Наследие

      Тео никогда не задумывался над тем, как умрет. Но в разгар войны, когда еще не было ясно, кто победит, он отчаянно цеплялся за надежду, что его смерть будет быстрой и безболезненной, что кто-то — и ему было все равно, кто, — сжалится над ним, чтобы ему не нужно было подбирать окровавленные куски, которые его отец разбрасывал по разным сторонам.       Когда начал преобладать свет, он понял, что бесполезно продолжать надеяться на легкую кончину. Хорошие парни так не играют. Они не считали сына ответственным за грехи отца — по крайней мере, не в том смысле, который был особенно полезен для него, — и поэтому он просто как можно лучше пытался справиться с новой реальностью, возвращаясь к прежнему, живя жизнью, если это можно было так назвать, не думая, чем все закончится.       Он решил, что лучше удивиться.       И когда этот день наконец настал, он, естественно, не был разочарован.       Его смерть ни в коем случае не была несчастным случаем; она даже не была неожиданной, в зависимости от временных рамок, с которых на нее смотреть. Она была не быстрой и не особенно мирной, но, как оказалось, самое забавное в пытках сумасшедшего — это то, что конечный результат невероятно предсказуем. И все же, несмотря на все доказательства обратного, его смерть все еще была довольно неожиданной. Просто удивление было не столько в том, как это произошло, сколько в том, почему.       В традиционном, священном смысле двадцати восьми, у Тео всегда была семья, но на самом деле большую часть своей жизни он провёл один. Его мать умерла вскоре после его рождения, сведенная с ума отцом, чья способность ненавидеть и развращать превосходила только его отвращение к любви и доброте — по крайней мере, так говорили. Конечно, его отец, каким бы безумным он ни был, винил его, младенца без имени, и если бы не вмешался один из домовых эльфов, возможно, Тео вообще не было бы. Не то чтобы он считал свою жизнь предпочтительнее того, что ждало его за завесой, потому что, если быть до конца честным, в молодости ему почти нечего было ждать.       Это было ужасное детство, и Тео быстро понял, что не может полагаться ни на кого, кроме самого себя. В большинстве случаев он старался избегать отца, чтобы не стать жертвой одного из подпитываемых алкоголем приступов дорогого-старого-папы, но чаще это лишь усугубляло побои. Между отцом и сыном не было никакой связи, никаких реальных отношений, и уж точно не было и намека на что-то большее, кроме взаимной ненависти. Если Тео что-то нужно, если он голоден или болен, он должен решить все сам, должен позаботиться о себе сам, потому что никто не сделает этого за него. И он решал, живя с человеком, чей запал был настолько темпераментен, что вот-вот и взорвется. Это была не слишком счастливая среда для ребенка, и он был вынужден повзрослеть слишком быстро, но он не знал ничего лучшего. Он понятия не имел, что так не должно быть; никто не мог сказать ему, что жизнь может быть и должна быть лучше, чем она есть на самом деле.       Но потом он встретил Драко, и этот ублюдок был таким счастливым и совершенным, таким избалованным и любимым своими родителями, что несказанно разозлило Тео. Ему хотелось врезать блондину по его глупому личику, чтобы показать, что жизнь — это не только солнце и розы, но оставшись одни на улице, Тео понял, что не может этого сделать.       — Ты Теодор, — властно сказал Драко, улыбаясь так, словно они уже были лучшими друзьями.       — Да, — пробормотал Тео в ответ, неловко убирая прядь волос с глаз. — Но ты можешь называть меня Тео.       — Тео, — повторил Драко. — Я Драко, — добавил он, протягивая руку.       Это казалось довольно взрослым поступком, и Тео некоторое время смущенно смотрел на протянутую ладонь Драко, прежде чем ответить на этот жест.       — Отец говорит, что у тебя нет ни братьев, ни сестер, — продолжил Драко, на секунду отвел взгляд, а затем с грустью снова посмотрел на Тео, — и что твоя мать умерла очень давно.       Тео просто кивнул в ответ, не зная, что сказать.       — У меня тоже нет ни братьев, ни сестер, — признался Драко, и его улыбка немного померкла. — Мы могли бы стать братьями… ну, знаешь, понарошку… если хочешь, — властность в его голосе исчезла, сменившись нервозностью и уязвимостью, и Тео не знал, как реагировать.       — Все в порядке, если не хочешь, — тихо сказал Драко в ответ на молчание Тео, явно обеспокоившись этим.       Но Тео правда хотел. Просто он был слегка ошарашен. Он всегда хотел иметь брата; черт возьми, он бы с любым подружился. Он колебался только потому, что все это было неожиданно. Они никогда раньше не встречались; он даже не знал ничего о блондине, стоящем перед ним, кроме того факта, что их родители знали друг друга по «работе». Как Драко мог быть так уверен, что они поладят?       — С удовольствием, — наконец ответил Тео, и Драко улыбнулся.       И с этого все и началось.       Тео всегда думал, не Люциус ли с Нарциссой подтолкнули Драко к этому — насилие отца не в счёт, — но в конце концов, неважно. Тео и Драко стали практически неразлучны, и к началу Хогвартса Драко был, во всех смыслах, единственной настоящей семьей, которая когда-либо была у Тео.       К сожалению, у семьи была неприятная привычка подводить его, и поэтому, когда Драко исчез после войны, оставив его собирать себя по кусочкам в одиночку, Тео просто притворился, что ничего не случилось, как будто он не пострадал от внезапной огромной потери. Он и раньше выживал без Драко и сделает это снова. Он не винил его, нет — как он мог? Драко просто сделал то, о чем большинство их друзей говорили в начале войны, но ни у кого из них не хватило смелости сделать это по завершении всего. Драко ушел, чтобы жить, и Тео мог хотя бы — нравится ему это или нет — понять необходимость бежать от того, что приковывало его к прошлому.       Когда Драко появился, Тео подумал, что все, наконец, вернется на круги своя, что они возобновят старую дружбу, как будто ничего и не случилось, но Драко так и не протянул руку, как и Тео, и поэтому они остались так же разлучены, как и сразу после войны. Он бы соврал, если бы сказал, что не было больно — и ему было очень больно, что Драко даже не удосужился послать сову — поэтому он сделал единственное, что смог придумать: он похоронил боль и попытался двигаться дальше. Но Драко был повсюду. Ненависть, которую газеты извергали о бывшем Пожирателе Смерти, быстро превратилась в любовь, и не успел Тео оправиться от удара, как Драко сделал себе имя как новый золотой мальчик Министерства, и Тео был отодвинут на второй план, как и все остальные.       