с цепи, то Хатаке сможет его остановить. Но кто знает об этом? Кто в курсе всех мыслей в голове обоих? Кто знает истину судьбы? Может, Какаши как придурок сейчас помрёт от руки своего бывшего товарища и лучшего друга, когда Обито сможет перекинуть цепи на его шею. Возможно,тот его зарежет ножом, когда они придут в дом Хатаке. Глупо. Слишком глупо думать о смерти, когда ты рано или поздно откинешь свои копыта; Какаши – идиот редкостный, без приказа свыше разрешающий убийце разгуливать по его квартире. Цунаде бы убила его за это, если бы узнала, как Какаши собирается следить за Учиха. Поздно о чем-то сожалеть, – как-то на войне сказал Обито. И правда. Поздно. Уже слишком поздно думать о том, что будет, о последствиях и о том, какое наказание он будет нести за сделанное, потому что замок в двери уже щёлкнул. Обито прошёл вперёд, медленно, осторожно, но так, будто ничего не боится. Вокруг темно, и маленький коридорчик, что растелился у них пред ногами, напоминал пещеру. От долгого отсутствия из-за войны, всё покрылось вековым своём пыли. Тишина стояла слишком давя на слух, хотя Какаши, как и Обито, всё равно не привыкать: за всю жизнь, они бывали в обстановке и похуже. Лучи солнца пронизывались сквозь грязный тюль в большой комнате, в которой расположен довольно старый и потрёпанный диван, да не слишком уж и огромный, один небольшой стеллаж с какими-то книгами с меткой «18+» и с не аккуратно сложенными свитками. В зале уже давно прижилась прохлада, не так уж и тепло, но босиком по полу довольно холодно. Но Обито этого даже не почувствовал, и Какаши не придал этому значения, просто потому что он об этом не так уж и задумывался. Учиха заметил, что вокруг нет ни одного зеркала, не считая просторной ванной комнаты, в которой свет был очень ярким, и это значит, что хозяину одинокой квартирки тоже противно на себя смотреть. Конечно, это не странно. Они привыкли жить в боли и муках, когда вокруг веселье, притворяясь, будто нет урагана внутри из поломанных ветвей, якобы остаток сердца, а потому действия друг друга они могут понять. Если бы могли. Какаши, жуть, как неловко: пальцы свои длинные переминает, издавая костями ужасный хруст сухого хвороста, губы кусает и, несомненно, ждёт. Чего? Он не знает. Реакции? Улыбки? Смешка? Господи, хоть чего-то живого от Обито. Хоть чего-то, что сможет оправдать его существование, его начало. Но тот лишь дышит без эмоций на лице, не чувствуя телом ничего. Ужасно. Хатаке, может быть, даже жаль, если бы Обито хотел бы жить. Невозможность создаёт бессмысленное существование, вместо яркой жизни с множествами приключений, и это убивает изнутри. А изнутри быть гнилым очень противно: ощущать сырость где-то в глубине себя, да ещё и кажется, что исходит неприятный запах, как от разлагающегося трупа; всё будто в пещере – тихо-тихо, пусто, но слышно, как разбиваются капли о камень. В пещере глухо, одиноко, а одиночество никогда не лучше – подкрадывается, медленно отстраняя ото всех, а затем предательски уничтожает тебя, не убивает физически, потому что оно как дух – нужен лишь сосуд из плоти. Всё в этом мире ужасно, но самое страшное из всего – это быть поглощенным одиночеством и перестать чувствовать. Что ж, Какаши всегда был впереди, но Обито умудрился обойти его в этих вещах. – Не совсем уютно, но… – Тихий сухой голос Хатаке прозвучал громом в тишине, но был сбит молнией. – Неважно, Какаши. Неважно… Внутри у Хатаке сердце больно защемило, даже ёкнуло, когда Учиха, что был вечно спиной повёрнут к нему, обернулся с неестественной улыбкой на лице. Неестественной, хоть уже что-то.***
