Одно за двоих

Уже не первую ночь дикий шум черного и холодного океана преследует Изуку во сне. Как и в ту бурю, он лепечет в пустоту «Каччан» и с облегчением чувствует, как будто это раз за разом происходит с ним по-настоящему, что крепкие руки обвивают его тело и удерживают на плаву. Они довольно прохладные, но это объяснимо, учитывая, в какой ситуации находятся двое парней. — Каччан… Каччан, — повторяет Мидория, желая услышать привычное хрипловатое рычание и неприличные ругательства, вот только именно этой ночью он слышит абсолютно другое… — Все будет хорошо, — отвечает Каччан, но совершенно не своим голосом. Этот голос тихий, бархатный, немного грустный… Он словно море в состоянии штиля, такое задумчивое, туманное и такое красивое. — Все будет хорошо, — звучит в голове так ощутимо и так страшно, ведь это и правда не Каччан! Изуку во сне опускает взгляд к рукам, что обхватывают его тело и удивляется пуще прежнего — они даже не похожи на мужские, слишком утонченные, белые, призрачные… — Кто ты, — шепчет Изуку, но внезапно шум из коридора выводит парня из состояния дрёмы. Он встаёт рывком и пытается понять, что происходит: шум был во сне или в реальности? Сколько бы парень не прислушивался, он не нашел иных тревожных звуков, и все же что-то заставило его проверить комнату, где спал Шото. Пара неловких действий — и принц уже торопится посмотреть, все ли хорошо с гостем. Он стучит в его дверь и говорит — не слишком громко, чтобы не разбудить юношу, если тот спит: — Шото, это я, Изуку, кх-кх… можно войти? Ответа ждать бессмысленно, поэтому парень тихо открывает дверь и заглядывает внутрь. Что же тут произошло? Почему Шото на полу весь дрожит? — Шото, что случилось? — Изуку помнит, что парень не может ему ответить, и спрашивает скорей для того, чтобы выразить беспокойство и участие. Он подходит ближе — парень морщится от света свечи и отползает назад, вглубь комнаты. Чего же он боится? Пламя свечи или самого Изуку? Последний торопливо осматривает парня и тут замечает, что пижамные штаны на нем промокли в том самом месте. — Шото, тебе приснился кошмар? — начинает Мидория, стараясь не показывать удивление и некоторый испуг. Ответом ему служит лишь непонимающий и взволнованный взгляд, который обращён то к нему, то к мокрому пятну между ног, как будто сам парень не понимает что произошло и ждёт объяснений. — Ох, не переживай об этом, т-такое… бывает. — Что он несет, у взрослых такого не бывает, но видимо кошмар был и правда страшный, ведь Изуку не знал, что довелось пережить этому человеку. Возможно, по сравнению с ним, его кошмары были всего лишь добрыми воспоминаниями… — Давай я принесу тебе чистую пижаму, а ты пока посиди, успокойся, — шепчет Изуку, накрывая бьющееся в крупной дрожи тело юноши халатом со своего плеча, ведь в комнате довольно прохладно, а на свое не до конца поправленное здоровье сейчас плевать. «Тепло…» — думает Шото и немного успокаивается, — тепло… Мидория торопливо вылетает из комнаты и уже в коридоре отдается необъяснимым чувствам. Ему не стыдно за гостя, и никакой брезгливости к этой ситуации он не испытывает, разве что трепетное волнение и окутывающее душу тепло, взрощенное необходимостью позаботиться о ком-то, кто сейчас (Изуку уверен) сильно в этом нуждается. Когда принц возвращается в покои Шото, тот уже более-менее спокоен, но все так же сидит на полу, гипнотизируя какими-то любопытными глазами свой пах. Игнорируя все эти странности, Мидория опускается на колени нерешительно и очень близко, затем слишком опасно и бестактно кладет руку на плечо Шото. — Я оставил чистую пижаму в ванной, там ещё есть теплая вода, — кротко улыбается принц, — но перед этим, может, тебе нужно ещё в уборную? Если в тебе что-то осталось, ты можешь опять… ну… сам понимаешь. Вопреки всем опасениям Мидории, Шото как-то сокрушённо кивает и начинает снова дрожать. Его хочется крепко обвить руками и никогда не выпускать из объятий, хочется произнести слова, что наотрез отказываются покидать память — «все будет хорошо», — но парень отмахивается от хоть и приятных, но неуместных мыслей; все, что он может — это аккуратно взять пострадавшего от кошмара под локоть и отвести его в уборную, где Мидория, не найдя никаких рациональных объяснений происходящему, остаётся и ждёт, когда прекрасный и смущённый мальчик сможет расслабиться. Шото красив и безупречен во всем, он чист и невинен, в нем просто не может быть ничего пугающего, отвратительного, безобразного, он — само совершенство. Только так думает Мидория, рассеянно поглаживая руку юноши, пока тот сидит и нервно комкает края пижамы, ведь стоя у него не получилось. Он дышит часто, не зная чего ожидать, а принц едва сдерживает пламенный румянец, косит взгляд на прелестного гостя и прислушивается к любому шороху, потому что просто не может не увидеть этого, просто не в состоянии абстрагироваться и тем более оставить это чудо наедине с самим собой. Сам Шото заставляет его забыть о всех приличиях, при этом он будто не чувствует нарушений границ, которые