some kind of disaster.

Лиловые блики, отброшенные солнцем, лижут кожаную обшивку руля и его пальцы. Это даже щекотно. Небо пудровое и безоблачное, нежное, словно малиновое суфле. Им в пору любоваться, устроившись на террасе с чашкой жасминового чая в руках. Есть в этом всем что-то романтическое. Поместье Чарльза вечно толкает на такие мысли, пахнущие необдуманными поступками молодости. Мотор глохнет, но его шум остается в ушах, завораживает, оставляет в какой-то прострации, состоящей из розовой дымки заката и кошачьей мяты, запах которой забивается в легкие, стоит приблизиться к школе. Потрясающее место. Здесь хочется состариться. Алекс входит даже без стука. Толкает плечом дверь школы, которая всегда ждет его с распростертыми объятиями. Она напоминает цельный организм, существующий независимо от своих обитателей. Никогда еще поместье его не отталкивало, это Алекс столько раз сбегал, чтобы вернуться снова, не способный противостоять магии, неизбежно возвращающей его обратно. Школа смотрит на него с высоты многолетнего опыта, готовая принять любого путника, потерявшего свой дом. Алекса ждет уже давно. Хочет, чтобы он закончил там, откуда и начал. Алекс ступает бесшумно, хоть ноги и начинают заплетаться, стоит ему переступить порог. Пахнет медом, душистым и густым, липовым, запах которого пьянит сильнее самого крепкого вина. Им хочется надышаться, пока заплетаться не начнет еще и язык. Стоит середина июля. Раскинувшаяся перед школой территория пустует: большинство учеников разъехалось по домам на каникулы, а на часах без четверти девять – все в столовой. Он специально подгадал время для приезда, когда все заняты ужином и его возвращению уделят поменьше внимания. Алекс не любит суматоху. Чем меньше шума он поднимет своим визитом, тем лучше. В школе – тишина и спокойствие, не нарушаемые студентами или шебутной троицей, образовавшейся из их детей, способной перевернуть все здание вверх дном за считанные секунды. Лучшее время дня, и года тоже. Алекс не может отрицать, что беспорядок, устроенный объединившимися Пьетро, Куртом и Скоттом, по-своему уютный. Им все равно все прощается, потому что они – дети, к которым даже он успел прикипеть, не говоря уже о Чарльзе с Хэнком, готовых усыновлять всех подряд. В этом есть что-то невероятное. Все здесь настолько смешались друг с другом, что и своих детей успели перепутать. Хоть Алекс и придерживается мнения, что порой Пьетро нужно всыпать, прекрасно понимает, что Эриков сын – душа этой команды, и если бы не он, школьная атмосфера не была бы такой необъятной, превращающей и студентов, и преподавателей в одну большую семью. Чарльз в восторге от Курта, такого же солнечного и отзывчивого, как и его дядя. Рейвен с Логаном тренируют новичков. Хэнк возится с Пьетро и Скоттом, которые получают больше всех ран, и видит в их безрассудстве отражения юных Эрика и Алекса. Сам Эрик учит младшее поколение гордиться собой и своими силами, и это что-то за гранью всего, достигнутого человечеством. Они действительно добились того совершенства в командной работе, после которого сокомандники кочуют в касту членов семьи. Они заботятся друг о друге, принимают любого в свой круг со всеми ошибками и недостатками, а понятия “твой” или “мой” ребенок не существует. Ответственность за молодняк, будь то Курт, Пьетро, Скотт или даже Ороро с Уорреном, которые только на первый взгляд взрослые и самостоятельные, теперь лежит на плечах каждого. В столовой все равно шумно, но... по-семейному как-то. Потому что эти люди – единый механизм, не способный функционировать в полную силу, если один его компонент выйдет из строя. Алекс иногда чувствует себя лишним. Он заявляется в школу раз в пару