К большому разочарованию Тео, казалось, что им суждено прожить остаток жизни как чужим людям.       Но затем, довольно неожиданно, после почти десятилетней разлуки, Драко ворвался обратно в жизнь Тео, притащив за собой гриффиндорскую принцессу и все их проблемы. И да, может, нужно было придумать более сильное испытание, чтобы Драко заслужил прощение, но правда была в том, что Тео даже не мог притвориться безразличным в тот момент, когда увидел Драко, неловко стоящего посреди Малфой-Мэнора в ночь банкета. Наконец-то у него появилась возможность вернуть своего друга, и он ухватился за этот шанс, простив Драко за все еще до того, как тот вышел из толпы, чтобы поздороваться. И неважно, настолько он был обижен насчёт произошедшего и не произошедшего после окончания войны.       Любовь толкала людей на забавные поступки. И Тео любил Драко как брата, которого у него никогда не было.       Поэтому, когда запахло жареным, и Тео был уверен, что снова потерял Драко, он решил приложить все усилия, чтобы узнать людей, которых любил Драко. С Нарциссой было легко: она всегда заботилась о Тео, особенно в детстве, когда дома было плохо, и поэтому начать там, где все остановилось, было естественно. Гермиону было немного сложнее сломать, но когда ему наконец удалось проникнуть сквозь воздвигнутые ею стены, он понял, что заботится о ней так же сильно — возможно, даже больше, — как о Драко. Гарри был совсем другим, и даже после смерти Тео не до конца был уверен, какую семейную аналогию использовать для него. Возможно, сумасшедший кузен, но он слишком быстро стал важной частью жизни Тео, еще одним кусочком головоломки. Даже Люциус, который, возможно, был самым сложным волшебником во всей Британии, занял особое место в его сердце.       Понимал ли Тео это в то время или нет, он строил что-то важное из единственных любовных отношений, когда-либо бывших у него.       А потом Гермиона сказала, что беременна, и в этот момент он понял, что сделает все, чтобы защитить ее, защитить их всех. Он наконец нашел семью, в которой так отчаянно нуждался в детстве, и не собирался допустить, чтобы с кем-нибудь из них что-то случилось.       Оказывается, семья, даже такая избранная, как у Тео, была совершенно достойна того, чтобы умереть за неё. И он с радостью отдал им все, что у него было.       Свою жизнь.       Что казалось самой странной вещью, о которой он когда-либо волновался.       При жизни смерть всегда казалась очень болезненной, но после смерти — просто логическим следующим шагом, естественным переходом от одного состояния к другому. И для Тео это была прекрасная возможность узнать о себе что-то новое.       Он всегда шутил, что не создан быть героем, что рожден не для того, чтобы спасать мир или людей в нем, и все же его смерть что-то значила, имела цель помимо него самого. Он не умер, прячась от мира, как думал. Он не умер от злости на него за слишком нелюбезное отношение. Он умер, пытаясь защитить людей — да, во множественном числе, — которых любил. Его смерть, довольно ироничная для человека, питающего отвращение к героизму, была ради большего блага.       Или, по крайней мере, он на это надеялся. Где бы он сейчас ни находился, он не мог сказать, победили они или нет.       Загробная жизнь была еще одной вещью, о которой Тео никогда особо не задумывался. Его всегда интересовала идея Рая и Ада, но эта дихотомия всегда казалась ложной, совершенно непрактичной для мира людей, наполненного сложными эмоциями и верованиями. И он, как и многие другие, был прекрасным примером человека, который не вписывался ни в одну из двух категорий: слишком трусливый и угрюмый, чтобы его приняли в золотые врата наверху, но не достаточно злой, чтобы подвергнуться вечным страданиям, скрывающимся за огненными вратами внизу. Он тот тип человека, который провел большую часть своей жизни на грани безразличия, и он пришел к убеждению, что когда все наконец закончится, его наградой будет то, что он просто перестанет существовать.       И все же он… Все еще думал, все еще прокручивал каждую мельчайшую деталь своей жизни.       Странно.       Он почти чувствовал…       — Тео?       Где бы он ни находился, было темно, но он знал, что ему это не мерещится. Кто-то — или что-то — определенно только что окликнул его по имени. Возможно, ему все-таки удалось миновать одни из ворот. Из двух вариантов Ад казался наиболее вероятным.       — Тео, ты меня слышишь?       Вот снова — его имя. И это была забота? Он сомневался, что демоны способны на такие эмоции. Если подумать, он даже не чувствовал особого тепла. Разве там не должна быть куча пламени?       Стремясь разгадать тайну, он попытался осмотреться в поисках подсказки о том, где находился, и понял, что было не темно, это просто его глаза были закрыты. Он медленно открыл их, борясь с невидимой тяжестью, которая противилась этому желанию. А когда ему наконец удалось оторвать одно веко от другого, на него обрушился ослепительный белый свет.       — Какого черта? — хрипло спросил он.       Должно быть, это какая-то дурацкая шутка. Его никак не могло занести на Небеса. Очевидно, кто-то совершил серьезную, ужасную ошибку.       Моргая, Тео повернул голову, пытаясь уклониться от света, и увидел фигуру, сидящую рядом с ним, чья кожа светилась, черт возьми. Светилась.       — Чушь какая-то, — пробормотал он.       Рядом с ним был гребаный ангел. Кто-то определенно потеряет свои крылья.       — Думаю, ты ошибся, — тихо прохрипел он, не в силах произнести что-то громче из-за сухости в горле. — Мне здесь определенно не место.       — Лучше было оставить тебя умирать, да? — последовал ответ, за которым послышался знакомый смешок.       О, черт. Он знал этот голос.       — Драко? — спросил Тео, не сводя глаз с того, что он принял за руку.       — Да, чертов придурок, — ответил голос, и рука шевельнулась. — Кстати, мои глаза выше.       