Да, он помнит. Всё до мелочей. Каждую деталь, которая была словно продуманной. В памяти Какаши до сих пор горят все сцены, когда ему было очень больно. Тогда он подрался с Обито. Они как обычно: стали спорить, обзываться и всё это довело до драки, потому что Какаши был уверен, что точно даст наглому Учихе по морде, но тогда, конечно, они оба пострадали. Их разъединила Нохара, которая отвлеклась от разговора с подругами и увидела, что на краю полигона сошлись в драке два дурака. И естественно, она их отчитала, при этом обрабатывая ссадины обоих. Иногда казалось, что Рин принимает образ старшей сестры, слишком многое возомня о себе, но тогда он не смел думать об этом. Как и сейчас. Она принялась заботиться о двух глупцах, что возомнили о себе слишком многое. Да, это они строили из себя «не-пойми-что», спорили, как дети малые, не учитывая их возраст, потому что каждый из них думал о том, что они достаточно выросли для серьёзных разборок. Какаши помнит свои мысли в тот день, он помнит, как думал о том, что глупость Обито слишком раздражает, однако он сам не догадывался, что является таким же. Они были детьми, ещё тогда, и они были тупыми. Какаши был совсем уж тупым. И нет, если не измерять его ум, а только учитывать его мысли, поведение и поступки, то Хатаке был тупым. Может, даже больше, чем Обито. Наверное, сейчас он понимает, как именно нужно было поступить раньше, ибо в данный момент, сквозь тяжёлые времена, уже можно говорить о том, что Хатаке набрался мудрости. Из них вообще самой мудрой была Рин, если не считать их сенсея, конечно же. Она не принимала ничью сторону и всегда выбирала обоих, поддерживала и Какаши, и Обито, и всегда мирила их. Она была миротворцем. В ней было столько добра, и её очищенное сердце, может, даже непорочное, сияло, отдавая бликами мира в глубине души, что также отражались в её прекрасных глазах. Она творила мир, – и Какаши помнит, как его сердце пархало рядом с ней, он помнит, как вдыхал её запах и как с ума сходил от этого. Она творила его сердце, покоряла его, словно богиня, заковала в свои цепи, и Хатаке так и заржавел вместе с ними. Она творила чувства, и Какаши чувствовал всё, но боль осталась с ним до конца. Да, Рин была прекрасна, и её красота никому не подлежит. Никто даже не сравнится с ней, потому что она единственная. Нет копий, нет перерождения, потому что это невозможно. Она одна. Какаши помнит её, он помнит тот день. Он помнит всё. Как книгу, от корки до корки, знает всю наизусть. Закрыв глаза, он до сих пор чувствует то, что испытывал тогда. Та дрожащая рука, что насквозь проткнула её тело, её сердце, которое любило его. Он помнит все дни, когда ему было больно. И он вспоминает это каждый раз, каждый чёртов день, потому что он вовсе не заслуживает жить сейчас. Вскрывает раны, что могли бы зажить, но он протыкает себя ножами, лишь бы не было безразличия по отношению к тому, что случилось. Лишь бы он чувствовал. Он помнит тот день, когда нашёл своего отца, шея которого была туго перевязана верёвкой, и ноги которого висели в воздухе. Сакумо медленно покачивался из стороны в сторону, и его тело стало ледяным. Он повесился давно. Прошло уже много часов, потому что он специально дождался ухода сына в школу, он знал, что Какаши после пойдёт до самого вечера тренироваться. Он прекрасно знал это. И он воспользоваться этим. Какаши тогда… Не то, чтобы возненавидел его… Он был опечален. Сильно. У него не было сил для слёз, да уж тем более мужчина не плачет. Он лишь смотрел на тело своего отца, проклиная всех, кто довёл его до этого. Тогда он был даже зол. Он не понимал, почему Сакумо решил сдаться, он обвинил его, своего отца, в том, что он сам виноват. Он же герой. Он же тот, кто спас своих товарищей. Он же тот, кого должны благодарить и возносить до небес. Что ж, вот и вознесли его до небес. Какаши не спал ночами. Он всё думал, всё размышлял, а уже потом плакал. Он поник духом, потому что тот, кого он любил, тот, кем он дорожил, покинул его, даже не подумав о том, что случится с ним. Хатаке даже хотелось пойти следом, а позже и не один раз. Но его разочаровывало то, что скажут об этом люди. Ведь люди говорили об его отце. Слабый. Эгоистичный. Неудачник. Герой. Да, такому влиянию и поддался сам Какаши, который перестал слушать себя, он открыл свои уши только для того, чтобы слышать, что думают люди. Что думают окружающие. И правила, которые нарушил Сакумо, стали самым важным для Хатаке. Он же хотел, чтобы о нём слышали, вот о нем и ходят слухи. Он не раз хотел пойти по следам отца. Сначала Какаши хотел стать таким же сильным, как и он. Потом он хотел стать таким же героем, как и Сакумо. А потом он хотел покончить с собой, как и отец. Яблоко от яблони, как говорится. После того, как Обито умер, он понял многое. Его