190321 (11:05) найти смысл О, правда ли слова наши были океаном, Или мы оба страдали самообманом? Теперь невозможно понять, кто из нас дальше: Либо ты, либо я, – кто цветёт лишь увядше? Мне кажется, ты стоишь впереди. Может, я оглянулся, смотря кто позади? И теперь не важны те стопки листов, Мне бы найти смысл тех старых стихов.
Спустя два часа
Фейерверки исчезли так же, как и звёзды, но одно между этим отличалось: отсутствию громких хлопков люди были недовольны и расстроены, что не сказать о тихих звёздах, что постоянно молчат. Не сказать, что многие смотрели на сегодняшнее небо, но многие поднимали свои глаза ввысь; всё-таки звёзды потеряли свой смысл помогать людям находить свой жизненный путь. Гирлянды всё ещё освещают деревню, но некоторые уже отключили свои огни, всё-таки часы пробили за одиннадцать. Иногда слышны разговоры людей, что всё ещё скитаются по тесным и тёмным улочкам Конохи, но многие уже разошлись по своим домам. Пора. Тензо со спехом перепрыгивает через крыши новых домов, направляясь в резиденцию Хокаге, в котором горит свет, надо же, Цунаде-сама всё ещё там. Он дышит ровно, также, как и его*
У людей горят маленькие огни в глазах, когда они смотрят на небо, даже не вспоминая о звёздах; яркие мимолетные бутоны цветов взрываются на чёрном полотне ночи, но не окрашивая его так, как это делают сияющие, и совсем крохотные точки. Люди почему-то всегда зацикливаются на временном, потом лишь больше страдая от потери, ведь всё в этом мире не бесконечно. Какаши с Обито в самом начале зациклились на том, что имело смерть, но после поняли смысл всего. Они застряли в вечной боли, поэтому им было не больно, – к некоторым вещам привыкаешь настолько, что забываешь, кем ты был в самом начале. Они же были беззащитными слабаками, что в результате несправедливости этого мира приобрели статус "сильнейшие" – гений и нукенин. И Хатаке не уверен, что жалеет о такой жизни, – смерть Сакумо, Рин и Минато очень очень сильно повлияли на него, заставили закрыть щель, в которой был свет, последний свет на спасение. Какаши больше ни в чём не уверен, – его бессмысленное существование в жизни не принесло ничего, кроме лужи крови под собственными ногами и бессвязных слов над могилами дорогих людей; он принёс много полезного в свою деревню – самого себя, свою судьбу быть гением по жизни, – но не принёс чего-то полезного и счастливого для себя. Всё для других; этот прогнивший мир не нуждается в таких же гнилых людях, он невероятно сложен для выживания, для того, чтобы вдохнуть спокойно: потеряешь бдительность, будешь зарезан кунаем в собственном же доме. Этот мир – не место для счастья, потому как здесь царит вечное правление боли и смертей. Да, этот мир определённо не для веселья, не для той блудной жизни, в которой существует только одна проблема; эта кровожадная земля, что насквозь пропитана слезами, только наслаждается истерзанными коленями людей, которые не могут смириться с уходом тех, кто несколькими днями ранее были живы. Да, этот мир прогнил, и это ещё один повод для улыбки, совершенно слабой улыбки, такой же слабой и незначительной, как лунный свет, когда по всей деревне стоят высокие вышки с фонарями. Лучше уже никогда не станет, а Обито и Какаши больше нечего терять; у Хатаке глаза в раздражающие полумесяцы превращаются, и Учиха усмехается. Он то знает, что теперь будет. Какаши холодными, длинными пальцами рук своих хватается за тёплые и неестественно белые, чужие; улыбается по-тупому, как когда-то было положено Учиха делать такое глупое лицо. Хатаке гений, но всё перевернулось так, будто он живёт несколькими жизнями: глуповатый, но всё ещё до жути раздражающий и упрямый, противный, тихий и безответственный гений. Г е н и й. Обито смотрит на него печальным, уставшим взглядом, и в его тёмных глазах мерцают множество небесных светлячков, будто они летают у него прямо там, в глубинах человеческих мечт, а не среди тяжёлых туч. – Я думаю, – тихо