***
Карета быстро довезла Шото и Мидорию, а также Тошинори (его все-таки уговорили явиться на бал) к набережной, у которой располагалась величественная портовая крепость. Поначалу не было и намека на праздничную атмосферу: массивные каменные стены сурово и молчаливо обступали компанию, — но уже спустя несколько мрачноватых коридоров встретилась сперва одна нарядная пара, потом другая, а после Изуку, до сего момента пребывавший в тягостных раздумьях, но не показывающий этого, вывел своих спутников на широкую площадку для проведения смотра войск и светских раутов. Торжественно украшенная площадь, по которой сновали пока ещё немногочисленные приглашенные в мгновение переключила все внимание гетерохрома на себя, отчего принц облегчённо вздохнул. Он сохранял беззаботное настроение всю дорогу до крепости, только бы не расстроить Шото своими переживаниями о его внезапных серьезных намерениях. Но благодаря окружающей обстановке и юный спутник, и его сопровождающий были втянуты в яркую, пышную красоту и ожидание предстоящего бала, что не позволяло и тому, и другому думать о своих заботах. Шото только успел оглядеть площадку под открытым небом, как к ним, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на радостный бег, приблизились Ашидо Мина под ручку с Тору Хагакуре. — Я бы вас не приметила, если бы не столь удивительные волосы Шото, — усмехнулась Мина, восхищённо и даже как-то жадно разглядывая гетерохрома с ног до головы. Сегодня она была в лёгком бальном платье, подол которого был сравним с легким туманом или клубами лилового дыма, с обнаженными румяными плечиками и низким вырезом. Ее светло-розовые локоны были зачесаны в эпатажную прическу, а радужки цвета спелого лимона светились, не уступая украшениям с подходящими под цвет глаз камнями. Сказанное девушкой скоротечно заставило Мидорию усилить бдительность, он начал исподтишка наблюдать за окружением, ведь действительно — внешность Шото как нельзя удачнее, или напротив, привлекала к себе внимание. Он тут же понял, что недооценил ту скорость, с которой красота юного друга забирала взгляды и очаровывала души. Вначале скрытные и ненавязчивые, но стремительно обращающиеся в прямые и оценивающие, взгляды вскоре дополнялись и речью. На Шото смотрели, его обсуждали, к нему определенно тянулись, подкрадывались… Изуку, с одной стороны, понимал, что волнение перед и во время бала неизбежно для него, но все бы ничего, если бы это было волнение за соответствующее его титулу преподнесение себя, однако сейчас он беспокоился в десятки раз сильнее обычного, потому что это касалось того «робкого, милого, беспомощного» Шото, которого нужно во что бы то ни стало защитить, укрыть, смягчить столкновение с чуждой ему средой. С другой же стороны, при взгляде на последнего он почти что был в ужасе, потому что того как будто ничто не тяготило, а наоборот, казалось, что Шото чувствует себя комфортно. «Ну что ж, хорошо, если так», — успокаивал себя Деку, в то же время заглушая в себе порывы тукнуть себя в лоб, высыпать ведёрко со льдом, каких было не мало на шведском столе неподалеку, на свою дурную голову, а затем открыть шампанское, что находилось на нем, и выпить все залпом. Потому что он больше ничего не понимал. Когда тот самый «робкий, милый, беспомощный» стал таким уверенным, невозмутимым, спокойным и даже аристократически внушительным, с гордой осанкой и безупречными манерами? Весь Шото подавал впечатление человека, стоящего столь высоко, и вместе с тем вполне себе приземленного. Изуку чувствовал себя скромным садом, за которым следили, который облагораживали с шестнадцати лет, тогда как совсем рядом перед ним раскинулся вид на землю, что была совершенной от природы. Почему он раньше этого не замечал? Но в оправдание веснушчатого, следует напомнить, что он и не представлял, что где-то в глубинах океана раскинулось морское королевство, в котором его разноволосый друг сурово воспитывался, как того требовало его положение младшего принца. И даже если речь не шла о воспитании, в самих генах бывшего русала отпечаталась история целого правящего поколения и память об изяществе, гордости, воинственности оного, память, которая не позволяла ему даже задуматься о том, чтобы вести себя скверно. Изуку волновался все больше и больше, хотя причины для этого были только в его голове, в то время как Шото непринужденно улыбался Мине и Тору на их высказывания