Paint it Black

One pill makes you larger And one pill makes you small, And the ones that mother gives you Don't do anything at all. Всего лишь одна таблетка сделает тебя великаном; Всего лишь одна таблетка уменьшит до микроскопических размеров. А те пилюли, что дает тебе мама, Никогда не окажут такого действия! (Jefferson Airplane — White Rabbit)

— Ну что, звезда моя, поздравляю! — Если пришел выносить мне мозг, лучше съебись по-хорошему. — Эй-эй, я к тебе с новостями вообще-то. А то сидишь тут в четырех стенах у себя в офисе и знать не знаешь, что в реальном мире происходит. — Ну давай, удиви. Би ловким движением вынимает из кармана смартфон и машет им перед Чэном. — Вот раньше ты был широко известен в узких кругах, а теперь... Ммм... — Би крепко задумывается, — узко в широких. — Ты все-таки мозг мне пришел ебать? — Мелкий Цзянь тебя зовёт скучным. И знаешь что? Он пиздец как прав. — Вот и иди его пасти. — Уйти и не увидеть, как вытягивается твоя рожа, когда ты узнаешь, что стал популярным? Рожа у Чэна не вытягивается, но тень охуевания проступает сквозь выражение «мне посрать на все по жизни». — В смысле? Би что-то сосредоточенно ищет в телефоне, долго скроллит ленту, а затем с готовностью демонстрирует пост. У Чэна глаза расширяются от увиденного. Он резко выхватывает смартфон из рук Би и быстро вчитывается в текст под фотографией себя и И Тон, сделанной во время недавнего семейного ужина. Его невеста во всех традициях ведения достойного блога достойной женщины расписывает, как сложно принять такое серьезное решение в жизни, как важно вовремя понять, что перед тобой нужный человек, как благодарна она своему будущему мужу, что он ее во всем поддерживает. А в конце — сколь искренне она надеется стать прекрасной женой такому уважаемому человеку. Как это все, блядь, красиво, подробно и проникновенно смотрелось на экране. Невозможно не поверить таким словам. Но вряд ли она прониклась безграничной любовью к своему жениху после средненького секса в отеле. И даже широкий жест в виде спонсорства ее новой документалки вряд ли был оценен по достоинству. Его взгляд падает на количество лайков. Три с лишним миллиона. Чэн даже несколько раз для верности вглядывается в эту цифру. — Откуда столько лайков? — Ты еще комменты не видел. — Да как, блядь? — Ты знаешь сколько у нее подписчиков? Чэн, не поднимая глаз на Би, щелкает на профиль И Тон. Двадцать пять миллионов. Миллионов. Его затяжное молчание способно заменить сейчас любой мат. — Полностью согласен. Я сам в шоке, но ты ее подписчикам так понравился. Сначала не поверил, вот как ты. Это мне Цзянь показал. Мы по комментам прошлись, я так ржал! Там тебя пятнадцатилетки зовут сладким папиком и готовы отсосать твою конфетку. А с какого возраста вообще папиками зовутся? Ты тут, конечно, вышел старше, чем в жизни, на сорокет точно потянешь. Но если выстраивается очередь желающих, чтобы ты их трахнул, то все не так уж плохо, не грусти. Короче, жди, скоро у офиса фанатки будут дежурить, — гогочет Би, по-хозяйски разваливаясь в кресле напротив. — Зачем она вообще это сделала? — Ты меня спрашиваешь? Твоя будущая жена, не моя. Она личность публичная, наверное, ей такое по кайфу. И ей сложно было бы скрыть замужество... Да ладно тебе, чего такой мрачный? Многие о таком мечтают, а ты рожу корчишь. К тому же не первый раз светишься. Вон, бизнес-журналы же были? Были. — Да кто их вообще читает? — Точно не я. Но кто-то, наверное, читает. Чэн хватается за голову, массажными движениями несколько раз прочерчивая глубокие дорожки в волосах. Нужно выдохнуть и хорошенько подумать, что делать с этим внезапным кульбитом со стороны будущей жены. Самый первый вопрос, который он себе задавал, это как отец мог не предусмотреть известность Лин И Тон, когда искал сыну подходящую пассию. Он мог найти никому не нужную дочку какого-нибудь торговца оружием, где точно бы никто не отсвечивал. Но нет, он выбрал семейство Лин, где глава владеет фармацевтическим концерном, а его дочь своим светлым ликом вещает на канале пропагандистского толка, не забывая демонстрировать активную жизнь успешной медийной личности в соцсетях. Очевидно, отец смотрел на деньги и возможности при слиянии капиталов, а другая сторона вопроса не казалась ему приоритетной. Либо же он разыгрывает партию с одному ему известными правилами, в которые Чэна он посвятить не счел нужным. Но разгребать это придется именно Чэну, испытав эту известность на собственной шкуре. Все это в корне не вязалось с политикой семейства Хэ, где никто лишний раз не светился в медиа, а вершина айсберга, где начинался и кончался честный