Не расшатать обветшалых деревьев, Тонкие прутики не стерпят руки. Кто эти люди, проходящие стены, И что мы должны им? Искренне рад после долгой болезни, Голова — чух-чух — не на месте Ай, забирай мое хилое тело, Куда ты хотела… (Синекдоха Монток — Яблочко)
Когда он уже заносит руку и решается позвонить, его обрывают. — Он не дома. Шань резко замирает, как застуканный врасплох зверек перед хищником. По шее ледяной лентой проскальзывает пугающее ощущение чужого присутствия позади. Мо мгновенно узнает его голос. Здесь, в тишине уютного лобби, он кристальным эхом отдается от зашедшегося в страхе сердца. — Позже придет, — поясняет Хэ Чэн. Шань отходит от оцепенения и оборачивается в попытке как можно смелее взглянуть на Чэна, но ловкие движения и подходящее выражение лица — не самая сильная черта Мо, что бросается в глаза даже малознакомым людям. Чэн одной рукой придерживает вешалки, торчащие из двух крупных одежных футляров, свисающих за спиной. На нем свободная кремовая рубашка, светлые брюки и коричневые кожаные туфли. Он выглядит совсем как праздный завсегдатай гольф-клуба, под палящими лучами потягивающий фруктовый смузи по пути к новой лунке. И Мо даже немного теряется от такого непривычного вида старшего Хэ: без кричащих богатством черных прикидов он все еще не растерял привычный лоск, но резкие черты смягчились на фоне светлой одежды. Словно его высокомерие обычно питается черными костюмами от Brioni, а теперь образ потерялся под давлением невыносимой жары, заставляющей даже таких людей примерить на себя что-то попроще. Шань спохватывается, что разглядывает Чэна слишком неприкрыто, отчего еще больше тушуется. Смотреть ему в лицо сложно дольше трех секунд, и он чувствует себя крайне по-дурацки с бегающими туда-сюда глазами, бесполезно пытаясь выдержать непробиваемый холодный взгляд. Что, впрочем, не скрывается от внимательного Чэна. И Шань готов поклясться, что он подобно вампиру высасывает любую слабость человека, питается ею, наслаждается каждым глотком как самой изысканной сладостью. В горле саднит не глотаемый ком, а по позвоночнику пробегает ледяной озноб как инстинктивное напоминание, что нужно спасаться. Бежать, пока не поздно. Унести отсюда ноги, а потом спрятаться так, чтобы больше никогда не встречаться с этим человеком. Мо сжимает лямку рюкзака, не до конца соображая, что ему делать и как себя вести. Покоя не дает «маленькое дельце», которое Чэн так удачно пообещал пару дней назад, но все еще не сообщил подробностей. А Шань все эти дни нервно не выпускал телефон из рук ни минуты. Где-то фоном в голове мелькают печальные диагнозы мамы, слишком ранние для ее сравнительно молодого возраста: высокое давление, мерцательная аритмия, постоянные анемии. Она на это только отмахивается, мол, ей всего сорок пять, пустяки. А Шань беседует с врачом, пока она не видит, и выясняет, что это далеко не пустяки. Что осложнения могут нагрянуть совершенно внезапно, если не заняться обстоятельным лечением. И все это вкупе с долгами отца, невозможностью сокращения его срока, постоянной нехваткой денег и неудачами, что высыпаются на его рыжую голову как из рога изобилия. Только рог наполнен не благами, а отборным говном. В ногах отдает дрожащей тяжестью от бессонной ночи на субботней смене. От очередной трудной ночи, приносящей копейки. Перед ним стоит человек, который может помочь. Сейчас любая подработка будет для Шаня манной небесной в этом океане безумной конкуренции большого города. Конкуренции, которую он едва выдерживает, не имея ни образования, ни связей, еще и с ершистым характером и отцом-уголовником. Му Шень права: он прекрасная иллюстрация неудачника без какой-либо попытки выбраться со дна этой жгучей трясины жизни. Чэн снисходительно вздыхает, устало подходит к двери и проводит ключ-картой по магнитному считывателю. — Заходи, — коротко бросает из-за плеча. Шань едва заметно дергается от раздираемого противоречия, но покорно проходит внутрь квартиры, повинуясь чужой воле, хоть и ощущает себя при этом крайне неловко. Когда за ним захлопывается дверь, он на автомате стаскивает кроссовки