Кальмары-бисексуалы развратничают в морских пучинах (а осьминоги — нет)

Спустя четыре бутылки пива, два нежелательных, но вынужденных похода в туалет и четыре скучные истории из жизни Егора Антон понимает три вещи. Во-первых, он по-прежнему не может оторвать от Арсения взгляд — даже сейчас, когда солнце почти зашло, а фонари еще не зажглись, и видимость во дворе такая, что свою вытянутую руку можно рассмотреть с трудом. Арсений выглядит каким-то волшебным, даже когда рассказывает дурацкие байки о своей учебе, на ходу переделывая их под человеческие реалии. Или когда еле управляется вилкой — ему тяжело это дается, потому что в море все едят руками, на куски разрывая добычу зубами. Или когда давится вином, и то льется у него через нос, или когда… в общем, всегда. Во-вторых, Егор и правда совсем не изменился. Он всё такой же дурак, который большую часть времени несет полнейшую чушь, а оставшуюся выдает псевдоглубокие мысли вроде «Время покажет, кто временный, а кто навсегда» или «Делать плохие вещи плохо, а хорошие — хорошо». Но и с такими речами сложно не признать, что он обаятельный донельзя, поэтому Антон понимает залипающего на него Арсения. В-третьих, хоть Арсений и залипает, он явно не слишком впечатлен. Когда влюбляешься в красивую картинку, всё остальное ты придумываешь — и очень часто фантазии не соотносятся с реальностью, Антон это проходил. Арсений попал в ту же ловушку, но очевидно, что он чересчур горд, чтобы признаться себе в этом. На очередной истории про бывшую Егора, которую тот рассказывает, потому что идиот, Арсений сонно зевает, маскируя это глотком вина. За вечер он выпил немного, но и этого оказалось достаточно для легкого румянца и блеска глаз — Антон жалеет, что, имея столько конечностей, так и не научился рисовать. Такое хоть в Лувр вешай, ничуть не хуже прерафаэлитов. — Я так и не понял, откуда вы знакомы, — вспоминает вдруг Егор. — Но у меня ощущение, что между вами есть какое-то напряжение. — Между нами нет напряжения, — морщится Арсений. — Между нами напряжения больше, чем в розетке, — отрезает Антон. Приходится тщательно выбирать слова: половину человеческих предметов Арсений просто не знает. — Мы познакомились, когда занимались дайвингом. Арсений обожает плавать и в особенности нырять, правда? — Да! — радостно отвечает тот, а в следующую же секунду сникает: видимо, вспоминает, что не способен и пять минут провести в воде, чтобы не превратиться в русалку. — Но это мне уже надоело, так что повторять не хочу. — Жаль, — расстроенно сообщает Егор, — я люблю дайвинг, могли бы вместе нырнуть. Я бы тебе таких рыб показал, которых ты в жизни не видел! — Сомневаюсь, — бубнит Антон. — Кстати, у нас же есть бассейн, так что если хотите поплавать… — Нет, — Арсений реагирует так быстро, что Антон от смеха прыскает в бутылку с пивом, — лучше не стоит. И вообще, я отплы… отойду на минутку. — А куда… — Он идет поссать, Егор, — устало объясняет Антон, откидываясь на спинку стула. Комар садится на открытое предплечье, но стряхивать его лень, так что остается просто наблюдать за тем, как тот высасывает из него кровь. Ну и ладно, ну и пусть, ему не жалко, раз уж у комара жалко. Черт, он начал мыслить как Арсений. Солнце закатывается за горизонт с концами, фонари на террасе загораются один за другим, а значит сейчас и остальная комариная братия подтянется. Хорошо бы перейти в беседку и опустить сетку, но подниматься не хочется — да и Егору, которого с вина так же разморило, тоже. — Почему ты вернулся? — спрашивает тот с искренним любопытством. — Ты пропал на три года, мы все думали, что ты умер. И вот возвращаешься, не предупредив… У тебя всё нормально? Ты ни во что не вляпался? — Всё в порядке. Просто соскучился по родине. — Расскажи