и комплименты, отвечал кивками на вопросы. Не сказать, что его не тяготило всеобщее внимание, которое помимо его неординарной внешности было подкреплено всяческими, правдивыми и не очень слухами, однако ещё после первого посещения салона Яойорозу он понял, что ему желательно и даже необходимо вести себя в высшем земном свете так же, как он это делал в морском. Пускай он не являлся здесь принцем, но, будучи вставшим ещё в раннем детстве на тропу, указанную знатным происхождением, он не мог с нее свернуть, и та оказалась более чем приемлема здесь, на этой площади, как для принца, так и для обычного человека. А народ тем временем все прибывал, и вскоре к компании присоединились Асуи, Джиро и Очако. Тошинори же наоборот предпочел покинуть их: то ли приметив знакомых своего круга, то ли посчитав себя неуместным, без малейшего желания принуждать молодых людей поддерживать с ним беседу из уважения к его положению и статусу. И действительно, после его ухода дамы ощутимо расслабились, а Изуку, отнюдь не смирившийся со свалившимся, как снег на голову, преображением Шото, нехотя извинился перед ними и повел представлять живое воплощение сказочного принца другим знакомым. На правах одного из организаторов сего торжественного вечера Деку мог себе позволить обходиться с другими небрежно — пара-тройка избитых фраз: приветствие, знакомство с Шото, пожелание хорошо провести вечер и на этом все. Гости и так понимали, что его высочество обязан многим уделить внимание, и потому не располагает временем, чтобы долго беседовать и как следует представлять своего спутника. — Боюсь, что слов слишком мало, чтобы вы оценили моего друга по достоинству, однако сегодня вы сами все услышите и увидите, — ловко наводя интригу, выкручивался веснушчатый с извиняющейся улыбкой, а затем уводил Шото к другим сиятельным персонам. Последнему не было скучно, но и особой радости он не испытывал, кланяясь и стараясь запомнить людей, которых ему представляют. Бывший принц морского королевства понимал, что даже теперь для него важно иметь побольше знакомых и связей, если он хочет найти себе занятие и влиться в человеческое общество, но помимо этого пробудившийся ребенок в его сердце изнывал от желания просто «поиграть с друзьями, а не с серьезными дядями и тётями». «Было бы намного проще, если бы все были в масках и никто никого якобы не знал», — думал Шото в перерыве между знакомствами. Он не был осведомлен о том, что такое уже существует, и величается карнавалом… Пока Деку искал, кому бы ещё представить своего спутника, тот вновь оглядывал площадку в поисках сам не пойми чего. Здесь горели разноцветные огни несмотря на то, что ещё не стемнело и облака розовели в лучах закатного солнца; здесь становилось шумно, но сквозь роение людских голосов долетал родной шелест морских волн, и здесь Шото обнаружил среди собравшихся гостей «его»… Он потянулся практически инстинктивно, будто его рука сама нашла влажную от волнения кисть Мидории. Ощущения поразили юношу шипящим осадком неправильности совершённого, ведь он это сделал на глазах у множества людей или же на глазах одного конкретного человека? Непослушные ванильные волосы со следами сладко мятежных искорок заката, винного цвета костюм с рубашкой, так непривычно застегнутой на все пуговицы, и такие единственные своем роде хмурые брови. Как только Шото увидел «его», он уже и забыл, что ему чего-то не хватало. Рука так же по своему желанию отпустила Изуку, а тот даже не успел ничего понять, казалось, это движение было вовсе никем не замечено. — Шото? — принц обернулся то ли с надеждой в глазах, то ли с переживанием. В глубине души он ждал момента, когда юноше потребуется его внимание и помощь, чтобы прийти по первому зову. Парень был почти счастлив, обнаруживая, что его милый спутник все же нуждаются в нем, что он сам, Изуку, поторопил события, и Шото не оторвут от него прямо сейчас, но мимолётное спокойствие покинуло сердце так же быстро, как рука милого друга отпустила его. Мидория увидел Бакуго и по неясной причине ещё больше разволновался, тем более что капитан был не один. А Шото и не обратил внимания на то, что их с Изуку ждала целая компания. Рядом с Бакуго крутились, словно непоседливые лемминги, трое высоких и сильных на вид парней, а за спиной стояло ещё больше — вся команда «Виктории» была в полном составе, но за нарядными костюмами едва угадывались сущности скромных мореплавателей.***
