***
— Ох, кажется, это Момо! — воскликнули неразлучные подружки почти в одно и то же время и, переглянувшись, посмеялись с чтения мыслей друг друга. Вслед за ними и Шото, и Кацуки, и Деку, да вообще все собравшиеся на площадке под открытым небом поспешили увидеть долгожданное появление этой особы. Если за Шото негласно закрепилось мнение как об истинном принце этого бала, то в Момо все признали королеву. — Так вот почему ее так долго не было, — возмущённо шептала Хагакуре, отмечая столь броский наряд и украшения на подруге, которые светились издалека, как звёзды. Момо была в лёгком и лаконичном платье, совсем неожиданно для дамы из очень богатой семьи. Но при ближайшем рассмотрении все становилось на свои места. Пускай наряд не пестрил сложными узорами, кружевами, цветами и украшениями, но сама его ткань была дороже, чем весь наряд любой другой дамы, а ведь их здесь собралось немало и все были из высшего общества. Белое и полупрозрачное платье Момо будто светилось изнутри. «Как медуза», — подумал Шото. Оно перламутрово переливалось и сохраняло пышную форму без жёсткого кринолина, и мягко колыхалось, когда девушка проплывала в сторону друзей и прочие гости уступали ей дорогу с почтительными поклонами и взглядами, полными восхищения. Она же пропускала всех, торопясь к своим друзьям, но в первую очередь, к Шото… — Посмотрите на эту прелесть! — как всегда первым подал голос Каминари, когда девушка подошла к компании. Та скромно стушевались, но в душе была довольна произведенным эффектом. Комплименты посыпались как из рога изобилия, но королева бала уже не краснела, а принимала их с выражением «ах, это было неизбежно» на лице. Только двое из присутствующих не сказали ни слова. Бакуго — потому что ему было в лучшем случае все равно, в худшем — его все бесило. Особенно бесило то, как влюбленно Яойорозу поглядывала на гетерохрома, как нежно говорила с ним и улыбалась ненамного ярче, чем колье на ее шее. Последний же ничего не говорил, потому что был нем и потому что его больше ужасало, чем восхищало платье, похожее на медузу — вот-вот, да ужалит ядовитыми щупальцами. Торопливо обменявшись приветствиями со всеми, Момо даже слегка запыхалась, но когда Изуку намекнул ей, что уже пора открывать бал, крупные глаза девушки и вовсе выразили испуг — она очень волновалась за выступление. Взгляд ее сам переметнулся к гетерохрому, ища у того поддержки, или же ей было необходимо убедиться, что Шото тоже испытывает волнение. Но тот был по-прежнему спокоен, как море во время штиля, и непроницаем, как туман. — Шото, ты выглядишь спокойным, неужели не страшно выступать перед столь многочисленной публикой? — робко спросила брюнетка. На это юноша лишь пожал плечами и таинственно улыбнулся, оставляя всех свидетелей данных жестов в лёгком замешательстве. Только единицы представляли, чего можно ожидать от него, остальные же могли разве что проводить заинтригованными взглядами тонкую фигуру с гордой, но в то же время скромной осанкой. Когда троица поднялась на небольшую сцену, где уже расположился и настроился оркестр и была подготовлена красивая высокая арфа с позолоченной лепниной, площадь под открытым небом стихла и застыла, слышался лишь приглушённый шепот людей и гребней волн и слабое дуновение ветра. Небо ещё горело красками, но многочисленные фонари светились ярче, потому что уже темнело. Первым с небольшого возвышения заговорил Изуку, приветствуя и благодаря всех гостей. Мельком он упомянул последние крупные события и объяснил необходимость данного торжества недостатком сплочённости в обществе, не в последнюю очередь перед новой угрозой, свидетелями которой была команда «Виктории». Далее он дал слово Момо, которая в свою очередь представила Шото, а тот лишь сдержанно поклонился со сцены и после слов о долгожданном открытии бала и пожеланий прекрасно