хотя бы, где ты был. А то я начинаю думать, что ты сидел. Егор смеется, Антон вместе с ним — просто потому что Дно в каком-то смысле похоже на тюрьму, а в чем-то даже и хуже. В тюрьме хотя бы не одиноко — если ты не в изоляторе, конечно. — Я завтра расскажу, обещаю, — и делает себе мысленную пометку придумать правдоподобную ложь. — А пока по поводу Арсения… Слушай, как бы тебе так объяснить, я… — Запал на него? — Егор тянет эту свою заговорщическую улыбочку. — Без проблем, брат, у нас ничего не было, так что действуй. Всё равно он какой-то странный. Антон планировал начать длинную речь о том, что Егор и Арсений абсолютно не подходят друг другу, что они как букет роз и кабачок в маринаде, что у них всё равно ничего не получится — но так даже лучше. — Рад, что мы друг друга поняли. — Как тут не понять, когда ты на него слюни пускаешь, я же вижу. А вообще… ты изменился. Как будто совсем другой человек. Поэтому я и спрашиваю, в порядке ли ты. Антон не очень уверен, в порядке ли он. Он полуосьминог, колдун и, кажется, испытывает чувства к русалу, с которым сам же и заключил контракт. Если он и в порядке, то только в случайном. И, возможно, стоит рассказать об этом единственному близкому человеку, который у него остался — и Антон даже рот открывает, но именно в этот момент Арсений возвращается и на ходу настороженно спрашивает: — Что это за звук? — Какой звук? — Егор вертит головой по сторонам, словно это как-то может помочь. — Я ничего не слышу. Антон тоже прислушивается и сначала не врубается в причины удивления, а потом до него доходит: сверчки. Если для людей их стрекот по вечерам — дело привычное и уже незаметное, то Арсений слышит его впервые. — Пойдем, покажу, — хмыкает Антон, ставя недопитую бутылку на столик и кивая на кусты. — Что ты мне покажешь? Антон встает, и мир перед глазами кренится от количества выпитого, но всё же он не настолько пьян — не настолько, как хотелось бы. — А я тогда, пожалуй, пойду в душ и спать, — театрально зевая, говорит Егор — актер из него никудышный. — Мне утром рано уезжать, как раз высплюсь. — Что? — расстроенно выдыхает Арсений — Нет, останься, ты не можешь сейчас уйти. Ты не дорассказал ту историю про свою девушку со странным именем. — Если хочешь, оставайся, а утром я за завтраком расскажу. — Егор не к месту подмигивает. — Уверен, вы и без меня круто проведете время. Он сваливает так быстро, что роющийся в кустах Антон преисполняется к нему благодарностью — а Арсений продолжает всё так же стоять и смотреть ему вслед. Ничего страшного: он влюбился в Егора не первый и наверняка не последний. Антон хорошо помнит, как в его юношестве девчонки чуть ли не в палатках под окнами дежурили в ожидании своего принца на белом скутере. Оказывается, ловить сверчка, будучи пьяным — занятие не из простых. Прежде чем у Антона это получается, он переминает все кусты и расцарапывает все руки, но в итоге зажимает насекомое между большим и указательным пальцем и несет к Арсению — тот замер, недовольно сложив руки на груди. — Вызови мне такси, — просит он раздраженно. — Я не могу, у меня телефона пока нет. Антон мимолетно задумывается над тем, понимает ли Арсений всю систему товарно-денежных отношений, или он уверен, что Эд сорвет ему телефон с яблони? В морском царстве эта система не слишком отличается от человеческой, разве что монеты там на самом деле золотые и серебряные: сложновато им пока ставить ресурсы как гарант валюты. Но Арсений всё-таки царевич, а особы царских кровей с деньгами обычно не в ладах. Вместо лекции по экономике Антон просто пихает в лицо Арсению сверчка, который истерично перебирает ногами. Зрелище жутковатое, и Арсений дергается, но не визжит — только морщится. — Фу-у-у, — тянет он скорее