бизнес, была единственной демонстрируемой всем стороной. Они делали то, что от них требовалось, чтобы оставаться в широких деловых кругах, но были крайне осторожными, чтобы не вызывать повышенное внимание. Чэн сам виноват, что просчитался. Не предусмотрел, что семейство Лин захочет открыто заявить о замужестве богатой наследницы, а это повлечет чрезмерное любопытство. И у Чэна буквально не хватает воображения, чтобы осознать все последствия такого внезапного расклада. Его вообще до этого момента все устраивало, пока все шло своим накатанным чередом и не надо было задумываться о завтрашнем дне, потому что Чэн это не любит. Тщательное планирование, запутанные стратегии и прогнозирование не являются его сильными сторонами. Из-за этого он обычно придерживается консервативных тактик, которые ошибочно принимает за реалистичный подход к действительности. Поэтому даже небольшая публичность его беспокоит, ведь она непредсказуема, а когда большая часть твоего бизнеса ходит под руку со смертной казнью, новая грань, по которой нужно будет балансировать, сводит на нет все прошлые усилия. — Тебе бы усилить охрану. — На хуй охрану, — выдыхает Чэн. — Тот раз тебя ничему не научил? — Би коротко кивает вперед головой, указывая на торс своего босса, на котором тогда стало на два пулевых больше. — Я не Джон Леннон, чтобы в меня стреляли фанаты, — отмахивается. — Да и признаков святости я в тебе не наблюдаю. Но, знаешь, это все серьезнее, чем ты думаешь. Твоя беспечность сыграет с тобой злую шутку. — Закрой рот. Я ебал твои ценные советы, — тихо цедит Чэн, красноречиво открывая ноутбук и ясно давая понять, что разговор окончен. Би послушно замолкает. Он знает, что иногда перешагивает отведенную ему черту. Знает, что они не приятели, а начальник и исполнитель. Но дружеский налет, который время от времени приобретает их общение, резко улетучивается от высокомерного нежелания Чэна слушать кого-то кроме себя. Навещать маму каждую неделю — это та самая незыблемая константа, которой он придерживается неукоснительно. Шань стал жить один не так давно, поэтому его еще терзала острая тоска выпавшего из гнезда птенца, что уже не может вернуться обратно, но еще помнит тепло материнского крыла и запах родного места. Обычно их встречи полны мягкими, иногда неловкими улыбками, вкусной едой и новыми французскими комедиями, которые так любит мама. Они мало говорят, но им это и не нужно, пока они сидят рядом и буквально черпают силы друг в друге, чтобы жить дальше. Но в этот раз все иначе. Мама сама не своя. Она встречает Шаня непричесанная, с кругами под глазами, в старой застиранной кофте и постоянно кутается в нее, несмотря на жару. Не улыбается каждые три секунды, только коротко обнимает на входе, целует в щеку и скрывается на кухне, чтобы поставить чайник. Мо ежится от дискомфорта и несоответствия ожиданий с реальностью, ведь улыбчивая мама и приветливый дом — то немногое, что оставалось в его жизни неизменным. А теперь и оно дает трещины, и Шань ощущает, что буквально расходится на ниточки от всего происходящего в жизни, расползается как никчемный свитер, который решил, что все. — Ты голодный? — прилетает негромкий вопрос, когда Мо показывается на пороге кухни. — Не особо. — Тогда будем пить чай. — Тогда будем пить чай, — машинально повторяет Шань и тенью бесшумно садится за стол. — Я думала испечь печенье, но что-то муки не было, да и начинки подходящей не нашлось... — Не переживай, пожалуйста. Будто бы я к тебе ради печенья прихожу, — это должно было прозвучать шуткой, но вышло слишком жалко. Она все еще не смотрит на сына. Стоит у плиты, сжав в руках полотенце, и кусает губы, глядя куда-то перед собой. — Ты хотела поставить чайник, — тихо подсказывает Мо. — Да, точно! — Начинает неловко суетиться, но у нее буквально все валится из рук, вода проливается мимо, а плита не зажигается с первого раза. — Мам, что случилось? Она глубоко вздыхает и все же садится напротив за стол, пододвигает к себе небольшую коробочку со специями и начинает на автомате перебирать пакетики одной рукой. — Я много думала в последнее время... Знаешь, когда остаешься в одиночестве, мысли как-то постоянно накатывают, и никуда от них не спрячешься. Шань неуверенно кивает, пытаясь понять, к чему она ведет. — Я поняла, что сильно злюсь на твоего отца. Раньше я это не признавала, все время оправдывала его, что он делал все ради нас, даже сидит за то, что защищал нас. Но вот это... — Поднимает полные непонимания глаза на сына. — Ведь уже столько лет прошло, а мы все еще выплачиваем огромный долг. Благо хоть коллекторы каким-то чудом отстали... Он сидит