провести время занял свое место за инструментом. Яойорозу тем временем взяла скрипку и нервно оглянулась на безмятежного друга. Он лишь ободряюще улыбнулся и кивнул девушке, тем самым выражая свою готовность. И в миг все замерло, смеркнулось, лишилось слов и не просило более воздуха, когда пальцы юноши мягко коснулись струн арфы. Нежная и возвышенная мелодия лёгкой поступью начала ворошить мысли слушающих и ворожить души. А затем вступила скрипка и вовсе унесла всех присутствующих прямо в небеса, потерялась среди редких перьев облаков, за которыми одна за другой начали загораться звёзды. Момо уже не так нервничала, отдаваясь музыке, а Шото то ли потерялся, то ли, наоборот, был рядом, гладил струны удивительно гибкими руками и покачивался в такт. Он улыбался сам себе, погряз в обожании незримых волн, которые были ему дороже, чем волны морские, и даже не заметил, как настал конец. Ему до боли хотелось продолжить, но он не мог позволить себе импровизировать, ведь Момо к такому не была готова. Поэтому юноша последний раз нежно тронул струны и опустил руки. Гости, казалось, тоже не ожидали столь быстрого завершения и с секунду пребывали в абсолютном расстройстве, не находили слов, чтобы выразить свои чувства. Момо растерянно оглянулась на гетерохрома, опять же ища в нем поддержки, тот робко вздохнул, поводя плечами, не позволяя эмоциям взять верх на сцене, а после подошёл, предлагая девушке руку. Стоило им объединиться и подойти к краю сцены, как публика, наконец, отмерла и взорвалась аплодисментами. Шото сдержанно, но ниже, чем до этого, поклонился, Момо сделала реверанс, продолжая краснеть от волнения. Раздавались чьи-то восторженные вопли, и то было далеко не совпадением, что исходили они в основном от компании лихих мореплавателей. С их же стороны Шото услышал громкий и высокий звук, будто соловей пронзительно и долго закричал, это был свист, но разноволосый и не подозревал, как человек, издавший его, сделал это. Лишь успел заметить, как тот убирает руку от лица, и неизвестно почему смутился, ведь тем человеком был капитан. После поклона Момо ушла со сцены, но юный талант остался и вновь устроился за арфой, оглядываясь на дирижёра, который после краткого приветствия повернулся к музыкантам и поднял палочку. Новая музыка не спешила заполнить собой пространство, оркестр лишь подал краткое вступление, на которое переливом откликнулась арфа. Фазы оркестра и арфы не долго чередовались, и вот последние беглые глиссандо остановились на высоких струнах, последовало ещё два более низких и вкрадчивый перехода, и затем арфа уступила всю мелодию оркестру, а сам музыкант ко всеобщему изумлению поднялся и сошел со сцены, направляясь навстречу Мине, которая уже ожидала его для первых па. Она изящно присела в реверансе, Шото предложил ей руку, и уже спустя пару тактов они кружились в венском вальсе, как те самые цветы, лёгкие и нежные, совершенно непринуждённые и просто совершенные. Мина Ашидо была известна как прирожденная танцовщица, но ни у кого на памяти она ещё не кружилась в паре со столь прекрасным и одаренным партнёром. Шото танцевал так, будто был создан для этого, изящен и совсем немного отрешен, он был погружен в мечтательные блики вальса, с теплой улыбкой на лице и духом свободы, перебирающим невесомые двухцветные волосы. — И все-таки, смотрю я на него и думаю, — протянул Каминари, — ну как девица в мужском костюме! — Точно-точно, — вторил ему Сэро, то сводя руки на груди, то расцепляя — в общем, не находя себе место, как и многие другие парни из команды. Бакуго лишь хмыкнул в душе. — А вы чё стали? — дёрнув головой и ссутулив плечи, окликнул он своих «идиотов». — Идите пляшите. Парни лишь закатили глаза, но предложению капитана охотно вняли, и вскоре к первой бальной паре присоединилось ещё несколько, а чуть позже паркетная площадка уже