с интересом, чем с отвращением, — какой уродливый. — Не то что Егор, да? — фыркает Антон, отпуская сверчка, который тут же запрыгивает Арсению на плечо, и вот теперь тот наконец визжит и скачет, стряхивая насекомое. Антон ржет, наблюдая за этим, а после, когда Арсений таки освобождается от нового приятеля, натыкается на гневный взгляд. — Тебе что, пять лет? — Ты вчера три часа играл с «радугой», — бросает Антон и уже после сказанного осознает, что видел это через зелье — а значит знать этого не должен. Одна ошибка, и ты ошибся. Один прогиб, и ты погиб. — Откуда ты знаешь? — Арсений щурится. — Ты следил за мной? — Естественно, я следил. — Антон напускает на себя максимально уверенный вид, но его слегка покачивает после пива, плюс он ненавязчиво отмахивается от комаров, так что вряд ли выглядит эффектно. — Это моя работа, я же должен знать, что с тобой происходит. У нас контракт. Вообще-то, у Арсения контракт с магией, а он сам всего лишь посредник, но тому об этом знать необязательно. Арсений молчит долго, но вид у него грозный — маловероятно, что он думает о чем-то хорошем: например, о том, какой же Антон чудесный парень. А у Антона в голове шестеренки тоже крутятся: он размышляет, как бы разрядить обстановку, но школьные присказки вроде «Если ты не голубой, нарисуй вагон другой» и «Если ты не гомосек, сними трусы за десять сек» Арсений вряд ли оценит, а больше ничего не придумывается. Может быть, сказать комплимент? — У тебя нос так красиво обгорел, как будто шкурка с винограда слазит, — подумав, выдает он. Кажется, Арсений начинает злиться сильнее: у него даже ноздри раздуваются. Не хватает только молний на фоне, но усыпанное звездами небо не дает ни намека на непогоду. — Как ты за мной следил? И сколько? Что ты видел? И слышал? — Слишком много вопросов. — Ответь хотя бы на первый: как ты за мной следил? Боги, какой же ты больной, — качает головой Арсений, то ли целенаправленно, то ли на автомате делая несколько шагов назад. — С помощью зелья, оно позволяет наблюдать, как через… ты знаешь, что такое камера? — Зачем Антон спрашивает, он же в курсе, что Арсений знает: Эд еще в первый день, когда они смотрели «Терминатора» по телевизору в номере, рассказал. — Я знаю, что такое камера, а ты... — Глаза его вдруг распахиваются в удивлении, словно он осознал весь спектр Антоновых бед с башкой. — То есть ты хочешь сказать, что видел, как я… — Дрочил по два раза в день? — пытается Антон угадать и тут же вынужденно отклоняется, чтобы не получить удар под дых. Даже от такого движения мир неритмично шатается, будто находится в руках годовалого ребенка. — Я же говорил про туалет. И про… Ты и слышал, значит? — Он хмурится. — Какой же ты угорь помойный, ты… Я попрошу Егора вызвать мне такси. Он разворачивается и явно намеревается идти к дому, но Антон умудряется схватить его за запястье — с заминкой, потому что сначала хотел по привычке воспользоваться щупальцами. Рука Арсения ощущается тонкой и хрупкой, кожа — горячей, и мозг Антона кипит точно так же. У него нет ни одного оправдания, он действительно конченый сталкер и извращенец — и это Арсений еще не знает, что Антон на него дрочил. И не узнает. — Стой, — беспомощно выдыхает он, и Арсений вдруг перестает вырываться — но добрее от этого не выглядит. — Я знал, что ты с головой не в ладах, но что настолько… — цокает тот. — А мне ведь в какой-то момент показалось, что ты почти нормальный, но ты… — Так, малек, включи тормоза, — немного заплетающимся языком, потому что пиво не только стремительно течет к мочевому пузырю, но и в мозг дает, говорит Антон. — Ты сам ко мне пришел, и ты знал, что я тебе не добрый волшебник из «Гарри Поттера», я темный, сука, колдун. И теперь ты удивляешься, что я вам с