и удивленным взглядом провожает Чэна, так и шагающего дальше по коридору. — Ты не снял обувь. — Что? — Оборачивается. «Блядь, ну вот кто тебя за язык тянул?» — мысленно вопрошает сам у себя Шань, но все же продолжает. — Ты не снял уличную обувь в квартире, — и уже не так уверенно добавляет, — будет грязно. — Уберут, — отвечает Чэн с легким, но искренним удивлением в голосе, будто поясняет что-то само собой разумеющееся. Мо морщится со злости. Ну конечно. Этот человек вряд ли в своей жизни хотя бы раз убирался. И вряд ли знает, что такое быть предельно аккуратным в своем доме, чтобы реже страдать с тряпкой в зубах. Зачем ценить чужой труд, когда ты его просто покупаешь и при необходимости можешь просто заплатить еще? И ладно, допустим, ему посрать на других. Но хотя бы китайские традиции он может чтить? Или он слишком проникся западными веяниями? Может, даже жил или учился где-нибудь в Америке? — Ну конечно, уберут, — с сарказмом бубнит себе под нос Шань, быстро проходит в гостиную мимо изумленного Чэна и плюхается на диван. Подбирает под себя ноги и утыкается в телефон, надеясь, что Тянь вернется как можно скорее. Его не было онлайн уже три часа. И даже не спросить, когда он вернется. Черт. Перспектива торчать с его старшим братом ему ни разу не улыбается. Через минуту рядом с ним на диване оказываются два одежных футляра с надписями Ralph Lauren, отчего Шань резко вздрагивает и злобно шипит. — Нахрена так пугать?! — А ты не нервничай, — наклоняется и тихо говорит Чэн почти что на ухо Шаню. Тот и рад бы не нервничать, если бы от этого баритона не пробирало до самого нутра. Ценить чужое личное пространство Чэн очевидно не умеет, более того, активно этим пользуется, дабы обезоружить другого человека. А младший брат прилежно подцепил у него эту стратегию. — Тянь через час будет, — бросает Чэн по дороге на кухню. «Слава, блядь, Богу,» — сглатывает Шань и откидывается на спинку дивана, выдыхая. Напротив маняще сияет своей чернотой телевизор с PS4, и Мо вспоминает, что из-за их ссоры он уже несколько недель не играл. Своей приставки у него нет, а «Death Stranding» сам себя не пройдет. В свободные от работы ночи он с Тянем обычно проводит за видеоиграми. Бесконечные часы крупных сюжетных приключений, дотошное изучение открытых миров, совместные прохождения на разделенном экране и радостные крики, когда наконец-то побеждают в онлайне. Они с большим наслаждением делят на двоих такое простое, но захватывающее хобби. Оглядывается — Чэна нет в поле зрения. Ну и ладно. Сам сказал не нервничать. А целый час можно приятно провести за перетаскиванием грузов и постройкой дорог. Шань включает приставку и с удовольствием погружается в тягучую атмосферу разрозненного мира после Выхода Смерти. Ярко-рыжий закат медленно тащится над многоэтажками, скрываясь за ними мягким сиреневым послесвечением. Просторная комната наполняется густыми августовскими сумерками, вырисовывая причудливые блики на поверхностях. Спускаясь с гористых холмов под Low Roar, Шань сосредоточенно балансирует, чтобы спокойно донести сто двадцать килограмм, которыми он нагрузил Сэма Бриджеса. Звучит завораживающая Don’t Be So Serious и Мо еле сдерживается, чтобы вслух не начать восхищаться, как же это все вместе охуенно отдается внутри. Просто, сука, охуенно. Shut my eyes I'm not here There must be some mistake… —…Don’t be so serious… — Расслабленно подпевает себе под нос. — Неплохая песня. Шань вздрагивает: он слишком сильно ушел в игру и свои мысли. Чэн подходит тихо, оказывается за спиной совершенно неожиданно. Какой там раз за день? — Тебе нравится? — спрашивает Мо неуверенно, не оборачиваясь. — Впервые слышу, но да, — Чэн огибает диван и садится рядом. Слишком близко. Слишком некомфортно. Но Шань не отодвигается, ведь это будет выглядеть странно. Он всегда так делает: терпит изо всех сил случайные чужие прикосновения в транспорте, на работе. Делает все, чтобы не показаться диким. Он не хочет быть диким. Осталось только перестать напрягаться всем своим существом от близости чужого тела. Осталось совсем немного, чтобы стало легче. — Моя