Проходя вглубь площадки, Бакуго искал взглядом только одного… Он пришел сюда без уговоров друзей и с раздражающим осознанием, что все это ради Шото, который возник в толпе лицемерия и клубов пыли, посылаемой ею в глаза, как прекраснейший мираж, как солнечный зайчик или свет звезды, промелькнувшей средь грозовых туч и упавшей прямо на ладонь Мидории. Увидев эту картину, блондин как бы не противился, как бы не хотел отдавать свою душу холодному водовороту непрошеной и ненавистной ревности, а тот все же втянул его в свою черную воронку и закружил так сильно, что за скоростью оборотов от глаз скрылась совершенно другая правда — Шото хоть и касался другого, но глядел только на него. «Отпусти», — гремело в голове Кацуки, но когда юноша внял его мысленной просьбе, раздражение только усилилось, а легче совершенно не стало. — Шима, посмотри! Это же… — послышался голос, как из глубокого трюма, и Бакуго замер, стремительно осознавая то, что будет происходить дальше, и то, что он должен был сделать, но никак не мог. Шото был самым сияющим и дорогим украшением этого вечера, которое Кацуки считал необходимым как можно скорей похитить, чтобы спасти его от участи быть пожранным взглядами и оплёсканным словами, которые некоторые личности, в том числе и из его команды, не то что не умели, но наотрез отказывались подбирать. Но по какой-то причине тело никак не подчинялось, не внимало эгоистичным порывам души, а ведь они были до того сильные, что от простого «хочу увести» выросли до «ему самому так будет лучше», но совесть и такт, проклятый такт, которому ни с того ни с сего, блондин решил последовать, а также понимание обратно противоположного: «ты не знаешь, как ему будет лучше», — обрушились тяжёлым грузом на душу. Его поймала в тиски полная безнадежность от осознания жалящей в самые слабые места перспективы, к которой приведет его сознательное, но крайне мучительное бездействие. Бодрые и заранее приветливые голоса друзей на фоне этих чувств оставляли в душе блондина неровные царапины. Многие из них до этого собрали ворох сплетен о Шото, из которых только десятая часть была правдивой, но теперь даже не вслушиваясь в речь, по глазам парней было ясно, что реальность затмила все представления. Шото… Шото… Шото… Было так много Шото, а в сердце Кацуки так мало.***
На белом хлопке точеной талии мягко рассеивались розовые и персиковые рефлексы, как и на атласе волос. Медный блеск на огненно-коралловой волне согревал всяк смотрящего, от белых же прядей веяло прохладой. Лишь только Шото приблизился, и как будто облако нежных лепестков пиона, которые он так любил, как будто бутоны белых роз и нарциссов, притаившиеся на жемчужной коже за нежными ушами и в изгибах шеи, окутывали ореолом встречных. А их сейчас было немало, и те больше не могли отвести красноречивых взглядов от юноши. Трепетное очарование завладело всеми и каждым без сопротивления, без единой мысли о надобности препятствовать этой силе нечеловеческой красоты. Шото нельзя было сравнить с кем бы то ни было из мужчин, и даже многие юные и свежие девушки с обнаженными белесым ручками и томными взглядами уступали тонким покровам его ланит и удивительно волшебным глазам, каких не было ни у кого вовсе. Правый вбирал в себя тепло уходящего солнца, но при этом темнел подобно черному жемчугу, левый же переливался прозрачными бликами на дне бирюзового отмеля. Его взгляд — само море, его дыхание — то неуловимый бриз, то отсутствие ветра вовсе. Штиль. Многие в эти моменты непроизвольно сравнивали все потустороннее в Шото с чем-то знакомым. Опытных мореплавателей не удивишь красотами океана, однако приходящие на ум сравнения вновь и вновь убеждали их в одном — хоть в этом человеке и синтезировалось все столь привычное, но при этом оно же открывалось в нем с той силой, какую несут в себе лишь первые впечатления. Где-то рядом Каминари Денки первый осмелился, в конце концов, нарушить охватившее собравшихся вместе друзей молчание и высказал мысль, которая поселилась в головах всех без исключения: он красив настолько, что даже не верится. Откуда ты, Шото? Свалился с небес или вышел из вспененных волн? «Да это он, черт возьми», — все это время думал капитан. Тот, кто и правда словно вышел из моря и ждал чего-то или кого-то. Кацуки хотелось верить, что именно его. Что творит с человеком любовь? Память капитана рисовала видения