Will you stay even when the drugs have gone? For it won't be long before I tumble Turn into the anxious clown That just, just won't come down Останешься ли ты, даже когда закончатся наркотики? Потому что скоро я начну творить дичь, Превратившись в жалкого клоуна, Которого просто невозможно будет успокоить. IAMX — Fire and Whispers
Мо вываливается из глубокой отключки из-за лютой тошноты. Она гуляет по пищеводу, угрожая вот-вот дать внутренностям подышать свежим воздухом. И если бы только зреющая на горизонте блевотина была единственной проблемой, Шань благодарил бы всех богов, известных человечеству. Вторым препятствием на пути к его хрупкому душевному равновесию становится постель Тяня, где Мо находит себя в холодном поту и лежащим в трусах. Скомканные простыни неприятно липнут к телу, ноги путаются в огромном одеяле, а полоска света из ванной неприятно бьет по глазам. Самого хозяина квартиры в поле зрения не видно, потому можно спокойно выдохнуть и попытаться вновь уснуть, проигнорировав приступы тошноты. Но подобная недальновидность становится фатальной ошибкой, когда за закрытыми глазами поджидают увлекательные полеты на вертолетах. Мо впервые сталкивается с такими выкрутасами своего организма, поэтому первую минуту молча охуевает с происходящего (а оцепенение на пару с захватывающими полетами аттракцион не для каждого новичка в этом нехитром деле). Когда обороты чуть спадают и до Шаня доходит, что глаза нельзя закрывать ни в коем случае, становится чуть легче. Пьяное в хлам тело предпринимает попытки встать, но суровая гравитация против подобных необдуманных поступков: Мо запутывается ногами в одеяле и мешком картошки грохается на пол. Голова, мразь неблагодарная, за такую встряску спасибо не говорит, а лишь отзывается острой болью в висках. Во рту становится горько и в районе пищевода начинается недвусмысленное движение, оповещая о скором приближении рвоты. Мо резко подскакивает и летит в сторону заветной полоски света, чтобы в следующий момент припасть к унитазу и выблевать из себя все содержимое. Получается как-то слишком громко, будто через глотку прошла как минимум печень, но Шаню глубоко посрать. Новый спазм зреет в желудке, кашлем он пытается ускорить приближение рвоты, но не выходит. Вот же срань. Вот нахуя было так пить? Где-то в районе позвоночника становится жарко от легкого прикосновения к лопаткам. Мо не сразу его распознает, да и реакция приходит запоздало. Мягкие пальцы скользят по холодной потной коже спины, тянутся вдоль хребта, спускаясь ниже. Горячий издевательский шепот в ухо: — Кажется, у малыша проблемы. Шань дергается. Вот только Тяня сейчас не хватало. Хотя кого еще можно было ожидать, находясь в его же квартире? — Бля… Ха-а… Отъебись… — выдыхает и продолжает дышать ртом. С губ тянется длинная нитка кислой слюны. Тянь пьяно смеется, явно не собираясь оставлять Шаня одного на растерзание собственным желудком. Равно как и не воспользоваться слабостью он тоже не может. Хэ прижимается горячим торсом к спине Мо, но тот уже его не слышит. Пихает чужое тело и склоняется над унитазом: новый спазм накатывает совершенно очевидно, прошибает пищевод и вызывает рвоту. — Ну, ну, тише, тише, — успокаивающе приговаривает Хэ, похлопывая Шаня по мокрой шее. В голове снова мутнеет и пульсирует красными пятнами. На некоторое время Мо полностью теряет ориентацию в пространстве. Спасает, что он сидит на полу и держится за унитаз, так что заваливаться особо некуда, разве что в сторону. Сам не понимает, сколько времени проводит в полузабытьи. В желудке, судя по всему, уже ничего не осталось и блевать, собственно, нечем. Но короткие спазмы еще проходятся где-то в районе гортани, а во рту липкая слюна и лютый кисляк создают невыносимый тандем. Но что-то еще однозначно было не так. Что именно, Мо осознает не сразу. Тело начинает слушаться эпизодически, пробуждаясь частями. Сначала очухиваются ватные руки, словно два воздушных шарика, безвольно свисающие по обе стороны унитаза. Дальше отзывается