Paint it Black

And I'm trying to keep these bones inside my skin But my body is in a hole my shadow digs And as I struggle to maintain my position The oil's dried from this heart of rusted tin And I wonder if I'll survive this Without you И я пытаюсь удержать кости под моей кожей, Но моё тело — дыра, выдавленная моей тенью. И мне тяжело сохранять равновесие. Масло высохло внутри этого заржавевшего жестяного сердца. И я гадаю, переживу ли я это Без тебя. (Low Roar — Without You)

      Чэн бросает короткий взгляд на часы на приборной панели. — Мне нужно переодеться. Я сделаю это у тебя? — А-а-а… Че? — в недоумении хлопает глазами Мо. — Переодеться, говорю, нужно. У меня важный ужин сегодня, заехать уже никуда не успеваю. — Я, блядь, тебя в гости не звал. — Смотри на это, как на оплату моих услуг таксиста. — И подвозить меня не просил! — Но ты же здесь. Шань мгновенно затыкается, пережевывая застывший на губах протест. В голове моментально прокручивается тысяча и одна причина, почему он не хочет пускать Чэна в свой дом. Затылок холодит от мысли, что этот лощеный человек переступит порог его хренового жилища, вдохнет сырой воздух, увидит влажные разводы и плесень на потолке. Под его тяжелой фигурой скрипнет неровный деревянный пол, он сделает два шага, и на этом метраж кончится. Он же, наверное, никогда и не бывал в таких крохотных квартирках. Как он отреагирует? Посмеётся? Удивится? Отпустит тупую шутку, как его младший брат? Высокомерно вздернет подбородок и молча хмыкнет? — Припаркуйся где-нибудь здесь. Дальше не проехать, — кивает головой Шань на парковку у минимаркета. Самое приличное место в радиусе нескольких километров. — По навигатору к твоему дому есть проезд. — Эмм… Просто… На твоей машине не проехать. — Что не так с моей машиной? — Проще сказать, что с ней так, — бубнит Шань себе под нос, а потом продолжает уже громче: — Там узко, много людей, и говна всякого навалено. Чэн шумно выдыхает через нос и слегка кривится от недовольства, отчего Мо даже внутренне ликует: идея изначально была отстой, хрен ли тут строить из себя. Но возражений не прилетает, условия приняты обеими сторонами. От минимаркета им нужно пересечь длинную узкую улицу, зайти в неприметный переулок, оттуда подняться по полуразрушенной бетонной лестнице, чтобы оказаться в подъезде, где пропитанное влажностью полуподвальное нечто служит квартирой Шаню. Путь занимает пару минут скорым шагом, но он наполнен всеми прелестями бедных рабочих районов в виде пьяных попрошаек, приставучих торгашей и свалок неясного мусора, источающего особо сильные ароматы под натиском городской духоты. Шань должен пройти с Чэном по этой длинной, кипящей нищетой улице и не помереть со стыда, будто он самолично спаивал каждого местного алкаша и созывал сомнительных барыг. Когда они выходят из машины, Мо не смотрит на своего спутника. Шагает вперед в сторону дома и надеется, что Чэн просто молча последует за ним. И он следует. Шаню не нужен третий глаз, чтобы ощущать тяжелое присутствие этого человека совсем близко, чуть позади. На них смотрят. Как бы Шань ни пытался вырубить периферийное зрение, он все равно замечает чужие любопытные взгляды. Он наверняка им примелькался еще раньше, да и сам кое-кого видит далеко не в первый раз. Но их внимание цепляется и зависает лишь на сопровождающем его богатее, который не имеет ничего общего с этими убогими местами. И Мо даже не хватит воображения, чтобы представить, что могут себе надумать все эти люди. Потому что злые языки всегда на шаг впереди по изобретательности. До переулка остаются считанные шаги, когда совсем рядом слышится подобострастное: — Господин, выручите на покушать? Когда Шань оборачивается, краем глаза замечает, как от сильного толчка Чэна падает неопрятная бродяжка. Грязная, потрепанная, в рваных шлепках, без возраста — ей могло быть равно и тридцать, и пятьдесят, — она воплощает собой неприглядную сторону китайской экономической пирамиды, потому что не является ее частью. Видимо, прицепилась к Чэну с наивной надеждой, что приличный мужчина проявит искреннее сострадание к нуждающейся. И крепко ошиблась. Будучи на асфальте, смотрит на Чэна с неподдельным страхом и осознанием своей ничтожности перед этим человеком. Губы и руки дрожат, она инстинктивно отползает. Один шлепок сползает, оголяя почти черные ногти. Чэн пятится назад. Буквально сочась брезгливостью, сверху вниз глядит на убогое создание перед собой, как на таракана, смрад, нечисть. Будто в его мире никогда не существовало подобных тварей — их уничтожали на подлете. А теперь он коснулся и будет минимум неделю отмываться от