встречи с Шото в совершенно ином свете. Ведь и тогда тело юноши отвечало замутненным молочным глянцем рассвету. Его глаза так легко роняли слезы. Ему было больно и при этом намного прекраснее, чем сейчас; в своей абсолютной наготе, простоте и необъяснимой открытости — было в нем все. Закрыт был только Бакуго. И даже сейчас, будучи в своем замкнувшемся с тягостными мыслями мире Кацуки считал, что только его не могла подкупить и сокрушительная, и созидательная сила красоты гетерохрома. Не могла подкупить его и внятно читаемая за внешним обликом чистота души. Однако, так лишь казалось. На самом же деле, если бы кто-то знал, что творилось в душе молодого капитана, тот бы понял, что нужно быть Шото, чтобы суметь безвозвратно похитить столь сильное и грубое сердце. Вслед за Каминари осмелился высказать навязчивую мысль всех присутствующих другой впечатлительный и беззастенчивый, что в выражениях, что в делах, парень. Киришима Эйджиро, как и все, не мог поверить, если бы Бакуго сам не подтвердил, что юноша развит настолько, что смог выдержать сражения с людьми, в котором не просто отыскать себе равных. До этого тесно жавшийся к нему Денки, не увидев на лице юноши ни единой эмоции, свидетельствовавшей о том, что подобные разговоры ему не по нутру, почувствовал некую свободу и выпалил вслед за замечанием своего парня: — И все равно! Шото, извини, что спрашиваю, но ты правда мужчина? Мидория, что до этого радушно приветствовал друзей и представлял их гетерохрому, терпеливо отвечая за него практически на все вопросы и снисходительно покачивая головой, а то и в шутку возмущаясь на особенно бестактные фразы (к примеру, на просьбу любить и жаловать Шото, Денки ответил, что уже его любит, чем заставил парня стушеваться), теперь же подавился воздухом и густо покраснел, вспоминая, пожалуй, самый неловкий момент в его жизни, после которого половая принадлежность Шото для него уже не была сомнительной. Принца так и передёрнуло, прежде чем он смог остановить лихорадочные перебежки глаз на Бакуго в немой просьбе сделать что-нибудь, ведь только он мог приструнить этих ребят. Но тот, к несчастью, сейчас смотрел только на Шото и был подозрительно немногословен. Вопрос Каминари ни сколько не задел юношу, а по внезапной усмешке, которая успела ослепить тех, кто имел счастье ее увидеть, можно было сказать, что им овладел некий азарт. В сопровождении еканья сердец и командного замешательства Шото неспеша откинул голову, открывая вид на неприметный в обыкновенном состоянии выступ на шее и то ли для пущей убедительности, то ли затем, чтобы снять белые пряди с плеча, провел по ней самыми кончиками пальцев. В этот момент Изуку вдвойне захотелось врезать себе по лицу за свою дурную голову, которая поначалу выдала какую-то низость. Впрочем, не один Мидория в данной компании не увидел иного способа убедиться в том, что Шото принадлежит мужскому полу, кроме как заглянуть куда ниже кадыка. Принц так и послал в Каминари немой укор, но тот оказался чересчур толстокожим и спокойно пропустил десятое по счету предупреждение. — Изуку, успокойся, а то я подумаю, что между вами и правда что-то есть, — усмехнулся блондин, подмигивая ставшему пунцовым парню. Деку хоть и ощутимо расслабился в компании друзей, но некоторая нервозность и озабоченность в нем все ещё наблюдались. И только двое из общей массы смогли подметить это состояние. Бакуго по своему обыкновению проигнорировал повод для сомнения и некоторого беспокойства и даже насмешки решил оставить на потом. Он незаметно перевел и пытливый, и проницательный взгляд на гетерохрома. Тот в свою очередь отметил изменение ещё в холле поместья и как ни пытался, а все же не мог отделаться от мысли, что сам и являлся причиной неспокойного состояния друга. И тем не менее, юноша последовал примеру Бакуго и отвёл взгляд, но не ожидал, что натолкнется на самого капитана. Кацуки волновался не меньше принца… Он был неузнаваем в лице, без привычной хмурости, без упрямо и горделиво выставленного вперед подбородка, без поджатых в строгую и недовольную линию губ. Это лицо внушало другой вид сомнений и тревоги, от такого холодного и нечитаемого Бакуго было неизвестно чего ожидать. Но вопреки этому Шото тепло улыбнулся ему, выражая нежную радость от встречи, и прошептал одними губами, отклонив голову на бок, словно в намерении посмотреть на парня под всяким углом: — Ты очень красиво