спина, отдавая тугой болью в лопатках от сильного кашля. И только в самом конце просыпаются ноги, но на деле оказываются такими слабыми и беспомощными, что не хватает сил даже попытаться встать. Но зато они явно ощущают настойчивые чужие пальцы, притрагивающиеся к голой коже бедер и имитирующие робкое прикосновение, на деле же просто отыгрывают задуманную их хозяином роль. — Малыш Мо, — горячий хриплый шепот в ухо. — Ты бы знал, как я хочу тебя сейчас выебать. Шань пытается отпрянуть, подаваясь вперед, но вжаться еще сильнее в унитаз уже невозможно, а сзади его нагло заблокировало тело Тяня. Активное сопротивление на данный момент отпадает, поэтому нужно попробовать извести противника морально. — Блядь… Иди подрочи на свои влажные фантазии. Ха-а… От меня только отъебись… Глухой хмельной смех отзывается где-то в районе затылка: — Когда тебе уже надоест отрицать очевидное? Шань тяжело выдыхает, пытаясь понять, то ли хочется еще раз блевануть, то ли этот приступ ложный: в желудке ведь уже очевидно пусто. При этом еще нетрезвый мозг усиленно переваривает, что от него хочет Тянь, но однозначных выводов на ум не приходит. В резюме при приеме на работу Мо точно не стоит в своих достоинствах указывать многозадачность. — Какое, нахуй, очевидное? Ладонь крепко ложится на вставший член, и Мо вздрагивает от неожиданности и резкого заряда, расползающегося от паха по всему телу. Только сейчас до него доходит, что стояк ему не мерещится. Видимо, эта часть тела с мозгом все еще не синхронизировалась. Он сам не заметил, в какой момент у него встал и сколько вообще это продолжается. Несколько секунд оцепенения проходят, и Шань собирается с силами и резко бьет локтем куда-то назад. Хэ успевает отклониться, чтобы не зацепило, и резко хватает Мо за запястья. Завязывается крайне неловкая потасовка, в которой Тянь то ли пытается ударить, то ли облапать Мо, а тот, в свою очередь, отпихивается, не желая отлипать от унитаза и вступать в какой-либо тесный контакт с живым человеком. В результате ослабевшее и отравленное алкоголем тело дает слабину, Тянь ею пользуется и прижимает Мо своей сильной тушей к полу. Шань прекращает сопротивляться, но в это время в нем рождается лютая злость. Та самая, которая появляется крайне редко, но, если все же это делает, никакие стоп-краны сдержать ее не могут. Эта злость адресная, специально для Тяня. Особое блюдо для того, кто не умеет балансировать, и каждый раз скидывает Мо в бездну личной агрессии. — Ну, давай, целуй! — выплевывает с ненавистью Тяню в лицо. — Я только что так охуенно блевал! Тебе понравится! Целуй, блядь! Ты же этого хочешь?! Пьяные глаза перед ним темнеют. Победная усмешка теряется в сжатых красивых губах. Шань знает это выражение. Прекрасно знает. И ему страшно, как и раньше, когда он его уже видел. Непроизвольно стискивает кулаки, будто это может помочь. Тянь скользит пальцами по рукам Мо и сжимает их на его горле. Глаза густо-черные, мрачные тени плещутся в бездонных зрачках. Скулы напряжены, лоб мокрый от пота, желваки подрагивают. Шаня накрывает волной паники вперемешку со злобой. Он боится и ненавидит. Пытается поддаться самосохранению, но ведь именно оно обычно его и подводит, когда говорит, что не нужно сопротивляться этому человеку. Пусть сегодня злые сущности правят бал. И Мо отвечает. Колотит коленом наугад и попадает куда-то в район почек. Тянь ослабляет хватку, чем Мо сразу пользуется и бьет смазанным ударом кулаком уже в лицо. Выходит крайне хуево, но Тянь пьян, поэтому ему достаточно. Он неловко кренится назад и падает на бок, но не пытается встать. Мо на бешеном адреналине вскакивает на ноги со сжатыми кулаками. Хочет наорать, но не находит слов. Выходит какое-то сдавленное мычание, прерываемое рыком. Тупые звуки, которые как нельзя лучше выражают сейчас его состояние. Тянь не смотрит на него. Глядит куда-то в пол, челка прячет половину лица. Хуй поймешь, что у него там за выражение. Нужно что-то сказать. Нужно что-то сделать. Вокруг все словно пополам разъезжается, как в детской энциклопедии, иллюстрирующей землетрясение. Опасное. Неподконтрольное. Вызывающее лишь отчаяние. Шань больше не находит в себе сил оставаться здесь. Жмурится и разворачивается. Быстро шагает в комнату, ищет свои вещи. Наспех одевается, гремит в коридоре и хлопает входной дверью. ***You lie, you lie to spare my life You needed it, he tasted you inside out Ты лжешь, ты лжешь, чтобы сберечь меня. Тебе это было нужно, ведь он выжрал тебя без остатка. IAMX — Your Joy Is My Low