не могла вместить всех желающих. Шото всё ещё кружился с Миной, а музыка наполнялась страстью, и в моменты особенного крещендо он брал девушку на руки и кружил ее на месте так, что лёгкая ткань ее платья трепетала в полете пушистым облаком. Если Шото и выглядел, как переодетая в смокинг девушка, то сила у него была явно не девичья. А такому повороту позавидовали многие дамы, и вот под ехидное пофыркивание Мины почти каждая танцующая пара начала брать пример с главной. Что ни говори, а они были здесь действительно главными, и счастью Мины не было предела, ведь она была немного падка на чужую зависть. Однако вскоре первый вальс закончился, и ей пришлось расстаться с разноволосым принцем, уступив место Яойорозу.***
Смеркалось. У Шото очень болели ноги, а желающих потанцевать с ним девушек отнюдь не стало меньше. Он не жаловался, но и своего облегчения не утаил, когда один мужчина, представившийся директором местной филармонии, отвёл его от толпы девиц на пару слов. В это время Изуку с некоторым расстройством пил уже третий бокал шампанского и думал о том, куда катится мир. В этом состоянии его и нашел насмешливый капитан, который в душе был не менее раздосадованным. — В чем дело, Деку? — интересовался он с маской безразличия на лице, и забирая у того из рук явно лишний бокал. — Каччан, — натянуто улыбнулся тот и проводил свое шампанское полным жалости взглядом. — Тц, чего ты раскис? — уже нетерпеливо требовал ответа Бакуго. — Да я, понимаешь, столько всего навалилось, — покачал головой, на которой начали потихоньку выбиваться вьющиеся пряди, Деку. — Нет. Не понимаю, — пожал плечами капитан. Мало ли, о чем там думал этот королевский щенок. — Сегодня Шото отказался вдеть жемчужные серьги, — немного заплетающимся языком отвечал тот, — зачем ты рассказал ему ту историю про Туби? Ай, уже не важно, — с досадой отмахнулся принц, — он теперь вообще не хочет принимать от меня что-либо… — Во-о-от оно что, — усмехнулся Бакуго, — так тебе содержанки нравятся? — И ты туда же, — простонал темноволосый и чуть ли не споткнулся на месте, — все не та-а-ак, — пьяно бурчал он, — вот сам увидишь, когда я ж.женюсь и он… тоже женится, да. Видал, как они смотрятся с Яойорозу? Во-о-от. Он продолжал с каким-то обречённым видом балаболить под нос, а Бакуго… честно говоря, его уже достало чувствовать себя самым умным среди всех, однако он действительно понимал больше других. — Тц, тупой Деку. Он волен сам выбирать и решать, что для него лучше, — прогудел он твердо и сурово, — и, кажется, он выбрал тебя. Изуку на это лишь удивлённо икнул и уже собирался возразить, но Бакуго продолжал: — На неравный брак ни ты, ни Яойорозу не пойдете, какого принца вы бы из него не делали, ему им не стать. Даже он это понимает. Так что хорош опекать, обманывать и решать за него! После этих слов Бакуго почувствовал облегчение, а Изуку, кажется, протрезвел. Они бы ещё долго так стояли, глядя друг на друга, но тут из-за спины к Бакуго подкрался сам Шото, жестами давая не совсем вменяемому Изуку понять, чтобы тот его не выдавал, а затем прикрыл глаза капитана руками. — Какого черта! — проворчал тот и схватился за эти руки, с силой сжимая и оттаскивая от лица. При этом он почувствовал, как некто неловко врезается ему в спину, но уже по белоснежным рукавам пиджака и изящным кистям блондин понял, кто осмелился проделать с ним этот фокус. — Двумордый, ещё раз так подкрадешься, и я тебе эти руки оторву, — процедил он сквозь зубы, отбрасывая ручонки юноши от себя, как будто они были чем-то мерзким. На самом же деле он предпочел бы никогда не отпускать их, но в этой ситуации все сожаления были напрасны. Он все правильно сделал. — Шо-о-ото, — в то же время протянул Мидория и как-то виновато склонил голову, — не обижайся на Каччана, а? Ничего он тебе не сделает, — он всё ещё был пьян и вопреки