там, я стараюсь его не расстраивать. Вру постоянно. А я так устала ждать. Я так устала. Четверть жизни жду мужа из тюрьмы, хотя кажется, что вечность... — Мама... — Мы не виноваты в том, что произошло, ты пойми. Виноват только он. Я ему говорила, просила, чтобы он не брал деньги у этих людей... — она поджимает губы и глядит в окно, силясь не расплакаться от болезненных воспоминаний. — А больше никто и не давал, банки ему сразу отказали. Он положил все ради своей мечты. И мы до сих пор расплачиваемся за это. До сих пор, Гуань Шань! Ее эмоциональные признания встречают густую тишину душной маленькой квартиры, где давно пора делать ремонт, обновить мебель и вообще всю жизнь этой худощавой женщины, что тянула на себе непосильный груз своего мужа без поддержки и опоры. — Ладно, — она упирается двумя руками в стол и встает, чтобы поставить чайник. — Что-то я расклеилась. Хватит. Что есть, то есть. Ты лучше скажи мне, как ты сам? — А, ну... — неловко потирает шею от резко переведенной темы. — Да нормально. — Вот всегда ты так отвечаешь, — мама достает банку с чаем и кружки с верхней полки. — Из тебя клешнями нужно все тащить. — Ну прости, — Шань закатывает глаза и обиженно скрещивает руки на груди. — Не слышу в твоих словах раскаяния — с беззлобным смешком отзывается мама. — Вот скажи, ты нашел себе девочку? — Нет еще. — Может, есть кто-то на примете? — Нет. — А на работе? У вас же там много девушек. — Нет... Мам, перестань. — Почему сразу «перестань»? Я беспокоюсь о тебе. — Не надо обо мне беспокоиться. Жив, здоров — и на том хорошо. — Не «хорошо». Ты молодой симпатичный парень, а целыми днями пропадаешь на работе и до сих пор никого не нашел. Я беспокоюсь о тебе. Это пока ты юный и глупый все легче дается. А с годами сложнее с кем-то сойтись. Вот и не теряй время. Да и опыта нужно набраться. — Ма-а-ам... — Шань ощущает, как у него горят уши. — А у Тяня есть девочка? Неожиданный вопрос выбивает из Мо весь воздух. Он буквально перестает дышать, дабы не выдать нездоровую сконфуженность. Его мама любит спрашивать о Тяне, ведь он всегда был для нее примером хорошего мальчика, на которого стоит равняться ее сыну. Тянь так виртуозно вживается перед ней в эту роль, что Мо и сам порой не различает, где же правда между шепчущим в самое ухо жаркие слова богатым наследником с темными тайнами и широко улыбающимся милым студентом, сидящим перед мамой Шаня на крохотной кухне с ворохом комплиментов за пазухой. — Не знаю. — Как это ты не знаешь? Ты же его лучший друг! — Да не знаю я! Выходит слишком резко. Мать тушуется, отворачивается. Слишком долго высматривает что-то в ящике со столовыми приборами. — Я понимаю, что ему, наверное, все это проще дается. Он мальчик более открытый, коммуникабельный. Девочки за ним толпами выстраиваются. Но и у тебя все это будет, нужно только... — Да хватит уже! — под хлопком ладони об стол дребезжит ложка в любимой кружке мамы. В кухне снова повисает тишина, которую острым лезвием прорезает шмыг напуганной женщины. Осознание бьет в голову мгновенно. Шань резко подскакивает к маме и обнимает со спины за плечи. — Прости, прости меня, пожалуйста. Я дурак. — Это я виновата, — тихий дрожащий голос прорывается сквозь всхлипы. — Я лишила тебя детства. Ты слишком рано стал взрослым, взял на себя роль мужчины в семье. Я же просто хочу, чтобы ты был счастлив. — Я... Я счастлив... Правда! — Глупости не говори, у тебя ведь даже девушки нет. — Не только же из-за девушки можно быть счастливым. — А как же еще? Ты ведь молод, любовь, гормоны... — Ну... У меня друзья есть, гитара... — Это пока. А еще немного времени пройдет, все найдут себе девушек, а ты один останешься. — Мам, давай не будем об этом. — Ну как же не будем? Я переживаю! — Не надо переживать. — Пообещай, что очень постараешься найти девушку. — Мам... — Обещай! — Ладно... Вообще-то у Мо нет четкого плана. Нечеткого тоже нет. Никакого нет. А уж тем более он понятия не имеет, как объяснить маме, что лучший друг к нему недвусмысленно пристает, а иногда они даже целуются. Не то чтобы серьезно, но это явно не то, о чем стоит трепаться на семейной встрече. Подобные разговоры сильно злят Шаня. Он потом еще несколько дней ходит, проигрывая в голове воображаемые диалоги, которые никогда не состоятся, но в которых он ловко отстаивает свое право на одиночество, чем вызывает у мамы не жалость и разочарование, а уважение и гордость. От этого становится немного легче, пусть и ненадолго. Ровно до того момента, как все та же злосчастная тема отношений в очередной раз обмусоливается по телефону за привычным сценарием, в котором Шань находит в себе