отвечает шиноби, будто боясь, что их может услышать ветер, что врывается через открытое окно; люди всё ещё радуются временным красотам, – что ей достаточно этого. У Какаши невероятно холодные ладони. Они покрыты тонким слоем льда, что не разобьёт даже самый большой камень, они будто заморожены для того, чтобы нести в мир вечный холод, и эта атмосфера льда как-будто хочет распространяться по всей территории этой вселенной, затрагивая не только руки, но и сердца. Этого холода не избежать: зима внутри идёт целыми веками и совсем не собирается делать перерывы на весну. Кости не дрожат от крупных хлопьев снега, что оседают в душе высокими горами, – Какаши и Обито теперь не хрупкие вазы, что можно с лёгкостью разбить; они пережили две войны и один из них чуть ли не правил этим миром, они умерли дважды, и теперь не знают страха. Они теперь не слабаки, не хилые мальчики – сила наполнила их мышцы и боль вырастила их в своих объятиях. Чёрт, да что они вообще знают о счастье, если собираются вечностью жить в кромешной темноте? Они до сих пор страдают из-за счастья. Из-за того, к чему оно привело. Учиха натянул такую же глупую, почти дурацкую, как и в детстве, улыбку. Внутри всё сжимается. Переворачивается вихрем, перебирая старые и давно пожелтевшие листья воспоминаний, тем самым пытаясь открыть раны на чёрством сердце, что покрыто километровым слоем камня. Обито так просто не сломать, потому что ломать-то нечего, – давно уже сломлен, как сухая ветвь. У Какаши в глазах своих печаль вновь застыла, хотя она и не покидала его никогда: её присутствие настолько привычно, что даже не заметно. Он снимает с себя всё, что может мешать, оставаясь только в чёрном хаори и хакама, маска всё ещё скрывает его лицо. Хатаке вновь касается рук Учиха, и пальцы последнего дёргаются от прикосновения, но через долю секунды сам сжимает чужую ладонь, грея слабым огоньком своего тела. И улыбается. Ярко, как-будто бы ничего в этом мире не существует, кроме счастья, радости и любви; настолько ярко, что лучи солнца не сравнятся с ней; так чисто, чище всех рек, вод и океанов во всём мире. Он улыбается, и этого достаточно для того, чтобы почувствовать новое дыхание, свободу, то, что вновь могло бы окрылять. – Идём, Обито, – и вновь полумесяцы на его бледном лице. Верно. Они знают, что теперь будет, и они всё это время жили для того, чтобы им было всё равно, где умирать.*
Сейчас
– Чёртов Хатаке! – Ровные стопки бумаг вмиг съезжают в бок, а пиалка подскакивает, выплёскивая всё содержимое при ударе кулаком Цунаде по столу. Её брови сведены к переносице, она нервно закусывает нижнюю губу, сжимая кулаки так, что красные ногти впиваются в её нежную кожу. Ей точно не поздоровится от Райкаге. – Я же… Я же ему говорила, чёртов ублюдок! Дела обстоят плохо. Даже хуже, чем просто «плохо». Сенджу редко когда могла злиться настолько сильно, но вся её жизнь буквально и состоит из злости по каким-то сложным ситуациям. Война, война, снова война. Вечные войны с перерывами на двадцать лет уже надоели, постоянная утрата жизней шиноби. Всё это заставляет её нервничать, и когда уже всё наладилось, придурок Какаши решил всё испортить. Будущий Хокаге. Следующий Хокаге. Идиот, неизлечимый кусок дерьма, что вечно страдает от своего прошлого, – следующий Хокаге, на котором лежит вся деревня, вся страна. Он поддался сладким речам Учиха, ещё одному коварному говнюку, что чуть ли психически не стабилен, когда речь идёт о счастье этого мира. Какаши вот так просто взял и поддался, а тот только рад воспользоваться своим старым другом в своих целях, кормя его обещаниями о вечном счастье, где есть все, кого он потерял. Чёрт, да Хатаке просто переманили на чужую сторону. Не это ли может быть самым наихудшим? Всё же пост Хокаге должен был занять именно он, да и тем более, все знают, что гений деревни не из песка сделан. Цунаде цокает. – Закрыть все границы Конохи, группа АНБУ немедленно за отступниками!*