любимая песня, постоянно ее слушаю, — сообщает Мо, чтобы занять неловкое молчание. Чэн никак не реагирует. Смотрит, как Мо продолжает спускаться со скользкого холма, стараясь не уронить тяжелый груз. Когда песня заканчивается, он тихо выдает: — Да, действительно хорошая. Шань сглатывает. Усилием не смотрит на Чэна. Внутри прокатывается почти детский трепет оттого, что кто-то оценил, что ему дорого. Розовый свет мягко ложится на деревянные панели пола, окутывает мимолетной красотой полупустой интерьер. Из-за заката картинка на телевизоре плохо видна, приходится вглядываться. Зато все хорошо слышно. Сложно ослышаться. — Во что играешь? Мо все же не выдерживает и с недоумением поворачивается к Чэну. Тот с искренним интересом чуть прищурившись разглядывает игру. — Эм… Это «Death Stranding»… —И что здесь нужно делать? Мо крепко тормозит на этом вопросе: ему отвечать, как положено, со всеми подробностями, или в сокращенной версии для людей, которые не в теме? — Ну… Ходить. Чэн краем губ улыбается. — Я серьезно. Красиво выглядит. Дашь попробовать? Шань совсем теряется от этой просьбы и продолжает сидеть в той же позе: со скрещенными ногами и геймпадом сверху. — Да не бойся ты. Не укушу, — не с самой располагающей интонацией произносит Чэн, но приглашающе протягивает руку и демонстрирует готовность погрузиться в процесс. Мо помедлив отдает ему геймпад и пытается собраться с мыслями, пока Чэн крутит его в руках. — Я играл с Тянем в игры, когда он был мелкий, — ломает повисшее молчание. Когда он говорит тише обычного, его голос приобретает едва уловимую мягкость, чем-то напоминающую интонации брата, хотя и лишенный его мелодичности. — Гонки, стрелялки. Ему нравилось. — А тебе? — Не особо. Но главное, что ему нравилось, —поясняет. — Эта игра выглядит получше унылых стрелялок. «Еще бы,» — добавляет про себя Мо. Чуть расслабившись и поверив на слово, что «кусать» его никто не собирается, Шань пытается ввести в курс игры. Сначала рассказывает о постапокалиптическом мире, его правилах и особенностях, коротко поясняет, что такое Выход Смерти, Выплеск Пустоты, Берег, Твари и ДУМ. Чэн молча слушает и иногда кивает. Мо замечает, что нестандартно поданная тема жизни после смерти вызывает у него особый интерес, рассказывает об этом подробнее и только затем переходит к управлению и геймплею. К удивлению Мо, Чэн учится быстро. Он был в полной уверенности, что старший Хэ будет из категории тугих взрослых, которые боятся нажать лишнюю кнопку и совершенно не понимают, что вообще происходит. Но Чэн не просто с легкостью осваивает все, о чем рассказывает Шань, но еще и достаточно скоро начинает делать успехи. И это странно. Будто он не на своем месте. Они оба не на своем месте. Ни Чэн, внимающий рассказам Мо об игре и едва уловимо гордящийся мелкими достижениями. Ни Мо, кайфующий от возможности поделиться сокровенным увлечением и научить по сути чужого ему человека. Шаню такое удается крайне редко, и сейчас он едва не дрожит от трепета и восторга. — Осторожно! В воде тебя может снести, балансируй и не заходи глубоко. Чэн старательно жмет поочередно R2 и L2, но у Сэма кончается выносливость, его подхватывает течением и уносит вместе с грузом вниз по реке. — Да блядь! Грузы! Мои грузы! — Чэн спешно пытается выбраться из сильного потока воды, но у него ничего не выходит. Мо прыскает при виде растерянного Чэна: громадный серьезный дядька спешно жмет все подряд кнопки и искренне расстраивается, что у него нихуя не выходит. — Чего смеешься? Помоги! Чэн торопливо сует Шаню геймпад и выжидающе глядит на телевизор, видимо, желая увидеть мастер-класс по вылавливанию спешно уебывающих по реке грузов. Мо его суетливо подхватывает, отчего их пальцы на несколько мгновений сталкиваются в неловком сумбуре. Затылок тотчас обдает жаром, а плечи заходятся пружинкой острого импульса. Тепло чужой кожи нетерпеливо проникает мягкими покалываниями, оставляет фантомные следы, которые еще не раз всплывут в памяти яркими всполохами стыда, когда голова решит перед сном прокрутить прошедшее за день, чтобы Мо уж наверняка терзался от непредсказуемой