Егором не расставляю тут свечки в виде роз и не включаю Лану Дель Рей? — Я половину не понял, но, ты прав, я ничему не удивляюсь. Так и думал, что ты будешь вставлять мне палки в колеса, но знаешь что? — Он резко выдирает свою руку из захвата так, что Антон чуть не валится лицом в траву. — Ничего у тебя не получится. Я всегда хотел быть человеком, и я им и останусь, даже если для этого мне придется засунуть тебе миксер в жопу. — Ты хоть знаешь, что такое миксер? — Знаю, — с пугающей ухмылкой кидает Арсений и всё-таки идет в дом. Антон порывается за ним, но запинается о лежащий так неудачно садовый шланг и падает на землю, так что в итоге догоняет уже в холле — снова ловит, в метре от лестницы. — Стой, — переждав короткую одышку и тошнотный спазм, повторяет он. — Извини, окей? Был не прав, все дела. Выражение лица Арсения меняется с озлобленного на растерянное — такого он не ожидал. Такого и сам Антон от себя не ожидал: последний раз он извинялся очень давно, просто потому что не перед кем было. Они стоят в немой паузе, и в холл, цокая коготками по мраморной плитке, вбегает Камень, останавливается около них и начинает противно тявкать. Антон с тяжелым вздохом отпускает руку Арсения и присаживается на корточки, притягиваяет к себе собаку. — Что тебе надо? — устало спрашивает он, и в этот момент Камень дает безмолвный ответ: писается прямо в руках, на его джинсы и футболку. Арсений теряет весь боевой запал и смеется, а Антон матерится и отпускает пса — тот, сделав свои грязные дела, радостно высовывает язык и бежит в сторону гостиной. Вот теперь Антон категорически не согласен с утверждением, что питомцы похожи на своих хозяев. — Эд бы сказал, что это карма, — отсмеявшись, произносит Арсений. — Да уж. — Антон встает, с удивлением отмечая, что мочи было достаточно, чтобы равномерно покрыть его одежду, однако на пол ничего не стекает. Молодец, Камень, так держать, перфект эмаунт оф собачьи ссаки. — Тебе надо переодеться. Пахнешь, как куча дохлых ежей. — Морских? — А что, бывают не морские? — Арсения эта информация воодушевляет, даже на лице опять появляется улыбка — как же его восхищает всё человеческое. — Да. Покажу тебе фотки и даже видео, если пообещаешь, что не побежишь к Егору вызывать такси. Арсений оборачивается к лестнице, явно горя желанием прямо сейчас понестись к Егору на всех парах своей неземной любви, однако по какой-то причине коротко кивает. Получив отмашку, Антон осторожно, стараясь не пролить с себя ни капли, поднимается в свою комнату. Со скоростью света он принимает прохладный душ, благодаря чему немного трезвеет, и переодевается в не слишком презентабельные штаны и футболку с надписью «Секс-инструктор» — она принадлежит Егору и осталась еще со школьных времен. И, надеясь, что Арсений и правда не свалил, Антон спускается обратно в холл. Арсения там нет. — Ну и вали, — в сердцах бросает Антон, как тут же слышит со стороны кухни насмешливое: — Вообще-то, я здесь. Интересно, можно ли опозориться сильнее, чем он за сегодня? Для полного комплекта не хватает лишь блевануть или обосраться — а лучше всё вместе и одновременно. Страдая от жалости к себе, Антон заходит на кухню и на автомате, потому что руки помнят, включает свет — Арсений сидит за стойкой и наблюдает за тем, как Камень воодушевленно лижет ножку табуретки. — М-да, — фыркает Арсений, указывая на свежую футболку, хотя в плане новизны она устарела уже лет как десять, если вообще когда-нибудь была актуальной. — Я недостаточно хорошо знаю этот язык, но могу сказать, что ты много на себя берешь. — Заткнись, это вообще не моя футболка. — Ага, конечно. — Я тебе отдал все нормальные вещи! Ношу то, что осталось. Не успел, знаешь ли, пройтись по магазинам. На последнем слове