some kind of disaster.

В своей жестикуляции Скотт едва не опрокидывает йод. — Я думал, это все! Хэнк, не глядя, возвращает бутылку на место раз так в пятый, удерживает елозящего Скотта, которого сегодня хорошенько приложили виском о дверную ручку, за подбородок. Делает последние штрихи: на рассеченную бровь пришлось накладывать швы. Скотта все ведет в сторону, отчего Хэнку приходится возвращать его на место. С болезненным стоном он утыкается лбом в чужое плечо и Хэнк дает отдохнуть им обоим. Наложение швов – процедура не из приятных. — У меня искры из глаз посыпались, в буквальном смысле, — глухо смеется Скотт, отчего Хэнк не может не улыбнуться в ответ. Он осторожно, чтобы не причинить боль, лохматит волосы вялому Саммерсу, готовому отключиться прямо здесь, на лабораторной столешнице. Нужно закончить начатое и отправить его отсыпаться. До лазарета добраться не успели. Хэнк и халат забыл натянуть впопыхах: они с Рейвен перепугались достаточно, когда Скотт начал вырубаться еще в самолете. До больничного крыла его пришлось бы нести. Накатившая сонливость не мешает Скотту вертеться на своей столешнице. Это еще цветочки. Когда на видавшую виды кушетку больничного крыла попадает сын Эрика, вверх дном стоит вся школа. Пьетро позволяет коснуться себя, только когда на месте его удерживает отец. И Логан. И иногда даже Чарльз. Но это остается тайной, которой не суждено покинуть стены лазарета. Хэнк не без сожаления осматривает свежие швы. Он предпочел бы, чтобы никто из мелких вообще никогда не попадал под его иглу. Наблюдать за новичками, которые взрослеют с каждой полученной травмой, тяжело. Это вгоняет в тоску. Сразу же жалеешь, что на их месте оказался не ты. Хэнк пробегается по виску невесомо, едва задевая его пальцами, но Скотт все равно дергается от боли. — Все, в принципе, — подытоживает Хэнк с каким-то несерьезным вздохом. Он проходится ватой по брови Скотта, стирает остатки крови. — Отоспись сегодня, ладно? И не двигайся, — спешит добавить, зная, что Скотт рассыпется в активных кивках. — Много. Боюсь, как бы ты не заработал себе сотрясение. Скотт, не привыкший сдерживать себя от энергичной мимики и жестикуляции, обиженно поджимает губы. — А шрамы – это же, типа, круто, да? – спрашивает он и выводит пальцем невидимые узоры на своем колене в накатившем смущении. Отправив использованную нить и вату в мусорное ведро, Хэнк оборачивается через плечо. Возвращается обратно ко Скотту, ерзающему на своей столешнице в нетерпении. — Не думаю, что они у тебя вообще останутся. Я старался сделать все максимально аккуратно, — он изо всех сил старается сохранить серьезное лицо. Скотт напротив вздыхает совсем разочарованно. Ну просто ребенок. — И на том спасибо. Он спрыгивает со столешницы, даже не стараясь утаить свою удрученность. Вяло сгребает в кучу использованные салфетки и взглядом ищет мусорное ведро, желая помочь с уборкой. — И кто здесь полез на рожон? Алекс с заметным раздражением опирается на дверной косяк. Щурит глаза в недовольстве, и вся та сонливая расслабленность, которой наградило Скотта обезболивающее, испаряется. Хэнк посылает Алексу улыбку, привычно теплую (по-другому он ему улыбаться не умеет), пользуясь тем, что Скотт его лица не видит, и они с его братом могут позволить себе поиграть в гляделки. — Я прикрыл Курта на миссии, — Скотт хочет оправдаться, но его распирает от гордости. Он распрямляет плечи, только Алекс подходит поближе, указывает на свои швы. — Подставился вместо на него. Хэнк прячется за аптечкой, которую нужно было пополнить вылазки еще так две назад: Пьетро почему-то показалось забавным обклеить пластырями себе все лицо, чтобы повеселить Курта. Ему неловко становиться свидетелем их семейных сцен, ведь чересчур воодушевленному Скотту сейчас всыпят. Но Саммерсов его присутствие никак не стесняет. — Щекотно, — хихикает Скотт, когда Алекс откидывает волосы у него со лба, чтобы осмотреть рану. Делает это со своей агрессивной заботой, сводит брови к переносице и на улыбку брата не