недель и никогда по-настоящему не вписывается в ее картину. Отголоски закатного солнца, вишневого, норовят заглянуть в школу через открытые окна, и Алекс, накрытый внезапной волной горечи, слепо ведет пальцами по стене. Ловит прощальных солнечных зайчиков. Он заносит руку для того, чтобы постучать по дверному косяку, заставить всех на мгновение отвлечься от ужина, во время которого каждый делится чем-то своим и день, проведенный за совместной работой, сплетается в одну композицию из отдельных рассказов. Что-то заставляет его остановиться, сжимает сердце невидимыми силками. Алекс так и замирает со вскинутой в воздух рукой. Он не уверен, имеет ли право разрушать эту атмосферу. Она тягучая и ароматная, словно сгущенное молоко. Если позволить этому фону оплести себя, обратно он может не выпустить. Здесь хорошо, так комфортно, как бывает только дома, когда ты устраиваешься перед камином в вязаном свитере с тарелкой имбирного печенья на коленях. Алекс не такой, как Чарльз. Ему не нужны Эрик, Рейвен, Пьетро и еще куча друзей и детей, чтобы почувствовать себя дома по-настоящему. Он рассеянно пробегается взглядом по всем, собравшимся за столом, находит темную шевелюру Скотта, который сидит к нему спиной и пока что его не видит. Алексу больше никто и не нужен, никаких скоплений людей, только Скотт и... Хэнк замечает его первым. Он сидит рядом с Чарльзом, воркующим с Рейвен, и его взгляд сразу же обретает тот оттенок нежности, который приятной щекоткой рассыпается где-то под ребрами. Алекс забывает сделать вдох. Потом еще один, и еще, пока то разнообразие красок и запахов, которым встретила его школа, меркнет. То, как смотрит на него Хэнк, может заставить его остаться навсегда. Но он никогда об этом не просит. Сам знает, что у Алекса плохо получается выстраивать отношения с людьми после фронта и насколько суматоха выводит его из себя. Поэтому только смотрит этим своим взглядом, грустным и ласковым одновременно, заимствованным у Чарльза, только чувственнее его во сто крат. Алекс готов расцеловать его только за эту немую поддержку. Хэнк не толкает Скотта, сидящего напротив, никак не уведомляет Чарльза о неожиданном госте, здоровается одними лишь глазами, все такой же мягкий и искренний, каким он был двадцать лет назад, не утративший свою влюбленную нежность к Алексу даже после всего дерьма, через которое им обоим выпало пройти. Алекс признается в этом только под страхом смертной казни, не позволит узнать об этом ни Хэнку, ни Скотту, ни Чарльзу, ненавязчиво путешествующему по сознаниям своих друзей. Он хотел бы создать свою семью. Ограничил бы зону комфорта только лишь Скоттом и Хэнком, сгреб бы их в охапку и убежал бы подальше от стен школы, давящих на него прошлым. От такого желания и тщетно скрываемого эгоизма становится стыдно. Сколько бы Хэнк не целовал его в висок, сколько бы раз не шептал ему в ухо, что Алекс достоин любви, заслуживает ее как никто другой, он только качает головой. Это похоже на утопию, слишком приторную, чтобы быть похожей на правду – осесть в школе со старыми друзьями, с детьми, которые заражают всех своей экспрессивностью; видеть, как счастлив здесь Скотт и день за днем тонуть, влюбляться в Хэнка еще сильнее, укреплять это неловкое чувство, вскружившее им головы в шестидесятых, которое переросло в крепкую эмоциональную привязанность. Каждый раз, когда Хэнк тянется поцеловать его, не переставая улыбаться даже в поцелуй, Алексу кажется, что ему снова семнадцать. На душе тревожно. Подолгу расслабляться он не привык. Просто забыл, как. Подумать только: им всем понадобилось чуть больше двадцати лет, чтобы повзрослеть и вернуться друг к другу. Чарльз постарался на славу. Вложил в