реакции и ненависти к себе. Впрочем, неловким это кажется только Шаню. Чэн слишком поглощен происходящим в игре, чтобы что-то заметить. Смятение настолько захватывает Шаня, что он спешно жмет Options, дабы успеть собраться с мыслями и не накосячить еще больше. Но ощущает на себе недоуменный взгляд, полный искреннего нетерпения человека, с головой захваченного чем-то новым. Спасает Мо шум в коридоре. Вернулся Тянь. Резкая перемена в старшем Хэ не ускользает от Шаня: он резко схлопывается, отрубается от происходящего, на лицо падают мрачные печальные тени. Их общение никогда не заканчивается на позитивной ноте. Чэн встречает Тяня уже в дверях гостиной. — Какие люди и без кортежа охраны! Многое становится ясным уже по выебистому тону Тяня, с которым тот приветствует брата. Так он обычно нарывался на драку или просто петушился в меру своих способностей и воображения. Просто так. Без причины. — Может, ты начнешь заранее предупреждать о своих визитах? — злобно кидает Тянь, попутно что-то громко швыряя на паркет. — Может, ты сбавишь тон и начнешь разговаривать как положено? У Мо невольно проскакивает мысль, что Чэну следовало раньше воспитывать своего зарвавшегося братца, а не пытаться сейчас взывать к здравому смыслу, семейным ценностям и уважению к старшим. Поздно, поезд ушел, господин Хэ Чэн. Жрите то, что есть. Еще в школе у Шаня вызывал недоумение факт того, что Тянь живет совсем один. Что это за семья такая, что может кинуть несовершеннолетнего подростка, совершенно не заботясь, как он там выживает. Его мама однажды так и сказала: — Этот мальчик никому не нужен, раз с ним так поступают. Мо тогда с ней не согласился, ведь жить одному и с деньгами казалось вершиной успеха в подростковой иерархии ценностей. И только узнав Тяня поближе, осознал, что все это полный бред, а у семейства Хэ крайне экстравагантные методы воспитания, если их вообще так можно назвать. Если бы в этой стране не было ограничений на количество детей, у Хэ точно было бы с десяток отпрысков, которые росли бы как трава. Очень дорогая трава. Шаню почему-то даже легко это представить. Слышится стандартная мелодия айфона. — Мне нужно ответить. Жди здесь, — недовольно бросает Чэн, а через несколько секунд его приглушенный голос звучит уже с кухни. Мо даже на миг расстраивается, что Чэна отвлекли: оставаться наедине с Тянем, когда у него такое уеблое настроение, не самая радужная перспектива. — Без меня играл? — доносится совсем близко. Мо оборачивается. У Тяня уеблое не только настроение, он и сам весь какой-то помятый, с двухдневной щетиной, кругами под полусонными глазами и серым лицом. Шань давно его таким не видел. И это плохой знак. Очень плохой знак. Тянь швыряет рюкзак на диван рядом с Мо и со всей дури бьет ногой по спинке за ним. — Ебать, ты дурной?! Че творишь? — Шань вскакивает и вопросительно разводит руками, глядя Тяню прямо в глаза. — Че хочу, то и творю. — Я, блядь, вижу. Тянь на это демонстративно огибает диван и плюхается на него, скрестив ноги. Так и лежит, глядя на Мо снизу. Щурится, сжимает губы, но всем своим видом демонстрирует независимость и презрение. Шаню это все знакомо. Такие сцены происходят не в первый раз, не во второй и даже не в десятый. Порядок действий уже хорошо известен обеим сторонам, но легче от этого никому не становится. — Зачем ты явился? Вот просто нахуя? — Я… Хотел поговорить… — Мо силится не отводить взгляд, но не выходит. Он ненавидит проявлять инициативу в их повторно отыгрываемых драмах, но делает это снова и снова, потому что гнетущую тревогу, с которой он целыми днями ходит в периоды их ссор, он ненавидит еще больше. — Да что ты! И о чем же? Шань молчит, уставившись на стеклянный столик с одиноко лежащим на ним геймпадом. — Может, сначала извинишься за свое поведение? — Это Тянь так пытается в его понимании помочь. Подтолкнуть дурачка Мо к неочевидной (в его понимании) мысли, что он проебался, поэтому теперь нужно постараться, чтобы загладить свою вину. — А хуле я должен извиняться?! — Обиженно взвивается Мо. — Ммм, дай подумать. Ты напился, я притащил тебя к себе