все меньше сил на сопротивление. Инструкции приходят с незнакомого номера примерно через полчаса, как Шань выходит от матери. Он в задумчивости курит на детской площадке, глядя себе под ноги, пока мысли плотной нугой ворочаются в черепушке, жарясь под сентябрьским солнцем. План расписан достаточно сжато: место хранения изначального пакета, место обмена, место сброса полученного пакета. Ни описания людей, с кем осуществится обмен, ни содержимое пакетов. Координаты и время. Все. Только сделать все это нужно уже через три часа. Никто явно не думал о том, что исполнитель может быть занят. Шань пытается прикинуть, как бы ему все это осуществить, проявив себя с лучшей стороны. Предвкушение от получения тысячи юаней разом волнительно крутится где-то в районе живота. И Мо прекрасно понимает, что если справится, возможно, ему обломится еще подобное дело, а это весьма и весьма выгодно. С другой же стороны его атакуют сомнения. Вдруг это подстава? Может, надеть перчатки? Чтобы не заляпать отпечатками пакеты. Мало ли что там внутри и кому они попадут потом. С другой стороны, перчатки в сентябре привлекут внимание, а главная задача тайного курьера — остаться незамеченным. А насколько он вообще тайный?.. С перчатками он решает не заморачиваться, но вопросы все же терзают Шаня всю дорогу до места, где ему нужно забрать пакет. Не в силах успокоиться, он то и дело снимает смартфон с блокировки и тупым взглядом бегает по инструкции, силясь найти в ней что-то между строк, что-то, что заведомо не упомянул Чэн, что выдало бы хоть немного информации об отправителях, их личностях и намерениях. Что он, в сущности, знает о Чэне? У него много денег, он ездит на крутых тачках, носит шикарные костюмы, часто в сопровождении охраны и помощников, владеет клубом и слушает неплохую музыку. Не так уж много, если вдуматься. И все это внешние атрибуты, которые сам Чэн вокруг себя собрал, чтобы производить нужное впечатление. Со слов Тяня он мудак, но разве можно полагаться на чье-то личное мнение и не самые теплые родственные чувства? Хэ Чэн не производит впечатление плохого человека. Разве что странного. Однако, если же вспомнить Цзяня и все, что с ним происходило, то тут уже роль Чэна становится куда более неоднозначной, раз он связан с Цзянем-старшем, о влиянии которого можно только догадываться. Цзянь И Чэна определенно уважает и даже в какой-то степени по-сыновьи к нему привязан. Даже здесь Чэн снова набивает в копилку своей репутации неплохие очки. И Шань растерян, потому что ему в самом деле сложно понять, как он сам относится к старшему Хэ. Когда он оказывается на месте и видит небольшой ярко освещенный автоматический пункт выдачи онлайн-заказов с рядами оранжевых ящиков и логотипом компании-доставщика, начинает нервничать еще больше. Он ожидал чего угодно: тайного бронированного контейнера с кодовым замком, странного человека, который обронил бы «случайно» свою ношу, прилепленного к задней стороне мусорки пакета в темном переулке. Но не самого обычного круглосуточного пункта выдачи всякого барахла из интернет-магазинов. Зато теперь раскрыта тайна восьмизначного кода без подписи. Когда Мо забирает пакет и выходит на улицу, огни города кажутся ему слишком яркими, так и норовят подсветить то, что не предназначено для чужих глаз. Шань опасливо озирается, сжимая под мышкой пакет и держа в голове одновременно, что и внимание привлекать нельзя, но и бдительности тоже терять не стоит. Звук нового сообщения резко выдирает его из кокона подозрительности. Хэ Тянь. Шань сглатывает и замирает. Сердце наполняется тревогой и выдает совершенно невообразимый ритм. Он облизывает пересохшие губы и дрожащими пальцами снимает блокировку смартфона. Во весь экран появляется мем с нелепым котом, который свалился с лестницы. Паника накатывает несколькими мощными волнами, одна за другой. Нервный смех срывается вместо закономерной улыбки, ведь мем смешной, а он всегда смеется над картинками, которые присылает Тянь: они обычно жизненные и забавные, пусть иногда и отдают черным юмором, но вкус по этой части у них обоих совпадает. Просто сейчас как-то не смешно. Может, потому что они за последние несколько недель так и не смогли нормально поговорить, если не считать той мерзкой сцены в квартире, когда они оба с юношеской дуростью и максимализмом разорвали морально друг друга на кусочки. Может, потому что Шань за спиной Тяня общается с его братом. Может, потому что сейчас он стоит по поручению Чэна с наверняка опасным по содержимому пакетом посреди города и делает это не бесплатно. Может, еще и потому, что он в этот момент своей жизни за деньги