— У Тяня привычку подхватил? Шань давится дымом, закашливается и оборачивается. Чэн появляется в своих владениях через пару недель после их хреновой попойки. Тихо, без помпы. Менеджера никто не предупредил о появлении всемогущего, поэтому тот ни сном ни духом просиживал пятую точку у себя в кабинете и ублажал себя раскладыванием пасьянсов. А так бы поднял всех на уши. Чэн паркует машину за углом и решает зайти через ход для персонала, где обычно местные работники курят, сидят в телефонах и обсирают руководство. Старший Хэ оказывается совсем рядом, буквально в шаге от Мо, совсем на грани с нарушением личного пространства. Хотя от такого человека и километры расстояния не гарантируют комфорта. Шань же пытается прийти в себя от внезапного появления этого лучика, хотя о солнышке никто не вспоминал. Ни здрасьте тебе, ни хули приперлися. Чэн щурится и закуривает, щелкая стильной металлической зажигалкой. Такие не продаются в супермаркете за пару юаней. Хотя было бы даже забавно, если бы он таскал с собой дешевую цветную пластиковую. Только в его образе все выверено до последней ниточки так, что выглядит совершенно естественным, словно он просыпается с утра уже с укладкой и в идеально сидящем пиджаке. — Сам решил, — отвечает Мо, отворачивается и неловко ежится, когда Чэн хмыкает, явно давая понять, что не поверил. — Я не хотел, чтобы он курил. Но я же сам для него плохой пример. Шань ничего не говорит, напряженно уставившись перед собой, в голове прокручивая, что можно ответить на эти внезапные откровения. Вариантов мало, поэтому он предпочитает молча дожидаться продолжения, а еще лучше окончания этого бессмысленного разговора. Пусть уже Чэн свалит отсюда на своей охуенной тачке и больше никогда не снисходит со своих золотых вершин до простого люда. — А ты на него хорошо влияешь, — смотрит на Шаня и улыбается краем губ. Шань игнорирует настырные попытки вывести его на зрительный контакт и продолжает молчать. И с чего старший Хэ сегодня такой разговорчивый? Сигарета уже практически дотлела, но Мо выжимает из нее максимум, докуривая до фильтра. — Сначала я думал, что человек вроде тебя в его окружении просто очередной заскок и попытки что-то доказать отцу. Но ваши отношения длятся уже достаточно долго… — Какие такие «отношения»? — не выдерживает и перебивает, резко поворачивается и смотрит, сжимая бычок в кулаке. Выходит немного грубо, и Мо даже почти осекается, но поздно давать заднюю, когда нужно прояснить такой щекотливый момент. Чэн снисходительно ловит агрессивный взгляд, не спеша поворачивается, затягивается и медленно выдыхает дым прямо в лицо, наслаждаясь замешательством собеседника. — Вот как. У меня сложилось другое впечатление. Сжимает зубы. Как же бесит. Еще один Хэ, который за всех все решил. — Мне похуй, какое у тебя сложилось впечатление. Чэн смеется. Надменно. Испытующе. Будто давно все понял. И Мо готов поклясться, что так оно и есть. И разубеждать, должно быть, его бесполезнее, чем черпать вилкой воды Ханчжоу. Но упрямство всегда было сильной стороной Шаня. Или слабой. Это с какой стороны смотреть. — Я не собираюсь тебе что-то доказывать. — Я и не прошу. Повисает очередное тугое молчание. И Шань даже готов выдохнуть, ведь разговор логически окончен. Он свободен. Можно быстро свалить обратно в клуб и продолжить очередную бесконечную тяжелую ночь без этого липкого взгляда с неясными намерениями и несгибаемым величием. Холодный голос догоняет уже у самого входа: — Я пришел не о брате