домой, ухаживал за тобой, за что получил в рожу. Прекрасный расклад, не находишь? — Все было не так! — Именно, блядь, так! — Тянь резко садится на диване и тыкает указательным пальцем в сторону Шаня. — С тобой всегда так! Строишь из себя принцессу и ждешь, когда за тобой будут бегать! А я пиздец как заебался этим заниматься! — Я тебя об этом не просил! — Еще скажи, что тебе это не нравилось! Я могу получить кого угодно, но таскаюсь за тобой, как послушная собачонка! Терплю все твои закидоны, ношусь с твоими чувствами. И что получаю взамен? Ты хотя бы раз спросил, что чувствую я? Каково мне? Тянь оказывается совсем близко и буквально рычит последние слова в лицо Шаню. — Прости, я… Прости меня… — Мо не находит ничего лучше, кроме как выдавить из себя пустые извинения в качестве оправдания. — Поздно, блядь! Мне нахуй не вперлись твои «прости»! Засунь их в свою девственную жопу и кончи от собственной святости! От этого Мо вскипает еще сильнее. Чувствует, что еще несколько секунд, и он будет либо драться, либо плакать. Или же все вместе. — Ну так с этого бы и начал! Если у тебя недотрах, хорош меня к этому приплетать! — Да ты заебал делать вид, что ты здесь ни при чем! Самому не надоело? Определись уже! — С чем это я должен определиться?! У меня все нормально! — По тебе не скажешь, Мо Гуань Шань, — Тянь злобно выплевывает его имя прямо в лицо— Взгляни уже правде в глаза! Хотя бы раз, блядь, в жизни!.. — Заебали орать, а ну заткнулись оба! — Рявкает Чэн с презрительной миной. Шань и Тянь оборачиваются совсем как нашкодившие детишки и хлопают глазами на застукавшего их взрослого. Первым приходит в себя Мо, пользуется недолгим замешательством Тяня, рывком хватает рюкзак и выскакивает из гостиной. За несколько секунд влетает в кеды и в очередной раз на бешеных эмоциях покидает эту квартиру в порыве оказаться как можно дальше отсюда.***
Когда Чэн заканчивает звонок, крики из гостиной становятся еще громче. Все это очень напоминает ему ссоры отца с матерью. Мать не была особо эмоциональной женщиной, но на отца она реагировала всегда крайне остро. Подобно спичке у огня вспыхивала моментально и горела ярко. Во время их перепалок она часто забывала о своем происхождении и могла опуститься до не характерного для леди лексикона. Чэн как сейчас помнит их семейные ужины. Мать обожала их устраивать: тщательно продумывала меню, заказывала цветы, вышивала вручную салфетки с именами гостей. В начале вечера она, несомненно, блистала в своих лучших бриллиантах и со вкусом подобранных нарядах. В конце же все обязательно катилось по наклонной: отец перебирал с алкоголем, не стеснялся в выражениях, мать злилась, а аристократическая выдержка покидала ее. И все заканчивалось криками, переходом на личности, оскорблениями и скандалами. Маленький Чэн пугался этого. Он со слезами бросался в самое пекло, чтобы уладить конфликт своей детской силой, которая, как он верил, могла свернуть горы. Он отчаянно просил их остановиться, но обычно получал тяжелой рукой отца пощечину и гневный рык, чтобы он убирался в свою комнату. После чего мать орала еще сильнее, что отец бьет ребенка. Вряд ли она переживала на самом деле, это был просто еще один повод доказать Хэ Кангу, какой он хреновый человек. Чэн-подросток громко отодвигал стул, бросал на родителей полный презрения взгляд, молча уходил к себе в комнату, запирался там и курил. С тринадцати лет эта пагубная привычка зашагала с ним рука об руку, стала его маленькой отдушиной в душном доме. Теперь же Тянь все больше напоминает ему отца во время этих ссор. Такой же несдержанный, опускающийся до низости, бьющий по самому больному, не гнушающийся шантажа и откровенной лжи. Это и пугает, и восхищает Чэна одновременно. Его брат знает, чего хочет, и не стесняется это попросить, пусть и таким специфичным способом. Сам Чэн не способен на подобные конфликты: они его попросту раздражают и выматывают, поэтому диалогов на повышенных тонах он избегает. — Не побежишь за ним? — Спрашивает Чэн, когда за Шанем хлопает входная дверь. — Нахуй надо. Пусть эта рыжая тварь катится на все четыре