готов отнести тысячу таких пакетов и не спросить, что там внутри и кому предназначено. Может, потому что Тянь делает вид, что все снова нормально, сбрасывает мем как ни в чем не бывало и покорно ждет, что Мо все проглотит. В любой другой ситуации он бы и проглотил, но сейчас он попросту не в силах отправить даже улыбающийся эмодзи, ведь внутри все горит от смятения и испуга. Он чувствует себя застигнутым врасплох, пойманным за руку, обманутым и одновременно обманывающим. Будто Тянь не просто скинул мем, а намекнул тем самым, что знает. Он все знает, просто ждет, когда Мо выбросит этот пакет в ближайшую урну, придет к нему и все сам расскажет. Когда волны паники начинают отпускать, им на смену приходит агрессия. Какого хуя этот засранец так легко и просто заявляется с тупым мемом? Чего он ждет? Сейчас он просто мешает выполнять Шаню его работу, пусть и от его брата, но каждый выживает как может. Не всем повезло родиться с золотой ложкой во рту на шелковых пеленках. Мо со злостью засовывает смартфон в карман и решительным шагом направляется к месту обмена, по памяти воспроизводя маршрут из навигатора. Память подводит его, и целые куски происходящего оказываются стертыми. Он не знает, сколько проходит времени, но следующее, что он помнит, это как Чэн трясет его за плечи, бьет по щекам. — ...давай! Смотри на меня! Ну! — хватает за короткую челку и оттягивает голову назад. — Смотри на меня! Голос властный, давящий, но выдергивает из забытья именно беспокойством, что звучит в каждом слоге его имени, произнесенного Хэ-старшим. Шань взглядом пытается нащупать темные, широко открытые глаза перед собой. Мир неясными картинками скрывается в расфокусе. Вот он, здесь, сидит, сжавшись у деревянной перегородки рядом с кучей завязанных пакетов и открытых коробок, занимает то небольшое свободное пространство, что еще не завалено мусором. Словно в стенах крепости, где как будто бы безопасно. Перед ним на корточках Чэн, ему явно неудобно, он еле помещается и периодически пошатывается, чтобы не навалиться вперед на Шаня или куда-нибудь в район разбросанного сомнительного говна, но на колени все равно не опирается и ничего не трогает. Видно, боится запачкаться. Мо даже улыбается этой мысли: видать, плохо дело, раз Чэн ловит баланс над этой грудой мусора. — Эй! — пальцы в перчатках крепко стискивают подбородок, чтобы заставить посмотреть прямо в глаза. — Возьми себя в руки. Нам нужно уходить, — произносит уже чуть тише. Вокруг снуют крепкие мужчины с нечитаемыми лицами. Туда-сюда. Их вроде бы двое. Или трое. Может, пятеро. Трудно сосчитать, они кажутся похожими в полутьме коридоров. Перешагивают груды пакетов, освещая себе путь фонариками телефонов. Тихо переговариваются между собой. Воздух насквозь пропитан суетой. Пахнет химией. И кровью. Вообще-то кровью на самом деле не пахнет, но Шаню не перестает мерещиться этот запах, пока Чэн тянет его вверх, ставит на ноги и настойчиво толкает в нужном направлении. Фантомный дух крови настигает его даже в машине, когда она хлопком двери изолирует его от внешнего мира. И вместе с тишиной приходит словно по команде дрожь. Чэн не может сдержать вздох облегчения, когда усаживает Гуань Шаня к себе в машину. Слово «пересрался» приобрело совершенно новый смысл для Хэ-старшего, когда мальчишка совершенно внезапно позвонил ему и начал истерично кричать о крови и «телах, которые больше не дышат». Да, он так и сказал. Кто бы знал, что Мо Гуань Шань склонен к поэтичности во время паники. И он был весьма убедителен, потому что Чэн давно так быстро не ездил по улицам Ханчжоу, попутно вызванивая своих людей и пытаясь разобраться в происходящем. Параллельно в голове прогонял варианты, как ему объясняться перед младшим братом, если с Мо что-то случилось при ненадлежащих условиях труда и бессовестном работодателе. Мысли об этом были личным маленьким концом света Хэ-старшего. Все оказалось не таким уж трагичным, как об этом орал по телефону Гуань Шань. Три красочных трупа с подчеркнутой любовью к сочной драме с отрезанными головами восседали в бытовке временного склада, который служил перевалочным пунктом для транспортировки наркотиков крупным клиентам. Странно и старомодно: Чэн не любил подобную театральщину и считал проявлением дурного вкуса. А странным в этой кровавой бане было и то, что время выбрано максимально нелепое. На самом складе не было ничего ценного, новая партия ожидалась нескоро. Убитые не обладали никакой информацией, все поручения они получали непосредственно перед делом и в этот раз именно Гуань Шань должен был доставить им пакет с инструкциями. Украдены все схемы и