глаза Арсения загораются, и Антон делает мысленную пометку отвезти его в какой-нибудь торговый центр. Если уж на того ларьки и мелкие магазинчики производят такое неизгладимое впечатление, то от бутиков он придет в экстаз. — Подожди-ка… — задумчиво начинает Арсений. — Если ты отдал мне все нормальные вещи, получается, не планировал выходить на сушу? То есть ты вылез, потому что я встретился с Егором, а значит ты боишься, что он меня полюбит. То есть шанс у меня есть, и ты это знаешь! Что ж, Арсений часто городит бред, но на самом деле в основе этого бреда лежит своя больная логика. По крайней мере, с выводами у него всё отлично, хотя они и явно страдают от недостатка данных. — Или я просто по брату соскучился, — увиливает Антон, пряча лицо в дверце холодильника: лезет за пивом, но обнаруживает, что в залежах сыра, колбасы, соков и полуфабрикатов разной степени привлекательности никакого пива нет. Это становится неприятной неожиданностью: зачем вообще иметь холодильник, если в нем нет пива? Но в морозильнике обнаруживается бутылка клюквенной водки, так что Антон смиряется с жестокой действительностью. Заодно и сок пригодится. — Что это? — любопытствует Арсений. — Водка. — Это мне ни о чем не говорит. — Бухло. — Как водорослевая вода? — Нет, покрепче. Скорее как акулья кровь. Стаканы находятся на привычном месте в шкафчике, Антон берет два и в каждый плескает прилично водки и немного яблочного сока — так, чисто для запаха. Арсений тут же тянет руку, подносит стакан к лицу и нюхает, а затем морщится так, словно ему в лицо дельфин перданул. Между прочим, настойки на водорослях пахнут куда хуже. — Жутко воняет, — выдает он вердикт. — Надо же, мисс каприз. Ты не нюхай, а пей. Арсений чуть-чуть отпивает и морщится сильнее: будто дельфин не только перданул, но еще и нассал. Видимо, из-за инцидента с Камнем Антону в голову всю ночь будут лезть специфические ассоциации. — Я не буду. — Арсений ставит стакан обратно на стойку. — Мне и после вина нормально. То хотя бы по вкусу на средство для чистки унитаза не похоже. — А когда ты пробовал средство для чистки унитаза? — Антон такого не помнит: видимо, он всё же отлучался от котла непозволительно часто. — Там была бутылка такого красивого желтого цвета, и я... — Без подробностей, — вздыхает Антон. — Не хочешь — не пей, мне больше достанется. — Сомневаюсь, что ты всё это выпьешь. Антон меланхолично пожимает плечами и делает сразу два смачных глотка — водка стекает по гортани в желудок, согревая всё тело алкогольным теплом. — Почему ты решил остаться? — спрашивает он. — Вряд ли ради фоток ежей. — Подожду, пока ты напьешься и вырубишься, а потом пойду к Егору. Возможно, заколю тебя вон той, — он указывает на вилку для мяса, двузубцем красующуюся в подставке, — штукой. — Очень наивно. Я могу выпить до хуя, так что тебе придется ждать всю ночь. — Я терпеливый. Антон вспоминает, как спешно Арсений дрочит, даже когда находится за пределами воды. Как быстро его рука движется по члену, соскальзывая, как хлюпает под пальцами смазка, как он резко и часто стонет, едва не задыхаясь. Терпеливым его назвать сложно. — Пиздишь. Арсений закатывает глаза и показывает ему средний палец. Интересно, где он выучил этот жест? Еще один момент, который Антон упустил... Или, возможно, тогда он залипал на задницу Арсения, или на его плечи, или на ресницы — не на руки, в общем. — Как вышло, что вы с Егором братья? Этого вопроса стоило ожидать. Антон стоит перед сложным выбором: говорить об этом не хочется, но если он не расскажет, то о хоть сколько-нибудь нормальном общении с Арсением останется лишь мечтать — а такая перспектива не радует абсолютно. Антон выставляет вперед указательный палец в просьбе подождать и залпом выпивает