отвечает. Хэнк это в нем обожает. С ним Алекс нежничает точно так же, как и сейчас, когда он, притянув Скотта к себе, касается швов кончиками пальцев. — Я считаю, это очень мужественный поступок, — вставляет Хэнк свои пять копеек, меньше всего желая попасть Алексу под горячую руку. Но жалость ко Скотту перевешивает. Они с Алексом встречаются взглядами у него над плечом. “Будь помягче”. Скотт дергается на месте, зардевшись от похвалы, только чтобы Алекс закатил глаза. Они просто слишком похожи, кажется Хэнку. Алекс будто на свое зеркало злится. — Да, очень мужественный поступок, — цедит он и давит брату на подбородок, чтобы тот повернул голову в сторону и дал оценить нанесенный брови ущерб. — И каким ты местом додумался его совершить? Хэнк как раз снимает медицинские перчатки, наблюдая за ними и... Нет, Алекс перегнул палку. Он насмотрелся воспитательных сцен между Рейвен и Куртом, между Эриком и Пьетро, у него в этом опыт уже есть. У Скотта дрожат губы совсем обиженно. Хорошо держится. Курт на этом этапе уже всхлипывал. — Я думал, ты будешь мной гордиться. — Я и так тобой горжусь, глупый, — Алекс, неприятно удивленный тем, что Скотт может усомниться его в поддержке, несильно толкает брата в плечо. — И тебе не нужно пытаться проломить себе череп, чтобы убедиться в этом. — Значит, говори мне это почаще. Хэнк уже не слушает, что там парирует Алекс. Довольствуясь тем, что Саммерсы не обращают на него внимания, он тихо смеется себе в ладонь и шарит по шкафчикам в поисках антисептика для полупустой аптечки. Эта картина может быть и не была бы такой комичной, если бы Скотт своей напускной серьезностью не хотел косить под Алекса. Хэнк уже видел Пьетро, который щеголял по школе со шлемом Эрика и в плаще, наброшенном на плечи поверх кожанки. Ему представления из этой оперы никогда надоесть не смогут. Он возвращается обратно только когда убеждается, что их голоса смягчаются, а интонации обретают теплый оттенок. Скотт рассыпается в благодарностях, снова сияющий июльским солнышком. Они все здесь после каждого медосмотра превозносят Хэнка так, будто он – маг, исцеляющий взмахом волшебной палочки. Хэнк был бы лицемером, если бы сказал, что такое внимание ему не льстит. Он в лишний раз напоминает Скотту, что этот день лучше провести без компании Пьетро и Курта. Жестоко, но у него здесь не кружок кройки и шитья, чтобы ежесекундно штопать детям их раны. Подмигивает Скотту на прощание. Алекс провожает брата, выскользнувшего из лаборатории, взглядом. — Живи и удивляйся. И правда, акт самопожертвования, наплевательское отношения к собственному здоровью, ничего не напоминает? Хэнк уже ничему не удивляется после Саммерсов. К тому же, опасность грозила Курту, самому младшему и невинному из их отряда, у которого все еще бывают проблемы с телепортацией в стрессовых ситуациях. Любой на месте Скотта поступил бы так же. Алекс опирается на ближайшую столешницу уже не такой злой и взъерошенный, каким он влетел в лабораторию. Сверлит спину Хэнка таким взглядом, что не обернуться невозможно. У него сегодня выходной, единственный на неделе, которую он потратил на тренировки со Шторм. Они с Хэнком оба встают к семи, а в кровати оказываются ближе к полуночи. Времени друг на друга не хватает. Пересекаться получается только за обедом и ужином, а еще – в лаборатории под несуществующим предлогом, чтобы забыть про окружающий мир на пару минут и снова удариться в работу, которой нет ни конца, ни края. Но ни Хэнк, ни Алекс не жалуются. — И... ты спас моего брата. — И, — тянет Хэнк точно в такой же манере и оборачивается, — это моя работа. — Да брось, — отмахивается Алекс. Он в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние. Хэнку приходится попятиться назад, чтобы они друг в друга не врезались. Не то, чтобы они оба были против. — Признай, что мой Скотт из всех новеньких твой любимчик. — Ну... — задумывается Хэнк, приглаживая взлохмаченные волосы. Он принимает правила игры. От ответа зависит, каким поцелуем его наградят. — Дай мне