стороны, — огрызается Тянь и идет к рюкзаку. В поисках курева — Чэн хорошо знает брата, как бы тот ни отрицал это. — Если те стремные шмотки к сегодняшнему ужину, я не иду, — Тянь возвращается с уже дымящейся сигаретой и кивает на диван, где сложены два футляра Ralph Lauren. — Это не обсуждается. — А ты заставь, — Тянь с желчной улыбкой подходит Чэну и тыкает ему в грудь пальцами с зажженной между ними сигаретой. — Хотя я бы многое отдал, чтобы посмотреть, как папочка отчитывает тебя перед твоей будущей женой… Чэн резко хватает брата за подбородок, отчего сигарета вываливается у того из рук и падает прямо на паркет. Рассматривает его расширенные зрачки, потный лоб, темные круги. Мрачная мысль, которая пришла к нему, когда Тянь только вернулся, подтвердилась. — Ты обдолбался?! — злобно рыкает ему в лицо. — Отвали! — Тянь пытается вырваться из рук Чэна, но силы и близко не равны. — Еще раз повторяю: ты обдолбался?! — Иди нахуй! Чэн все же ослабляет хватку, и Тяню удается высвободиться и отскочить на пару шагов назад. — Чтобы это в первый и последний раз я это видел, понял? — А то что? Или когда ты не видишь — можно? Вопрос остается без ответа, но красноречивый взгляд Чэна говорит за него гораздо больше. — Начни подавать приличный пример для разнообразия! — Щерится Тянь, с ненавистью глядя исподлобья. — Не смей указывать старшему брату! — А ты не лезь в мою жизнь! — Ты, наверное, забыл, кто тебя содержит и благодаря кому ты учишься в университете?! — Мне тебе в ноги поклониться? Или что? Чэн снова молчит. Вдох. Выдох. Это просто очередная перепалка со свободолюбивым упрямым братцем, и его задача как взрослого и опытного человека закончить их бой с наименьшими потерями. Тянь наклоняется, чтобы поднять упавшую сигарету. — Ты нормальный? Чуть пожар не устроил, — говорит глухо и сразу отворачивается, медленно удаляясь в кухню. Сгорбившийся, поникший. Отчаявшийся. Чэн заметил это отчаяние, еще когда они перебрасывались стандартными родственными пассажами, ставшими уже формой вежливости. Заметил, несмотря на злобные крики Тяня, глухую отрешенность, зияющую боль и нерастраченную страсть, которой было так много, что она съедала его изнутри. Он видит, как брата загнала в тупик «рыжая тварь», невинная в своем воплощении, но тем самым страшная в силе поражения. Как он терпит поражение раз за разом, взмывая ввысь и пытаясь стать лучше в чужих глазах. «Штормит», как выразился Цзянь. Чэн улыбается. Вот же глупец. А вроде смышленый, многообещающий мальчик. Чэн быстро набирает короткое сообщение и сбрасывает нужному адресату.***
Мо чувствует себя слабым. Дико слабым. Прижимается спиной к прохладной стене лестничной клетки. Ее приятный сумрак окутывает его тишиной и контрастным спокойствием после пережитого. Сердце нещадно колотится, грозится сорваться с положенного ему места и начать прыгать в новых местах грудной клетки. Перед ним окно во весь рост — модный атрибут многоквартирного дома для богатых. Прекрасный аквариум для ценных рыбок. Мо бросает рюкзак на темный мраморный пол, прижимается лбом и ладонями к стеклу и вглядывается в огни вечернего города, сливающиеся от неприятного пощипывания в глазах. Сегодня он не будет плакать. Хотя бы сегодня. Не так уж больно. Ничего нового не услышано. Тянь повторяется. Они оба повторяются в своих крутых эмоциональных качелях, от которых голову сносит, если не отшибает напрочь. Круг до безумия сужен, а они в нем ходят друг за другом, не в силах выбраться. Сердце все еще колотится, но хотя бы руки не дрожат на холодной поверхности. Шань замечает свое отражение в стекле. Жалкий взъерошенный парень, который вот-вот расплачется, пусть и совсем этого не хочет. Запутавшийся в трех соснах, что кажутся ему целым лесом. Мерзкий. Никчемный. Ненавистный. Да, пожалуй, ненавидеть его сильно проще. Тянь прав. Это гораздо легче, чем носиться с ним, пытаясь усмирить дикий нрав, асоциальные конструкции и желание спрятаться. Потому что Тяню рано или поздно надоест вытаскивать его из этой ракушки. Если уже не надоело. Так высоко. Высота кружит голову. В кармане вибрирует телефон от входящего