Тео снова моргнул, пытаясь сосредоточиться, когда очередной смешок проехался по барабанным перепонкам.       — Какого хрена ты здесь делаешь? — спросил он, не понимая, что в этом смешного. — Ты должен был выжить.       — О, чудесно, — задумчиво произнес голос. — Как будто раньше ты не был совершенно невыносимым. Теперь нам всем придется мириться этой иллюзией.       — Мы не… — но Тео замолчал.       Внезапно все вокруг резко сфокусировалось, и он с некоторым смущением осознал, что вовсе не на Небесах. Яркий свет над ним не был светом, к которому люди бежали после своей смерти — это была просто коллекция ужасно резких потолочных ламп. Человек рядом с ним на самом деле не светился, он просто был чертовски бледным. Если честно, Тео был уверен, несмотря на то, что минуту назад был убежден в обратном, что он даже отдаленно не мертв.       Ключ к разгадке был налицо, просто он был слишком поглощен размышлениями о смысле жизни и смерти — своей жизни и своей смерти, — чтобы заметить его. Он дышал, хотя и довольно раздражающе: каждый вдох сопровождался мучительной болью. Он чувствовал тяжелые удары того, что принял за полностью функционирующее сердце под грудью, которое, как он надеялся, не предаст его, как только он сядет. Во рту было сухо, но он чувствовал привкус крови, точнее, чего-то, что определенно было кровью, и тяжело сглотнул, внезапно вспомнив то, о чем предпочел бы забыть.       Тео взглянул на сидящего рядом человека, а на языке вертелось что-то ехидное насчет жизни на грани, но он передумал это озвучивать, когда обратил внимание на внешность своего компаньона. Драко, и Тео действительно подтвердил, что это был он, выглядел, за неимением лучшего слова, опустошенным, как будто не спал и не ел несколько дней — и, зная умение Драко наказывать себя, когда что-то шло не так, он, вероятно, и правда не спал и не ел. Под глазами были темные круги, и, хотя он улыбался, Тео видел боль в его взгляде. Плечи были ссутулены, не столько от поражения, сколько от покорности судьбе, а руки впивались в колени.       — Выглядишь чертовски ужасно, — наконец заметил Тео, надеясь поднять настроение.       — Спасибо, — ответил Драко, и его глаза слегка остекленели, несмотря на легкую улыбку Тео. — Кстати, с возвращением в реальность. Чуть было не подумал, что ты окончательно помешался.       — Помешательство мне к лицу, — ответил Тео и попытаться сесть, застонав, когда почувствовал скрежетание кости о кость, (что, он был уверен, не было ужасно чудесным знаком).       Драко бросился к Тео, положив руку ему на плечо, чтобы поддержать, и Нотт, несмотря на то, что ненавидел, когда люди делали что-то за него, просто позволил Драко помочь.       — Полегче, — тихо сказал Драко, быстро подвинув несколько подушек за спину Тео, чтобы стабилизировать его положение.       Тео старался не морщиться, но боль, кажется, усилилась, и он не мог не поморщиться, откинувшись на гору подушек в изголовье кровати.       — Полагаю, я должен поблагодарить за это, — сказал Тео, слабо улыбаясь.       — Имеешь в виду за то, что жив? — ответил Драко, приподняв бровь, и сел на стул рядом с кроватью.       — Нет, за то, что застрял в каком-то дурдоме, — саркастически ответил Тео. — Конечно, я имею в виду за то, что жив. Мне казалось, я ясно дал понять, что не хочу, чтобы кто-то рисковал своей жизнью ради меня, если до этого дойдет.       Драко на секунду опустил глаза, и Тео уловил легкую дрожь в руках друга, прежде чем тот снова заговорил.       — Тео, — наконец выдавил Драко почти шепотом. — Я не мог просто… я не мог просто позволить тебе умереть.       Тео наблюдал, как Драко прикусил губу.       — Пожалуйста, скажи, что никто не пострадал.       Драко ответил не сразу, и Тео понял, что он тщательно подбирает слова.       — С нами все в порядке, — пообещал Драко.       — Но что? — спросил Тео, уловив нервозность в голосе Драко.       — Это немного сложно, — ответил Драко, не в силах смотреть другу прямо в лицо.       — Так, облегчи, — потребовал Тео чуть более резко, чем намеревался.       Драко глубоко вдохнул и медленно выдохнул, прежде чем посмотреть на Тео. В его глазах было что-то, чего Нотт не мог понять.       — Пока мы сражались с Эсклингом в Мэноре, у Гермионы начались схватки, — начал он, поднося руку к затылку. — Когда мы были вынуждены оставить тебя, я потерял контроль над собой, и мои эмоции просочились сквозь нашу связь, — он сделал паузу, тяжело сглотнув. — Она упала в обморок… она подумала, что со мной что-то случилось, и после того, как ее заставили убраться из поместья без меня, потрясение оказалось слишком сильным для нее. У нее началось кровотечение, — Драко снова замолчал, словно борясь с чем-то, и Тео, несмотря на жжение в глазах, постарался сохранить как можно более бесстрастное выражение лица. — Она чуть не умерла, — выдавил он через миг, глядя на свои руки, — но моя тетя, Андромеда, сумела остановить кровотечение, и… когда Гермиона очнулась, то унаследовала что–то вроде…       — Черт побери, Драко, — в отчаянии сказал Тео, прерывая его рассказ. — Ты не можешь просто сказать, что у Гермионы начались схватки и она чуть не умерла, но не сказать, выжил ребенок или нет.       Драко снова поднял голову, взглянув на Тео слегка покрасневшими глазами.       — Он выжил, — подтвердил он, выдавив улыбку, когда Тео бросил на него я-же-говорил-тебе-что-это-мальчик взгляд. — Не самое мирное рождение, но он определенно боец. Мы назвали его Скорпиусом…       — Конечно, Скорпиусом, — пожаловался Тео, снова оборвав Драко. — Ты всегда должен быть таким чертовски предсказуемым?       Драко поднес руку к виску, покачал головой и зарылся пальцами в платиновые волосы.       — Если бы ты дал мне закончить… — начал он, тихо посмеиваясь. — Его полное имя Скорпиус Теодор Малфой, неблагодарная ты задница.       Наверное, впервые в жизни Тео открыл рот, но ничего не сказал. Он потерял дар речи — на самом деле потерял чертов дар речи — и даже не знал, что ответить.       — Мы думали, что потеряли тебя, — объяснил Драко, заполняя тишину. — Мы с Гермионой хотели почтить жертву, которую ты принес ради нашей семьи, — он замолчал, с удивлением наблюдая, как Тео наконец закрыл рот. — Кстати, всегда пожалуйста.       — Всегда пожалуйста? — повторил Тео, наконец приходя в себя. — Всегда пожалуйста за что? За то, что вы унизили мое имя, зажав его между Скорпиусом и Малфоем?!       — Гермиона сказала, что ты так и скажешь, — сказал Драко, чьи плечи затряслись, пока он пытался сдержать смех.       И даже несмотря на боль, Тео не мог больше сохранять невозмутимое выражение лица. Он откинул голову назад и рассмеялся, даже не потрудившись вытереть слезы, скатившиеся из уголков глаз.       — Я ненавижу тебя, — выдавил Тео между вдохами.       — Нет, не ненавидишь, — возразил Драко. — Ты не можешь ненавидеть отца своего крестника.       Тео чуть не поперхнулся после того, как с губ Драко слетели эти слова. Имя — это одно, но услышать, что он победил гребаного Гарри Поттера, став крестным… что ж, ему следует почаще изображать героя.       — А как Святой Поттер воспринял эту новость? — полюбопытствовал Тео. — Пожалуйста, скажи, что были слезы.       — О, вообще-то это была его идея, — сказал Драко, махнув рукой. — Хотя он заставил меня поклясться своими причиндалами, что он станет крестным для остальных моих отпрысков.       — Я знал, что он будет играть нечестно, если представится такая возможность, — пробормотал Тео. — Но ладно, я все равно заткну за пояс его навыки как крестного. Скорпиус будет в шоке.       Драко снова рассмеялся, и Тео не мог не заметить, что его друг наконец немного успокоился.       — Значит, Гермиона чуть не умерла, пока рожала твоего сына, которого ты так ловко назвал в честь своего самого любимого человека на всем белом свете, — сказал Тео, которому не терпелось, несмотря на удовольствие от разговора, понять, что произошло. — Это вся история или нет?       На лицо Драко быстро вернулась серьезность, и на мгновение Тео пожалел о своём вопросе.       — Нет, есть еще кое-что, — снова начал Драко. — Рождение Скорпиуса было таким не только из-за времени и травмы, ещё оно сопровождалось чем-то немного неожиданным. В это время к Гермионе перешла сила, — Драко сделал паузу, ища понимания в лице Тео. — Норвежская сила.       Конечно, черт побери, подумал Тео.       С этой самой связи они знали, что происходит что-то более глубокое, но каким бы диким ни было его воображение, он не ожидал, что ему скажут, что Гермиона теперь какой-то могущественный норвежский маг.       Хотя в этом было чертовски много смысла.       — Я оставил вас вдвоем на две минуты… — сказал Тео, качая головой. — Значит, она действительно происходит от какого-то древнескандинавского мага?       — Не совсем, — ответил Драко, нервно ерзая на стуле. — Сила передается от родителя к ребенку, когда ребенок сам становится родителем, но Эсклинг отказывался передавать свою силу. Родословная перешла к Гермионе после того, как он убил одного из своих детей в той же маггловской больнице, в которой родилась она. К счастью для всех нас, он потерял свою силу, когда родился Скорпиус, даже несмотря на то, что они не кровные родственники.       — Ну, мы всегда знали, что он не самый приятный человек, — сказал Тео. — Но почему она?       — Думаю, это то, что я дам попытаться объяснить ей, — сказал Драко, слабо улыбаясь. — Дамблдор знал, — тихо добавил он. — Он знал и не говорил.       — Мерлин, — выдохнул Тео. — Можно заполнить весь Хогвартс тем количеством секретов, которые этот человек собрал и прятал от мира всю жизнь.       — Определенно не буду с этим спорить, — ответил Драко с ноткой грусти в голосе.       — Значит, у тебя есть сын, а Гермиона теперь кто-то вроде воина-викинга, и это все? — спросил Тео, зная, что нет.       Драко покачал головой.       — Как только Гермиона пришла в себя, она в одиночку отправилась на поиски Эсклинга. По пути она вступила в контакт с одними своими предками, и они привели ее туда, где он прятался, — сказал Драко, вытирая ладони о джинсы. — Один из этих предков — болтливый маленький ублюдок, который, кстати, слишком сильно напоминает тебя, — сумел проникнуть в мою голову и направил меня туда же. Я взял Гарри, и мы нашли тебя прикованным в подвале. Это… — он съежился. — Полагаю, ты имеешь некоторое представление о том, в каком состоянии находился, так что прости, если не буду вдаваться в подробности.       Тео кивнул, стараясь не обращать внимания на подступающую к горлу желчь.       — Мне пришлось позаимствовать немного магии Гермионы, чтобы спасти тебя, — продолжил Драко, делая еще один глубокий вдох. — Она сражалась с Эсклингом, и ему… — он замолчал и на миг закрыл глаза, словно пытаясь успокоиться. — Ему почти удалось убить ее, пока я пытался исцелить тебя.       Тео недоверчиво покачал головой.       — Невероятно, — пробормотал он. — Ты сделал то, что я категорически запретил.       — Она настаивала, что держит все под контролем, — печально сказал Драко, опустив взгляд на свои колени, — но ты не зря злишься. Я злюсь на себя. Было слишком близко.       Тео видел, как напрягся Драко, и решил, что с него хватит той кучи вины, которая явно уже душила его — добавлять нельзя.       — Значит, он мертв? — спросил Тео, зная, что Драко может быть где-то вдругом месте.       Драко поднял глаза и кивнул.       — Она убила его, — сказал он. — У нее даже не было силы, но она, черт возьми, убила его.       Тео еще больше откинулся на подушки и с облегчением вздохнул, прислонив голову к стене.       — Спасибо, черт возьми, за это.       — Да, — согласился Драко.       Именно когда Тео попытался поднять руку, чтобы убрать прядь волос, упавшую ему на глаза, он заметил, что его правая кисть была обмотана большой повязкой. С секунду он с любопытством смотрел на нее, почти сразу поняв, что что-то не так, и тяжело сглотнул, проведя левой рукой по подлокотнику. В животе возникло странное чувство, которое он не мог определить, но когда его левая рука коснулась того места, где должна была быть правая, и он ничего не нашел, то все понял.       Драко нервно откашлялся.       — Ладно, — начал Тео, театрально закатывая глаза и с помощью левой руки поднял правую в воздух, — кто, черт возьми, потерял мою руку?       Дверь в комнату распахнулась, и Тео замер, вытянув перед собой шишку в конце руки.       — Э-э-э, — сказал Дин, неловко переводя взгляд с Тео (и его вытянутой руки) на чрезвычайно бледного Драко. — Не вовремя?