этой грязи. Шаню вдруг становится невыносимо жалко эту женщину. Хотя это чувство направлено не адресно к ней, а одновременно ко всем людям с похожей судьбой. Мама всегда ему говорила, что нельзя осуждать опустившихся на дно жизни людей, ведь никогда не знаешь, где окажешься завтра. И Шань боится, что и сам не сможет удержаться на ногах, поскольку никогда не стоял на них крепко. — Все хорошо, не переживайте, — Мо заботливо протягивает ей руку и придерживает за спину, помогая встать. Бродяжка опирается на него, не спуская пугливого взгляда с Чэна. Когда выпрямляется — с невнятной руганью плюет куда-то в сторону и убегает. — Руки потом помой, — с омерзением бросает Чэн. Мо переводит растерянный взгляд на Хэ старшего. И, кажется, не узнает его в этот момент. Высокомерного, кривящегося, сжимающего губы, чтобы не выкатить свое недовольство полностью. Шань мог только подозревать об этой его стороне, но не думал увидеть ее так скоро. — Нахуй было толкать? — Она меня тронула. — Это, блядь, не повод! — Не сдерживается. Ему хочется заорать на Чэна. Обложить его матом. Высказать все, что он думает. Не с целью выплеснуть эмоции, а достучаться. Каким бы бесполезным это ни казалось. — А тебе понравится, если тебя будут вот так трогать грязные попрошайки?! — Пальцы мертвой хваткой резко сжимаются на запястье Мо, чуть выкручивая назад всю руку. Шань беззвучно ахает и рефлекторно тянется за чужой рукой. Горячая сухая ладонь на голой коже жмет с пугающей твердостью. Все происходит так внезапно, что Шань на секунду буквально глохнет от неожиданности, горло сковывает страхом, впихивая туда плотный ком с колючими шипами. Чэн зачем-то задает вопрос, хотя знает ответ. И это просто попытка проучить в своей манере. Его стиль общения. Силы изначально не равны, но теперь Мо получает физическое тому подтверждение на собственной шкуре. Ему снова страшно и одновременно совестно перед собой: рано расслабился и недооценил малознакомого человека, ввязавшись хрен пойми во что. А теперь разочаровался, испугался и в очередной раз почувствовал, где его место. Только теперь уже поздно отступать. — Вот уж не думал, что ты так брезглив, — с презрением бросает Шань, злобно, но несмело заглядывая ему в глаза. Чэн чуть наклоняет голову, проницательно рассматривая Мо, разжимает пальцы и кивает вперед в сторону проулка. — Так мы идем? У меня мало времени. «Ну и мразь же ты», — добавляет про себя Шань, немного даже удовлетворившись такой маленькой мысленной местью.       Когда Мо открывает дверь и заходит в свою крохотную квартирку, ощущение дома мягко накрывает его теплотой и спокойствием. От усталости полузабытье сковывает его голову, притупляет эмоции, расслабляет. Будто ему уже все равно, он сам себе не принадлежит. Тело двигается почти на автомате, оно хочет упасть на кровать и не шевелиться. Чэн осторожно переступает порог и проходит за ним, тихо захлопывая за собой дверь. Сразу окидывает жилище любопытным взглядом, делает про себя какие-то выводы, а затем наклоняется, чтобы снять туфли. Шань в изумлении тупит на него в полной уверенности, что он не стал бы оказывать ему такую честь, раз привык не снимать обувь в помещении. — Где у тебя ванная? — выпрямляется. — Здесь особо не заблудишься, — Мо тыкает в сторону единственной двери в помещении. Кивает и минут на пять пропадает в санузле. Шань решает, что, судя по шуму постоянно льющейся воды, он с остервенением оттирает «грязь» с места, где его схватила бродяжка. Пока его нет, он быстро пытается навести порядок, пряча раскиданную одежду и личные вещи, которые не предназначены для чужих глаз. Кое-как застилает кровать, погребая под покрывалом несколько проводов, музыкальных журналов и упаковок от чипсов. — Я переоденусь в комнате? Там мало места, — ровный голос Чэна отдает гулким набатом в груди Шаня, словно кто-то резко вывернул звук у старого радио в хоррор-игре. — Угу. Чэн ловко проскальзывает к кровати мимо Мо, не задев его. На покрывале оказывается футляр с костюмом, и он кажется огромным по сравнению с габаритами спального места Шаня. Мо отворачивается, когда Чэн начинает расстегивать пуговицы рубашки. Наверное, стоило бы куда-то уйти, только особо некуда. И он вроде бы у себя дома, и неловко оставлять гостя наедине с потолочной плесенью и желанием вздернуться от подобных жилищных условий. Поэтому Шань не находит ничего лучше, кроме как изобразить бурную деятельность по перекладыванию вещей из рюкзака и обратно. — Хорошая гитара, — Чэн рассматривает прислоненный к стенке в углу красный инструмент с инициалами обладателя. — Тянь подарил, — отзывается Мо. Пытается звучать