Одно за двоих

У них не было сил и желания отстраниться друг от друга, и в то же время каждый боялся быть настойчивее. Эти потаенная страсть и сдержанность, казалось, погубят обоих, но забыться в своих желаниях окончательно было страшно. Шото растворялся в сильных руках и не мог прислушаться к себе. Обволакивающая со всех сторон нега и биение чужого сердца отняли власть разума над телом и остались только чувства, а те единственные были правы, показывая глупому юноше, что он всегда хотел этого и не просто от кого-то, а именно от «него». Коснуться, стать ближе, почувствовать ласковую сторону человека, который всегда был груб с ним и небрежен. Но сейчас, когда ему наконец удалось пройти сквозь неприступные стены Кацуки, тот был с ним так осторожен и даже робок, что юноша невольно улыбнулся в поцелуй и обнял того за шею, бережно перебирая пальцами короткие волосы на затылке и привлекая ближе. Ближе, ближе. В ответ на это он почувствовал, как руки Кацуки прижимают его сильнее, скользят по спине и греют даже сквозь плотную ткань, путают волосы, а чужое дыхание такое резкое, и нос смешно водит по его носу и щеке. Но также он чувствует чужую мятежность и грусть, они скапливается в сердце и порождают боль. Его боль. Он всегда чувствовал именно боль Кацуки, и осознание этого заставляет Шото резко отпрянуть и пораженно воззриться на него, испугаться глаз, которые так и зреют неспокойной и несчастной злобой. — Мерзко, да? — хмыкает Бакуго, кивая головой сам себе. — Ну и нечего было позволять такое. Он хочет отстраниться, отвернуться и больше никогда не видеть этого маленького и нежного лица, но чужие невесомые и прохладные ладони все еще на его напряженном затылке, а тонкие пальцы в колючих волосах ползут только выше, не хотят отпускать. Но он продолжает все это отрицать несмотря на то, что руки юноши уже гладят его щеки, а тонкие губы целуют снова, ластятся к нему почти бесплотно и будто жалеют. Бакуго в ярости, но ничего не может поделать, так хочется ответить, но он просто прикрывает глаза и терпит, терпит невыносимую нежность Шото, потому что знает, что такое больше никогда не повторится, потому что он любит другого, но познать подобное может лишь с ним. «Ну и пусть». Если ему так хочется, он не будет сопротивляться и сделает то, о чем его просят. Сделает все, что угодно. Однако он ничего не успевает сделать, потому что внезапно музыка, доносящаяся с внутренней площадки крепости, обрывается, а вместо нее слышатся крики неподдельного ужаса, и они не смолкают. А потом раздается тяжелый и гулкий выстрел, но уже со стороны гавани, и Бакуго бросается вперед, падает на перепуганного юношу и прижимает того к холодным камням, пока мимо того места, где они стояли секунду назад, проносится ядро и сносит камни в мощной стене крепости. — Какого черта?! Шото отчаянно вцепляется руками в скользкую плитку пола, смотрит круглыми от ужаса глазами на взбешенного Бакуго. Тот продолжает рычать проклятья, выглядывая из укрытия, а после в его выражение не остается больше ничего кроме раздражения и ненависти, ведь в гавани стоит корабль, которого еще пару минут назад там не было, но сейчас не время выяснять, каким, черт возьми, образом он там очутился. Он крепко хватает Шото за руку и тянет на себя. — Бежим отсюда, — бросает без оглядки и срывается с места так резко, что юноша не успевает осознать, как из полулежачего положения вскакивает на ноги и бежит как никогда быстро, будто вовсе не касаясь носками пола, но все равно едва поспевает за Кацуки, который так остервенело сжимает его руку, что нет сомнений в том, как сильно он встревожен несмотря на уверенные действия. За их спинами раздается гром новых выстрелов, но Шото даже не вздрагивает, потому что тело уже оторвано от разума, который ослеп от страха. Но именно в этот