них ту основу бессмертной дружбы, потенциал которой не может исчерпаться с годами, проведенными порознь. Здесь и он сам, и Хэнк, и Рейвен, и Эрик, временами еще и Алекс – вся их странная компания в сборе. Не хватает только Шона, который до “пенсии” не дожил. Эта мысль сопровождается привычным покалыванием в районе солнечного сплетения. Его смерть Алекс не простит себе никогда. Сохраняя интригу, Алекс переводит взгляд на Эрика, затесавшегося в ряды Людей Икс вопреки всем ужасам, которые он успел натворить за свою нелегкую. Наблюдает за тем, как его сын с самым сосредоточенным видом роется в тарелке у Логана. Эрик, наверное, единственный, кто Алекса смог бы понять. Он тоже повелся на очаровательного ботаника в свое время. Школа и отпечатавшиеся в каждом ее кирпичике воспоминания, горько-сладкие, вгоняют его в тоску точно так же. Чем дольше Алекс остается в школе, среди галдящих и наивных детишек, которым предначертано великое будущее, тем чаще ему мерещится рыжая макушка Шона в толпе. От этого тошнота подступает к горлу. Он не знает, что и кто чудится в школе Эрику, но это не у него на руках Шон истек кровью. Это не Эрик однажды застал Чарльза, того самого Чарльза, который, даже потеряв ноги, улыбался в лицо трудностями, плачущим у себя в кабинете. Это не Эрик прощался с Хэнком перед тем, как отправиться на войну в коридоре школы, утратившей с его отъездом свои краски на годы. Но он смог бы научить Алекса, такого же одичалого, позабывшего, что такое забота, как здесь освоиться. Тем не менее, они оба слишком гордые и независимые (или просто хотят такими казаться), чтобы этот разговор состоялся в ближайшее время. Рейвен смеется над чем-то, что рассказывает всем Курт со смертельно серьезным видом. Джубили с Чарльзом подхватывают ее смех, даже Логан по-доброму ухмыляется, и Алекс предпочел бы не вмешиваться и целый день проторчать в дверях, пока остальные спокойно ужинают. Но пялится он, видимо, слишком интенсивно и жадно, потому что Пьетро, и так юлой вертящийся на своем стуле, с вызовом дергает подбородком, только замечает его. Сразу же тянется ко Скотту через весь стол, опрокидывает солонку зашипевшей в возмущении Ороро на колени, пачкается по пути пальцами в соусе, чтобы только потормошить ничего не подозревающего Скотта за плечо. И тот оборачивается моментально, так резко, что Алекс удивляется, как он себе шею еще не свернул. Чарльз встречает Алекса улыбкой, полной отеческого тепла. Рейвен машет ему рукой со смехом на губах, с Эриком и Логаном они обмениваются сухими кивками, пока Скотт, замешкавшись поначалу со своим стулом, спешит к брату в объятия. Он радуется каждому его приезду, будто ему лет семь. Сразу же забывает про свой образ “крутого” парня, который он носит только для того, чтобы впечатлять девушек. Алекс смеется ему в волосы, как только руки Скотта сцепляются в замок у него на талии. Видеть такого брата – потрясающее. Он счастлив, учится у лучших наставников в мире, у него есть друзья и семья. Скотт влюблен в жизнь и горит огнями рождественской елки каждый раз, когда Алекс навещает его в школе. Отстранившись от чужого плеча, он сразу же взрывается своей детской болтовней о последних новостях и успехах в учебе. Волшебство, источаемое школой, проскакивает в каждой клеточке его тела. Алекс ощущает это, когда брат хватает его под локоть, чтобы забрать к себе за стол. Не затыкаясь, пытается втиснуть еще один стул и чудом не заезжает его спинкой Уоррену в крыло. Алекс отстраненно кивает, пожимает руку Чарльзу, заслуживает похлопывания по плечу от Пьетро и Рейвен. Благодаря усилиям Скотта за столом оказывается почти что напротив Хэнка. Он с улыбкой толкает его колено под столом своим.