небрежно, но в голосе проскальзывает оттенок гордости и благодарности. — Хорошо, что его увлечение музыкой осталось лишь подростковой блажью. — Хорошо, что он тебя не слышит. — Насчет работы, — резко переводит тему Чэн. — Ты еще заинтересован? Шань мнется, придумывая достойный ответ, который не выдаст его острой нужды в легких деньгах. Хотя никто еще и не сказал, что они будут легкими. — Вроде того, — криво бурчит себе под нос. — Нужно забрать один пакет и отнести его определенным людям. Они в обмен отдадут другой пакет, который ты отнесешь в еще одно место. Детали тебе сообщат, свяжутся через два-три дня. — И все? — И все. — Сколько мне за это заплатят? — Тысячу юаней. Мо недоверчиво глядит в спину Чэна, вытаскивающего костюм из одежного футляра. — Как-то слишком просто для такой суммы. Чэн с ухмылкой оборачивается на Шаня. — Некоторые и такую работу нормально сделать не могут. Толковых людей не так просто найти. — Ладно, я согласен, — Мо быстро прикидывает, что не в его положении много выебываться, набивать себе цену или, того хуже, сомневаться в потенциальном работодателе. Чэн окидывает скептическим взглядом костюм, что-то про себя решает, после чего стаскивает с плеч рубашку. — Быстро соглашаешься. Откуда ты знаешь? Вдруг я плохой человек? — Я не знаю, — честно признается Мо и застывает. Перед ним предстает огромная монохромная татуировка, начинающаяся в районе груди и продолжающая свой путь почти по всей поверхности спины. Дракон, застывший в немом крике, бьющийся словно в агонии. Вокруг хтонического монстра всполохи черного пламени расходятся в разные стороны и смыкаются в причудливые узоры. Хвост дракона острым концом обвивает поясницу с левой стороны и скрывается чуть ниже пояса брюк. Это потрясающее зрелище, которое просто не может не приковывать взгляд. В каждой черточке дракона колоссальная энергия, буйство, страсть. Он готов вырвать себя вместе с кожей, на которой живет, и разнести все, до чего сможет достать. Это существо так не похоже на самого Чэна с его скупыми эмоциями и тянущей апатией. Будто их когда-то соединили насильно, а теперь они сосуществуют в одном усталом организме. Но пугает не татуировка, а шрамы. Многочисленные шрамы по всей поверхности торса. Два пулевых, ножевые, ожоги. Они уродливы. Бросаются в глаза, безобразны и притягательны одновременно. Вместе с татуировкой, занимающей обширную часть тела, шрамы создают удивительную картину на мускулистом рельефе. Хочется рассмотреть каждую деталь узора, каждый шрам от раны, нарушивший когда-то целостность этого крепкого тела. — Можешь смотреть, если интересно. Мо на самом деле было интересно, но разрешение Чэна лишь укрепляет его убеждение в том, что лучше открыто не рассматривать. Он пытается отвлечься на хлам из рюкзака, но краем глаза все равно замечает, как Хэ старший снимает брюки и остается в одних трусах. Это странно. Дико странно. Когда Шань вел его к себе домой переодеться, он переживал о реакции этого человека на его жилище, но никак не о том, что тот будет полуголым стоять прямо посреди комнаты, выставляя напоказ то, что для чужого глаза не предназначается. Каждая метка на его теле наверняка хранит тяжелые предыстории и гнусные тайны. И Мо готов поклясться, что ему еще никогда не было так сложно скрыть свое любопытство. «Охренеть», — пролетает в его голове, когда Чэн заканчивает собираться. Он словно становится другим человеком: при параде, подчеркнуто статным и недосягаемым. Шань не может не отметить, как хорошо на нем сидит этот костюм. Темно-коричневая тонкая клетка прекрасно подчеркивает крепкое телосложение, хотя, наверное, на этом человеке и дешевая паль с рынка будет выглядеть как истинно брендовый прикид. На секунду Мо пытается представить, как Чэн выглядел бы в джинсах, кедах и толстовке. Или любой другой простой одежде без намека на статус и деловитость. Но в голове упорно не хочет складываться картинка: с этим мужчиной такая одежда просто не вяжется. У Мо перед глазами все еще стоит замысловатая татуировка и россыпь разнокалиберных отталкивающих шрамов, поэтому костюм по всем канонам делового выгула смотрится еще внушительнее на контрасте. — Ну что за недовольная моська, — Чэн едва заметно улыбается, глядя на Мо, и легонько щелкает его по носу. — Спасибо за гостеприимство. Шань морщится, чуть подаваясь назад и пропуская Чэна к выходу. — Про личное пространство ты не слышал? — У тебя квартирка маленькая, не развернешься, — пожимает плечами и скрывается за дверью, оставляя после себя шлейф до боли знакомого Шаню парфюма. Странно. Они уже несколько часов находятся рядом, но он только сейчас поймал этот запах. Мо закрывает глаза и несколько раз вдыхает посильнее, чтобы еще раз его почувствовать.       