поговорить. Шань стискивает пальцами скользкий косяк двери и вскидывает голову: — Тогда зачем? Или просто так решил мило поболтать с «человеком вроде меня»? — Ну-ну, к чему столько яда? — Довольно усмехается и чуть наклоняется вперед, в очередной раз нарушая личное пространство. — У меня есть маленькое, но ответственное дельце, которое хорошо оплачивается. А тебе же как раз деньги нужны. Он даже не пытается спрашивать. Все прекрасно знает. Узнал заранее или сам догадался: какая разница? Шань прикрывает глаза и выдыхает. Вспоминает вчерашний утренний разговор с Чжи, старым хромым хозяином его коморки. Тот завалился ни свет ни заря, кряхтя и пиная вещи своей палкой. Согнулся сильнее обычного и завел жалостливую шарманку о безбожно дорогих лекарствах, ночных судорогах и политике по отношению к ветеранам Корейской войны. Мо активно кивал и со всем соглашался, хотя прекрасно знал, что ни в какой Корее старик Чжи не воевал, а просто в свое время крайне неудачно навернулся с велосипеда. Но в этот раз молчаливое признание всех насущных бед несчастного ветерана не помогло. Старик все-таки поднял арендную плату и потребовал оплату за прошлый месяц «вотпрямщас». Шань не говоря ни слова выпроводил старика и уткнулся лбом в прогретую утренним солнцем металлическую дверь. В голове хаотично крутились нехитрые подсчеты его финансового состояния без единого радужного вывода. Когда работа в клубе стала приносить стабильный доход помимо перебивок курьером, он пообещал матери вносить половину ежемесячной платы долга отца. Она долго отказывалась от помощи сына, но Шань смог убедить ее в собственной финансовой независимости, а также настоял, чтобы она занялась своим и без того слабым здоровьем. Ее уставшие глаза были полны гордости, и Мо понял, что ради этого готов вынести многое, работать столько, сколько потребуется. Лишь бы наконец-то облегчить ее многолетнюю непосильную ношу, которую она тянула в одиночку. Два месяца все шло хорошо, и Гуань Шань искренне радовался работать и помогать матери. Каждый день он просыпался с мыслью, что живет не зря и больше не тяготит женщину, что столько лет растила его, непутевого. И этой жизнеутверждающей мотивации могло хватить еще надолго, если бы не один нелепый случай. До крайности нелепый. Шань потерял кошелек. Кошелек, где наличными хранилась вся премиальная часть его зарплаты в клубе. А это большая часть зарабатываемых им денег. Как можно было так проебаться? Такое ведь бывает только с отмороженными дебилами, правда же? С самостоятельными и работящими людьми ведь подобного не случается, это же абсурд. И где-то в тот момент, когда он почти закончил колошматить с яростью старый деревянный шкаф, до него дошло, что если бы его в подворотне гопники избили, и то не так обидно было бы. Ведь винить кого-то всегда легче, чем самого себя и свою тупость. А потом сломался мопед. И подработка курьером летела ровно туда же, куда отправился проебанный кошелек — в пизду. Следом в этом направлении отправились самоуважение, уверенность в себе и зачатки бравой мотивации. И это все за одну лишь неделю. И вот он здесь. С просроченной арендой за квартиру, долгами отца, сломанным мопедом и гордостью, не позволяющей обратиться за помощью к маме или Тяню и признать свою слабость. Стоит и пялится в дверной косяк, не в силах пошевелиться. Ждет, что человек, которого он боится и даже немного презирает из-за Тяня, протянет ему соломинку и без лишних вопросов вытащит из трясины собственной глупости и уязвленного достоинства. И он схватится за эту соломинку со всей силы, вжимаясь ногтями в кожу ладоней до крови. До тошноты от самого себя. — Что нужно делать? Чэн довольно выпрямляется и выкидывает сигарету на и без того засранный бычками и мусором асфальт. — Я свяжусь с тобой. «Много чести,» — думает Шань, но язык на всякий случай прикусывает. Следом проглатывает логичный вопрос, откуда у Чэна номер Мо. Сложив два плюс два, вопрос сам собой отпадает. Взглядом исподлобья таращится на старшего Хэ, что со