***

Коридор уже окутывает мятный привкус ночи, когда все начинают расходиться. Скотт, намертво приклеившийся к братову плечу, идет показывать ему свою комнату, теперь уже собственную, отдельную от Пьетро, с которым он сожительствовал раньше. Чарльз расщедрился. Пьетро и его умение устраивать бардак Скотт ругает с таким запалом, что у человека, не знающего, насколько они все здесь переплелись, могло бы сложиться впечатление, что они друг друга ненавидят. Алекс слушает вполуха, со стопроцентной уверенностью, что через несколько дней брат умолять будет Профессора вернуть ему прежнюю комнату. Одному все-таки жить скучно, особенно после такого обаятельного оторвы, как Пьетро. Скотт трещит всю дорогу обратно, рассказывает, что он вчера завалил Курта в спарринге и что волосы Джубили, оказывается, очень мягкие на ощупь, пока в главном коридоре они не сталкиваются с Чарльзом. Чарльз действительно расцветает. Алексу кажется, он не выглядел таким счастливым и расслабленным, юным и чистым душой даже в шестидесятых. Профессор овладел этой магией, которую источает школа, и теперь умело ей управляет. Алекс счастлив за них с Эриком. Они правда заслужили. — Ты-то мне и нужен, — у Профессора сверкают глаза в узнавании, только он их замечает. — Нужно поговорить. Это могло бы выглядеть, как начало серьезного разговора, если бы Чарльз не улыбался так. Это какой-то психологический прием, нацеленный на запудривание мозгов. Такая улыбка способна растопить лед, что уж говорить об Эрике. Возможно, именно с ее помощью Чарльз успел предотвратить несколько войн и геноцидов. И столько же еще успеет предотвратить. Алекс косится на Скотта, ту еще любопытную сплетницу, потом переводит взгляд на Чарльза. Тот против Скоттова присутствия не возражает. Только посылает свою коляску дальше по коридору, заставляя Саммерсов дернуться за ним по инерции. — Я тут подумал, — вкрадчиво начинает он и оборачивается через плечо, чтобы проверить, следует ли Алекс за ним. — Может быть, ты захочешь остаться. Не насовсем, на пару месяцев, ни к чему тебя не обязываю. Алекс выдыхает со вселенской усталостью, впечатленный не столько тем, что теперь и Чарльз вызвался его упрашивать, а подлостью сделанного им хода. Он бы даже возмутился, если бы настолько сильно не устал придумывать отговорки. Скотт, чьи плечи Алекс все еще не может отпустить, вообще перестает дышать в ожидании его ответа. Чарльз бесстыдно давит на единственную его слабость. Сколько раз он объяснял брату, смягчая каждое свое слово, брошенное в ночную тишину, что не может позволить себе остаться здесь, в школе; что такая жизнь, в окружении друзей и их детей – не для него. Скотт выглядит разбитым до болезненного, даже когда Алекс виновато целует его в висок и волосы. Чувствует, что брат увиливает, а настоящей причины называть не хочет. Скотт все равно не поймет. Он слишком юный, чтобы знать о призраках прошлого, а у Алекса уверенности в своей правоте все меньше и меньше с каждым таким разговором. Его сердце тоже тянется сюда. К брату и к Хэнку, даже к Чарльзу и к Эрику с Рейвен, и к самой школе тоже. Для него это уже не просто груда кирпичей, скрепленных цементом. Она – его старый друг, такой же, как и Чарльз или Эрик, способный в один момент напомнить о всем том, что Алекс так старательно пытался забыть, спасая свою спину от града пуль во Вьетнаме. — Я хотел бы предложить тебе должность преподавателя, — добивает его Чарльз, сама невинность, своей прямотой, будто бы и не замечая, что Скотт сейчас вообще броситься его умолять: второго такого шанса может и не быть. Алекс честно рассмеялся бы вслух, если бы не брат. Это просто нелепо. Максимум, чему он может обучить младшее поколение – как открыть пивную бутылку, не прибегая к помощи открывашки. Алекс никогда не был в чем-нибудь по-настоящему хорош, а Чарльз, чертов манипулятор, специально подгадал момент, чтобы застать их вдвоем. Скотту, вот такому, сверкающему нетерпением и надеждой, отказать невозможно. Профессор, наученный