Чэн роняет голову на руль и закрывает глаза. Через дорогу от машины вход в ресторан, нужно лишь встать и дойти до него. Затем нацепить приятную мину и поприветствовать текущую и будущую родню. И потратить пару миллионов нервных клеток, выгораживая братца перед отцом и распинаясь на тему очень убедительного оправдания. Ему хуево. Сказываются отсутствие нормального сна, тяжелое похмелье, работа нон-стоп, братские разборки. И это перебор даже для него, потому что в его годы пора бы разграничивать подобные нагрузки, а не пытаться строить из себя нерушимую твердь, производя впечатление разве что на лечащего врача, ведь больше никто и не оценит масштабы пиздеца. Хочется простого человеческого лечь и сдохнуть, а не отыгрывать из последних сил примерного сына и завидного жениха, хотя и эти роли уже под вопросом, потому что он опаздывает на пятнадцать минут. И если его отец, скорее всего, тоже опоздает, то вот отец И Тон, будучи человеком до страшного педантичным, с гнусавым занудством поспешит выказать свое недовольство не один раз за вечер. Рука тянется к бардачку и нашаривает небольшую пластиковую баночку. Это вынужденная мера. Маленькая помощь. То, что поможет пережить этот вечер без желания застрелить или застрелиться. Две таблетки ощутимо скользят по горлу, оставив на языке легкую горечь. Он сглатывает несколько раз и проникается едва уловимым удовлетворением от принятой в себя страховки. — Я, кажется, вполне ясно обозначил, что Тянь сегодня должен быть здесь. Поэтому спрошу еще раз: где он? — Хэ Канг зол. По-настоящему зол, потому что у него был четкий план на этот вечер. А если что-то идет вразрез его планам, он готов разорвать весь мир пополам в попытке компенсировать неудачу. Чэн с отвращением замечает, что отец растолстел еще больше за те полгода, что они не виделись. Он напоминает долговязого демона из старых крестьянских баек: опущенные уголки глаз, отвисшие темные щеки, тучная фигура, на которой одежда сидит крайне нелепо, словно вот-вот разойдется по швам. Походка еще медленнее и тяжелее, с каждым шагом он переваливается из стороны в сторону, удерживаясь на крохотных, по сравнению с остальным телом, ступнях. — Дорогой, Чэн не виноват… — Неловко топчется Хун чуть позади отца. Для жены столь уважаемого человека она слишком сильно накрашена. Блуза невольно притягивает взгляд откровенным вырезом, демонстрирующим прекрасную работу хирургов, потрудившихся над ее грудью. В каждый сантиметр ее тела вложены огромные деньги, но это не отталкивает. Наоборот. Чэна восхищает эта женщина, ее вульгарная красота. Хун не умна — едва закончила среднюю школу. Но все считают ее прекрасной собеседницей. Секрет лишь в том, что она умеет слушать бесконечные самовлюбленные монологи и вовремя вставлять восхищенные реплики, а потом пользоваться услышанным себе во благо. Идеальная пассия для тщеславных мужчин вроде главы семейства Хэ. — Не лезь! Иди в зал! — Рявкает Хэ Канг, не спуская глаз с сына. Чэн ловит извиняющийся взгляд Хун, пока она на высоченных шпильках несмело пятится в сторону главного зала, а потом скрывается в широком проеме за открытыми дверьми с золочёной резьбой. Она и правда сделала что могла. — Тянь готовится к важным экзаменам. Ты же не потерпишь, если он завалит экзамены? Взывание к самолюбию отца иногда работало, но не всегда. Видимо, сейчас как раз тот самый случай. — В очередной раз демонстрируешь свою никчемность и не можешь выполнить даже простейшее поручение, — гнев отца по спирали раскручивается все быстрее и быстрее. Чэн молча глядит на него, замечает пену из слюней, скопившуюся в уголках его рта. И думает лишь о том, когда же начнут действовать таблетки. — Теперь понятно, почему Тянь такой невоспитанный строптивый щенок. Чему его может научить мужик без яиц? Щеку Чэна обжигает огнем пощечины. Голова чуть отклоняется в сторону, и он задерживает дыхание, чтобы поймать рвущиеся изнутри злость и обиду. Постоянный недосып вкупе с похмельем вызывают нужное чувство заторможенности, отстраненности от некоторых эмоциональных аспектов его жизни. Взглядом косится и оценивает, сколько людей стали свидетелями воспитательного процесса: отцу ничего не стоит устроить публичную порку. — Еще один подобный выпад, и вы оба сильно пожалеете, — с угрозой шипит в самое лицо.— Не забывай, кем он будет. А то ты заигрался в доброго папочку и в очередной раз обосрался.       