всем предыдущим настояниям капитана говорил с гетерохромом как с маленьким. Но тот на это лишь посмеялся, а словам Бакуго и вовсе не придал значения, ведь тот выпалил их явно от неожиданности. «Прости, что напугал тебя», — написал он в своей книжице и показал блондину. — Напугал, ха, не льсти себе! Меня вообще ничто не пугает, — прошипел тот в ответ и недовольно ссутулился, отворачиваясь. Этим воспользовался Изуку, приблизившись к робеющему от столь бурной реакции капитана юноше, и спросил у него, о чем тот говорил с директором филармонии. Для Изуку стало неприятным открытием, что, оказывается, Шото предлагали работу музыкантом, ведь играл он прекрасно и быстро всему учился. И он не отказал… Шото писал в своей книжице, что ещё думает над предложением, а двое мужчин (Бакуго было также важно знать, что ответил юноша), не сговариваясь, заглядывали за его худенькие и покатые плечи, чтобы прочесть написанное. О чём тут думать? Для Шото этот вопрос был так же риторичен, как и, пожалуй, для Бакуго. И только Изуку в душе надеялся, что у юного друга все же есть причина, по которой он мог отказаться. И она действительно была… Будь он здоровым и независимым от судьбы другого человека, он бы тут же согласился, пускай и не очень желал играть по чужим нотам. Однако Шото с грустью понимал, что не хочет брать на себя такие обязательства, ведь он всё ещё уязвим, всё ещё подвержен ужасному риску. И он все ждал чего-то… Но уже не от Изуку. Того увела танцевать Очако, и юноша даже не расстроился. Наоборот, он, наконец, почувствовал свободу в этом месте, в этот час, оставшись с хмурым и грубоватым Бакуго. Последний вдруг замялся и потупил тяжёлый взгляд в стол с едой. — Точно, — буркнул он сам себе. — Есть хочешь? — спросил он, уставившись в робеющего от его тона воробушка, и тот неуверенно кивнул. — Что из этого тебе нравится? Шото осмотрел белоснежную скатерть, которая уже в некоторых местах была запачкана, и взгляд его остановился на блюде с устрицами, которые лежали на подтаявшей горке льда. Как же давно он не ел устриц и не видел льда. — Ясно, — закатил глаза блондин и взял это блюдо целиком со стола, сказав при этом: — пошли со мной. Бакуго повернулся, но не успел сделать и шага, как путь ему преградила знакомая дама, которая будто хотела чего-то от них, но сама не успела сказать ни слова. — Мисс, не будете так добры уступить дорогу? — вперив в нее жестокий взгляд, медленно и ядовито проговорил Бакуго. — Пожалуйста, капитан, — не менее лицемерно ответила та, отходя в сторону и преклоняясь в реверансе. На устах ее играла сладкая улыбка, а лимонные глаза меж тем успели зацепить извиняющееся выражение на лице Шото. — Чёртова ведьма, — ворчал блондин по дороге неизвестно куда. Сперва он завел юношу в мрачные коридоры крепости, на стенах которых горели редкие фонарики. Они скудно освещали каменные своды, но этого было достаточно, чтобы видеть, куда идти. Потом они поднялись по уже более мрачной лестнице и вышли на длинную открытую площадку с внушительными каменными бортами, вдоль которой были выставлены… «Пушки», — узнал Шото и замер. Его одолевали страх и сомнения. Разумеется, он верил, что никто ему не навредит, тем более орудия стояли спокойно их никто не трогал, но все равно… этот страх был иррационален. — Чего застыл, нравится вид? — только после этих слов Шото отмер, но тут же чуть не застыл снова — таким безрадостным было выражение лица его спутника, что даже в сердце юноши что-то защемило. Почему Кацуки казался таким одиноким? «Кацуки, — подумал Шото, — почему никто не зовёт его по имени?» В эти мгновения ему не хотелось оценивать вид на широкую гавань, залитую светом неполной луны, пускай он был просто чудесным. И все же он уверенно кивнул, одаривая блондина скромной улыбкой. В холодном свете луны и синем мраке ночи белое лицо и волосы Шото