опытом с Пьетро, об этом прекрасно знает. — Да, я думаю, ты именно тот человек, которого нам всем не хватает, — добавляет он, улыбаясь помрачневшему Алексу все так же солнечно. — Ты владеешь огромной силой, Алекс. Твое умение совладать с собой всегда меня восхищали. Чарльз даже ответов его не дожидается. Алекс практически уверен, что нужную информацию, которой не суждено быть озвученной, он считывает с его подкорки. Лесть – последнее, на что Алекс мог бы повестись, но что-то здесь не так, не чисто, и незаменимых людей не бывает. В перечне кандидатов на должность преподавателя школы для одаренных подростков он стоял бы на последнем месте. — Мы ведь уже обсуждали это, — Алекс потирает виски свободной рукой в попытке хоть как-то оправдаться. Он находится в самом хреновом положении из возможных. Брат выжидающе дышит ему в ухо, избавляя от шанса на существование вариант отказаться, да и сам Алекс уже балансирует на грани, чтобы махнуть рукой на все последствия. Душа льнет в школу вопреки всем отголоскам прошлого, которые могут его здесь ждать. Чарльз останавливается посреди коридора. — Слушай, если вопрос в деньгах, то... — Нет! — Алекс вскидывается в возмущении и понимает, что сам себя загнал в ловушку. Ему больше нечем крыть. Перед гостеприимством Чарльза, который всегда встречает его с искренней радостью, неудобно. Перед Скоттом, от которого он пытается отовраться всеми возможными способами, тоже. Они оба не заслуживают к себе такого отношения. — Нет, дело не в этом. Скотт тихо зовет его по имени. Алекс оборачивается к нему с опаской, думая, что еще одной сцены уговоров не выдержит. Шестеренки в голове у Скотта натужно трещат в попытках смоделировать ситуацию, поставить себя на место старшего брата и понять, что он все-таки чувствует; самому догадаться, что здесь произошло такого страшного, что отталкивает Алекса уже многие годы. — Мы поможем тебе освоиться, — обещает Скотт, жалобно изгибая брови. Он изо всех сил старается заглянуть за грань того, что в силу возраста ему недоступно. Это сложно. — Оставайся. Пожалуйста. Алекс заставляет себя улыбнуться брату и мягко потрепать его по волосам. Его прекрасный маленький Скотт повзрослел за время, проведенное в школе Чарльза. Не так, как взрослеют дети после полученной ментальной травмы, на избавление от которой могут уйти годы. Он выращен любовью. Ответственностью за студентов помладше, за которыми нужен глаз да глаз, дружбой и ее идеалами, которые сделали из него хорошего, достойного человека, бескорыстной заботой, в конце концов, надежно здесь укоренившейся. — И нам правда нужна твоя помощь, — вмешивается Чарльз. Он дергает колеблющегося Алекса за рукав, чтобы тот обратил на него внимание. — Взгляни на нашу Ороро. У нее безграничный потенциал, который она боится использовать. Мы с ней решили подождать тебя перед тем, как начать тренироваться. У Чарльза смеются глаза. Та синева, небесная, которая в них заточена, переливается в свете настенных ламп. Алекс узнает этот взгляд, таким Чарльз провожал его еще в шестидесятых – “Я в тебя верю и хочу, чтобы ты в себя тоже поверил”. Его голос, приятный и бархатный, эхом раздается внутри черепной коробки. “Ты со всем справишься. Никогда не жалей себя. Мы со Скоттом тебе поможем.” В голове непривычно пусто. Наверное, это Профессор проворачивает один из своих телепатических трюков, чтобы направить его мысли в нужное русло. Когда Алекс, скрепя сердце, соглашается, с неуверенной улыбкой, готовой в любой момент соскользнуть с губ, мир взрывается цветными пятнами. Скотт зарывается лицом ему в плечо и вибрирует этим своим счастьем, детским и заразительным, наивный комочек с бесконечной верой в добро. Потом выпутывается у брата, еще не до конца осознавшего, на что он подписался, из рук, и едва не влетает в дверной косяк по пути – спешит рассказать всем последние новости. Алекс оборачивается к Чарльзу со смешанными чувствами. Может быть, он поможет Шторм разобраться с ее силами и снова сбежит. А это Алекс умеет.