Действие таблеток настигает во время разглядывания меню где-то между стриплойном и шатобрианом. Голова будто чуть ослабляет крепление к шее, становится легче, податливее. Взгляд не хочет задерживаться долго на чем-либо, фокус падает, отчего появляется дикое желание начать втупливать в одну точку в качестве полноценной разгрузки, и борьба с этим желанием на семейном ужине — отдельный вид изощренного удовольствия. Чэн улыбается. Да, так-то лучше. Теперь мерзкое брюзжание отца И Тон на тему выбора ресторана уже не кажется таким раздражающим. И даже когда он брезгливо швыряет перед официантом вилку и требует принести палочки, Чэн закрывает глаза и вслушивается в Шопена, ненавязчиво вылетающего из-под пальцев первоклассного пианиста со сцены. На столе перед ним лежат два смартфона в полной боевой готовности, будто он в любой момент схватит их в случае особой важности. Словно его жизнь и есть одна сплошная особая важность. На один из телефонов на беззвучном продолжают сыпаться уведомления. Его мать дико бесилась, когда на обеденные столы выкладывали устройства связи, тогда еще не такие технологичные, кнопочные. Несколько раз она при всех разбивала телефоны отца. И большая часть гостей на будущее усваивали ее уроки. Она была воплощением старой китайской интеллигенции, приближенных императора. И чрезвычайно гордилась своим происхождением, несмотря на предков, лишившихся своего состояния во время войны, и новую власть, что весьма успешно вытравила аристократию. Но мать стойко противостояла лавине партии, превознося свою родословную, манеры, образованность и стиль жизни. Чэн переворачивает оба смартфона экранами вниз. —…Ведь мужчинам сейчас непросто найти невесту и вступить в брак, — ехидно скрипит господин Лин. Он то ли пытается набить цену своей дочери, то ли унижает будущего зятя из спортивного интереса. — Как там было в поговорке? К сорока мужчина распускается подобно цветку, — поддерживает Хэ Канг и смеется от собственного остроумия. — О, уверена, у Чэна не могло возникнуть таких проблем, — вступается Хун. Возможно, она и правда не самая хреновая мачеха, пусть и на семь лет младше своего пасынка. — Однако столь поздний возраст может быть опасен, — отзывается господин Лин. Поздний возраст? Что он несет? — Чэну нужен был толчок. Я дал ему достаточно свободы, настало время остепениться. И выбрал для этого подходящий момент. «Нет, ты просто долго искал, где выгоднее нажиться», — отвечает ему Чэн про себя. Поднимает глаза и ловит короткий, но понимающий взгляд И Тон. Их зрительный контакт длится всего пару секунд, но он не без удовольствия замечает, что ему становится легче от мысли, что ей тоже приходится всю жизнь плясать под дудку папочки и тешить его амбиции. — У нас с матерью моих сыновей тоже был брак по договоренности, — с гордостью сообщает Хэ Канг. — Но это вылилось в прекрасные отношения и чистую любовь. Мы ни о чем не жалели. «Ох и пиздите Вы, батенька», — думает Чэн, упорно гоняя томат черри по тарелке в попытках его проколоть вилкой. Для отца семья всегда была предметом роскоши, который нужно выставлять на публику. Он гордился двумя сыновьями перед другими, но никогда — лично. Семейка же матери Чэна и Тяня, тщеславные и скупые люди, были готовы за любые приличные деньги сбагрить дочурку. А тут так вовремя подвернулся богатый бизнесмен, мечтающий откусить кусочек бывшей аристократии. И даже очевидный криминальный бэкграунд ни у кого вопросов не вызвал. Деньги не пахнут, если их хорошо отмыть. Мать была против. У нее были свои тараканы и представления о браке, хотя с такими родственниками она могла бы и понимать свое место. Но строптивости ей было не занимать. Чэн с силой сжимает салфетку при воспоминаниях об этой женщине. Его детство было наполнено обитавшими на кончиках пальцев ощущениями, что одним своим существованием он не оправдал надежд матери. Пока она мечтала о чутком ласковом мальчике, которому можно было бы передать знания и опыт, познакомить со своим мироощущением и взрастить продолжение себя, Чэн был полной противоположностью образа ее идеального сына. Эмоционально отстраненный, замкнутый, скрытный, он никогда не проявлял детскую нежность по отношению к родителям. Не выказывал интереса к искусству или точным наукам, обходился без выдающихся достижений в учебе. Он вообще ничем особо не выделялся. С самого детства установилось негласное соревнование, где мать всячески пыталась доказать свою безупречность, а Чэн апатично взирал на это, отчего ее попытки терпели крах. Она окружала сына всем самым лучшим, нанимала блестящих педагогов, выстраивала достойную модель воспитания, балансирующую между точеным аристократизмом и вопиющим богатством. И до последнего скрывала свое разочарование, когда сын не