момент чувство защищенности и доверия, которые он испытывает рядом с капитаном, проявляются наиболее ярко, и он не даёт себе отчёта в том, как судорожно цепляется, сжимает сильную руку в ответ. Они вбегают в коридор, из которого недавно вышли и ещё совсем не так давно молчаливые стены которого теперь дрожат под ударами пушек, но пока не разваливаются. Бакуго летит вперёд, ему не мешает даже абсолютная темнота, ведь он знает эту крепость достаточно хорошо, чтобы двигаться в ней уверенно, или же внезапная угроза обострила его инстинкты настолько, что он может бежать вслепую. Они достигают лестницы и также вслепую сбегают по ней, запрещая ногам споткнуться. Сейчас не время для заминок и не время для паники. Но, к несчастью, это осознают далеко не все, и когда пара, наконец, вбегает в коридор, ведущий к бальной площадке, их почти оглушают крики, доносящиеся от нее. «Бегите! Спасайтесь!» — едва различается среди звона женских голосов, топота множества ног, пушечных выстрелов, треска бьющихся предметов и нечеловеческого утробного рычания и визга. Последнее заставляет Бакуго на секунду замедлиться, потому что эти вопли невозможно не узнать. Вопли настоящих чудовищ. А Шото, в свою очередь, не только узнает их, но и понимает… — Убить всех! Никого не щадить! — кричат они на языке морских существ, щёлкают клешнями, кровожадно скалятся, клацают и скрипят зубами. От этих воплей и слов, да просто от осознания их присутствия бежит мороз по коже, а волосы, не будь такими длинными, — уже бы стояли дыбом. На слабых и безоружных людей напали свирепые, безжалостные и просто безумные монстры, а солдаты, которые патрулировали крепость снаружи, даже не могут попасть внутрь оттого, что толпа гостей так и рвется наружу. Люди мечутся и сходят с ума от смертельного ужаса, но есть и те, кто задерживает чудовищ, не дает им идти вперёд и убивать. Редкие военные и вся команда с малышки Виктории — единственные, кто сохранили трезвость ума, потому что уже сталкивались с этим и потому что кроме них противостоять и защищать других просто некому. Хотя о противостоянии в этой ситуации даже речи идти не может, они лишь немного выигрывают время для обезумевшей от ужаса толпы гостей. Но долго так им не продержаться, и Бакуго это понимает, поэтому что есть силы бежит, увлекая Шото за собой туда, где последний будет в безопасности и где находится то, что не позволит его людям отдать свои жизни так просто. Когда они оказываются на месте, Бакуго почти с облегчением замечает, что их опередили. Его команда, как оказалось, не такие уж безнадёжные идиоты, ведь первым делом они также устремились на склад с оружием. — Капитан! — тут же зовут его. В тусклом свете наспех прихваченных фонариков различаются сгорбленные над ящиком с темными шарообразными гранатами напряжённые фигуры Каминари и Сэро. — Я возьму ружья! — бросает он жестко в ответ и с силой отталкивает безвольного Шото в темный угол. — Ружья там бесполезны! — сдавленно усмехается Сэро и прилагает ещё больше усилий, чтобы тащить ящик. Каминари вовсе не находит, что сказать, его лицо искажено отчаянием и безысходностью, но вопреки этому он также изо всех сил тянет на себя орудия. Они скрываются со своей ношей в коридоре под громкие ругательства капитана, который и сам знает, что почти все против этих тварей бесполезно, но все равно хватает оружие со специального крепления на стене и укладывает в другой ящик поверх динамитных шашек, которыми тот наполнен. Туда же бросает увесистый мешок, в котором что-то зернисто и металлически позвякивает. А после он подлетает к Шото, на ходу срывая галстук-бабочку и запонки с манжет. Последний даже не успевает понять, как в собственной руке оказывается все это, а следом на его плечи ложится и винный пиджак. — Сиди здесь и не высовывайся! — сквозь зубы