Дар Единорога

      Мария бросилась бежать. Правильно это было или нет — она не раздумывала. Годы шли, а ничего не менялось, она задыхалась от битья, унижений и неизбежности дожить свою жизнь неизменно.       Она не думала о возможных опасностях и боялась только того, что возможно отец уже бежал по её следу и вот-вот должен был настигнуть. Она не оглядывалась, бежала, продиралась через кусты, спотыкалась от усталости, ранила ноги и руки — но не оглядывалась.       Ей казалось, что стук сердца в её ушах — это топот ног отца и отголоски лая его пса. От этого, несмотря на бессилие, она продолжала бежать, через боль и прерывающееся дыхание. Слёзы капали из глаз, в груди болело, ноги уже не слушались — а она бежала, и даже не знала куда.       Мария бежала столько, сколько могла и не могла, и преодолела внушительный путь. Больший, чем когда она искала Единорога. И вечер не собирался идти ей на уступки: спускалась прохлада, всё непрогляднее становилась тьма. Деревья, и так казавшиеся похожими, теперь вовсе возникали из темноты как из ниоткуда, и Мария пару раз врезалась в одно из них на пути.       Каждый шаг давался ей всё труднее и труднее, бег замедлился. Порванная одежда обнажала кожу, и холодный ветер пробирал до дрожи. Она чуть не подавилась слюной, замедляясь, сплюнула и еле дышала. Ноги подрагивали, она чуть ли не падала и через пару шагов всё-таки свалилась на землю. Ей всё ещё казалось, что отец был где-то рядом, след-в-след идя за ней. Но она не могла даже пошевельнуться.       Она лежала среди травы, мха и грязи. Её дыхание оставалось столь же частым, она откашливалась. Всё тело ныло, и она сдалась. «Если отец настигнет меня… — подумала Мария, закрывая глаза. — Я сделала всё, что могла. Пусть бьёт до смерти, но я останусь лежать здесь и стану частью леса и почвы…»        Она продолжала лежать на том же месте, ожидая своей расправы, но неожиданно — никто не явился по её душу. Ни через полчаса, ни через час. Она открыла глаза. Дыхание уже стало ровнее. Она прислушалась к настоящим звукам вокруг неё и не нашла ничего кроме тишины, шелеста листвы, звуков редких зверьков и сверчков. Мария осознала: она смогла убежать.       Мария не выдержала и засмеялась. На глазах у неё были слёзы, которые она сдерживала годами, а из груди вырывался смех — резкий, нервный, хриплый. Она не могла перестать, пока и этих сил не осталось. Замолчав, она почувствовала облегчение.        «Я смогла убежать… — снова подумала она. Несмотря на боль в теле, впервые за свою жизнь Мария улыбалась от всего сердца, а на душе был покой. — Наверное, так чувствуется свобода».       Но это не была последняя страница книги или последняя строка из песни барда. Решившись на побег и преуспев, она оказалась одна посреди глухого леса. Теперь ей предстояло выжить. Лес вдруг представился зловещим и пустынным, а разум её будто очнулся ото сна и внимал каждому звуку с большим тщанием. Действительно ли это ей был слышен шелест листвы, а не плащей притаившихся разбойников, были ли это зверьки или дикие звери, которых к ней привёл голод — больший, чем у неё самой?        Она была в одиночестве, ей становилось страшно. Ещё утром она бродила по лесу, ища неугодного и противного ей единорога; а сейчас, впервые сделала свой собственный выбор и решилась покинуть отчий дом из-за встречи с Единорогом. Что же он подарил ей? Надежду или погибель?       — Нужно ли было мне убегать? — тихо промолвили губы Марии, а она сама снова вздрогнула от очередного шороха.       С собой у неё не было даже сумы с едой: отец держал её при себе. Он обещал накормить дочь только после хорошо выполненной работы. Мария обняла себя за бока, поджимая к себе плотнее ноги, чтобы хоть как-то согреться.       Единорог помог ей убежать, но правильно ли она поступила, послушав его? Сейчас его не было рядом, а потому некому отныне было её защитить. Пьянчуга-отец может и бил её, но по крайней мере никто другой не мог к ней прикоснуться, пока она была с отцом. А теперь... «Теперь я совершенно одна», — прежнее облегчение сменилось разочарованием в том, что ей снова предстояла борьба, а не праздная жизнь. Хотелось рыдать во весь голос, но она боялась издать хотя бы один звук и выдать себя возможным проходимцам, и она давилась своими всхлипами.       В животе заурчало. На этот раз его так сильно свело, что лицо Марии исказилось и уткнулась лицом в колени, заглушая стон. «Мне так хочется… есть», — подумала она, не помня, когда последний раз кушала. Сырая трава и мох с грязью становились холоднее с каждым мгновением, Марию начало знобить. Она нашла в себе силы приподняться и, сев на землю, поджала к себе колени. Мария всё так же плакала, ёжилась от страха и голода, и несмотря на усталость не давала себе сомкнуть глаз, в любой момент готовая убежать прочь. Или… хотя бы попытаться. Она не чувствовала своих онемевших и холодных ног.       До рассвета наверняка оставалась вечность. Мария не знала, что ей оставалось делать и куда вообще следовало идти. Когда ей совсем стало горестно, она вспомнила о подарках треклятого Единорога. Потянувшись дрожащими руками к кошелю на поясе, она вытянула из него монету и поднесла к своему лицу. Казалось, что монета светилась, словно зачарованная, ярко отражая лунный свет. Каждое её очертание можно было разглядеть, хотя Мария прежде плохо различала свои руки во тьме. Но она не придала этому значения, ей было не до того.       «Единорог, к чему мне золото, если его нельзя съесть? Ты так отомстил мне за то, что отец продал бы твою тушу и рог? Хочешь, чтобы я умерла с голода с полным кошелем монет?» — Мария не находила в себе никаких других чувств к Единорогу, кроме ненависти. В конце концов, она пришла к выводу, что если бы отец никогда не послал её за этим чудовищем, и если бы она его никогда не нашла — даже переживая побои и унижения, она хотя бы была жива и кое-как, но накормлена.       — Ненавижу! — воскликнула девушка и швырнула со всех оставшихся сил монету на землю.       Уже не боясь, что её найдут, она зарыдала в голос и стала утирать грязными руками лицо, чувствуя как почва с рук смешивалась со слезами и покрывала её лицо слоями.       Между всхлипами Мария заметила краем глаза, что странное свечение монеты усилилось. Мария затихла, вглядываясь.       Свечение стало ещё ярче, а монета размякла и превратилась в золотые корни. Корни вошли в почву, и из неё вышел зелёный стебель, окутанный тем же серебристым сиянием. Быстро вытянувшись на фут, стебелёк окончился пунцовым бутоном необычайной красоты. Бутон раскрылся, а посреди цветка был плод. Сочный, красный и светящийся тем же сиянием.       Мария не была уверена, успела ли она уснуть и видела сон или же потеряла рассудок, но манящий аромат от цветка не оставил ей никаких сомнений. Она была голодна! И что бы там ни было… Будь даже этот цветок — подарком Дьявола, она хотела есть. Её рот наполнился слюной, она причмокнула сухими губами. Коснувшись плода рукой, она ощутила прохладу и нежность вод ручья, у которого она встретила Единорога. Стоило только сомкнуть пальцы, и плод сам отделился от цветка. Мария поднесла его к своим губам и надкусила.       Только один кусочек — но, ах, как это было вкусно! Ухватившись за плод второй рукой, Мария стала жадно уплетать его. Она не успела опомниться, как его уже не было, но и голода — тоже.       Мария почувствовала прилив сил, словно она не пробежала недавно много миль. Её порезы больше не саднили, а, коснувшись их рукой, она обнаружила их отсутствие. Мария сдержала внезапную отрыжку. Такой сытости она ещё не знала — ей казалось, что она съела ведро похлёбки. Как ни странно, и жажда оставила её.       Мария посмотрела в сторону, где раньше был цветок. Свечения больше не было, а пощупав руками почву, она и следа не нашла от него.       — Колдовство?.. — промолвила ошеломлённая Мария, до сих пор не веря в свою удачу.       Она быстро сунула руку в кошель и вытащила вторую монету. Ухватившись за неё, она рассмотрела её со всех сторон, потом положила себе на ладонь. Ничего! Монета отличалась от обычной только свечением. А, полежав недолго, потускнела. Мария опустила её на землю, затаив дыхание.       Ничего не случилось. Золотая монета так и осталась лежать на земле, не превратившись в диковинное растение. Мария, забыв обо всех своих невзгодах, достала следующую. Поглощённая своим исследованием, она снова постаралась рассмотреть монету пока та не потускнела, но ничего необычного в гравировке не нашла. А когда тусклая монета коснулась земли — она, как и предыдущая, не превратилась в стебель.       «Интересно…» — подумала Мария и принялась вытаскивать сразу по несколько монет. Дождавшись, когда те погаснут, она клала их на землю к остальным, и в итоге набрала целую гору золота. Но её кошель… не менял своей полноты!       — Сколько бы монет я ни забирала, их остаётся столько же! — дивилась Мария, теперь точно уверенная, что это либо сон, либо безумство.       Убедившись, что все монеты ведут себя одинаково, а кошель не пустеет, Мария достала ещё одну монету, но, не дожидаясь того, чтобы она погасла, бросила её на землю. Повторилось всё то, что случилось с самой первой монетой. Она осмотрела чудесный цветок со всех сторон, ощупала его, и подождала немного. Он не исчез, а плод так и висел на бутоне. Мария сорвала его и, пересилив чувство тошноты, съела. Растение пропало.       Её самочувствие не изменилось, разве что живот заболел от тяжести, словно он был переполнен. Выпустив тихую отрыжку, Мария еле вдохнула через сытость. «Вот это чудо… Монеты нескончаемы и превращаются в золотые, а если успеть их посадить — в диковинные плоды», — Мария всё ещё не могла поверить своему открытию. Она набрала в ладонь горстку золотых из кучи монет и пропустила их сквозь пальцы. Они зазвенели, падая на остальные.       Вокруг всё ещё была тишина и темнота, но отчаяние отпустило. Те же деревья, те же шорохи окружали её, но на сердце снова было спокойно. Даже холод не пугал больше девушку, потому что съеденный плод согрел её изнутри волшебным теплом. Ей вспомнился Единорог, и она призналась себе в том, что была ему благодарна. И возможно… чуть-чуть виновата за все проклятья в его сторону.       Мария зевнула, её вдобавок ко всему разморило. Она безмятежно опустилась на землю, ей виделось, что она не среди кустов и травы, а на дорогих мягких перинах — и подложив руки под голову, сладко уснула под стрекот сверчков.