свой стакан, а затем и стакан Арсения — едва не давится и чудом удерживает всё выпитое в себе. Арсений наблюдает за этим со смесью презрения и легкого отвращения, как за совокуплением морских петухов в брачный сезон. — Ты же знаешь, что самки моего вида после рождения детей умирают в течение года? — собравшись с мыслями, уточняет Антон. Арсений кивает. — Обычно они ищут подходящих родителей, как... кукушки, это такие птицы, которые птенцов подбрасывают. Так уж вышло, что меня сплавить было некуда, так что моя мать превратила меня в человека и оставила на берегу. — Ужасно, — во взгляде Арсения мелькает сочувствие, — мне жаль. Нужно быть очень самоотверженным, чтобы родить, несмотря на неминуемую смерть. Меня всегда это восхищало. — «Неминуемую»? — Антон поднимает бровь. — Так никто не разговаривает, Арсений. Пользуешься языком так, будто в позапрошлом веке живешь. — Может, я родился не в свое время. Но не отвлекайся от темы, продолжай, пожалуйста, я весь внимание. — А, да... Короче, не вижу тут ничего восхитительного или самоотверженного. Для моего вида это нормально, так что тут ничего не попишешь. И я по этому поводу не страдаю, ты не думай. Арсений смотрит недоверчиво — точно, его мать ведь тоже умерла, когда он был совсем маленьким. Видимо, в отличие от Антона, он по ней до сих пор тоскует. Но не царь, кстати — Антон слышал, что после похорон тот едва ли не на следующий день нашел себе новую пассию. — И что случилось? Тебя подобрали? — Да, меня нашли, и я оказался в детдоме. Но там я не задержался, меня почти сразу взяла к себе семья. — Красноречиво обведя жестом кухню, Антон возвращается к холодильнику, чтобы обновить напиток. — Семья Егора? — Тогда Егора еще в зачатке не было. У родителей, в смысле моих приемных родителей, не получалось завести детей, так что они меня усыновили. А через, — Антон прерывается, потому что плещет водки мимо стакана на стол и вытирает всё кухонным полотенцем, — три года родился Егор. — И вы не поладили? — Нет, почему. Я детство хуево помню, но вообще мы были как обычные братья. Иногда дрались, но в целом нормально общались. Я ему уроки делать помогал, из школы забирал, и всё такое. Но… короче, когда мне было лет двенадцать, во мне проснулась магия. — Как? — Как бы сказать… Вообще магия — это инструмент, которым ты управляешь. Но часто она как живой организм, будто бы прислушивается к тебе, сама тебя направляет… И иногда возникает ощущение, что она исполняет твои желания. И я то шоколадку себе раздвою, то учителя заставлю ногу сломать, чтобы контрошу не писать, то еще что-то. Сначала думал, что это так, совпадения, а потом до меня дошло. — А ты знал, что ты сесаелия? — Нет, откуда? Моя мать, родная, вложила всю свою магию в это заклятье, у меня и мысли не возникало. Когда я понял, что колдун, то знатно пересрал и рассказал всё родителям, а они… Сначала тоже испугались, а потом… — Антон делает сразу несколько глотков, хотя его и от предыдущих двух стаканов уже сильно ведет. — А потом увидели в этом выгоду. — И начали просить тебя что-то сделать? — Да, сначала мелочи всякие, потом больше и больше. «Антон, поменяй циферки на лотерейном билете». «Антон, помоги папе на собеседовании». «Антон, пусть бабушка нас в наследство впишет», они с ней хреново общались… Мы были обычной семьей, не бедной и не богатой, но люди — хуи на блюде, Арс. Им всегда нужно больше и лучше. — Они тебя использовали, — с горечью произносит Арсений, но Антон лишь улыбается так, словно его это всё совсем не трогает: — Ага. К моим семнадцати у нас было несколько домов, эта вилла, тачки, яхта. А я изучал магию, раскапывал всякую инфу помаленьку и понимал, что за всё это рано или поздно придется платить. В один год у нас начались пиздецы