сообщения. Хэ Чэн: Жди меня на подземной парковке. Подвезу. Шань на сообщение тупо хлопает глазами и перечитывает несколько раз для верности. Этот день не отпускает его своей ебанутостью. Но новая встряска и страх перед встречей с Чэном перекатывают эмоции Мо в новое русло, отчего ему становится еще сложнее совладать с собой. Он в спешке сбегает по лестнице на самый нижний пролет и оказывается на парковке. Какая из машин Чэна? Когда он придет? Зачем он решил подвезти? Нахрена ему вообще с ним ехать? Мо от этих вопросов буквально разрывает. Хочется кричать, плакать, бить стену, бить морду Тяню, позвонить Тяню, обнять Тяня, трясти Чэна, найти его ебаную машину и разбить в ней нахуй все стекла. Только бы что-нибудь. Чэн появляется со стороны лифта минут через десять. В своем привычном похуистично-суровом образе, через одну руку переброшен одежный футляр. Нахуя он вообще его с собой таскает? Когда Чэн замечает Шаня, он коротко кивает ему в сторону машины и неспешным шагом направляется туда. Кто бы мог подумать, что самая выебистая тачка окажется именно его: это представительский Майбах темно-серого цвета, который, кажется, только сошел с обложки журнала про роскошную жизнь. И он безупречен. — Знаешь… Вообще-то я сам могу добраться… — мямлит Шань. Он никогда даже рядом не стоял с такими шикарными автомобилями. Его буквально накрывает с головой чувство чужеродности происходящего, словно он маленький самозванец, который не принадлежит миру люкса, притягательного, блестящего, как капот Майбаха, и далекого. — Залезай, — обрывает его Чэн и садится в машину. Когда Шань с опаской опускается на бежевое кожаное сиденье, а дверь за ним закрывается, тишина резко дает по ушам. В машине до боли идеальная звукоизоляция от внешнего мира. И именно эта оглушающая тишина выдает его жалкое шмыганье. — Ты тут плакать собрался? — Нет, — утирает нос. — И правильно. Это глупо. Да и ты наверняка вдоволь нарыдался, пока ждал меня. — Иди нахуй! — Прикуси язычок, а то плакать будешь сильнее. Чэн заводит машину и закуривает. Его движения неторопливые и плавные. Неудивительно. Он же в своей тарелке. Не то что некоторые. — Тянь поедет в экспедицию. — А? — Шань бестолково глядит на него. Какая, нахуй, экспедиция? Че за бред? — Будет учиться журналистике и смотреть на деревенскую жизнь, — выдыхает Чэн вместе с дымом, отодвигает шторку снизу приборной панели и стряхивает туда пепел от сигареты. — Че за?.. — Мо хмурится и озлобленно скрещивает руки на груди. — А мне ты это нахуя говоришь? Меня его планы не интересуют. Чэн коротко усмехается и затягивается, уставившись куда-то вглубь слабо освещенной парковки. Он вообще кажется довольным и чуть более расслабленным, чем обычно. Его привычная отчужденность сменяется плотным спокойствием, в котором ему явно предельно комфортно. — Брату нужно отдохнуть. Сменить обстановку, набраться сил. Мо вопросительно хлопает глазами, пытаясь состыковать с реальностью эти фразы. Они звучат настолько фальшиво, будто он их подцепил из кино. Он не вкладывает в них вообще никакого смысла. Но, судя по виду, ему и этого достаточно. Шань кривится и резко вырывает ремень безопасности, чтобы пристегнуться. — Поехали уже. — Спасибо, что разрешил, — фыркает Чэн и выкидывает еще тлеющий бычок в щель бокового окна, на что Мо тихо охуевает, но не решается прокомментировать его попытку спалить здесь все нахуй. — Где ты живешь? Шань несмело диктует адрес, все еще испытывая предельный диссонанс от машины, на которой его подвозят, и от ее водителя. Чэн вбивает адрес в навигатор на приборной панели, затем задумчиво водит пальцем по экрану, рассматривая карту. — Никогда там не был. «Еще бы ты был в этой дыре», — отвечает ему Мо у себя в голове. Чэн достает телефон, целую минуту сосредоточенно там что-то выискивает, после чего в машине раздается меланхоличная постпанковая гитара. Шань сначала сомневается, но, когда начинаются слова, сразу узнает Leave Me Alone. Надо же. У него неплохой вкус. — Почему не в исполнении New Order? — Спрашивает. — О, ты знаешь эту песню, — Чэн закуривает (второй раз за пять минут?), пока ожидает подъема шлагбаума, выпускающего с подземной парковки. — Иногда каверы бывают сильно лучше оригинала. Это как раз тот случай. — Есть такое. — Удивлен, что я слушаю такую музыку? — Ну… Типа того. — У тебя все на лице написано. — Ты не туда смотришь для человека за рулем. Чэн на это как-то нехорошо улыбается. — Смешной ты. — Значит, у тебя хреновое чувство юмора, — заключает Мо, попутно с нескрываемым восторгом рассматривая приборную панель. — Но машина у тебя просто охренеть.***