подумать. Хэнку нравится дразнить Алекса. Он передает инициативу в его руки со спокойной душой, потому что знает, что для Алекса “вести” жизненно необходимо. Хэнк не возражает. Только помогает ему исподтишка, незаметно направляет его, когда он сбивается с намеченного пути. Алекса, растопленного многочасовой лаской, можно уломать на что угодно. Хэнк мог бы этим пользоваться, но он не помнит, когда в ответ на его заботу нежность возвращали ему с таким напором. Атмосфера в школе соответствует той любви, которую они дарят друг другу, воздушная, словно пористый шоколад. Такая же сладкая, насытиться которой невозможно. Хэнку хочется помочь Алексу понять, что пора отпустить прошлое и увидеть, что школа не такая мрачная и пустая, какой была в ночь их расставания. Поместье расцвело вместе с детским гамом, как и любовь, которая копилась в них столько лет, чтобы в итоге распуститься самым ярким цветком этого мира. Хэнк наталкивается на ту самую столешницу, которую облюбовал Скотт. Путей для отступления нет. Когда он устраивается на ней поудобнее, Алекс улыбается так, что у него морщинки собираются вокруг глаз. Они у него совсем васильковые. — Ладно, — Хэнк сдается и даже не возражает, когда ему укладывают руку на колено. — Ты меня раскусил. Хэнк Алекса правда раскусил. Это ведь в его стиле – оставаться в тени и наблюдать со стороны, замечать больше, чем остальным кажется. Он видел, как такие же метаморфозы слепили из Эрика нового человека, любящего отца для Пьетро и даже немного больше, чем просто лучшего друга для Чарльза. У Алекса в глазах сверкает то же самое, что и у Эрика, когда он смотрит на брата или на Хэнка. После таких взглядов люди строят семьи. Скотт, имея очки, снабженные последними технологиями, ничего не замечает. Этого вообще никто, кроме Хэнка, влюбляющегося в Алекса все сильнее с каждым днем, не замечает. Он видит, как Алексу сложно. В то, что они все вернулись в школу, откуда и начинали, словно собранные по кусочкам пазлы, с трудом удается поверить. Таким временем нужно наслаждаться, брать от него максимум. Никогда не знаешь, когда лето подойдет к концу. В школе – куча детей, не только мутантов, собранных по всем уголкам страны, а их собственных. Для Хэнка они уже успели стать родными, будто бы он всю жизнь знал, что будет опекать и Эрикова Пьетро, и сына Рейвен, и маленького Саммерса, такое же стихийное бедствие, как и его брат. Хэнк жизнь бы за них отдал, если бы понадобилось. Ему хотелось бы, чтобы и Алекс увидел их с той стороны, с которой младшее поколение смогли разглядеть они с Чарльзом, с живой, инфантильной частичкой, которой суждено выветриться с возрастом. Дети заражают ею взрослых и толкают их на ребяческие глупости. Алекс обязан позволить этой магии оплести еще и себя. Хэнк слишком сильно вжился в роль жилетки для Чарльза с Рейвен и доброго дяди для новеньких. Курт ластится к нему каждый раз, когда он награждает его шоколадным батончиком после медицинского осмотра – карманы его халата полны сладостей специально для студентов помладше. Или для таких чувствительных и нежных, как Курт. Моментами даже для Пьетро, который успевает порыться в его халате еще до того, как Хэнк наденет перчатки. Он их любит. Очень сильно. Но побыть слабым ему тоже хочется. Вернувшийся в школу Алекс кроет его самыми изощренными ругательствами, когда он сам, сонный и помятый, полуголый, добирается до лаборатории в начале второго. Хэнк зевает и улыбается, вполуха слушает Алекса, наслаждаясь этой его манерой, которая должна и пристыдить, и показать, насколько о нем беспокоятся. Он не виноват, что в школу поступил мальчик-пирокинетик, чьи способности обжигают ему руки. Хэнк возится с перчатками допоздна и ночевать в лаборатории оставался бы до конца жизни, если бы Алекс изо дня в день не волочил его в спальню. Чарльз такой же фанатик, Рейвен бросила попытки достучаться до него, когда ее об этом попросили, а на Алекса его уговоры не действуют. Он затаскивает Хэнка в кровать, обнимает за талию и с осуждением