выглядишь. — Ты не хуже, Двумордый, — к изумлению гетерохрома также одними губами прошептал блондин и невозмутимо перевел взгляд снова на Деку. Шото уже не удивлялся странным прозвищам, которые ему придумал блондин, после того, как лично стал свидетелем таких же незамысловатых обращений в принципе ко всем. С толикой удивления он заметил, что многие из команды «Виктории» запомнились ему именно по этим кличкам, которые чудным образом подходили своим обладателям. Так ему запомнился Птицеголовый — парень с темными волосами и орлиным носом, — и даже в его темно-алых глазах присутствовало что-то от настоящей птицы, что-то цепкое, отчего они казались более зоркими. Но были и те, с прозвищами которых Шото был совершенно не согласен. В алеющих волосах Киришимы Эйджиро юноша не находил ничего дерьмового, а лицо Каминами Денки вовсе не выглядело идиотским, и только после общения с этим парнем до гетерохрома начало доходить, с чего бы к нему приклеилось такое обидное обращение. Денки постоянно молол всякие глупости, а порою отвечал так, будто совершено не понимал смысл сказанного. И все же в своей детской непосредственности и при этом в некоторой бесстыдности этот парень являлся, пожалуй, самым лёгким и милым из всех присутствующих, а его странные волосы, которые изменились с того самого первого знакомства на корабле и теперь представляли из себя плотные блондинистые шнурки, так и требовали к себе внимания. — Это дреды, — отвечал блондин, довольный произведенным эффектом, и вообушевленно добавил, — тебе тоже можно такие сделать, получатся длиннее, чем у меня. Шото не успел ничего ответить, как бдительный Мидория высказал свое категорическое «нет». Он уже не успевал пререкаться с открыто и по-доброму насмехающимися над его святой простотой парнями и даже начал терять самообладание. И вот, все дошло до того, что с уст его высочества сорвалось обиженное: «Ой да идите вы!», — а Шото, будучи вовлечённым во все это с головой, отметил по довольным лицам трёх хитрецов, что этого они и добивались, провоцируя его атакой неудобных и возмутительных фраз. Осознание причин этих провокаций заставило разноволосого настрочить записку для принца, которую он тут же поспешил передать, рассчитывая на то, что открывшаяся с его стороны истина успокоит друга. И он не ошибся. Как только изумрудные глаза пробежалась по грифельным строкам, краска стыда и некого раздражения сошла с его изумлённого лица. Он смотрел на Шото с неподдельным восхищением и благодарностью. — Что там написано, что-о-о? — не преминул вклиниться между парнями Денки, а за ним и Ханта с Эйджиро. — Не покажу, — изогнул губы в мстительной улыбке веснушчатый, а Шото лишь пожал плечами, невинно улыбаясь. «Не сердись на них, — говорилось в записке, — они стремились к тому, чтобы в общении с ними ты забыл условности и нарушил границы допустимого в скучном высшем обществе». Будущие попытки трех разбойников добиться от Шото и Мидории правды не увенчались успехом, но и наигранная грусть на их лицах, по причине отказа пары делиться «своими секретиками», играла на их лицах совсем не долго. — Надо выпить, — нарочито серьезно сведя брови, прогудел Каминари и уже нежнее с блеском в глазах обратился к красноволосому, — Шима, откроешь шампанское? От такого тона парень, что все это время стоял чуть ли не вплотную к своей Искорке, залился дамасским румянцем и, конечно же, не мог отказать, тем более что остальные были не против. В следующие секунды компания смешалась с пёстрой массой гостей, утонула в золотом свете многочисленных фонариков, блеске дорогих украшений и пышности длинных перьев, которыми были увенчаны прически дам. В эти редкие моменты свободы от всеобщего внимания Шото острее чувствовал необходимость найти взглядом капитана, но к его несчастью, тот шел позади него и, в свою очередь, не сводил глаз со своего прекрасного проклятья. Кацуки как будто испытывал невыносимую жажду, которую могли утолить лишь неописуемая нежность улыбки Шото, мимолетный испуг в океане его глаз на характерный хлопок, с каким пробка вылетает из бутылки, и неподдельный шок, что отразился на половинчатом личике, когда тот узрел, как настоящая белая пена с шипением и хрустом пузырьков превращается в игристое вино. В массе предстающих в наилучшем свете людей Бакуго смотрел и хотел смотреть лишь на «него», и далеко не потому, что красивее здесь больше никого и ничего не было.