выдавал тех результатов, что она ожидала. Когда он не становился тем прекрасным отпрыском, о котором она открыто мечтала. И все те семена, что она пыталась в нем прорастить, гибли, не успев дать даже мелких ростков. В его сопротивлении не было ненависти или презрения к матери. Просто он изначально был не тем, кого она хотела видеть в роли сына. И в какой-то момент она устала. Чэн это почувствовал — дети подобное быстро осознают в силу возраста. И он понял, как этим можно пользоваться. С грустными глазами мальчик рассказывал о заботливых матерях, которые ходят на родительские собрания, водят детей на кружки и готовят им печенье в школу. А еще он прекрасно пел детские песенки и зубрил стихи о маме. Позднее он научился вовремя бросаться фразами «я так скучаю по тебе, мамочка» и «ты все время занята, у других в классе все не так» и смотреть, как она прячет глаза от неловкости. Он ловко манипулировал ею и давил на чувство вины, поскольку вычислил — выгоду можно получить даже из того, что тебя не любят. Когда его одноклассникам заботливые матери запрещали гулять допоздна и сидели рядом, пока их чада не выучат английский и математику, Чэну было разрешено все. Его мама строила карьеру и хотела верить в самостоятельность сына. Верила, что так он не заметит ее настоящих чувств. Все сильно изменилось с появлением Тяня. Чэн был напрочь сражен волной обожания, окутавшей его при первом взгляде на младшего брата. Он был растерян и совершенно не понимал, что теперь делать. Он готовился к другому, ведь рос в семье, где все друг друга ненавидели. А тут его сердце распирало от гулкой нежности к этому крохотному существу. Он еще не отдавал себе отчета, не понимал как, но где-то глубоко внутри стало ясно, что он сделает все ради брата. И только ради него. Тяня любили все. И даже сейчас, когда вечер посвящен Чэну и его невесте, Хэ Канг рассказывает об успехах Тяня в университете и спорте. Делится своими планами на сына и не стесняется гордо вздернутого подбородка при его упоминании. Необъяснимое чувство тоски окутывает Чэна. Он пытается убедить себя, что это не зависть. Что это чувство сложнее зависти. Но возможно и нет. Возможно, это таблетки делают все сложнее, пока он запивает их красным вином и позволяет воспоминаниям периодически выталкивать его мыслями из происходящего за столом. — Когда Тянь родился, это стало такой огромной радостью для нашей семьи. Но проблем было очень много. Вы, Господин Лин, конечно, не знаете, но вся эта бумажная волокита со вторым ребенком способна убить любую веру в институт семьи в этой стране. А какой мы штраф заплатили, — Хэ Канг с презрением морщится, на что отец И Тон сразу же поддерживает его подхалимской тирадой. — Так нелепо со стороны государства в то время плодить нищету и глупость в деревнях, пока честные люди в городах вынуждены были платить за своих детей, — говорит Чэн, на что сразу же ловит воинственный взгляд И Тон. — Странно видеть рассуждения о деревенской жизни от человека, который не имеет о ней ни малейшего представления. За столом повисает неловкая тишина, которая всегда бывает в моменты, когда неразумное по мнению родителей дитя выдает неожиданную для всех глупость. Чэн решает, что это неплохой момент для демонстрации своего главного козыря, поэтому с улыбкой отставляет бокал и спокойно произносит: — Поэтому я рад поддержать материально просветительскую деятельность, которой ты занимаешься. — О чем ты? — И Тон с раздражением наклоняет голову в сторону. — Я готов лично спонсировать твою будущую работу о деревенской жизни. Ты ведь так много вложила в это. Думаю, это прекрасный шанс показать, чего ты достигла. И Тон с раскрытым ртом глядит на Чэна, отчего он не может сдержать короткого довольного смешка. Она явно была готова к издевке, снисхождению и даже бесплодному спору, но не к поддержке. Тем более такой ощутимой и необходимой. Первой реагирует Хун, коснувшись плеча мужа и обращаясь к нему: — Ах, Чэн — щедрой души человек! Ну не чудо ли? — И правда, щедрый, — кисло выдает господин Лин, с прищуром взирая на будущего зятя.