поразило то, что Учиха, такой мелкий дурак-неудачник, согласился с тем, что Сакумо был героем. Он считал Сакумо Хатаке героем, ведь те, кто бросает своих товарищей хуже мусора. Какаши запомнил это на всю жизнь. Он жил этим. Может, даже выживал. Каждый день, – иногда отказываясь от аппетита, потому что вырывает после каждого приёма пищи; отказываясь от сна, потому что знает, что кошмары не оставят его одного; отказываясь от отдыха, потому что ему надоело, что мысли поглощают его мозг; и убивая людей, потому что он ненавидит их, – он выживал. Наверное, ему повезло выжить в этом аду, а иначе это никак нельзя назвать. Возможно, с появлением седьмой команды, он чуточку стал вспоминать, что может стать счастливым, что люди не самое страшное, что можно ненавидеть, что вместо этого нужно больше ненавидеть себя. Не все виноваты в смерти тех, кто был дорог для него. Это он был виноват. Потому что был слабым, эгоистичным неудачником, которому не светит стать героем. Он ненавидел себя каждый час своей долгой жизни, мечтая о том, что он погибнет на миссии. Он хотел умереть полезной смертью, хотя в мире, где за фоном Хокаге правит Данзо, полезно умереть никак не получится. Потому что Хатаке не нужен никому. Он считал себя приманкой, потому и убивал своих врагов, он ненавидел всех вокруг, и себя ненавидел яростнее, чем могли бы предположить люди, но люди не предполагали. А потом, как и Обито, спустя много лет, он перестал вообще чувствовать. Не так, как Обито, не физически, он просто устал от того, что всех ненавидит. Что ненавидит себя, весь мир и свою жизнь. Потому он просто стал плыть по течению. Тогда появлялись вещи, которые не просто радовали, а убивали время, и жизнь потихоньку начала меняться. Ненависть не погубила его, потому Какаши может видеть справедливость всех его страданий. Если Обито жив, то оно того стоило. Оно того стоило, чтобы видеть, как Обито сидит, вот, совсем живой, вздыхает чистый воздух, движется и хмурится, как он иногда бросает долгие взгляды на Хатаке, смотря в глаза. Его страдания просто стоили именно этого. Можно было бы гордиться, может, Какаши так и делает, чувствуя где-то в глубине своей души, что он совсем счастлив. Прекрасно. Просто восхитительно, какая судьба и жизнь странная штука. Кто-то живёт хорошо, а потом лишается всего на свете; кто-то страдает целую жизнь, и умирает в муках собственных; а кто-то страдает целую жизнь, но живёт и получает за это вознаграждение. У Какаши внутри чувства такие смешанные, будто он сейчас спит, боится проснуться и разочароваться, как это было раньше. О, Боже, как же он страдал! Мучительно. Больно. Невозможно. Хотел убить себя, хотел защитить товарищей, но на самом деле хотел попасть на руку с острым кунаем. Он умирал – его возвращали назад, и как он был расстроен. Даже отпустив всю ненависть, он не хотел отпускать возможность уйти пораньше. И Хатаке не знает, как ему проявлять свои чувства, что говорить, спрашивать ли Обито о том, как он жил всё время? Нет. Нет, не стоит. Он собственными руками убил Рин, – ту, которую любил Обито. Ту, ради которой он хотел разрушить всё, поставить мир на колени перед ней, чтобы она видела, что она значит для него. Какаши даже не стоит рядом с Обито: не понять, кто впереди, а кто сзади. Они прошли пути, и теперь не знают, где находятся, потому что развязать войну и помочь закончить её, – одно, а убить множество людей просто так, – другое. Миссия. Но Обито тоже убивал. Не раз. Стоят ли они рядом? Но Какаши всё-таки не чувствует себя достойным. Обито для него сюрприз жизни, то, чем он должен дорожить сейчас, но страх того, что Учиха вновь может уйти, не важно как: уйти в смысле умереть, либо в смысле того, что он может предать Хатаке, убив его, – это закрывает все двери перед ними. Они ведь уже другие. Даже чуточку исправив Обито, что-то может его вернуть на прошлый путь. Всё ли тщетно? Жизнь безжалостна, и Какаши прекрасно знает об этом, однако он продолжает держаться за обломки, за осколки в своём сердце, чтобы оставаться в сознании. Нужно ли жить теперь? По крайней мере, Какаши может уйти спокойно. Всё-таки, страдания стоили того, чтобы видеть Обито живым, не важно: злодеем или героем. Он же выжил для этого. Потому то и не важно.***