***

У Хэнка комната какая-то карамельная, которая при солнечном свете обретает тыквенный оттенок, а при его отсутствии – густой кофейный. Сам же Хэнк даже не движется, застывший со своим справочником у себя в кровати. Не обращает внимание ни на стук в дверь для приличия, ни на Алекса, который уже по пути роняет свою куртку и брюки (подумав, возвращается, чтобы свернуть их, потому что Хэнку это не понравится); не реагирует, когда тот забирается к нему под одеяло и замирает на соседней подушке, терпеливо дожидаясь, пока абзац не будет дочитан. Только сдувает прядь, упавшую на лоб, и послушно сохраняет тишину, наученный опытом. Алексу повезло улизнуть от Чарльза, намеренного определить ему новую спальню, не гостевую, особенную, как для преподавателя. Здесь он его искать точно не станет. Оставив книгу и очки на прикроватном столике, Хэнк оборачивается к нему уже с улыбкой. Она у него всегда такая, сладкая и мягкая, заранее смущенная, до которой хочется дотронуться, чтобы очертить контур губ. Он с готовностью слушать садится на кровати, отбросив мешающее одеяло, и Алекс спешит за ним, чтобы устроиться напротив, скрестив ноги. Они не виделись две недели. Алекс с трудом удерживает себя на одном месте, чтобы не поддаться порыву и украсть у Хэнка хотя бы один поцелуй – он чертовски скучал, в чем ни за что не признается даже самому себе. Школа на него плохо влияет. Если Алекс останется здесь, то с трудом вообще будет заставлять себя выбираться из кровати по утрам, зная, что оставляет в ней Хэнка, сонного, растекшегося по простыням, словно теплое молоко. Это даже звучит как преступление. Мысль о том, что он теперь каждое утро может просыпаться вот так – не один, путаясь в Хэнковых волосах пальцами, потрясает его настолько, что Алекс чуть не забывает, что он вообще собирался говорить. Не каждое, естественно, потому что Скотт и Чарльз тогда точно что-то заподозрят, но больше не нужно будет сбегать лишь солнце взойдет, чтобы не придумывать глупые отговорки, в которые Хэнк все равно не поверит. Но одно дело встречаться раз в несколько недель, другое – видеться каждый день и прятать от других свою любовную тайну, которая тянется еще с шестидесятых. Это не необходимость, созданная обстоятельствами, они не готовятся к очередной битве с надвигающейся угрозой. Просто застряли на этой константе с тренировками новичков, которые займут передовую в противостояниях, ожидающих их в будущем. Можно расслабиться и позволить себе заняться чем-то глупым. Никакой войны, маячащей на горизонте. В конце то концов. Хэнк любопытно наклоняет голову вбок. Перехватывает запястье Алекса, которое тот царапает в накатившем волнении. Мысли, роящиеся в голове еще секунду назад, сваливают в закат, помахав на прощание. — Хэнк, я... — Алекс распрямляет плечи, чтобы придать себе уверенности, почувствовать, что он держит ситуацию под контролем и изо всех сил пытается вспомнить, что он там хотел сказать. — Я вроде как остаюсь. Слова не вяжутся в предложения, как и бывает каждый раз, когда они оказываются в одной постели, разделенные четвертью метра. Хэнк кивает ему без тени прежней улыбки, смотрит со взрослой решимостью в ожидании продолжения. — Ну, знаешь, на несколько месяцев. Чарльз попросил поднатаскать Ороро в контроле над способностями, — поспешно добавляет Алекс в попытках оправдаться и неосознанно комкает одеяло пальцами руки, которую все еще удерживает Хэнк. — И хочу посмотреть, что умеет Скотт. Так что мы теперь коллеги. Попытка разрядить