— Когда-то я сказал И Тон, что в жизни не дам ей ни копейки на ее бесполезные увлечения. Женщина не должна тратить время на подобную ерунду. Журналистика в наше время переоценена. И это все явно зашло слишком далеко. Хэ Канг внезапно с ним не соглашается: — Почему же ерунду? Столько почитателей ее таланта по всему Китаю не могут ошибаться. И Тон не только красавица, но и умница! Отец явно перебарщивает с лестью, называя будущую невестку красавицей. Чэн прекрасно знает, каких женщин тот считает привлекательными, и подобная блеклая внешность никогда бы не потягалась с фигуристыми барышнями, балансирующими на грани непристойности. — Я покрою все расходы, связанные с поездками и съемками. Но тебе придется взять Тяня и младшего Цзяня с собой. Парням явно стоит сменить обстановку и научиться новому. — Ладно, — И Тон кивает, все еще обескураженная заявлением Чэна. — Прекрасная идея! — Чэн не верит своим ушам, что Хэ Канг действительно пришел в восторг от этой сомнительной затеи и готов отпустить своего сына и отпрыска Цзяня с пока еще чужой для их семьи женщиной хрен пойми куда и хрен пойми зачем. Уже у выхода из ресторана И Тон немного задерживается с явным намерением задать давно вертящийся на языке вопрос. — С чего такая щедрость? Чэн оборачивается. Происходящее напоминает день их первой встречи, когда она вот так же поймала его у гардероба в попытках достучаться до его совести. — Поддерживаю будущую жену в ее начинаниях, — отзывается Чэн, надевая пиджак. — Ни за что не поверю, что ты делаешь это по доброте душевной. — Не верь, — пожимает плечами. — Но это не в твоих интересах, — и с удовольствием наблюдает растерянность на ее лице. Ужин закончился на приятной ноте всеобщего расположения, поэтому Чэн ощущает легкую приподнятость, что смог реабилитироваться в глазах отца и вообще пережить этот вечер с достоинством, пусть и не без помощи таблеток. Он даже разрешил сделать несколько совместных фото счастливой пары, выдавая самую теплую из своих улыбок. Поджатые недовольные губы И Тон явно не в силах испортить после этого ему настроение. — Знаешь, — сокращает расстояние между ними и легонько касается большим пальцем ее подбородка. — Можем поехать ко мне, если хочешь. Продолжим прекрасный вечер уже вдвоем. Она сразу же отстраняется назад. — Не хочу я никуда с тобой ехать. И как ты поведешь? Ты же выпил. — Пару бокалов вина. Можешь не переживать. О, если бы только вино. Но И Тон знать об этом не обязательно. — Ты это сейчас серьезно? Хочешь, чтобы наша семейная жизнь закончилась где-нибудь у ближайшего столба? — Сомневаешься во мне? — Чэн демонстрирует показательную холодность, хотя вся эта ситуация его крайне забавляет. — Я ничего о тебе не знаю, чтобы вообще делать какие-то выводы. Она возмущена, взволнована и растеряна. Гораздо более дерганая, чем обычно. — Так давай узнаем друг друга, — мягкий голос оседает соблазном на шее И Тон, когда Чэн наклоняется к ней, чтобы озвучить свое предложение еще раз. И победно улыбается, когда она все-таки соглашается.       Тонкие стены и прекрасная слышимость никогда не были преимуществом квартиры Шаня, хотя таковых в принципе не так уж много. А шумные соседи всегда шли комплектом к и без того сомнительному набору. Саморефлексия на тему, что все это мелкие неудобства, которые он стойко перенесет несмотря ни на что, летела в пизду после каждой попойки соседа сверху и последующего за этим ора его жены. А сраться они могли долго и смачно, надрывая глотки и покрывая друг друга отборным матом. Самое парадоксальное, что все их ссоры заканчивались очень громким сексом. И чем забористее ссора, тем похабнее он был. Как раз последнее Шань ненавидит сильнее всего. Пару раз он даже яростно клялся, что с утра после бурного траха соседей обязательно пойдет и выскажет им все, что думает об их половой жизни. Но наступало утро, решимость куда-то улетучивалась, зато появлялись чувство стыда и невозможность смотреть в глаза соседям, пока бурчит дебильное «здрасьте» себе под нос. Три часа ночи показывает заблокированный смартфон через паутинку трещин экрана. Шань старается не открывать глаза, чтобы не спугнуть сон и вернуться в него как можно скорее, но женские пошлые стоны настойчиво проникают в уши. Да, соседи снова за старое. И самое, блядь, обидное, что быстро они не закончат. Мужик вроде и бухает как не в себя, но член стоит у него явно неплохо, раз его жена так громогласно стонет, а сам процесс обычно задерживается не на пять минут. И Шань не был бы собой, если бы не желал ему импотенции каждый раз в самых красочных эпитетах. Сверху раздается глухой стук, за которым следует низкий мужской стон. Стук повторяется. Женщина коротко вскрикивает. Мо открывает глаза и злобно пялится в потолок, посылая мысленные проклятия на ебущихся соседей. Если они идут по своему классическому сценарию, то сейчас будет какая-то возня на полу, после чего они перейдут уже непосредственно к главному действу. Факт того, что Шань так хорошо знает правила чужой половой жизни — не повод для гордости и, вообще, очень сомнительное достижение. Выпускает воздух сквозь плотно сжатые зубы и обреченно мычит, закидывая подушку себе на