дышит ему в волосы в ответ на попытки оправдаться. Это потрясающее чувство. Хэнк будет засиживаться за своим микроскопом до утра, если это гарантирует, что Алекс снова выльется на него своей агрессивной лаской и нежностью. Хэнк любит его уже будто бы всю жизнь. Всегда любил, сейчас только осознал по-настоящему, насколько. Это выглядит, как новое начало. Оно дарит ощущение влюбленности, обманчиво опьяняющее. Алекс мягко стучит по чужому виску, хочет помочь Хэнку вынырнуть из потока своих мыслей и порадовал его своим присутствием. У Хэнка на уме чертежи, нужные для изготовления перчаток, исцеляющая сыворотка, которая находится на стадии разработки, и еще куча работы, но все это в момент выветривается из головы, стоит Алексу его поцеловать, притянув к себе за талию. Они оба улыбаются в поцелуй чему-то своему и этого достаточно, чтобы испортить его несерьезным настроем, рассмеяться друг другу в губы. Пару раз этим все и заканчивалось – на душе слишком легко, чтобы останавливать порывы беспричинного смеха. Хэнк давит Алексу на плечи, чтобы тот отстранился, шепчет ему в щеку, что так нельзя, что они не дети малые, у них есть обязанности, и про окружающий их мир забывать нельзя. Потому что он бы про него забыл, честное слово, и про Чарльза, и про студентов, и про работу, начни Алекс целовать его так чаще. В голове – розовая пудра, блокирующая мозг, не способный теперь работать. В противоречие себе же, Хэнк зарывается пальцами в чужие волосы, притягивая еще ближе, не давая отстраниться, чтобы продлить этот момент еще немного... От внезапного грохота они оба вздрагивают. Сперва Хэнк думает, что они опрокинули стойку с пробирками, которая опасно кренилась еще с тех пор, как он латал Скотта. Но стойка, целая и невредимая, наблюдает за ними с соседней столешницы. Алекс оборачивается первым, пока Хэнк поправляет съехавшие набекрень очки. — Ого, — мямлит Скотт. Он выглядит так, будто вторую бровь готов и рассечь, и зашить себе сам. — Ого! У Алекса голос дрожит то ли от злости, то ли от стыда. Хэнк не помнит, видел ли он его когда-нибудь таким смущенным. — Скотт, какого хрена? — Алекс неловко лохматит себе волосы. Все еще пытается заслонить собой Хэнка и решает, что лучший способ защищаться – идти в наступление. Он понижает голос до полушепота. — Ты что, подглядываешь? — Я?.. — совсем растерянно переспрашивает Скотт. Он дергает головой, чтобы прогнать наваждение, и наклоняется за уроненными запасными очками. Указывает на трещину, которая прошила их еще на миссии. — У меня просто очки разбились, вот я и хотел вернуть их Хэнку, Алекс, я не... Скотт даже не заканчивает. Полыхает, словно уличный светофор, но Хэнк, наверное, выглядит не лучше. Ему не нужно видеть себя в зеркале, чтобы знать, что щеки и уши у него горят. В последний раз он так краснел, когда Чарльз нашел их с Алексом, чтобы поздравить. С чем именно не уточнил, но они и без его подачи догадались. Хэнк соскальзывает со столешницы за очками и улыбается Скотту даже сочувственно. Задевает Алекса плечом, когда проходит мимо. — Я не подглядывал, честно, — шепчет ему Скотт, заставляя себя разжать оправу очков, которые сейчас треснут еще раз. — Я тебе верю. Хэнк перехватывает взгляд Алекса и думает о том, что заплатил бы, чтобы увидеть его таким красным еще раз. Скотт пятится к двери в прострации, по пути еще несколько раз извиняется. Хэнку даже интересно, каким образом такой разговор состоялся у Чарльза и Эрика с Пьетро. Итог смог бы объяснить, почему у Ртути все-таки седые волосы. Алекс пожимает плечами максимально флегматично. — Когда-нибудь он бы узнал, — старается придать своему голосу большей уверенности. Вообще не так Алекс собирался посвящать брата в их отношения. Пытаясь пригладить торчащие во все стороны волосы, он добавляет, дернув бровями. — К тому же, это не худшее, за чем Скотт мог нас застукать, правда? Хэнк ощущает, что краснеет с новой силой. Когда-нибудь он Алекса убьет, вот этим своим лабораторным микроскопом, который только ждет своей очереди.