документы, а также ноутбуки и смартфоны, но и в них ценность весьма условная, потому что хвосты будут начисто подчищены в те же минуты, когда его люди обнаружат расправу. Так что это представление либо глупость, либо предупреждение. И если все-таки второе, Чэн уже заранее предвкушает головную боль и кучу слитого в унитаз времени, пока не выяснит откуда ноги растут. Он всегда люто ненавидел, когда его тщательно отлаженные маршруты и стратегии летели в пизду из-за разборок с конкурентами. И за столько лет работы он все еще не мог привыкнуть, что любой план может провалиться из-за какой-то хуйни, которую нельзя предусмотреть. Это напрочь выбивало почву из-под ног Чэна. Зато в подобном всегда был так хорош его отец. Чэну иногда кажется, что тот живет ради внештатных ситуаций: он может рвать и метать, но трепетно наслаждается ими и почти всегда остается с победой. При этом никогда не забывает потыкать сына носом в дерьмо, обвинив в нерасторопности и тупости. Его методы воспитания никогда не отличались тактичностью. Нынешняя же ситуация насквозь пропитана недальновидностью и пугающими совпадениями, поэтому Чэн наизнанку вывернется, но не даст отцу узнать об этом. Пока его люди собирали информацию и зачищали склад, Хэ нашел Гуань Шаня рядом с бытовкой. Видимо, тот пытался убежать и свалился, споткнувшись о груды мусора, да так и не сумел подняться. Он был полностью дезориентирован, но хотя бы цел. Потребовалось немало усилий, чтобы привести его в чувства. Теперь Мо у него в машине, что уже часть дела. Погладь себя по головке, Хэ Чэн, ты почти справился. Облегчение длится недолго и проходит, когда он минуту спустя наблюдает на пассажирском сидении трясущегося мальчишку, втыкающего в одну точку перед собой. Чэн откашливается и заводит двигатель, стараясь не смотреть на это жалкое зрелище. — Да успокойся ты уже, — и делает паузу в надежде, что его слова возымеют целительный эффект. — Тебя кто-нибудь видел? Шань начинает еще больше трястись и медленно отворачивается к стеклу. Чэн бесится с этого проявления слабости, резко хватает пацана за подбородок и медленнее, но жестче повторяет: — Тебя кто-нибудь видел? — и получив на этот вопрос отрицательный мах головой, с выдохом откидывается на сиденье. — Везучий ты. Шань на это горько хмыкает и высвобождается из чужих пальцев, на что Чэн невозмутимо продолжает: — Когда я увидел свою первую расчлененку, проблевался на годы вперед. Потом неделю еще спазмы посещали, если вспоминал. Но вообще-то там похлеще было. Четыре тела в мясо, кишки наружу, головы забрали. Наверное, от этого хуже всего было. Трупы без голов жутковаты, будто это не бывшие люди… Ну, ты видел, в принципе, — Чэн задумчиво поворачивается, почти даже гордый за ту поддержку, что оказывает неопытному парнишке, но резко затыкается, когда видит еще более бледное лицо и стеклянные глаза, в полном охуевании уставившиеся на него. Нижняя челюсть выпрыгивает зубную чечетку, словно температура резко упала градусов на двадцать, руки на коленях подрагивают, дыхание рваное, дикое. — К этому привыкаешь. И ты должен привыкнуть, уже не маленький. Мо скулит. Высоко, пронзительно. Его острый кадык дергается вверх-вниз. И Шань начинает рыдать. Громко, горько, отчаянно. Не в силах остановиться. От этого в нем проступают едва уловимые детские черты, полные ребяческой боли, обиды и нетерпимости. Тут уже наступает очередь Чэна пялиться на него с охуеванием человека, который тупо не привык иметь дело с ребенком. Иронично, ведь он всегда считал себя прекрасным воспитателем и чутким психологом. Все успехи Тяня он приписывал к своим заслугам, а периодические проявления строптивости старался стратегически не замечать или скидывать на переходный возраст и дурное влияние окружения. И Хэ Чэн бы очень разозлился, если бы кто-то ему сказал, что в этом он в точности копирует своего отца. Чэн тупо моргает, вглядываясь в содрогающегося в слезах мальчишку. Его план второй раз за сегодня дает сбой. И это хуево, потому что Чэн должен быть отменным руководителем и ответственным взрослым, однако он провалил уже обе миссии и теперь сидит, глядит на самого близкого для его брата человека и не знает, что делать. Тряхнув головой, он требует от себя предпринять хоть что-то, пока все окончательно не скатилось в пизду. Рука тянется к бардачку, немного потеснив чужое острое колено, и нащупывает несколько пластиковых баночек. Когда находит нужную, вываливает себе на ладонь две таблетки и сует Шаню, легонько потревожив его за плечо. Красные глаза, полные слез, вопросительно и с недоверием изучают таблетки, будто большей глупости и нельзя было