***

      Улыбаясь от удовольствия, Гермиона наблюдала, как Драко нес Скорпиуса к краю озера, разговаривая и указывая на вещи, как будто их сын мог что-то понять. Скорпиус, благослови его маленькое сердце, просто смотрел на своего отца, изогнув рот в одной из многих фирменных малфоевских гримас, прежде чем его глаза закрылись. Драко лишь спустя несколько мгновений понял, что ему удалось усыпить их сына, и когда это произошло, он переместил руку, которой дико жестикулировал, на спину Скорпиуса и наклонился, чтобы поцеловать его в макушку.       И Гермиона не могла не рассмеяться над тем, насколько совершенной и прекрасной была эта сцена.       Неважно, что с возвращения в Мэнор прошло множество подобных моментов, тепло все еще разливалось по телу каждый раз. Больше не нужно было ни бежать, ни прятаться. Наконец-то они были в безопасности. Наконец-то она могла спокойно вздохнуть.       Драко повернулся, отчего несколько прядей платиновых волос упали ему на лоб, и помахал. В груди Гермионы все напряглось, когда они установили зрительный контакт: холодная сталь поймала ее глаза и прижала настолько крепко, что она не смогла бы отвести взгляд, даже если бы захотела.       Его взгляд был все таким же пронзительным, как и тогда, когда она проснулась с похмелья в его постели, но ей уже нравилось это чувство потери себя в нем, особенно сейчас, когда его эмоции были слишком заметны под бурей. Он любил ее, и она любила его чертовски сильно, что это причиняло боль — и без разницы, как банально такое звучало.       Она продолжала смотреть даже после того, как он отвернулся, возвращая внимание к ребенку, который слегка шевелился у него на руках. Драко качался, время от времени останавливаясь, чтобы прошептать что-то на ухо Скорпиусу, и сердце Гермионы растаяло еще сильнее. Это — быть здесь в этот самый момент и быть свидетелем чего-то столько нормального и необычайно особенного одновременно — значило больше, чем она сможет выразить словами. Драко жив. Скорпиус жив. И она все еще здесь, несмотря ни на что.       Она не могла оторвать взгляда.       Иногда она боялась, что если отвернется, то Драко навсегда исчезнет, что их сын, которого они оба уже любили больше жизни, перестанет существовать. И на этот раз эти мысли обрушились на нее, как товарный поезд, едва не выбив весь воздух. Она попыталась улыбнуться сквозь шок, сопротивляясь желанию беспомощно прижать руки к груди, но связь позволила Драко легко почувствовать неладное, и не успела она сказать ему, что все в порядке, что ей просто нужна секунда передышки, как он повернулся, потирая спину Скорпиуса, и быстро зашагал к ней через лужайку.       — Похоже, я превращаюсь в своего отца, — сказал Драко, посадив Скорпиуса в переноску и поставив рядом с Гермионой, чья паника сразу же улеглась.       Она тихо хихикнула и махнула рукой, отчего маленький стул завибрировал, наблюдая, как глаза их сына на долю секунды дрогнули, прежде чем закрыться в изнеможении и удовлетворении.       — И ты только сейчас это понял? — пошутила она, приподняв бровь.       Из горла Драко вырвался низкий стон, как будто он не мог поверить, что она сейчас сказала это, но когда звук прекратился, он лишь повернулся, смотря на нее более прямо.       — Что случилось? — спросил он, изучая ее насколько яростно, что она подумала, что он может потерять сознание от своих усилий.       Гермиона, только сейчас осознав, что нервно кусает нижнюю губу, быстро отпустила ее.       — Обычное беспокойство, — ответила она, внутренне съежившись от дурацкой лжи. — Ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться, — попыталась она заверить его.       Но она чувствовала, что, во-первых, Драко определенно не верил, что в ее беспокойстве есть что-то обычное, а во-вторых, он определенно был сам обеспокоен.       — Я знаю, что Тайра и другие помогут мне научиться контролировать это, — начала она, прежде чем он успел рассказать, что она беспокоится напрасно. — Но я… я все еще боюсь, что причиню тебе боль, что что-то случится и я потеряю вас обоих.       — Я никуда не уйду, — пообещал Драко, глубоко вздохнув и зарывшись рукой в ее кудри. — Как и Скорп.       — Откуда ты можешь это знать? — пробормотала Гермиона в ответ, метнув взгляд к сыну.       Драко притянул ее ближе.       — Поверь, я знаю, — тихо сказал он.       Вместо ответа она наклонила голову и положила ее ему на плечо, ощущая лихорадочное движение мыслей.       Предки временно освободили их разумы, предоставив им необходимое пространство осмыслить произошедшее без учета четырех мнений, и Гермиона была благодарна им за это.       Перед уходом Тайра создала что-то вроде двери рядом с мостом в глубине сознания Гермионы, которая, по ее заверениям, когда откроется, подаст сигнал к их возвращению. Она была рада знать, что они рядом, если она нуждалась в них, но ещё она знала, что ей нужно поработать над новыми страхами, прежде чем впустить предков обратно.       Однако ее страхи были не так уж малы, и преодолеть их будет нелегко.       — Знаешь же, что из-за этой связи ты не можешь ничего от меня скрывать, — сказал Драко, медленно поглаживая ее спину. — Но все равно впечатляет, что ты стараешься.       Гермиона вздохнула. Он прав.       К чтению мыслей друг друга было трудно привыкнуть, но ни один из них больше не стремился блокировать другого. Она, естественно, не обижалась на то, что он занял место в первом ряду ее внутренних монологов, даже когда — как сейчас — она пыталась отгородить его ото всех беспокоящих ее мыслей. Это было не в первый раз, и уж точно не в последний.       — Что мы скажем Кингсли? — спросила она, наконец, сформулировав вопрос, на который он точно мог ответить.       — Тебе не нужно принимать никаких решений по этому поводу сейчас, — ответил Драко, делая паузу, чтобы убрать волосы с глаз. — Наверное, будет лучше, если мы расскажем все Кингсли, но как только он узнает правду, не сомневаюсь, что он согласится держать это в секрете. Думаю, он сделает все, что в его силах, чтобы помочь.       Гермиона знала, что Драко прав, она знала, что Кингсли пережил две войны не для того, чтобы рисковать начать еще одну, показывая ее как своего рода оружие, но все равно было трудно не мучиться из-за этого. Особенно если учесть, что они пока не сочли нужным ничего ему рассказать.       После отправки Тео в больницу Святого Мунго, Драко и Гарри проинформировали Кингсли, который был в равной степени зол и рад, и им каким-то образом удалось замаскировать особенности триумфа Гермионы, заверив, что нет, ничего гнусного не происходит и что они ему все рассказали. Кингсли был в ярости из-за того, что его держали в неведении, говоря лишь то, что они живы и в безопасности. Гермиона не могла винить его; они отключили все способы коммуникации, игнорируя все правила, которые были введены именно для такого рода ситуаций. Драко и Гарри приняли на себя основную тяжесть, не показывая Гермиону министру до крайней необходимости, и даже после они оградили ее от некоторых более сложных вопросов. Она чувствовала себя виноватой во лжи, даже если это было скорее умалчивание, но сейчас она была счастлива, что вопросы министра были краткими и немногочисленными.       