приобрети голубоватый оттенок, а красные пряди казались почти бордовыми, но все ещё блестящими. И улыбка не была менее яркой, чем при свете дня. Своими остывшими от холодных красок ночи глазами Бакуго разглядывал все черты лица Шото, и особенно его такие разные, но одинаково красивые глаза. И густые ресницы, и темноватое пятно шрама, которое он также сильно полюбил… — Ну подойди уже, или боишься меня? Бакуго почти все боялись, он к этому привык, но только от «него» такая реакция не радовала. Он хотел его увести, хотел, чтобы он сбежал оттуда… с ним. Однако теперь Бакуго был уверен — то было зря. И здесь с ним Шото не лучше. Совсем нет. И все же тот подошёл, опровергая своим хоть и робким, но вовсе не запуганным видом все сомнения капитана. Шото вовсе не хотел отсюда сбежать, и даже страх перед орудиями канул в лету, когда он приблизился к борту крепости и любопытно заглянул в алые глаза напротив, которые сейчас были схожи по цвету с винным костюмом и казались такими глубокими, а светлые, колючие на вид волосы серебрились в свете луны. Кацуки был таким красивым. — И долго ещё будешь пялиться? — он честно пытался говорить мягче, но голос разве что стал тише и снизился на целый тон. — Черт, — шепнул Бакуго сам себе, отворачиваясь от смутившегося юноши, и только резко добавил: — Ешь уже своих моллюсков. Но вопреки этому юноша лишь поднял одну раковину и тут же запустил другую руку в колотые льдинки, с каким-то трепетом и наслаждением перебирая их пальцами. «Какой же он всё-таки странный», — думал Бакуго, усмехаясь в душе. — Ты что, собрался съесть лед? — глухо дразнил он вслух. Шото лишь покачал головой и улыбнулся так нежно, разглядывая прозрачные льдинки, и губы его складывались в странную, как и все в нем, фразу: — Просто он такой безобидный. — Естественно, он безобидный, это же лёд, — фыркнул в ответ Бакуго и сам потянулся рукой, чтобы взять пару кусочков. Льдинки были скользкие, обтекаемые и приятно холодные. Но в горячих руках Бакуго они быстро растаяли. И почему они так горели?.. Ему казалось, что волнение ушло, лишь только Шото подошёл к нему, но не тут-то было… Бакуго волновался гораздо больше, когда это очаровательное существо было так близко: он придерживает свои шелковые пряди одной рукой, тонкими пальцами другой вытаскивает моллюска из ракушки и облизывает их же, прикрывая веки так сладко, когда глотает. — Их едят по-другому, вообще-то, — язвит Бакуго, шумно выдыхая. Он абсолютно сам не свой, но во мраке ночи незаметно, как краснеют его щеки и как краснеет сам Шото, непонятно отчего. — Просто выпивай их вместе с соком, вот так, — и Бакуго показывает, как надо, шумно и с отвращением, — никогда не понимал, что в них такого, — оправдывается он, — они такие противные и совсем безвкусные. — Они ласкают рот, — пожал плечами Шото, — в этом весь смысл. При этом Бакуго пришлось неохотно (очень охотно) приблизиться к нему еще ближе, чтобы читать по губам. Однако юноша уже не говорил, а поднес овальное блюдце и выпил моллюска. Следом он достал платок из кармашка, но Кацуки его опередил, пройдясь подушечкой большого пальца по влажному изгибу столь желанных для него губ. — А соус ничего, — буркнул он, слизывая остаток. — Что? Ты больше не будешь? — удивился он, заметив, как юноша смущенно прикладывает платок к тому самому месту. — Нет, больше нельзя, — покачал головой Шото. Его губы дрожали, а румянец на щеках был теперь заметен даже несмотря на сумерки. — Настолько приятно? — криво ухмыльнулся Кацуки. Боже, он ревнует его к устрицам. Это даже не смешно. Смущенный воробушек лишь кивнул, потупив взгляд. И тогда… «К черту всё», — только и пронеслось в голове Кацуки, прежде чем он притянул Шото за талию вплотную к себе, а тот не сопротивлялся и даже приоткрыл жаждущий ротик навстречу ему. «К черту», — вновь и вновь думал Бакуго, целуя его.