Чэн вспоминает, что было в этой машине буквально неделю назад, до основательной химчистки салона. Вот сейчас он везет дурного и наивного в силу возраста мальчишку, а тогда его другу (если так можно назвать человека, с которым ему иногда доставляет надираться и искать новые способы выработки дофамина) пришла в голову гениальная идея искупаться в реке. С ними увязалась сомнительного вида девушка, но никто не был против. Когда они доехали, Чэн уже был никакущим от принятых таблеток, запитых сладкими коктейлями. Его товарищ благополучно забыл про реку и решил потрахаться. Но была у него по жизни одна странная фишка: он дико тащился с расчлененных животных. Вот такой у человека фетиш: ебет телку и таращится на свежий красочный труп зверушки. Он нашел где-то кошака (заранее прихватил или там нашел?). И разрезал его. Живого. Прямо посреди бежевого кожаного салона Майбаха Чэна. Девушка орала, билась в истерике и пыталась выбраться из машины. Но если его товарищ решился потрахаться, он доводил это до конца. Чэн хорошо помнит ритмичные звуки жесткой ебли, звонкие шлепки и прорывающиеся крики из зажатого рта, пока сам в это время на пассажирском сидении снюхивал кокаин с приборной панели. Ебаный сюр. Может, у него и правда хреновое чувство юмора? — Так, значит, ты бизнесмен? Чэн на эту реплику крепко задумывается. — Знаешь, сколько нужно бизнесменов, чтобы заменить лампочку? — Сколько? — Шань вопросительно буравит его взглядом. Даже почти не хмурится. — Пять. Один будет менять, а остальные стоять рядом и говорить: «Я бы сделал лучше». Мо пару неловких секунд сдерживается, а затем прыскает со смеху. — Это не смешно. — Но ты же смеешься, — улыбается Чэн и задерживает на нем снисходительный взгляд.***
Когда Чэн улыбается, Шань невольно подмечает его идеальные зубы. Стоматолог у него явно что надо. А бабок на такую улыбку точно ушла уйма. Похвастаться такими зубами в окружении Шаня никто не мог: обычно предметом гордости была вовремя поставленная пломба, пока зуб не разрушился окончательно. Все еще странно видеть его улыбку. Словно подобные эмоции Чэн взял напрокат, и на самом деле они ему не принадлежат. Возможно, с такими зубами он мог бы научиться эффектно улыбаться и сражать всех наповал одним махом, однако пока что это умение ему явно не грозит. Но он больше не выглядит пугающе. Шань в какой-то момент понимает, что перестает смотреть на него полными страха глазами. Нет, Чэн не перестает от этого быть жутким; весь его образ вопит о деньгах и власти. Но не его лицо. Если всмотреться, то большую часть времени оно не выражает ничего. Слегка напряжено, словно он вечно на низком старте. В неглубоких морщинах, уже успевших тронуть холеную физиономию, залегает хроническая усталость. И все. Там больше ничего нет. Значит, и бояться больше нечего. Разве что опасаться. Проникнуться извечной боеготовностью, высеченной в каждом мускуле. Принять это как данное. И впустить в себя, чтобы было легче под натиском его подавляющей ауры. Чэн ведь подпускает. Вон, даже шутки шутить пытается. Хреново, правда. Чувство юмора явно не его сильная сторона. Но Шаню становится легче от этих нелепых попыток в юмор: ничто человеческое старшему Хэ не чуждо. — Я не бизнесмен, хотя меня и назвали так в одном журнале. — А кто тогда? Чэн молчит, расслабленно глядя на дорогу, будто это не ему только что был задан вопрос. Неловкое молчание накрывает Шаня с головой, отчего он нервно теребит молнию на рюкзаке, тупо уставившись куда-то в район бардачка. Чэн бросает короткий взгляд на часы на приборной панели. — Мне нужно переодеться. Я сделаю это у тебя?