Свои вопросы и так сводили с ума.       — Думаю, мы это выясним, — наконец, сказала Гермиона, обхватив руками колени. — Здесь так спокойно, — заметила она через секунду, слегка повернувшись к мужу.       Драко кивнул.       — Да, — согласился он, мягко улыбаясь.       Она хотела, чтобы мир длился вечно, но знала, что это невозможно, по крайней мере, так, как ей хотелось. Она не могла бороться с зудом в глубине сознания, не могла избавиться от беспокойства, которое всегда поселялось в ней после чего-то ужасного, особенно сейчас, когда последствия касались стольких важных ей людей. Рано или поздно ей придется все расхлебывать.       Ее сила, предки, правда об Эсклинге и людях, создавших его — решение, что делать с этой информацией, медленно разрушало ее решимость.       Она чувствовала себя неуютно, слишком беспокойно и нервно для того, кто выиграл тяжелую битву.       И, как ни странно, это было то же самое, что она чувствовала после битвы за Хогвартс. Даже посреди этого разрушения было так много ожиданий и благодарности, и все же ужасно много печали и горя. Того, что нужно было восстановить, как физически, так и умственно, и множество неоправданных надежд на последующие годы. И прямо сейчас она боялась, что не оправдает ожиданий после этой битвы, даже если это она их устанавливала.       Больше всего ее беспокоило будущее.       Она беспокоилась о Скорпиусе, о том, что однажды будет означать для него передача силы. Она беспокоилась о том, что потребуется, чтобы сохранить такую важную тайну от остального мира, потому что если история и научила ее чему-то, так это тому, что возможность всеобъемлющей власти была опасным притяжением, маяком для людей с дурными намерениями. Она беспокоилась о том, что если люди узнают правду, что это будет означать для любого из них, особенно для Драко, который будет чувствовать личную ответственность за защиту ее и их ребенка.       Здесь не было простых ответов, и это было ужаснее, чем жить с силой, которую она еще не до конца освоила.       С одной стороны, она знала, что говорить правду будет означать, что ей не придется прятаться, что, возможно, она сможет использовать свою силу во благо, не беспокоясь о последствиях. Но, с другой, она не хотела, чтобы ее использовали как оружие, и не хотела этого для своего сына, и даже Кингсли не сможет защитить их от последствий, если мир узнает о ее силе и решит, что ее нужно контролировать. В любом случае, это будет ненадежный способ жить, растить семью, и она беспокоилась… обо всем, черт возьми.       Но дело было не только в беспокойстве. Эмоции усилили борьбу за то, чтобы жить с произошедшем, и люди, которые пострадали, чтобы защитить ее. Первый день был самым трудным. Вернуться в Мэнор, увидеть все разрушения до возможности Люциусу применить магию, чтобы начать ремонт — это было слишком. Но Драко был рядом все это время и не давал — как он сделал посреди изуродованного молниями поля — погрязнуть в сомнениях. Она сделала то, что должна была, и он не позволял ей поверить, что это ее вина.       — Гермиона, посмотри на меня, — сказал Драко. Его дыхание было немного прерывистым, а голос грубым.       Она подчинилась, слегка повернув голову.       — Это беспокойство съест тебя заживо, — сказал он, проведя большим пальцем по ее щеке. — Обещаю, мы разберемся с этим вместе, — он замолчал, проводя пальцем по ее нижней губе. — Со всем этим.       — Но Скорпиус…       — Будет в порядке, — заверил ее Драко. — Он не совсем готов стать отцом в ближайшее время, и нет никаких причин, даже если люди узнают о тебе, что им нужно знать о нем, — он замолчал и улыбнулся от того, что прервал. — К тому же, ты не будешь разбираться во всем этом одна. Предки не бросили тебя и не бросят.       Гермиона снова открыла рот, начиная бормотать что-то бессвязное в знак протеста, но Драко наклонился и заткнул ее поцелуем.       — Нечестно, — пробормотала она, отстраняясь и прижимаясь своим лбом к его.       Драко рассмеялся.       — Если бы мне когда-нибудь пришлось выбирать между обладанием такой силой, как у тебя, и возможностью сделать это… — он снова поцеловал ее, на этот раз жадно проводя языком по нижней губе, — я бы каждый раз выбирал это.       — Я тебе не верю, — пробормотала она, облизнув губы и посмотрев на него потемневшими от вожделения глазами.       — Что ж, тогда мне придется быть более убедительным, — ответил он, притягивая ее к себе.       Она почувствовала, как рука скользнула по ее спине, опасно приблизившись к краю джинсов, и тихо застонала, облизывая губы.       — Ох, — выдохнула она, когда губы Драко коснулись места за ухом.       Она почувствовала, как он отстранился и усмехнулся ей в шею.       — Ещё не веришь? — спросил он.       — Верю, — тяжело дыша, ответила она, прежде чем прижаться к его губам своими.       И она говорила не только о поцелуе.

***

      Это был полный хаос. Но такая его разновидность, которая уверяла всех, что все в порядке.       Джеймс и Альбус гонялись друг за другом по ярко украшенной столовой в поместье Малфоев, и их пронзительные визги эхом отражались от стен. За ними самими гонялась Джинни, извиняясь перед Нарциссой за поведение детей (и каждый раз, когда им удавалось свалить что-то со стен). Лили, которая, несомненно, была дочерью своей матери, устроила истерику после того, как Гарри выхватил особенно хрупкую на вид тарелку из ее рук, которую Люциус вернул ей, как только Гарри отвернулся. А еще был Скорпиус, который просто наблюдал за происходящим широко раскрытыми глазами, время от времени напряженно поглядывая на Драко, как будто требовал знать, из-за чего весь этот шум.       — Прости, Скорп, — прошептал Драко, нежно укачивая сына. — Боюсь, тебе придется привыкнуть к подобному шуму.       Каждый раз, когда он смотрел на Скорпиуса, то все больше влюблялся, и если бы то же самое не относилось к его отношениям с Гермионой, то это чувство нервировало бы. Но это была другая любовь, нежели он испытывал по отношению к Гермионе, которая пронизывала все его существо. Скорпиус — часть их обоих, и все же он вырастет в кого-то совершенно другого. У него будут свои желания и потребности, свои мечты, и однажды сила Гермионы станет его, и он должен будет решить, что хочет с ней делать. Мысли о будущем сына и беспокойство о том, с чем ему придется столкнуться, лишь усилили чувства Драко, и мужчина, честно говоря, понятия не имел, как он жил все это время без него.       Но его сын — это не конец его любовной истории. Была всепоглощающая любовь к Гермионе, которая закружилась в нем сбивающим с ног вихрем, когда она вернулась в его жизнь. Была еще сложная любовь к родителям, которая после долгих лет отчуждения наконец вышла на новый уровень. Была мягкая и очевидная любовь к Гарри и его семье, которая показала ему, что счастье и страшный шум могут существовать в одной плоскости. А еще была братская любовь к Тео, которая с самого начала была основана на желании принадлежать друг другу.       Все это имело значение и не было обычным.       