обстановку уходит куда-то в ночь, туда, куда свет от настольной лампы достать не может. Алекс чувствует себя ребенком, который корчит из себя взрослого и крутого. Хэнк его насквозь видит, через все его ухмылки и остроты, которые он распускает для замыливания глаз. Со вселенским терпением принимает то, что Алексу сложно порой бывает пойти на контакт и умело подталкивает его на искренность. — Я рад, что ты принял это решение. Оно правильное, — Алекс даже задерживает дыхание, когда Хэнк начинает говорить. — И что плохого может случиться, если ты останешься здесь, с нами? Ну, не знаю, хочется сказать Алексу. Я влюблюсь в тебя еще сильнее, всего-то. Алекс подпирает подбородок рукой, оперевшись себе на колено, чтобы просто полюбоваться тем, какой его Хэнк потрясающий. Хорошо еще, что он не умеет читать мысли. Если бы Хэнк узнал, что Алекс согласен готовить им со Скоттом вафли со взбитыми сливками и клубникой хоть каждое утро, неловко было бы им обоим. — Я видел, как здесь осваивался Эрик, — доверительным шепотом сообщает Хэнк, даже осмотревшись по сторонам на всякий случай, будто их действительно может кто-нибудь подслушать. Это так нелепо, что Алексу хочется поцеловать его в кончик носа. Он подается вперед, только чтобы слышать его получше. Или не только для этого. — Если справился он, то ты точно справишься. Я буду рядом. — Да, — Алекс кивает быстро-быстро, отчего голова начинает кружиться. А, может быть, дело в Хэнке, который опьяняет его одним своим присутствием. Они оба знают, что тренировки со Шторм – предлог не первой важности и оба предпочитают притвориться, что не понимают этого. — Я справлюсь. Улыбка Хэнка смелеет. Он признается как раз в тот момент, когда Алекс тянется поцеловать его и заполнить установившуюся тишину. — Тем более, мы со Скоттом так по тебе скучаем. Алекс замирает на половине движения. Несколько мучительно долгих секунд не может заставить себя ни вернуться на место, ни закончить (почти) начатое. Садится обратно в каком-то оцепенении. Чертов Хэнк может вить из него веревки, если захочет, потому что умеет вводить Алекса в полный ступор парочкой слов. Вряд ли он вообще осознает, какая власть заключается у него в руках, пока с особым придыханием рассказывает, что в его отсутствие Скотт о своем брате вообще не затыкается. Алекс с садистским удовольствием обдумывает только что услышанное, половину Хэнковой болтовни вообще пропуская мимо ушей. Скотт и Хэнк. Хэнк и Скотт по нему скучают. Он расплывается в самой широкой и глупой улыбке, на которую способен, и наблюдает за тем, как шевелятся губы Хэнка. Невероятно. — Спасибо, что не давил на меня, — Алекс, уставший вести свою игру, его перебивает. Хэнк не обижается. — Скотт, он просто… Ребенок. Пока что не понимает. Он предпочел бы, чтобы Скотт вообще никогда не понял его проблем, даже когда повзрослеет. Хэнк понимающе кивает и Алекс не может не обнять его, наплевав на все предыдущие намерения, порывисто и крепко. Передумывает отстраняться в последний момент и укладывает подбородок ему на плечо – он восхитительно пахнет самим собой, тем же запахом, которым пропиталась его одежда и постельное. Хэнк мягко трется щекой о его волосы. Алекс заслужил побыть слабым хотя бы несколько секунд. Все равно их никто не видит. — Я знал, что ты сам придешь к этому, когда будешь готов. Как бы не так, хочется возразить Алексу. Он проматывает в голове разговор с Чарльзом, агитировавшим его сегодня в преподавательский состав. Если бы Алекс не хотел остаться, его бы никто