рычит капитан, одаривая юношу свирепым, накаленным, словно металл, взглядом, и уже собирается отстраниться, как вдруг… — Не… не ходи туда! Ты погибнешь! — забыв самого себя, выпаливает Шото, хватая блондина за руку. Его бьёт неконтролируемая дрожь, а на лице отражается такой ужас, что с секунду Бакуго и правда не может сдвинуться с места при взгляде на него. Но лишь на секунду. — Если не я, то другие, — отвечает он, запуская руку в выбившуюся разноцветную челку, приглаживая ее и чуть оттягивая напоследок. И в этот момент самые прекрасные глаза на свете застилают слезы. Шото дышит часто-часто, мотает головой и все никак не может разжать пальцы на чужой руке, не может отпустить. Бакуго вырывается сам и бежит, торопится уйти, даже не ради помощи товарищам, а ради того, чтобы скрыться от этого взгляда, полного страха и боли. «За кого ты волнуешься, маленький идиот?» — думает он, волоча по темному коридору ящик с динамитом и ружьями, а то место, где касалась рука Шото, всё ещё обжигает необъяснимый холод. Когда он врывается на площадку, где еще совсем недавно танцевали люди, а теперь происходит жестокое сражение, ту просто нельзя узнать. Шпагаты, на которых крепились фонари, оборваны, и теперь это место освещает только одна, чудом уцелевшая гирлянда и лужи горящего спиртного со сценой и инструментами. Все столы обрушены на ребра и служат укрытием для тех, кто отбивается от монстров ручными гранатами. Остальные пытаются связать или как-то отвлечь безумных созданий, чтобы другим было проще их подорвать. Но у них ничего не выходит, потому что противники слишком сильны и их много… Первым в глаза бросается крупный монстр с рельефным, подобным панцирю черепахи телом и огромными клешнями вместо рук. Он довольно неповоротливый, но очень прочный, практически неуязвимый и взбешенный, потому что кто-то ухитрился выколоть ему глаза и вонзить деревянный обломок прямо в пасть. Он истекает кровью, глотка клокочет и надрывается в нечеловеческом визге, а зубастая челюсть ходит из стороны в сторону, грызет надоевшую палку, ведь своей неповоротливой клешней он не может вытащить эту занозу. Другой монстр еще уродливее и не менее опасный на вид. Его болотная кожа хоть и не такая прочная, как у того беспозвоночного, но под ней набухают и натягиваются четкие бугры мышц, в которых застревают пули пробившихся в крепость солдат. Получая новое ранение, чудовище лишь кровожадно скалится, харкает то ли слюной, то ли ядом, а его длинные щупальца настолько ловкие, что никто даже не осмеливается к нему приблизиться. Третий монстр полыхает огнем, но, черт возьми, остается живым, метается то ли от боли, то ли от ярости, скребет каменный пол крепости длинными шипами. Среди всех них он кажется самым опасным. А четвертого Бакуго замечает в последнюю очередь, потому что у него есть небольшие, когтистые крылья, на которых он не может высоко и далеко улететь из-за тяжести собственного тела с мощным и длинным хвостом, но которые позволяют ему недолго парить над площадкой и уходить от ударов. Если что-то и мешает этим существам перебить их всех, так только их непроходимая глупость и встречная хитрость людей. Бакуго раздраженно цыкает — он не впечатлен. — Сюда, бездельники! — подзывает он, отбрасывая ружья с патронами в сторону и доставая из ящика сразу динамит. — Каччан! Где Шото?! Один вопрос, один голос — и у Бакуго сводит челюсть от дикого гнева. — Ты что здесь делаешь, мать твою?! — орет он, не жалея связок, и, не дождавшись ответа, поджигает сразу три детонатора. — В безопасности твой Шото! — выплевывает он, уходя от пронзительного взгляда изумрудных глаз, уходя в сражение. Кажется, он забыл, что следует оставаться хладнокровным. Снова. Но кровь просто кипит от гнева и ненависти, стоит только вспомнить напуганную половинчатую мордочку, стоит