Было время, когда Драко думал, что он не заслуживает этого: ни жены, ни сына, ни даже семьи, которая простиралась дальше крови, но теперь, имея все это, теперь, когда он знал, как прекрасна может быть жизнь, он никогда ни от чего из этого не откажется.       — Мой мальчик, — внезапно сказал Фроде, прерывая мысли Драко. — Я правда верю, что ты влюблён.       Драко усмехнулся.       — Да, — молча ответил он, оглядывая комнату. — Во все это.       — В этом нет ничего постыдного, — заверил его Фроде.       И на самом деле не было. Драко не мог припомнить времени, когда был бы настолько счастлив и чувствовал такой уют в доме, в котором годами была лишь боль, рядом с людьми, которых он когда-то глубоко ранил. После войны он очень долго был изолирован от мира и почти забыл, что значит любить — по-настоящему любить — и быть любимым в ответ, но теперь все эти чувства цвели в груди, и никогда не завянут — он был в этом чертовски уверен.       Оказалось, любовь была единственным видом исцеления, которое ему было нужно все это время.       Когда Драко наконец поднял глаза, пытаясь снова вытянуться в разговор, то заметил улыбку Гермионы с другого конца стола. Ее глаза сверкали, и не только из-за смехотворно большой люстры, висевшей посреди комнаты. Ему не нужно было пересекать мост в глубине сознания, чтобы понять ее мысли: она была в таком же восторге, как и он.       Их новая, совершенно сумасшедшая нормальность.       Драко вздрогнул, почувствовав, как что-то знакомое коснулось его сознания.       — Скорп выглядит так, будто хочет обругать всех в комнате, — мягко и сладко сказала Гермиона в его голове.       — Можем ли мы винить его? — ответил Драко, не в силах скрыть ухмылку. — Нас окружают животные.       — Да, — сказала она, скорчив Скорпиусу рожицу, — но я не уверена, что мы сможем посадить их в клетку, даже если попытаемся.       — Наверное, лучше Дромеде и Тедди уехать из города, — сказал ей Драко, со смесью ужаса и веселья наблюдая, как Альбус поднял пальцы, как будто это были рога, и с криком бросился на брата.       — О, прошу, — парировала Гермиона, наблюдая, как Джинни перехватила Альбуса, прежде чем ее сыновья смогли столкнуться. — Раньше Тедди был таким же. Ведь Гарри — его крестный.       Драко тихо усмехнулся. Она была права.       — Не могу поверить, что мой отец еще не наскучил тебе до смерти, — размышлял он, слушая, как Люциус рассказывает очередную историю о своих чертовых павлинах.       Гермиона довольно громко рассмеялась, заработав короткий хмурый взгляд Люциуса, прежде чем мужчина вернулся к разговору, как будто ничего не произошло.       — Его одержимость этими проклятыми птицами удивительно милая, — ответила она, опуская подбородок на руку и делая вид, что слушает. — И что я могу сказать, у меня слабость к Малфоям.       — Знаешь, чего она не говорит? — раздался голос, в котором Драко узнал голос Хальвора, — Что она предпочла бы терзать…       — Хальвор! — предупредила Тайра, раздраженная его грубым вмешательством.       Драко поднял глаза к потолку и покачал головой. Действительно, новая чертова нормальность.       — Что? — спросил Хальвор, за чем последовал его громкий смех. — Мы все знаем, куда всё это ведет, просто решил, что я помогу ей в этом.       Драко заметил румянец на щеках Гермионы, отчего кровь прилила к не слишком удобному для семейного ужина месту.       — Вы же понимаете, что ваши мысли не особенно тихие, верно? — спросила Руна, пытаясь сдержать смех.       — О, черт! — воскликнула Тайра, подражая Гермионе. — Вон отсюда, все!       Драко слышал стоны предков, пока их тащили к двери в глубине головы Гермионы.       — Прошу прощения, мои дорогие, — сказала Тайра. — Мы оставим вас наедине.       — Мы не виноваты, что они не могут контролировать свои мысли, — проворчала Руна, исчезая.       — Ведите себя прилично, — весело сказал Фроде, выходя.       — Или не ведите! — крикнул Хальвор, после чего Тайра захлопнула дверь в сознании Гермионы.       — Никогда не смогу привыкнуть к этому, — сказал Драко, как только их мысли снова успокоились.       — По крайней мере, не тебе приходится тренироваться с ними каждый день, — сказала Гермиона, делая паузу, чтобы понять что-то, сказанное Люциусом, прежде чем добавить, — но Фроде странно привязан к тебе. Кажется, он всегда находит предлог, чтобы перебраться по мосту в твою голову.       — Лучше он, чем Хальвор, — ответил Драко, опустив голову и наблюдая, как Скорпиус ерзает у него на руках. — Я серьезно думаю, что ему нравится ставить людей в неловкое положение.       — Он просто немного грубоват, — сказала она, защищая его, хотя он мог сказать, что она согласна с его словами. — У него добрые намерения.       Драко уже собирался опровергнуть ее утверждение горой доказательств обратного, как большие двери в столовую распахнулись, явив всем присутствующим высокую долговязую фигуру с темными волосами.       — Наконец-то, черт возьми, — пробормотал Драко, и Гермиона рассмеялась.       — Теперь все могут расслабиться! — воскликнул Тео, влетая в комнату. — Вечеринка прибыла.       — Опаздывать — это модно, я смотрю, — ответил Драко, закатывая глаза. — Между прочим, мы все умираем с голоду. Мама не разрешала нам есть без тебя.       Тео фыркнул, левитируя комично большую бутылку вина в центр стола.       — Я же почетный гость, — сказал он, указывая на себя и театрально кланяясь.       Драко застонал, но отодвинул стул и встал, чтобы обнять друга, притянув за собой Скорпиуса.       — О, смотри, — сказал Тео, наблюдая, как Скорпиус поднял маленький кулак в воздух, когда Драко отстранился. — Скорпу не терпится потусоваться со мной. Лучше отдай его мне, пока он не расстроился.       — Ты просто нечто, — пробормотал Драко, подчиняясь. — Кстати, как новая рука? — спросил он, указывая на новое дополнение в теле Тео.       — Работает отлично, — ответил Тео, помещая палец упомянутой магически сконструированной руки, который, кроме легкого мерцания, выглядел совершенно нормально, в крошечный кулачок Скорпиуса. — Я надеялся, что они дадут мне что-нибудь золотое и блестящее, но, видимо, это было лучшее, на что они способны.       Драко снова закатил глаза.       — Только ты будешь жаловаться, что твоя новая рука недостаточно блестит, — задумчиво произнес он.       Тео лишь фыркнул в ответ, прежде чем вернуться к Скорпиусу, бормоча что-то наподобие «твой отец идиот» и «хорошо, что у тебя есть я».       Даже несмотря на шутки, Драко было очень радостно видеть Тео со своим сыном, и он не мог не улыбнуться, пока его лучший друг ворковал с маленьким ребенком.       — Эй! — окликнул Гарри с другого конца комнаты, и Драко отвел глаза. — Он опоздал — как так получилось, что он первым взял Скорпиуса?       — Боюсь, это привилегия крестного, — ответил Тео, не поднимая глаз. — К тому же, похоже, у тебя полно дел с маленькой мисс-уничтожить-очень-дорогой-фарфор.       Драко услышал, как Гарри выругался за мгновение до того, как что-то разбилось об пол. Ни он, ни Тео даже не попытались сдержать смех.       — Мерлин, дай мне сил не убить своих детей, — сказала Джинни, в отчаянии откинув голову назад и оттащив Альбуса от гобелена, на котором он висел. — Нарцисса, не могу выразить, как мне…       — Не нужно, дорогая, — сказала Нарцисса, протягивая Джинни большой бокал вина. — Дети останутся детьми. Нет смысла пытаться заставить их становиться кем-то другим.       — Если ты ищешь, кого обвинить, Гарри, ставлю все свои деньги на отца, — сказал Драко, указывая через стол.       Гарри и Джинни удивленно обернулись, и Люциус бросил на Драко пронзительный взгляд, прежде чем взмахнуть палочкой и избавиться от осколков на полу.       — У Лили безупречный вкус, — сказал он, вызывающе вздернув подбородок. — Кто я такой, чтобы отказывать ей?       — О, да, потому что если младенцы что-то и любят, так это правильную сервировку стола, — съязвил Драко, поймав взгляд Гермионы, которая пыталась приглушить смех ладонью.       Раздался ещё один громкий треск, и Гарри, который только что закончил заниматься самолечением очень большим бокалом вина, чуть не поперхнулся, когда повернулся и увидел в дальнем углу Джеймса, карабкающегося по борту большого доспеха, у которого теперь отсутствовала одна из рук.       — О, боже, — тихо произнесла Нарцисса, наполняя бокал Гарри, как только тот бросился к Джеймсу с криками спуститься. — Сомневаюсь, что Мэнор видел столько разрушений с детства Драко и Тео.       — Чтобы поконкурировать с нами, им придется уничтожить не только красивые доспехи и посуду, — сказал Тео, с усмешкой глядя на Драко.       — В этом ты прав, — согласился Драко. — Хотя сомневаюсь, что наш дом продержится долго, если мы продолжим эти проклятые семейные ужины, — добавил он, указывая на Альбуса, который теперь запутался в веревке, казалось, появившейся из ниоткуда.       Гарри вернулся к столу, таща за собой угнетенного Джеймса.       — Не смей ничего говорить, Гермиона, — пробормотал он, жестом приглашая сына сесть на соседний стул, и сделал еще один большой глоток из бокала.       — Я не собиралась ничего говорить, — ответила Гермиона, всплеснув руками. — Но знаешь, — начала она, сделав глоток вина с озорным блеском в глазах, — не могу сказать, что ты этого не заслужил.       — Это, любовь моя, самое умное, что ты сказала за весь вечер, — ухмыльнулся Драко, когда Гарри застонал и уронил голову на руки. — Расплата за все правила, которые ты нарушил в Хогвартсе, Поттер. Все по-честному.       Даже Гарри рассмеялся.       Когда смех стих, Тео прочистил горло.       — Не то чтобы мне не нравилось направление, в котором развивается разговор, — начал он, оглядываясь, чтобы убедиться, что все обратили на него внимание, — но у меня есть небольшое объявление, — он остановился, пытаясь скрыть улыбку, и переложил Скорпиуса на другую руку. — Я пришёл не один.       На миг в комнате воцарилась тишина, и шесть пар глаз уставились на Тео (семь, если учесть тот факт, что Скорпиус уже смотрел на своего крестного, и десять, если учесть тот факт, что дети Поттеров смотрели только потому, что смотрели все взрослые).       — И как же тебе это удалось, если ты вернулся из больницы всего две недели назад? — с любопытствам спросил Драко, хотя думал, что уже знает.       Вместо ответа Тео шагнул в сторону, открывая взору фигуру, все еще неловко стоявшую у дверей.       — Это?.. — спросила Гермиона Драко через их связь.       — Да, — улыбаясь, ответил Драко.       — Эм. Всем привет, — несколько нервно сказал Дин, делая несколько шагов вперед.       Потрясенное молчание длилось еще мгновение, прежде чем все поднялись со своих стульев и бросились приветствовать Дина.       — Надеюсь, Тео предупредил, — сказал Гарри, вставая между сыновьями, которые воспользовались случаем и начали драться друг с другом. — Эти ужины совсем не расслабляют, — добавил он, отталкивая мальчиков друг от друга, когда они бешено замахали кулаками в воздухе.       Дин рассмеялся.       — О, меня тщательно проинструктировали.       Пожав Дину руку и прошептав несколько беззаботных предупреждений, Драко вернулся к Тео.       — Невероятно, — пробормотал Драко, услышав, как его мать предлагает Дину выпить. — Я выхожу из комнаты на пять минут, чтобы закончить разбираться с бумагами, а ты ухитряешься соблазнить аврора, назначенного допрашивать тебя о твоем участии в деле с Эсклингом.       — Что я могу сказать, — ответил Тео, пожимая плечами. — У меня пунктик насчет авроров.       Последовавший ужин был таким же шумным, как и до того, как принесли еду, но это не важно. С лица Драко не сходила улыбка. Он покачал головой, когда отец пичкал Гермиону и Гарри историями о происхождении Малфоев, покачивая Лили на коленях. Рассмеялся, когда Нарцисса помогла Джинни догнать мальчиков, подобравшихся к десертному столу, который Уолли с огромным трудом установил. Понимающе ухмыльнулся, пока Тео и Дин препирались, останавливаясь лишь перевести дыхание, когда Скорпиус издавал какой-нибудь звук на одном из их коленей. Как же Драко любил все происходящее, наблюдал, и впитывал в себя, как будто боялся, что все испарится.       Честно говоря, он не мог придумать ничего более совершенного, чем это.       Когда Драко и Гермиона добрались до дома в саду, его живот болел от смеха, а лицо раскраснелось от выпитого вина.       — Думаешь, так будет всегда? — спросила Гермиона, прижимаясь к нему всем телом, пока они стояли, измученные, около кровати.       — Возможно, — ответил Драко, подтягивая Скорпиуса. — Но в ином случае нам было бы скучно.       Он отодвинулся, чтобы положить Скорпиуса в колыбельку, и, убедившись, что их сын не разразится несвоевременной истерикой, сел на кровать, потянув Гермиону за собой.       Они приземлились немного более грубо, чем он намеревался, и Гермиона взвизгнула от удивления, быстро расслабившись в его объятиях. Он крепко держал ее, пока не почувствовал, как она начала слегка выворачиваться.       — Я хочу посмотреть на тебя, — прошептала она, а затем повернулась, закинув ногу ему на колени, и уставилась на него полными похоти глазами.       — Лучше? — спросил Драко, и уголок его рта изогнулся в фирменной ухмылке.       Гермиона облизнула губы и кивнула.       Это был не первый раз, когда они находились в таком положении, отнюдь, но Драко до сих пор считал это самой пьянящей вещью во всем гребаном мире.       — Такая красивая, — пробормотал Драко, поднося руку к ее лицу и слегка касаясь пальцами теплой щеки.       Он устал, но не настолько, чтобы оставить жену неудовлетворенной, и поцеловал ее, не в силах сопротивляться желанию дотронуться до всего ее тела.       Поначалу поцелуй был мягким, но в нем чувствовался намек на нетерпение, и Драко не смог удержаться от улыбки, когда ощутил ее пальцы, нетерпеливо вцепившиеся в его шею. Он углубил поцелуй, раздвинув ее губы языком, и через несколько секунд она уже стонала ему в рот, прося о большем.       И Драко с радостью подчинился.       — До сих пор не могу… поверить… что ты моя… жена, — пробормотал он, проводя губами по ее шее в поисках места, которое сводило ее с ума. — Не могу поверить… — он остановился у места биения ее пульса, почти потеряв контроль, когда Гермиона вздрогнула. — Не могу поверить, что ты сделала меня отцом, — закончил он, тяжело дыша.       — Поверь, — сказала ему Гермиона и отстранилась, заглядывая в его прекрасные глаза.       — Черт, — простонал он. И поверил.