не заставил. Может быть, он действительно готов шагнуть на новый уровень. Хэнк видел, как сложно было вернуться в строй Эрику и Рейвен. Теперь наблюдает за Алексом, который наталкивается на те же проблемы, пытается вникнуть в жизнь школы со своей долей неловкости, не привыкший подолгу чувствовать себя в безопасности. Он знает, почему Алекс сбежал во Вьетнам когда-то давно. Хэнк и сам бы сбежал отсюда, если бы не Чарльз. За все эти годы, проведенные в школе, в окружении детей и обретенных снова старых друзей, которые души в нем не чают, Хэнк напитался их любовью, заботой и лаской, словно губка, чтобы потом вылится этой паточной смесью на Алекса, будто только его всю жизнь и ждал. Это в какой-то степени даже дико. Хочется удариться в молодость, бегать по территории поместья, позабыв про все заботы, а потом завалиться целоваться в жасминовые кусты. — Время все лечит, да? — Алекс отстраняется нехотя. Его уже клонит в сон, а Хэнк кажется самой мягкой и удобной подушкой из возможных. Хэнк улыбается Алексу точно такой же улыбкой, которой расписано и его лицо, тягучей и сахарной, словно вишневый кисель. — Да, время, — глаза у него смеются. — И любовь. Они тянутся за поцелуем почти одновременно. Алекс обхватывает лицо Хэнка со всей нежностью, на которую способен; делает то, о чем мечтал еще с тех пор, как они ужинали все вместе и не могли отвести друг от друга взгляды. Он перестал замечать, как считает дни, чтобы вырваться из серой рутины работы и вернуться обратно в школу, словно выпускник, которого все никак не отпустит. Чтобы еще в холле ему на шею бросился Скотт, а немного позже и Хэнк. Алекса захлестывает таким воодушевлением, что все сомнения, которые терзали его по дороге сюда, кажутся ничтожными. Его потряхивает будто бы от разряда электричества, розовыми искорками прошившего вены. Он разрывает поцелуй и утыкается Хэнку в щеку, боясь, что эта дрожь перекинется и на него. — Я, может, только по-настоящему жить начинаю, — Алекс перед тем, как отстраниться, сцеловывает с губ Хэнка еще одну улыбку. Смех, засевший в легких, рвется на волю. — Теперь тоже буду нянчиться с мелкими. Будто я не знаю, что это ты подговорил Чарльза попросить меня остаться. — А я и не... подговаривал его? В недоумении, Алекс заглядывает Хэнку в глаза – его ложь он на раз-два раскусить может. Но сбитым с толку тот выглядит очень правдоподобно. Он напряженно сопоставляет имеющиеся факты, пока в животе не холодеет в осознании. — Гребанный Чарльз, — шепчет одними губами. Чарльз обвел его вокруг пальца дважды за один вечер. Алекс начинает терять сноровку. Они все здесь для Профессора – что дети малые. Он разузнал про их хождение вокруг да около и теперь толкает их навстречу друг другу, не способных сойтись самостоятельно, как это получилось у них с Эриком. — Снова полез туда, куда не требуется. Вместо ответа на вскинутую в изумлении бровь, Алекс Хэнка целует, в этот раз серьезнее и настойчивее. Действует безотказно. Хэнк сразу же расслабляется, растекается у него в руках, с готовностью обнимает за плечи – ни с чем не сравнимое чувство. Он Алексу доверяет. Нежнее и трепетнее этого сложно вообще что-нибудь представить. Сама Ороро возможно не догадывается о том, что ее только что записали в ученики Алексу, а Чарльза последствия не волнуют. Он просто увидел, что у его старых друзей здесь почти-что-любовь и с шестидесятых привык заботиться, чтобы каждый в пределах его школы чувствовал себя любимым и значимым. И, конечно же, учился любить в ответ.