один за одним: дом сгорел, потом отец сбил девушку на тачке, она чудом выжила. У Егора был рак, еле вытащили. Я пытался объяснить родителям, что это плата, но они меня не слушали. Воспоминания мелькают внахлест, и Антон замолкает: нужно передохнуть. Его тошнит то ли от прошлого, то ли от водки, в ушах шумит, и Арсений перед глазами плывет, как акварель на мокрой бумаге. — Остановись, — тихо просит Арсений. — На сегодня хватит. — Но это не всё. — Расскажешь завтра. В Антоне ключом бьет необходимость поделиться: он никому этого не рассказывал, всё это утрамбованным комком боли хранилось где-то в глубине души. А теперь от участия Арсения этот приправленный алкоголем комок разбухает, заполняя собой всё пространство, и Антон больше не может, не хочет держать это в себе. Рвотные спазмы сжимают горло, Антон заливает их очередной порцией «отвертки» — но они не проходят. Плачущая мать, испуганный отец, маленький Егор на больничной койке, черные обугленные стены; руки жжет от магии; сердце, сердца бьются в груди через раз; не надо, у нас всё есть, я больше не буду — Антона складывает пополам, внутренности выворачивает наружу и рвотой выливает на пол, под ноги. Антон цепляется рукой за стол, у него дрожат ноги, горло болит, и в желудке ноет, вокруг всё белое. А затем его словно вытягивают из этой белой пелены, усаживают куда-то и вытирают рот чем-то сухим — придя в себя, Антон видит взволнованное лицо Арсения и белые салфетки у своего лица. — Я позову Егора, — неуверенно говорит тот, но Антон качает головой: — Не надо. Он ничего этого не знает, не говори ему. Арсений в нерешительности кусает губы, смотрит то на лужу на полу, то Антону в лицо. Камень поскуливает, бегая вокруг и явно намереваясь изучить поближе непонятную субстанцию, но Арсений отпихивает его ногой. — Пожалуйста, — добавляет Антон. — Но я... — Пожалуйста. — Ладно, — нехотя соглашается Арсений. *** — На будущее: воду из-под крана пить нельзя, — бормочет Антон, ставя стакан на тумбу и откидываясь обратно на подушку. Он еле помнит, как дошел до кровати — вернее, как Арсений его дотащил. Хорошо, что комната Егора в другом крыле дома, иначе бы тот точно услышал грохот упавшего на пол тела. Вертолетит до сих пор ужасно, но Антон чувствует себя уже лучше — особенно сейчас, когда Арсений сидит на краю кровати и так участливо смотрит. Или, может, так только кажется — или хочется, чтобы так казалось. Слишком темно и алкогольно-мутно, чтобы знать на самом деле. — Лучше бы спасибо сказал, — ворчит Арсений. — Где твой телефон? Я хочу вызвать себе такси. — Останься. Антон чертовски пьян, от него наверняка воняет, хоть он и стянул с себя облеванную футболку, и вообще его имя наверняка было бы последним в рейтинге «Лучший собеседник на вечер». А еще он наверняка оттолкнул Арсения этим неуместно откровенным рассказом о своем прошлом. Лучше бы он промолчал, лучше бы он что-нибудь соврал или рассказал бы, как в детстве упал лицом в муравейник — сейчас бы они смеялись, а не вот это вот всё. — Я не могу остаться, Эд будет волноваться. — Позвони ему. — Антон с трудом пихает непослушную руку в карман, достает мобильник и лишь с третьего раза набирает код разблокировки, протягивает Арсению, и тот со вздохом его принимает. Шторы на окнах задернуты, и в комнате мрак — сложно даже различить силуэты. Мерещится, что даже в мерном дыхании Арсения слышится его отвращение, и в этом нет ничего удивительного. Надо было вызывать ему такси сразу, еще на террасе. А ведь с того момента прошло сколько, полчаса? Минут сорок? Антон жалеет, что никакое зелье и ни одно заклинание не могут обернуть время вспять, ему понадобилось бы совсем чуть-чуть. Магия — та еще сука. Водка — тоже. — Я хотел спросить, — елозя пальцем