Какаши всё ещё сжимает ладонь Обито. Они мчатся по деревьям, и стены Конохи уже давно за их спинами. Ночная прохлада даёт приятный контраст с жаром их тел, их внутренностей. У Хатаке глаза сияют от света луны, что нависла над их головами, будто ей интересно узнать, чем же это всё закончится. Ветер щекочит совсем зелёные листья деревьев, где-то слышны щебетания птиц. Дыхание отступников сбилось. Надо же, — отступники. Какаши усмехается тихо, вспоминая, как многие годы они охотились на Акацки, как они вели войну с самим Мадарой, а если быть ещё точнее, то… с Обито тоже. Хатаке никогда бы не подумал, что в его жизни начнётся что-то такое безумное, как сейчас, что он поставит какое-то маленькое время дороже их жизней. Жалеет ли он? Возможно. Но только не сейчас. Мысли Какаши сбили его с ног, но не буквально. Они остановились на большой ветке дерева, всё крепче сжимая руки, и переглянулись. Видимо, Обито тоже задумался, совсем забывая о том, что за ними пойдут следом. Лицо Учиха выражает полную серьёзность, как и тогда на войне. Их окружили, но Какаши не думал, что это произойдёт так быстро. Учиха осмотрелся. Шестеро АНБУ стоят в тени деревьев, скрываясь, но в то же время выдавая своё присутствие. – Какаши-семпай… – Один из них вышел вперёд, снимая маску. Тензо смотрит печально, но Хатаке насторожился. Они все здесь, чтобы остановить их. – Тензо, отойди. – Голос Какаши ни капли не дрожит. Он пропитан сталью, уверенностью, грубостью, и от этого у Ямато вновь прошла дрожь во спине. АНБУ сжал свои кулаки, также пальцами сжимая маску, что у него в руках. Всё-таки Ямато всегда следовал за Хатаке, чтобы вот так вот перед ним стоять, пытаясь остановить от плохих последствий. Обито молчит. Он смотрит на Тензо, – как сказал Какаши, – и внутри он не видит никаких проблем просто вырубить всех вокруг, чтобы не мешали. Но, кажется, Какаши не собирается пойти на такой вариант. Учиха правда холоден, и если бы он мог, то правда бы сейчас безжалостно убил бы всех, потому что просто может. Но ситуация отличается. Одно дело, когда он за кем-то охотился, брал в плен, и другое дело, когда он идёт за тем, кто продумал весь этот план. Похоже, что Какаши не всё хорошо и продумал. – У вас есть ещё шанс сохранить свою жизнь, семпай, – Ямато стоит на месте. Неужели он всё также думает, что может уговорить Какаши словами? – Пожалуйста, пойдёмте обратно. Разве это стоит того, чтобы отдавать свою жизнь? Ой. Кажется, Ямато не должен был этого говорить. Какаши на секунду впал в ступор. Разве это стоит того, чтобы отдавать свою жизнь? Хатаке усмехнулся. Его жизнь больше ничего не стоит, а люди, которые считают, что всё у него прекрасно, сквозь года, сквозь время и слёзы, сквозь кровь и раны, которые он прошёл… Все ошибаются. С ним никогда ничего не было прекрасного. И последние годы, в которые он взялся за учеников, было просто отвлечением, но разве это снижает всю его боль? Конечно же, нет. Никто ничего не знает о нём и о его жизни. Никто не имеет права решать, что чего стоит. Все ошибаются. Холодная, и всегда бледная, рука Какаши схватила кунай, но ладонь Обито тут же остановила его. Хатаке злобно взглянул в его глаза. В темноте сверкнул шаринган, и его томое, кружась, слились воедино в мангекё, а потом их вовсе занесло в измерение, что так хорошо знакомо для Какаши. – Что ты делаешь? – Какаши нахмурился, всё ещё сжимая в руках кунай, будто через секунду Обито окажется тем, кем был на войне. Учиха стоит в слишком расслабленной позе, словно они не совершают побег из самой большой страны (потому что кое-кого ждёт казнь), а как-будто просто вышли на прогулку. А Обито это правда не заботит. Он уже всё знает. Ему правда всё равно при каких обстоятельствах он умрёт, и для их блага он правда мог бы убить всех тех, кто встал на их пути. Но Какаши стремится не к тому, чтобы снова стать убийцей своих товарищей... по крайней мере не стремился. – А ты что делаешь? – Учиха выгнул бровь, складывая