голову, словно это спрячет его в глухом вакууме, куда не проникнет ни звука. Пока он ощущает прилив возбуждения к паху, происходящее вызывает лишь прилив ненависти. Грубо отпихивает сбившееся у ступней одеяло, которое только мешается в такую духоту. Постель кажется чужой и неуютной, неприятно липнет к телу. Хочется встать и убежать от беспокойного танца нервных окончаний в руках и ногах, несмотря на ночь и что бежать из собственного дома некуда. И от себя не убежишь. Подсмотренные в порно сцены помогают его воображению дорисовать смутные силуэты двух безликих тел, даже не имеющих ничего общего с конкретными людьми, что живут сверху. Картинки соединяются с примерной планировкой квартиры выше, замыливаются лица соседей, тела подгоняются примерно до уровня порно среднего пошиба. И звук врубается на полную. Член в трусах уже в нужной кондиции и настойчиво требует внимания руки. От тела исходит жар, голая мокрая спина трется о грубую ткань дешевой простыни. Сверху раздаются пошлые ритмичные шлепки и сдерживаться уже нет никакого смысла. Шань быстро просовывает руку в трусы и освобождает багровую от возбуждения плоть из горячего плена нижнего белья. Проходится ладонью по всему стволу, отчего по мышцам всего тела пробегает чувственная дрожь предвкушения. В голове ни одной связной мысли, лишь поток разномастных визуальных образов под аккомпанемент трахающихся соседей. Свободная рука оглаживает холодный от пота торс, легкими касаниями пробегаясь по выступающим ребрам, задевает впадину пупка, чтобы потом оказаться на бедре и вдоволь разгуляться белыми линиями от коротких ногтей. Он оглаживает все свое тело, по-блядски желающее чужой ласки здесь и сейчас, выгибающееся от дурманящего возбуждения и звучащее нетерпеливыми всхлипами от грубой дрочки. Желание напрочь лишает рассудка. Писк, визг, крик. Мерное шлеп-шлеп. Чавканье плоти. Мужское сдавленное рычание. Звуки сверху не прекращаются ни на секунду, а фантазия начинает жить своей жизнью. Когда кисть снова проходится по ребрам, Шань вспоминает, как однажды они с Тянем целовались после одного охеренного концерта. Полные впечатлений и острых эмоций, шли по ночному городу, пели песни, смеялись и утаскивали друг друга в поцелуи почти в каждом темном проулке. Тянь задирал его майку и горячими пальцами водил по соскам, пока Мо сжимал кожу его куртки и подставлялся под поцелуи. Ускользающим сознанием он старается прогнать эти изображения из своей головы, заменив на запомнившиеся сцены из порно, где обязательно присутствуют мужчина и женщина. Другое Мо не позволяет себе смотреть. Давай, давай. Нужно хотя бы немного продержать их в голове. Задержать... Шаню нравится целоваться. Нравится, как это делает Тянь. Воспоминания о ласкающих друг друга мокрых языках поднимают температуру в квартире на пару градусов. Мо стискивает большим и указательным пальцами член у основания и грубо ведет вверх, а затем снова опускается вниз, прижимая предплечье сильнее к торсу. Скользит ступнями по гармошке простыни. Прикосновения чужих рук, чужой кожи, чужого языка. Желание прижаться сильнее и сильнее. Вжаться в чужое тело. В фантазии незаметно проникает Чэн с его охуенным парфюмом и совершенно нереальной татуировкой. И эти шрамы, шрамы, шрамы. Их рельеф наверняка ощутим под пальцами, но какими увлекательными они могут быть под чувственными движениями языка, оставляющего влажные следы на черной краске всполохов дракона, спускающегося ниже к изгибу таза, где прячется хвост бьющегося в агонии существа, скрытый полоской нижнего белья. И это пиздец как сексуально. В этом сто процентов пошлости и ноль рассудка, потому что Мо Гуань Шань прокручивает эти картинки в своей голове именно сейчас, когда в безумном темпе надрачивает себе, находясь где-то близко к разрядке, не в силах контролировать поток образов перед закрытыми глазами. Он раскрывает рот в немом крике, выгибается и кончает, подставляя согнутую ладонь к головке. Ловит до чертиков яркий оргазм, спазмами разлетающийся по горячему влажному телу. Дышит рвано, тяжело, громко. В блаженстве послеоргазменной слабости в груди алым предательски замирает переполненная безмолвным криком истерика. Звуки сверху уже стихли. Соленые капли катятся из глаз, пока он ловит их жеваными губами. Утирает рукой мокрое от пота и слез лицо, старается дышать через нос, дабы унять дрожь от нервной горячки. То, что с ним происходит ー подобно маленькой смерти, после которой он должен переродиться и по всем канонам забыть все, что предшествовало новому циклу. И даже в нем он будет продолжать тяжелую борьбу с самим собой, где проиграет и выиграет одновременно.