стороны, наверное, выглядит смешно. Может, Шань бы и сменил тактику поведения, если бы знал, что напоминает нахохлившегося промерзшего воробья в вечернюю зимнюю стужу. Но Мо не был склонен к сиюминутному глубокому анализу, предпочитая действовать по ситуации. Надо ли говорить, что часто именно это и выходило ему боком. Чэн роняет короткий смешок и проходит мимо внутрь здания, оставляя растерянного пацана позади. Мо стискивает зубы и бесится, охренеть как бесится. Глубокий вдох, выдох. Повторить несколько раз. Так учила делать мама, но это нихуя не помогает, когда все идет не по плану. На следующий день с самого утра Мо ждет звонка или сообщения. Хотя бы какого-то опознавательного знака, что с ним связались. Из-за этого даже уснуть не может после тяжелой смены до шести утра. Лежит до полудня, не выпуская телефон из рук, бездумно листая ленты соцсетей. Где-то на новостях о предоставлении кредитов странам третьего мира он начинает засыпать, но настырная вибрация беспардонно выдергивает из полудремы. Шань резко садится, потирая глаза, и пытается сосредоточиться на полученном сообщении. Неизвестный отправитель: Запиши мой номер. — Охуеть, конечно, — выдыхает. Шань сразу же создает новый контакт с именем Хэ Чэн и откидывается обратно на подушку, глядя на свежее имя в списке номеров. Втыкает где-то с минуту, ожидая новых сообщений, но их так и не поступает. Гештальт на связь закрыт, Мо немного успокаивается и укладывается звездочкой на разобранном диване, на сколько это позволяют габариты. Жара невыносимая, дышать тупо нечем, но одна радость — в полуподвальную каморку не проникает солнечный свет. Хоть какой-то плюс в этой скромной обители сильного и независимого. В какой-то момент даже удается ненадолго уснуть, пока новым препятствием к его счастливой неге не становится настойчивый стук в дверь. *** — Одно я знаю точно: он ебаный психопат. Вот прям конченый. Шань вздыхает. И уже десять раз жалеет, что оставил телефон на видном месте, пока доставал тарелки. За это время Цзянь, не стесняясь своего любопытства, туда заглянул, дабы узнать адресанта входящего сообщения. От красноречивого Хэ Чэн его лицо вытянулось, а дальше пошел поток долгого эмоционального охуевания. Мо задумчиво отпивает еще пива. Цзянь расценивает это как недоверие к его словам и решает пояснить за базар дальше. — Понимаю, звучит это все дико. Я сам о нем не то чтобы знаю сильно много. Но даже этой инфы хватает, чтобы держаться от него подальше. — Я ни на что не намекаю, но ты, блядь, у него дома хрен знает сколько жил. — Будто бы у меня кто-то спросил. Кто ж знал, что я такая охуенно важная персона? — театрально вскидывается Цзянь и загружает в рот полную ладонь чипсов. — Ага-ага, ну конечно. — Ва фебе фочно воворю. Шань закатывает глаза на этого свинтуса и мысленно просит себя не бомбить на тему мусора на ковре. Что-то ему подсказывает, что дело пахнет жизненно важной информацией, но к двадцати годам Мо не то чтобы сильно ладил с интуицией. Цзянь наконец-то дожевывает чипсы и продолжает: — А однажды ночью я шум услышал. Хотя Би и запретил шастать по дому, но он как бы сразу должен был понимать, кому и что он запрещает. В общем, ты бы меня видел, я был великолепен. Правда, потом Би все равно мне пиздюлей за любопытство вставил, но это уже совсем другая история. — А можно как-то короче? Цзянь на это лишь махает пальчиком у чужого носа: — Но-но-но, мой мальчик. У меня в запасе не так много таких историй, поэтому смаковать каждую нужно обстоятельно. Хорошо, что тот додумался притащить пиво. На трезвую голову слушать его словесный поток было бы крайне непредусмотрительно. Алкоголь вообще здорово помогал их дружбе в последнее время: Цзянь приходил и ныл Шаню о сложностях учебы и козлах преподах, а потом они часами смотрели тупые видосы. Иногда к ним присоединялся Тянь и одними посиделками у кого-то на квартире дела никогда не ограничивались. Все заканчивалось либо в шумной компании сомнительных знакомых Тяня, либо не подающей признаки жизни тушкой