происходят обычно только с самыми близкими людьми. Он слишком по-детски непосредственен, что окончательно погружает Изуку и в нежные чувства заботы, и в трепетный ужас от самого себя, от своих поступков, мотивированных то ли родительскими инстинктами, то ли геройскими, которые заключаются в том, чтобы помогать всем с улыбкой на лице несмотря ни на что… Тем не менее, как бы Мидории не хотелось помочь, он понял, что делает только хуже, потому что Шото только сильнее зажимался и то и дело ерзал на чаше унитаза. — Шото, я тебе мешаю, — произнес Изуку, заставив себя без смятения посмотреть в гетерохромные глаза, — давай я подожду тебя снаружи. Вопреки этим словам и жестам, разноволосый покачал головой так, как это делают маленькие дети, когда не хотят, чтобы мама или старший братик оставляли их в пугающей темноте. — Вот черт, — Изуку никогда не ругался вслух, но это вырвалось как-то само собой. Благо, Шото так шумно дышал и был погружен в свою проблему, что наверняка не услышал беспомощного шёпота. Пока темноволосый думал, что ему делать, юноша высвободил свою руку из его теплой хватки и потянулся ею прямо между ног. Поначалу Изуку не заметил этого движения, но когда заметил, то почти обратился в камень. Он был в шоке. В полном шоке, а, если откровенно, то даже в заднице… Потому что видел, как юноша сказочной красоты касается себя и содрогается то ли от удовольствия, то ли от стыда и удивления. Изуку никак не мог знать то, что испытывает сейчас это существо, о чем оно думает, а Шото на самом деле не снилось никаких кошмаров, он просто никогда не знал, какие у человека могут быть потребности и как они их удовлетворяют. Потому, когда ощутил во сне странное тепло и напряжение, он расслабился чисто инстинктивно и внезапно почувствовал, как из него потекло: так приятно, горячо, странно. Настолько странно, что он испугался и свалился с постели. И вот теперь, когда внизу снова от кончика до внутреннего и глубокого вместилища разливалось знакомое тепло, он не мог это выносить — настолько приятно, что все будто сгустилось, затвердело и пульсировало. И как же было необычно, когда он рукой почувствовал горячую упругость плоти, что даже от кисти до предплечья пошла судорога. «Как это произошло? — спрашивал про себя шокированный Изуку. — Когда и отчего он смог возбудиться?!» Вслух же он сказал: — Шото, в таком состоянии у тебя не получится по… кхм, в общем… ты же знаешь, как сделать себе приятно там? К сожалению и к полнейшему шоку Мидории, Шото был в неведении и совсем не понимал о чем говорит его новый и, наверное, первый друг. — Ты никогда не удовлетворял себя сам? — промямлил Изуку и получил такой же ответ. — А про с-секс ты слышал? Знаешь, что это такое? Опять же ответ был отрицательным, и темноволосый сокрушенно выдохнул. Кому как не ему сейчас придётся все объяснить, а уже потом думать, что это, черт возьми, все значит. — Послушай, — начал он нерешительно, — тебе сейчас нужно будет просто ласкать себя там, пока ты не почувствуешь… ну… в общем, тебе будет приятно… а после ты сможешь расслабиться и помочиться. Но… я должен оставить тебя. — «Почему?» — Мидория даже тихо усмехнулся, прочитав немой вопрос в гетерохромных глазах, всё ещё не веря в то, что происходит. — Ну видишь ли, такие вещи нужно делать только с самыми близкими людьми, точнее, с теми, кого ты любишь. Любишь не как семью, а по-другому… понимаешь? Или когда ты один… поэтому я сейчас оставлю тебя… Нет! Ну чего ты… о боже, не плачь, пожалуйста! Но Шото не мог не плакать, ему было и слишком хорошо, и страшно, и грустно одновременно. Там внизу все просто обжигало, с головки обильно сочилась вязкая жидкость и приятно обволакивала пальцы. Он начал задыхаться от неимоверного удовольствия, сердце трепыхалось в груди, как золотая рыбка в сети, если бы у него остался голос, то он бы наверняка сейчас застонал. Как же сейчас не хватало этого голоса… — Прости, я п-просто не могу… не должен быть здесь, — прошептал Мидория и стремглав вылетел из уборной. Шото лишь проводил его изумлённым и помутневшим от невыносимого возбуждения взглядом. Как и сказал темноволосый, ему становилось все больше и больше горячо, сладостно, душно. Коленки подрагивали, как и плечи, как и все тело, ноги наверняка подкосились бы, не будь он в сидячем положении. Вязкой жидкости стало только больше, от нее уже намокла вся рука и скользила по члену так свободно и нежно, что хотелось уже не просто стонать, а кричать. «Я больше не могу, — думал Шото глотая слезы, — не могу… не могу… не могу». Однако лёгкая волна покалывающей теплоты, пронизавшая все тело, на долю секунды притупила напряжение, но и убила всю сдержанность. За ней последовала ещё одна, уже более сильная, потом ещё одна и ещё. Это довело Шото до исступления, до алых пятен перед глазами, до неимоверной лихорадочной дрожи и немых криков, выражавшихся в хриплых вздохах. Ему никогда не было так хорошо. С глаз всё ещё падали слезы, на пальцах осталась белая и вязкая влага, а с кончика нежного органа, наконец, полился светлый ручеек.