только вспомнить, как их вдвоем чуть не снесло ядром, будто в них целились специально, будто наблюдали за ними через подзорную трубу, а затем решили убить ради забавы. Не будто, а так и есть. И ярость Бакуго настолько сильна теперь, что он готов порвать этих чудовищ голыми руками. «Каччан, стой!», «Бакуго!», «Капитан!», — кричат ему сразу несколько голосов. Кажется, среди них даже есть старик Тошинори. Но Кацуки не слышит. Он озлоблен настолько, что сам вот-вот взорвется как этот динамит, который летит прямо в головы чудовищ вместе с полным ненависти «СДОХНИ!». Как он остается в сознании, целым и невредимым для наблюдателей этой сцены остается загадкой. Вот только не один Бакуго остается таковым. — Что застыли?! Вам приглашение нужно?! — кричит он пораженной команде, когда взрывы смолкают, облака темного дыма рассеиваются и становится понятно, что даже динамит не берет этих созданий. — Это не работает, Бакуго! — кричат ему в унисон. — Снаружи не работает! К чему он клонит — понятно всем, однако никто не знает, каким образом сдержать этих неприступных гигантов, чтобы кто-то успел воткнуть взрывчатку прямо в их пасти. Причем сдерживать нужно было всех и сразу, чтобы ни один не смог воспрепятствовать и убить парочку людей, пока они будут пытаться обездвижить другого. И главной помехой было крылатое чудище, к которому никак нельзя было подступиться, ведь оно то и дело поднималось в воздух и кричало самым мерзким голосом из всех. Кто-то предлагал отступить и ждать подкрепления, но тут же отказывался от своих слов, потому что нельзя было даже представить, что произойдет, если все они уйдут в укрытие, а монстры, потеряв врага, также потеряют интерес и устремятся в город убивать ни в чем неповинных жителей. Бакуго окинул быстрым взглядом своих товарищей. Киришима, Тецутецу, Сато, Токоями, Кода, Оджиро, даже немного трусливые Денки с Хантой уже были изрядно подраны, избиты и окровавлены, а большинство солдат, охраняющих порт, и вовсе валялись без сознания, оттащенные на безопасное расстояние Деку и стариком. Все они были такими слабаками… Бакуго злился оттого, что единственным решением действительно было ждать еще солдат, которые смогут выдвинуть пушки, связать чудовищ канатами и прибить их, наконец, к чертовой матери. — Пока не придут еще отряды, будем сдерживать их, — отдал команду он, скрипнув зубами, и все поспешили подчинится, однако вдруг случилось нечто такое, что поразило каждого несмотря на то, что они и так уже навидались чего-то уму непостижимого. Внезапно все чудища застыли, стихли и принюхались, а затем все разом обернулись в сторону дальней темной арки крепости, что находилась в метрах десяти за их спинами. Бакуго и остальных такое поведение напрягло еще больше. Неужели эти твари собирались уйти? — Куда намылились?! Стоять! Капитан схватил еще несколько связок динамита, выкрикивая это, но кто же его собирался слушать? Монстры хоть и не бежали, но пытливо ползли к той самой арке и как-то раболепно сутулили безобразные спины. — Что за чертовщина? — робко подал голос Каминари, почему-то отступая назад. Они все непроизвольно начали отступать, чувствуя холод, никак не связанный с ночными сумерками. А затем из той самой арки вырвался… целый айсберг! И он продолжал расти на глазах, в считанные секунды настигая и замораживая кричащих то ли от страха, то ли от удивления и гнева чудовищ. В итоге все они были погружены в цельный лед: кто по грудь, кто по плечи, — и команда застыла вместе с ними, но только от шока. Откуда взялась эта ледяная волна? Почему чудища даже не стали бежать от нее? На эти вопросы ни один из команды не мог найти ответов. Но кое-кому они пока что и не требовались. Бакуго оттаял первым и, не говоря ни слова, устремился вперед, чтобы взорвать, наконец, мозги этих тварей.