руки на груди. Какаши непонимающе смотрит. – Подумай лучше. Мало того, что ты не продумал план побега, так ещё и хочешь остановиться и снова убить того, кто пытается помочь тебе. Всё же прекрасно начиналось. Всё так прекрасно начиналось, но Обито и подумать не мог, что какие-то слова могли вывести Хатаке из себя, чтобы он перестал всё правильно взвешивать. Сегодняшний день невероятно странный и тяжёлый. Обито уже стал недолюбливать всякие погони, в его жизни этого было слишком много. «Снова убить того, кто пытается помочь тебе». Невероятно. Какаши будто чидори в самое сердце, — хотя он бы так и поступил, — Учиха обличает его, но разве ему это делать? У них жизнь никогда не была правильной: что у Обито, который стал главным противником всего мира, что у Какаши, который воевал за этот уродский мир. Они никогда не вели эту жизнь правильно, и вроде бы они как две стороны одной медали, но если приглядеться, то можно увидеть, что сторона всего-то одна. Им всегда приходилось убивать. Не важно — кого, главное — для своей цели. Обито говорил о том, что Какаши всегда ставил миссию превыше всего, а сам-то поставил свою мечту достигнуть вечного сна, в котором будет только мир и изобилие любви, превыше того, чего он держался до этого. Разве для него это не была миссия? Всё так противоречит. Всё так лицемерно. Всё так ужасно. Разве есть смысл в их побеге? Учиха смотрит в потерянные глаза Хатаке, который всё ещё недоверчиво сжимает кунай в своей ладони. Разве есть смысл в их побеге? Когда Хатаке не прав, когда раньше Обито ни за что бы не согласился на опасность в жизни его друга. Разве есть смысл в их побеге? Ведь для Какаши это будет конец. Не важно, что там станет с Обито, потому что у него в любом исходе будет только один вариант — умереть. Разве есть смысл в их побеге? У Хатаке всё ещё есть время стать счастливым. Быть с кем-то, кто сделает его жизнь гораздо лучше, гораздо проще. Обито поджимает губы. Какой же он дурак, хотя думал, что уже давно повзрослел из-за произошедших обстоятельств. – На сегодня хватит. И у Какаши сердце ушло в пятки. Слишком резко забилось и снова ушло, замерло, забилось, замерло. Застучало так, что грудная клетка готова пробиться под такими сильными биениями. Рёбра вот-вот дадут трещину, и вся его жизнь тоже провалится, только не в пятки, а в пропасть. – Хватит? – Хатаке усмехнулся. Нет, это слишком просто. – Ты думаешь, что всё это какая-то шутка? Но у Обито такое безразличие на лице, будто его не интересует этот дуратский побег ради их счастливой жизни. А похоже, что так оно и есть. У Какаши в груди такая горечь разлилась, такая обида, словно ему в душу плюнули, словно он оказался каким-то несерьёзным розыгрышом. И честно, ему даже не верится, что он оказался не достаточно надёжным, чтобы ему просто доверились. Чтобы просто доверились. – Возможно, Какаши. Мне больше нечего сказать, а делать так тем более. – Он вздохнул, потирая переносицу. Это всё его уже утомило. – Нет, Обито, нет, – Хатаке одним движением оказался перед Учиха, наверняка не случайно угрожая ему кунаем перед самой шеей. Обито даже не вздрогнул. – Только не тогда, когда ты, чёртов придурок, оказался жив. У Обито глаза уставшие, а у Какаши такие, словно он сейчас заплачет. Учиха видит в них столько печали, столько обиды, но просто не понимает, почему же Хатаке так отреагировал на его слова. Хотя Какаши никогда не умел нормально принимать правду, также, как и сам Обито. Голос у Какаши дрожит, но совсем немного. Дыхание тоже прервалось, да и дышать в основном стало тяжелее, потому что камни с плеч всё ещё не превратились в пыль, которую не будет заметно. – Ты не думаешь о последствиях, – говорит Учиха таким шёпотом, что это может слышать только Какаши. Обито внутри чувствует, что Какаши это не так сильно беспокоит, как и его вся эта ситуация. Глаза Какаши превратились в полумесяцы; рука с кунаем так и не опустилась. – А я больше ни о чём не хочу думать.