Цзяня где-то в пять утра на баскетбольной площадке. И хотя Мо не забывает ворчать на тему невыносимости их компании, где-то внутри все равно колко сжимается от мысли, что когда-то их было четверо. О Чжане Цзянь не говорит. Точнее, больше не говорит. Всегда открытый и словоохотливый, эту горесть он решил перенести в одиночестве. И Мо был бы плохим другом, если бы не заметил, как тяжело ему далось расставание. Они зашли в тупик, из которого просто не смогли выбраться. И Чжэнси волевым решением просто ушел из жизни Цзяня, оставив ему друзей и зияющую дыру в сердце. Цзянь месяц не появлялся и не отвечал на звонки. Шань несколько раз порывался найти его и попытаться помочь, но Тянь давал понять, что лучше этого не делать. Мо потом и сам приходил к мысли, что просто не знал бы, что такого сказать Цзяню, чтобы хоть как-то облегчить его боль. Шань чувствовал себя самым хуевым другом в этой ебаной Вселенной, но сидел смирно и ждал, когда Цзянь залижет раны и вернется со счастливой улыбкой, словно ничего и не произошло. До сих пор колкое чувство вины за проявленное малодушие порой прокатывается за шиворотом, и когда Цзянь что-то просит или припирается без предупреждения, Мо проглатывает недовольство, даже не пытается орать или выставлять гостя за порог. Просто потому что хочет быть хотя бы хреновым, но другом, как умеет. — Рассказывай давай, — закатывает глаза Шань и достает сигареты. Курить дома он обычно никому не разрешает, даже себе. Но, когда выпьет, разительно добреет, выходит из зоны комфорта и позволяет всем чуть больше обычного. Цзянь жуя указывает на него палочками: — Так вот. Я тогда шел на крики и мат. Орал Чэн. Он так был зол, что мат стоял во всем доме. Я тихонько прокрался в гостиную на голоса. А там все белое же: мебель, ковры, стены. И все, вот натурально все было заляпано кровью. Я краем глаза заметил, как Би дотащил Чэна до дивана. И, блин, я никогда не видел его таким. Ну обычно он же ходит с мордой важной равнодушной сучки. А тут швырялся предметами и орал, что отрежет этим крысам бошки и выебет в глотки. Да, прямо так и сказал! Прикинь! А с виду такой интеллигентный мужчина. Кругом обман! Шань давится смешком и едва сдерживается, чтобы откровенно не заржать. Тянется даже открыть новую бутылку пива, чтобы на что-то отвлечься. — А кровь откуда? Он потом воплотил свои эротические фантазии в жизнь? — Ммм, нет… Хотя кто его знает, я свечку не держал. А кровь была его. Его два раза подстрелили и даже порезали. Видать, та еще кровавая баня, с ним же еще его люди были, их тушкам тоже не шибко повезло. Их врасплох застали, судя по всему. Иначе бы Чэн так на говно не исходил. Он же привык, что у него все под контролем. А тут какие-то говнари взяли его, еще и изрядно помяли. Еле отбился. Он потом еще долго их проклинал, пока ему Би пули вытаскивал. Без наркоза! Правда, он водку прямо из горла хлестал в это время. — Би вытаскивал? — удивленно. — Ну да. Он же у нас швец, жнец, на дуде игрец. Ко мне в няньки другого бы и не наняли, — с гордостью сообщает Цзянь. — Охренеть, конечно, — выдает Шань. — Ну и жуть. — А я о чем! Так что лучше подальше от него держись, — назидательно советует Цзянь. — Кто бы говорил, — возражает Мо, но внимательно ждет аргументы. Цзянь мгновенно мрачнеет. От этого его лицо воспринимается куда более взрослым, словно кто-то накинул ему лет пять. — Я обязан Чэну жизнью. Он сделал все, чтобы защитить меня. Я никогда не пойду против него. И каким бы ублюдком ни был мой отец, он окружил меня надежными людьми. Я должен быть благодарен им. Шань глядит куда-то в сторону, лишь бы не видеть друга таким. Осознает, что это трусливо. Знает лишь в общих чертах, что пришлось пережить Цзяню, но даже этой информации достаточно, чтобы испугаться. И инстинктивно пытаться спрятаться, чтобы не касаться этого. — Сам же себе противоречишь. — Может быть, — пожимает плечами Цзянь. — Но я твой друг, поэтому хуйни тебе желать не буду. А Чэн — самая отмороженная хуйня, что бы он там от тебя ни хотел.