***

Шото сидел, забившись в темный угол оружейного склада, и не мог остановить крупную дрожь во всем теле. Здесь пахло чем-то странным, незнакомым, наверное, порохом и железом, но он не воспринимал этого, ведь совсем рядом витал запах, который он любил больше всего, запах того, кого он любил больше всех, но понял это слишком поздно… Винный пиджак Бакуго пах и щекотливым, порывистым ветром, что дует с моря, и пригретой на солнце сушей, и чем-то смолисто сосновым, но не липким и не царапающим, словно кора на стволе, а очень гладким и янтарным. Но постепенно аромат терялся, остывал, а сердце Шото грозились вот-вот разорваться, потому что Кацуки оставил его, ушел навстречу смертельной опасности и мог не вернуться! Что же это такое? Еще минуту назад все существо гетерохрома теряло точки опоры из-за страха смерти, из-за пиратов и их страшных орудий, из-за монстров. Но сейчас он познал страх и боль, с которыми не могло сравниться все то, что он испытывал до этого. Страх, который почти лишил его памяти. Но если раньше он мог лишь терпеть боль, то сейчас он был в силах все это остановить, ведь если Кацуки погибнет, то и он, Шото, не сможет жить дальше и обратится в пену. И эти боль и отчаяние свалились на несчастного юношу даже не потому, что его жизнь может оборваться из-за другого, не потому что он потеряет его, но потому что Кацуки может стать потерянным для всего мира… Только эти мысли закрались в голову Шото, как вдруг в теле его пробудилась такая сила, жестокость и самоотверженность, что разом сняла весь страх и наградила небывалой твердостью. Ни о чем не думая и не жалея, он слепо отдался этому порыву, который понес его прямиком к горящему очагу сражения. И тогда темные коридоры и винтовые лестницы крепости пылали вслед за ним алым пламенем, и ноги при беге даже не отзывались болью, потому что ему стало безразлично собственное тело, собственное сердце и душа, он лишь хотел собственными силами, которыми его наделил сам морской бог, остановить неподвластных людям существ. Слух его стал мутным, как и взгляд, коридоры крепости были незнакомыми и, казалось, приведут его только в тупик, но сердце чувствовало острее всех органов вместе взятых и вело подобно самому знающему проводнику к тому месту, где все и свершилось. Шото остановился, остывая от яростного огня, что бежал по его жилам и охватывал левую часть волос, шеи и полз по руке, пока грудную клетку просто сотрясало, а разрастающаяся жестокость судорожно вторила этой тряске. Он совсем не чувствовал боли, прокусывая вену на руке, и думал лишь об одном: «Подойдите и примите свою участь». И тогда особенная кровь его предков подчинила животную часть безумных созданий. А те удивились, ведь не знали, что у них может быть еще один хозяин, но ослушаться приказу не смогли, как бы не хватались за остатки человеческого сознания. В конце концов, они были преобразованы лишь в марионеток, хитро и нагло обмануты и лишены возможности на спасение. Однако Шото было их не жаль. Только не сейчас. И как только монстры достаточно отдалились от людей, его правую сторону немедленно обожгло, но вовсе не пламенем, а сильнейшим холодом. Тяжёлая и трескучая волна крепкого льда вырвалась из его тела и едва поддалась контролю, ведь в этот миг Шото был максимально беспощаден. Однако и здесь чувствительное сердце взяло верх над волей, что желала крови врагов, и напомнило юноше о себе. Оно все еще никак не могло успокоиться, но уже не от страха и агрессии, а от любви, которой больше ничто не угрожало.       С этим осознанием на тело юноши обрушилась и небывалая усталость. Все пережитые потрясения вновь дали о себе знать, и выдержать этого он был не в силах…