предложить. — Это поможет. Пей. Мо отрицательно кивает, отодвигается и пугливо вжимается в дверь. — Пей, кому говорят, — Чэн хватает чужую руку и насильно всовывает туда таблетки. Другой рукой нащупывает бутылку с водой на заднем сидении и грубо пихает ее Шаню. Тот видимо пугается, потому что спешно пытается открутить крышку, у него ничего не получается из-за дрожи в руках, роняет таблетки куда-то вниз и поднимает совершенно дурной взгляд на Чэна. — Сейчас я достану тебе новые таблетки, открою бутылку, ты их выпьешь и будешь послушным мальчиком, правда? — Так разговаривают с маленькими детьми, которые ничего понимают. С очень плохими маленькими детьми, которые не хотят делать то, что взрослые от них требуют. Но это вызывает нужную реакцию, Мо кивает и выполняет всю последовательность действий. Чэн только что звонил своему лечащему врачу, по совместительству и наркологу. И тот, всегда собранный и тактичный, не мог сдержать изумления, что Чэн не нашел ничего лучше, как дать шокированному пацану барбитурат в успокоительных целях. На что Чэн поспешил напомнить, что деньги, и притом немалые, врачу платят не за воспитательные беседы и морализаторство, и тот мигом засунул свое ценное мнение в не менее ценное место и приступил к консультированию. Оказалось, что доза хоть и была слишком большой для неподготовленного человека, но каких-то серьезных последствий не наступило, парень крепкий, несмотря на худобу, а побочный эффект в виде глубокого сна и холодного пота не редкость. — Значит, Мо Гуань Шань, жить будешь. Может хоть поспокойнее станешь, — тихо шепчет Чэн бледному телу на переднем сидении. Уведомления с календаря о ближайших запланированных звонках и проебанных встречах высвечивают телефон ярким прямоугольником в темноте салона. Ненормированный рабочий график особенно любит ночи. На переднем стекле появляются первые капли дождя, и Чэн сквозь них пытается рассмотреть дверь в подвал Гуань Шаня. В этот раз Хэ старший проехал по узкой улочке и остановился прямо напротив, загородив своей машиной любые пути проезда даже для велосипедистов. Когда огонек цепляет кончик сигареты, Чэн крепко затягивается и горько ухмыляется таким некстати картинкам в голове. Вспоминает, как в детстве по ночам в волнении ждал отца и выбегал на крыльцо, когда слышал скрип шин на подъездной дорожке. Помнит холодную плитку под ногами. И смятый пиджак отца, когда его в беспамятстве тащили два рослых телохранителя. Чэн помнит острое искреннее переживание за папу, что он мог влипнуть в неприятности, мог подраться, судя по сбившейся и мокрой от пота одежде, что он может навредить своему здоровью таким количеством алкоголя. Помнит оры матери, как она лепила пощечины едва очухивающемуся телу. Помнит, как обнимал ее и просил, чтобы она не кричала на папу. Он помнит, как тогда было больно быть там. Как разрывалось его сердце, и он молил, чтобы все это как можно скорее прекратилось. Он все так хорошо помнит. Надо же, он тогда переживал за отца. А сейчас сам периодически напивается до беспамятства, что его потом наутро откачивает личный нарколог, а косметолог снимает отечность с лица, чтобы коллеги и партнеры по бизнесу не видели отвратительной рожи с похмелья. Теперь же Чэну придется совсем как телохранителю тащить мальчишку домой хотя бы в какой-то сохранности. Когда они оказываются внутри, тело Шаня находит временное пристанище на полу, пока Чэн, морщась от запаха сырости и затхлости, с фонариком айфона ищет выключатель. И это оказывается тем еще квестом, поскольку он так и не находит ничего, что хотя бы отдаленно могло отвечать за свет в этом помещении. — Блядь, найди себе уже нормальное жилье, — с этими словами Чэн пытается поднять Шаня и аккуратно переложить на кровать. План, очевидно, проваливается, когда Чэн выпрямляется вместе с Мо и задевает что-то ногами мальчишки. Это что-то падает и с характерным звуком разбивается в районе пола. — Надеюсь, это не подарок твоей мамы. Он помнит, что кровать буквально в шаге от них, но не хочется покалечить мальчишку и все его имущество, которого в принципе не особо-то и много. В этот момент Чэн ощущает себя сильным, огромным, но нелепым. Он стоит в полутьме, к которой уже привыкли глаза, и держит на руках отрубившегося Шаня, с которым на самом деле у него нет ничего общего, кроме Тяня. Вся эта сцена от и до бессмысленна и противоестественна. Чэн аккуратно разворачивается в сторону кровати. Из-за Шаня он не видит, куда наступает. Это и губит его в следующую секунду, когда под его туфлей буквально прокручивается что-то твердое и выбивает равновесие. Чэн пытается податься назад, но его ноша