по светящемуся экрану телефона, тихо говорит Арсений. — Почему сложилось такое ощущение... Твои родители ведь умерли? — Да. — И ты думаешь, что это твоя вина? — Я не знаю… На самом деле это всё неважно. Ну, типа, — язык так заплетается, что Антон не уверен, понимает ли Арсений его речь, — прошло три года. Мне норм. — Не норм. Я помню, сколько у тебя дома пустых бутылок. От счастья никто так не бухает. — Это бутылки от зелий. — Не ври. Антону на это нечего ответить. До этого момента ему и правда казалось, что у него нет никаких проблем, а теперь он сам не знает. Камень в его ногах наконец перестает возиться и сворачивается калачиком, уложив голову на лодыжку — тепло. Откуда он здесь, если не может забраться по лестнице? Неужели Арсений притащил? — Тебе нравится быть человеком? — сменяет Антон тему. Его клонит в сон, глаза слипаются, но он не хочет заканчивать этот день — завтра будет очень, очень стыдно, пусто и одиноко. А сейчас ему почти хорошо, потому что... потому что Арсений рядом — других причин нет, это очевидно. — Это лучшее, что со мной случалось, — в голосе слышится улыбка. — Тут всё потрясающее. Фильмы, машины, еда… Что ни возьми, всё невероятное. Ты считаешь, что люди отвратительные, но разве мог «Сумерки» создать кто-то отвратительный? — Бля, — у Антона невольно вырывается хриплый смешок: он помнит, с каким восхищением Арсений смотрел первую часть позавчера — от телевизора было не оторвать, — это же тупые фильмы. И книжки тоже тупые. Надо тебе показать что-то реально стоящее, «Титаник» хоть. — Еще одно слово — и я задушу тебя штукой, на которой спят. Постоянно забываю это слово. — Подушкой? — Да. Не понимаю, зачем она нужна, на ней же неудобно спать. Как будто под головой куча дохлых медуз… — Если останешься, завтра посмотрим остальные части «Сумерек». — А тебе можно верить? Ты ведь фотки ежей так и не показал. — Останься. Арсений фыркает как-то непонятно и всё-таки встает, идет к двери, освещая себе путь телефоном. Антон хочет его остановить, но у него нет сил и никаких прав нет тоже. Снег растаявший — он вода, если хочешь идти — иди. Он точно брал с собой флакон стирающего память зелья — «ластика памяти», как он его называет. Завтра он найдет способ влить в Арсения пару глотков, а заодно и сам хлебнет — совсем немного, просто чтобы не помнить сегодняшние события. И всё забудется, эта ошибка сотрется, и можно будет начать заново, контрл-альт-делит. — А почему ты не расскажешь это всё Егору? — уже стоя у двери, едва слышно спрашивает Арсений. — Он же мой младший брат, — еле ворочает он языком от усталости и опьянения. — Я должен его защищать. Больше у меня никого не осталось. Зачем он это сказал? Нет, это же неправда, это всё глупость, Егор ему не родной брат, он ему никто. Антон прекрасно жил без него три года, почти не вспоминая, и всё было отлично. — Ты хочешь его защитить, да? Ничего подобного. — Да, — вырывается у него, будто он высосал целый пузырек «сыворотки правды». Арсений выходит, а Антон зажмуривается так сильно, что под веками рассыпается белая крошка. Сколько таких пьяных приступов самобичевания у него было? Он себя знает: наверняка каждый раз просыпался разбитым, стирал себе память, шлифовал это антипохмельным и жил дальше. А после всё повторялось по накатанной, как в «Дне сурка» — а теперь Антон встретил свою Риту, только календарь не перевернется, никакого третьего февраля не наступит. Сопение Камня убаюкивает, тиканье настенных часов, которое так бесило его в детстве, тоже успокаивает — и Антон разрешает себе заснуть. Он закрывает глаза и медленно погружается в сон, как в теплую воду. Ему снится, что Арсений накрывает его одеялом и сидит рядом, и его ровное дыхание перемежается с редкой вибрацией телефона.