Какаши убрался всего за два часа. Квартира стала выглядеть более светлой и уютной, когда лучи солнца пробирались в окно, оствещая всё на своём пути, будто пытается зарядить всё своей энергией. Всё сияло, а вековая пыль и вовсе позабыла, что значит находиться в квартире Хатаке. Какаши не то, чтобы любил убираться, но он регулярно проводил чистку своей квартиры. Наверное, это что-то вроде психологической травмы после того, как он увидел бездыханное тело своего отца. После этого, он начал выживать самостоятельно, без помощи кого-либо. Он помнит, как ему было жутко страшно находиться в своём доме, ему постоянно казалось, что Сакумо вновь по вечерам читает свитки, когда Хатаке по своей глупости забывал выключать свет в зале. Какаши было даже страшно, но он не шёл в комнату отца. Он не одевал на себя оставшиеся вещи, чтобы становилось спокойнее, – когда он проходил мимо комнаты отца, его сердце начинало биться быстрее. С тревогой. Он стал реже появляться в зале, а стул, который был сбит ногами, позже ледяными, он и вовсе выкинул. Какаши было страшно, потому он и пытался смыть это чувство. У него было такое чувство, что отец остался здесь. Будто он до сих пор бродит по коридору и заходит на кухню, делает себе зелёный чай и уходит в свою комнату отдыхать. Какаши напрягался, когда спустя много месяцев, он засыпая, слышал тиканье часов. Ему мерещились скрипы половиц, будто кто-то ходит, и он даже брал кунай, когда шёл на проверку. Параноик. А уже позже, когда Обито умер, и когда он убил Рин, он и вовсе не спал. Его тело вырубалось, но мозг воспроизводил тот момент, когда всё случилось. Он будто падал. Содрогался всем телом, и словно из-под воды выныривал, смотрел на свою руку, а там – кровь. Тёплая кровь. Свежая кровь. Кровь Рин. У него была истерика. Каждый чёртов раз у него случалась истерика, когда он видел на своей руке кровь Рин, когда он просыпался только потому что он снова её убил. Он кричал и рыдал, сверкая кровавым шаринганом в темноте, бежал до раковины, смывая грязь с рук. Царапал свою кожу, пытаясь вылезти из себя, – не получалось. Он мучался, давился своим страхом, своим несчастьем. Но со временем принял. Как и тогда, принял, что отца больше нет. Он повторял это каждый раз: «ничего не вернуть, ничего не вернуть, Боже, ничего уже не вернуть». Казалось, что он вообще проклят. Какаши иногда задумывался об этом весьма серьёзно, но потом встряхивал головой, однако факт, что окружающие Хатаке Какаши умирали, не оставался неоправданным. Ох, кто бы оправдал его грехи. Кто бы забрал все его страдания, переживания; кто бы утешил его в своих объятиях… Потому что Какаши уже устал от всего. Даже от этой уборки. Обито сидит около окна, задумчиво бросая свой взгляд на то, что творится в мире, а Хатаке смотрит на него. Тоже уставший. Тоже хотевший, чтобы его кто-нибудь уже забрал на тот свет – незнамо какой. Да, отдохнут, когда умрут, как говорится. Но они точно не будут отдыхать там, куда их душа поведёт, потому что они будут только в аду, не в этом, а в том, что настоящий. Будут омывать свои грехи своей же кровью, будут без отдыха крутить круги ада и жалеть о том, что у них выдалась такая жизнь. Они не будут отдыхать. Уже поздно. Хотя и жалеть о своей жизни тоже поздно. Какаши садится рядом, а от Обито даже теплом не веет. Он холодный. Замороженный. Не способный выкарабкаться из этой льдины, потому что уже вросся в неё. Его не оттаять, не разморозить, потому что уже поздно. А хочется как раньше: смеяться, или хотя бы стебать друг друга за что-то, лишь бы говорить, лишь бы задеть за живое, но в них живого не осталось ничего. Они мертвы. Изнутри, но мертвы, разлагаются уже столетиями, хотя им всего на один год больше тридцати. От их внутренностей остались лишь кости, которые уже тоже треснули. Но у Какаши все равно есть моменты, когда он считает себя мега-счастливым, даже если его лицо не говорит об этом, даже если его сердце болит, когда издаёт крики ударов. И он счастлив в этот день, вспоминая все моменты своей жизни, понимая, что он смог выжить, чтобы однажды встретить рассвет и провести закат с тем человеком, который уже давно умер.