оказывается не из легких и утягивает его за собой. В следующую секунду Хэ-старший на полном серьезе думает, что раздавил собой Мо Гуань Шаня, потому что понимает, что голова мальчишки где-то под его грудью, а выставить руки для смягчения падения он не успел, поскольку те были заняты. Приподнявшись, он нашаривает влажную от пота шею и проверяет пульс. Тяжело, но дышит. Жить будет. Скользнув чуть дальше рукой, Чэн удивляется, какая же эта шея тонкая. Кажется, что если он сильнее сожмет, то обхватит ее полностью. Только острый кадык неприятно упирается в ладонь, его так и хочется прижать сильнее, чтобы не выпирал. Скользнув пальцами ниже, он через футболку ощущает жар от тела Шаня. Ткань пропиталась потом и прилипла к телу. Пот остается влажными мазками на запястьях Чэна, но он не испытывает отвращения. Только беспокойство, несмотря на заверения врача, что все будет в порядке и парень просто проспится. Пару секунд Чэн бездумно сгибает и разгибает пальцы, цепляя мокрую ткань и чуть продавливая ногтями чужую кожу. Он пытается сообразить, что нужно сделать, но ебучая усталость как нельзя кстати накатывает с головой и выбивает любые возможности связать конструктивные мысли в нечто толковое. Чэн замечает, что и сам вспотел от жары и духоты этого сырого подвала. В не самой грациозной позе он чуть приподнимается и стягивает пиджак, после чего снова падает в прежнее положение. В кармане брюк телефон вибрирует от уведомлений. Чэн не без усилий вспоминает, что он должен был сделать за эту ночь и каковы последствия просранных звонков и встреч. Еще проблемнее кажется список того, что предстоит решить из-за кровавой расправы на складе. Пиздец на ближайшие несколько месяцев. От этого в голове хаос, который так и норовит ее разодрать изнутри. — Сука-а-а-а, — вырывается тихий безнадежный стон. Чэн от бессилия трет предплечьем лоб и переворачивается на бок. Шань дышит немного спокойнее, либо же так кажется из-за темноты и тишины. Тусклый оранжевый свет пробивается через грязное мелкое окно под потолком, что позволяет различить силуэт лица рядом с собой. Существо перед ним дышит всем телом, единой субстанцией, уникальным набором клеток, которые сформировались в веснушчатый нос, огненный от единственного источника света. В нем жизнь, а его кожа буквально горит от этого. Он борется с отравившими его таблетками, с травмой, которую получил сегодня от увиденного, и от которой никогда не избавится. Вблизи он еще более рыжий, еще более странный, еще более... Мо Гуань Шань. В нем каждый миллиметр такой целостный и принадлежащий ему одному. И это завораживает. Чэн придвигается ближе и дует на лицо Шаня. Это явно не спасет мальчишку от жары, но от чужого дыхания его короткие волосы немного подрагивают и на секунду Хэ кажется, что складочка между рыжими бровями практически разглаживается от прохладного дуновения. — Надеюсь, ты будешь молчать, и не выдашь Тяню наш маленький секрет. Освещая фонариком путь, Хэ поднимается и решает проверить, что же лишило его равновесия. К его удивлению, на полу обнаруживается барабанная палочка и перевернутая обувная коробка со всякой мелочевкой, которую, видимо, Чэн задел при падении. Он попытался аккуратно закрыть крышку и вернуть коробку на место, но вышло только хуже и ее содержимое в полном объеме просыпалось на деревянные половицы. Цепочки, напульсники, сережки, гитарные медиаторы, силиконовые браслеты и несколько бумажек. Среди них блеснула глянцевая фотокарточка. Чэн замирает, пока разглядывает счастливое лицо брата. Тянь широко улыбается, одной рукой обнимая за шею Мо. Шань недовольно кривится и высовывает язык, но в этом нет явного сопротивления объятиям. Скорее всего, его просто насильно заставили фотографироваться, хотя до этого они прекрасно проводили время. На нем яркое худи с бессмысленными надписями на латинице, чокер и треугольная сережка в ухе. Волосы торчком, щеки румяные. Фотография буквально сочится молодостью, дерзостью, беззаботностью. Это просто момент, но в нем столько того, что для Чэна теперь далеко и недоступно. Он становится невольным свидетелем кусочка чужого счастья. Кусочка, который ему не предполагается по какой-то особой несправедливости. Это же его брат, самый близкий ему человек, но Чэн никогда не видел его таким. Словно где-то существует другой Хэ Тянь, которого решили не показывать Хэ Чэну. А причина, по которой этот Хэ Тянь существует, сейчас лежит вот здесь, в своей кровати, в грязной и мокрой одежде, пока Чэн держит в руках то, что для его глаз не предназначено. Хэ-старший тянется к пиджаку, опускает фотографию в карман и в два шага оказывается у выхода.